Глава 13
– Тебя только за смертью посылать… – Оля бросила сигарету, запрыгнула на мотоцикл.
– Уже ревнуешь? – попытался пошутить Корсар.
– К смерти?
– Ну и шутки у тебя – на ночь глядя. К девушке.
Ольга бросила взгляд на окно четвертого этажа, где за тюлевой занавеской стояла Левина. Приветливо помахала ей рукой. В ответ – на окно опустилась тяжелая портьера.
– Она меня – да. Ревнует. А мне – с чего?
– А ты самоуверенна.
– Я просто уверена в себе. Без «само». Разницу объяснить?
– Не нужно.
Мотор мотоцикла заработал низко и мощно.
– И – далеко едем? – спросил Корсар.
– В ресторанчик. Ужинать. А то дома – шаром покати.
– Слушай… – замялся Корсар.
– Понимаю. Ты оставил девушке все деньги.
– Ты всегда так быстро думаешь?
– Всегда. Не беспокойся. У меня – хватит.
– Но…
– Корсар, давай хотя бы час-другой поживем без извечного российского мужского шовинизма, по-западному: я – приглашаю, я – плачу.
– Это не шовинизм, Оля, это – вековые традиции. И даже – национальный характер.
– Одобряю. Но раз ты такой щедрый – не оставаться же нам голодными?
– Твоя правда. Только…
– Что еще?
– На меня порой… накатывает.
– Я помню. Не пугает. Двинули.
Мотоцикл легко выкатил со двора и помчался по пустеющим улицам в сторону центра.
…Через десять минут во дворик, созданный четырьмя хрущевскими панельками, тихо въехала машина с затененными стеклами. Оттуда вышли двое – в темных костюмах и, несмотря на упавшую ночь, в темных очках. Поглядели на окна.
– Не светятся…
– Спать девушка легла.
– Тем лучше. Какая квартира?
– Тридцать два. Четвертый этаж. Левина Марина Марковна.
– А вот имя ее – мне без надобности.
– Как скажешь.
Двое подошли к подъезду, легко открыли замкнутый домофоном магнитный замок и, неслышно и мягко ступая, пошли вверх по лестнице…
…В ресторанчике было малолюдно, звучала живая струнная музыка, горели свечи…
Ужин был закончен; Ольга заказала только кофе, Дмитрий – еще и рюмку кальвадоса. Ольга курила, следя за причудливыми завитками дыма, и казалось – сейчас она совершенно отрешена от всего сущего, слушая музыку и время от времени бросая на Корсара задумчивые взгляды – словно вспоминая что-то неслучайное и несбывшееся…
– «Где аромат цветов изыскан и медов, где смутной амброй воздух околдован…» – умело вел мелодию певец, а когда закончил, зазвучал саксофон, заполняя небольшой уютный зальчик «временем лета…».
Когда усну – пусть мне приснится плёс,
Когда проснусь – уйду в лесной распадок,
Где свеж настой брусники и берез
И аромат цветов медов и сладок,
Где ласково играется с травой
Ладонь лукавой нимфы златокудрой,
Где просто сочиняется покой
И жизнь течет рекой простой и мудрой.
Ну а потом, усталый от ветров,
Вернусь в осенне-зимний полустанок
И заблужусь в безлюдье городов,
В базарном грае вороватых галок,
Но там не задержусь. В сей странный век
Есть для меня насущная забота —
Переписать времен лукавый бег,
В котором все прохожие – сироты,
В край солнца, где не будет бед и слез,
Где аромат цветов течет в распадок,
Где свеж настой брусники и берез
И сон любви – пленителен и сладок —
неожиданно прочла девушка на память.
– Чье это? – спросил Корсар.
– Одного знакомого. Вспомнилось вдруг…
– Несколько старомодно.
– А он и есть – несколько старомоден… по теперешним временам.
– Есть… или был?
– Даже сама не знаю…
– Наверное, это и хорошо.
– Наверное, – рассеянно произнесла Ольга, потом спросила совершенно невпопад (или переменчивость настроения и мысли были ее всегдашним состоянием?), вдруг: – А если – это держава?
– Что? – не сразу понял Корсар.
– Я подумала – а если это государство? И за подменой книжек, и у тебя в квартире?
– «Контора»?
– Да.
– Какая?
– ФСБ, ГРУ, СВР, ФАПСИ… Есть, наверное, еще с десяток, которых мы не знаем.
Корсар покачал головой:
– Государство не работает так топорно: городя трупы. И не одна «контора»…
– Государство работает так, как ему нужно, – жестко перебила Белова. – А потом – обставляет все: частоколом прокурорских протоколов, решений и прочей хренью.
– Да?
– А ты не знал?
Корсар снова помотал головой, морщась болезненно:
– Я их видел, этих ребят. Близко. Они скорее похожи на… воспитанников одной школы… боевых искусств, с соответствующей промывкой мозгов. Или… прививкой.
– И что мешает ФСБ или ГРУ – использовать такую школу? Если она есть?
– Ничего. Но…
– Корсар, я понимаю твой патриотизм…
– При чем здесь…
– …но в конторах – люди разные. Одни могут работать на государство, другие – на другое государство, третьи – на партию и правительство, четвертые – на себя… Есть, конечно, такие, что и для Родины, но сердце мне вещует – многие сочетают… Я права?
– Права, пожалуй. Жизнь – покажет. Если – продлится.
– Что-то ты опять в меланхолию впадаешь…
– Да. Невесело как-то… Словно… что-то я сделал не так. Или упустил… Словно… Жизнь еще и не начиналась вовсе… Или – уже кончилась.
– Да. Ну погрусти, раз невесело. А я пойду – припудрю носик…
Корсар кивнул, Ольга удалилась из-за стола, а он вдруг почувствовал озноб, словно стылым мороз ным мороком прошлись по спине… Все потемнело вдруг разом, и он видел лицо старца и слышал слова…
«С тех незапамятных времен, когда великие переселения народов смешали языки и судьбы в странной круговерти бытия и обрекли иные племена вечной бродяжьей судьбе, они понесли с собою Тайну, словно осколок зеркала, словно предупреждение грядущему, словно обломок неведомой культуры… Какая канувшая цивилизация оставила нам это древнее тайное знание, разгадку которого постигли лишь посвященные?.. А мы можем лишь убого плестись вослед вялой колеснице бытия, подчиненные року, и лишь иногда нечто приоткрывает людям завесу, следуя чьей-то прихоти и произволу… Возможно, кто-то из смертных уже готов постичь эту тайну, возможно, ее не постигнет никто и никогда…»
Корсар не до конца понимал смысл слов, да и не стремился особенно понимать – все происходило будто помимо него, без участия сознания и воли… А потом – все его существо снова будто опалило ледяное прикосновение стужи, и запахло терпким красным вином на ломте хлеба, и душа затрепетала пойманной птахой – близким прикосновением к чему-то тайному, неназываемому…
Трое суток дожди размывали пространства мечты
И сутулыми струями вязли в углах площадей,
Ах, когда и зачем мы ушли от нещадной беды —
Чтобы скудно пропасть среди тонной трясины дождей?
А потом будет снег. И мороз. И шутейный огонь,
И потеха под новый, катящийся к западу год,
И в стоялую воду будет скучно таращиться конь,
И текучею лавою двинется бывший народ —
На исход. На восток. На восход и сияние дня.
Наобум, наперед не гадая, не зная навряд,
Как там встретят. И все ли на башнях горят
Смотровые огни, что тоской и покоем манят.
Всё пройдем: и кручину, и омут, и грусть,
И хрустящую оледь, и злую русалочью страсть,
Через пропасти вин, средь которых так сладко пропасть, —
Повернем на полет, под соколию легкую власть,
И – вернемся домой, в место тайное, тихое – Русь.
Корсар встряхнул головой, словно стряхивая с себя тяжкую волну хмеля… Но – ничего не происходило. Вокруг, казалось, у самых ног – были темень и снег. Острые стрелы поземки неслись по ночным, отполированным слюдяной коркой льда улицам, а на самой площади – вихрились смерчами у ног каменного истукана на высоком гранитном постаменте. Словно статуя Командора, он застыл перед темным зданием, безлично взирающим на подвластный город и неподвластный снег пустыми провалами черных окон.
