32
Везде и нигде

На борту «Белой кошки» случилось следующее.

Серия Мау перешла в математическое пространство, где K-од выполнялся без субстрата, в собственном ареале. Казалось, что вся остальная Вселенная удалена на значительное расстояние. Все ускорилось и замедлилось одновременно. Актинический белый свет, без очевидного источника, однако направленный, очерчивал контуры всех движущихся объектов. Место это было ярким, насыщенным и бессмысленным, как сны Серии Мау.

– Зачем ты так вырядилась? – удивленно спросила математичка.

– Хочу разобраться с этой коробкой.

– Это очень опасно для нас всех, – заметила математичка. – Опасно для тебя так поступать.

– Очень опасно, – эхом подтвердили теневые операторы.

– Мне наплевать, – ответила Серия Мау. – Вот.

Она подняла руки и протянула ей коробку.

– Дорогая, но это же так опасно… – заныли теневые операторы, беспокойно поглядывая на свои ногти и носовые платочки.

Код вырвался из коробки дяди Зипа и слился с кодом самой «Белой кошки». Все вокруг – коробка, подарочная обертка, вообще все – распалось на пиксели, стримеры и темные огоньки наподобие сгустков небарионной материи, а затем выплеснулось в поднятое лицо Серии Мау на релятивистских скоростях. В тот же миг подвенечное платье вспыхнуло. Шлейф расплавился. Прекрасных ангелочков испепелило. Теневые операторы прикрыли глаза руками и воспарили, как осенние листья на холодном ветру; неведомые эффекты растяжения пространства-времени искажали их голоса. Из коробки появилось все на свете: любая идея, которая кому-нибудь когда-нибудь приходила на ум в размышлениях об устройстве Вселенной. Эти идеи ожили и заработали. Вселенскую энергопроводку закоротило. Описательные системы коллапсировали в предначальный режим. Информационная супервещность сорвалась с привязи. Настал миг переопределения всего. Момент предельного головокружения. Саму математичку сорвало с привязи, она выскочила из шляпы фокусника, и уже ничто не могло теперь пойти прежним чередом.

Негромко зазвенели колокольчики.

– Доктора Хэндса, пожалуйста, – сказал вежливый, но властный женский голос.

И он явился, вынырнув из вселенского субстрата, в белых перчатках, при трости черного дерева с золотистым набалдашником. Во фраке с бархатным воротником и манжетами о пяти запонках каждая. Вниз по внешней стороне узких черных брюк спускалась черная же атласная полоска. Он был в шляпе. Серия Мау впервые заметила, как он обут: в остроносые танцевальные туфли из лакированной кожи. Она увидела, что шляпа, перчатки, костюм, обувь и трость состоят из чисел, наползающих друг на друга, стиснутых так плотно, что возникала иллюзия слитных поверхностей. Неужели весь мир так устроен? Или только доктор Хэндс?

– Серия Мау! – воззвал он, протянув к ней руку. – Потанцуем?

Серия Мау шарахнулась от него. Она вспомнила, как мать бросила ее сражаться со всем миром без поддержки. Она подумала об отце и о том, к чему он ее хотел принудить в сексе. Вспомнила и брата, который, даже зная, что они расстаются навсегда, отказался помахать ей.

– Я не умею танцевать, – сказала она.

– А чья это ошибка? – рассмеялся доктор Хэндс. – Если билета не купить, как тогда в лотерею выиграть?

Он широким жестом обвел окружающее пространство. Серия Мау увидела, что стоит перед витриной лавки фокусника, – маленькая культиварка в подвенечном платье рядом с высоким худощавым человеком с тонкими усиками и живыми, энергичными голубыми глазами. Их окружали предметы, виденные ею во сне, – ретротовары, инвентарь фокусника, детские игрушки. Пластиковые рубиновые накладные губы. Ярко-оранжевые и зеленые перья. Белые шарфы, которые вылетят из шляпы живыми белыми голубями. Мотки поддельной лакрицы. Сердечко на Валентинов день с диодной подсветкой. Обувь с внутренним каблуком, чтобы казаться повыше, и якобы рентгеновские очки; кольца для фокусов, усаженные полудрагоценными камнями, и якобы неснимаемые наручники. Всем этим стремишься владеть в детстве, когда кажется, что в мире всегда что-нибудь отыщется, а потом найдется и еще что-нибудь.

– Выбирай, что тебе по душе, – предложил доктор Хэндс.

– Это же сплошь подделки, – заупрямилась Серия Мау.

Доктор Хэндс рассмеялся.

– И в то же время все они реальны, – сказал он. – Вот что восхитительно.

Он отпустил ее руку и закружился в элегантных па, крича:

– Йо-йо-йо, йо-йо-йо!

Затем повторил:

– Ты могла бы выбрать все, что тебе по душе.

Серия Мау понимала, что он прав. И в панике рванулась прочь от этой мысли во все стороны, будто с края самого высокого обрыва во Вселенной.

– Оставь меня! – завопила она.

Корабельная математичка (которая все это время и была доктором Хэндсом, ну или его частью) тут же ее усыпила. Затем, проверив состояние остальных компонентов проекта (для этого потребовалось немало помотаться в десяти измерениях пространства и особенно по четырем измерениям времени), переделала «Белую кошку» сообразно своим представлениям о прекрасном, по кратчайшему пути отправилась в Сигма-Конец и бросилась в червоточину. Работы был непочатый край.

Сигма-Конец.

Дядя Зип, прищурясь, наблюдал за ними.

– В погоню, – скомандовал он.

– Слишком поздно, дядя. Они уже там.

Дядя Зип смолчал.

– Они мертвы, – определил пилот. – И если отправимся за ними, погибнем сами.

Дядя Зип пожал плечами. Он ждал.

– Там не место для человеческих существ, – предостерег пилот.

– Разве ты не хочешь узнать, что там? – спросил дядя Зип ласково. – Разве не за этим ты сюда явился?

– Да. Ладно, погибать, так с музыкой.

«Белая кошка» безмолвно возникла из противоположного конца червоточины, словно корабль-призрак. Двигатели ее были отключены. Коммуникаторы молчали. Внутри ничто не двигалось; снаружи лениво моргал единственный синий путеводный огонек, обычно используемый лишь на парковочной орбите, – неохотно и регулярно подмигивал пустоте. Сам корпус покрылся шрамами и оспинами, его местами сточило от контакта со средой без названия, словно путешествие через червоточину было эквивалентно тысячелетнему пребыванию в кофемолке, где движения зерен так же далеки от ньютоновских, как путь поезда с кручи. Быстро остывая, корабль из алого стал сливовым и затем принял обычный свой оттенок закаленной стали. Многих наружных установок недоставало. Позади тонкой скрученной пленочкой белого света сиял выход из червоточины. Часа два-три корабль бесконтрольно кувыркался в пустоте. Затем возгорелся термоядерный факел. «Белая кошка», точно повинуясь неслышной команде, встряхнулась и перелетела на парковочную орбиту у ближайшего крупного небесного тела.

Вскоре после этого проснулась Серия Мау Генлишер.

Она оказалась в своем баке. Вокруг царила тьма. Ей было холодно. Она пребывала в недоумении.

– Экраны! – приказала она.

Ничего не случилось.

– Я на своем корабле или где? – воскликнула она.

Тишина. Она неловко поерзала во тьме. Протеома бака показалась ей безжизненной и тягучей.

– Экраны! – воскликнула она.

На сей раз коммуникаторы отозвались, послав ей две-три картинки: грубого разрешения, уложенные внахлест, крапчатые от интерференции.

Она увидела обитаемую секцию K-рабля и крупный человекообразный объект белого цвета, распростертый по полу; камеры медленно облетели его кругом, и оказалось, что это расчлененный труп. Одежда, сорванная гравитационными силами, разлетелась по углам каюты, словно белье в барабане стиралки, а с нею и одна рука трупа. Стена рядом с телом была измазана красной жидкостью. Вторая картинка представляла дядю Зипа: тот играл на аккордеоне на борту корабля, бесконечно летящего вниз по червоточине. Музыку заглушали вопли пилота:

– Господи! Срань господня, вот дерьмо!

На третьей картинке губы дяди Зипа, взятые крупным планом, ожили, повторяя слова:

– Если взять голову в руки, можно отсюда выбраться.

– Зачем ты мне это показываешь? – спросила Серия Мау.

Корабль не ответил. Потом вдруг отозвался:

– Все это происходит одновременно. Это передача в реальном времени. То, что с ним произошло, все еще происходит. И будет происходить вечно.

Дядя Зип посмотрел на Серию Мау.

– Спасите, – прошептал он.

Его скрутила рвота.

– В общем, довольно интересный феномен, – заметила математичка.

Серия Мау еще мгновение наблюдала за ним.

– Выпусти меня отсюда, – сказала она затем.

– Куда ты желаешь отправиться?

Она беспомощно шевельнулась в баке.

– Нет, – проговорила она, – я имею в виду – выпусти меня отсюда.

Ответа не последовало.

– Но это ведь невозможно, правда? А что случалось тогда, ну, пока ты меня усыпляла? Я думала, что фокусника вижу, но это был лишь сон внутри сна. Я думала…

Она почувствовала себя тринадцатилетней девочкой и изобразила беспомощное пожатие плечами. Жидкость в баке вяло колыхнулась. Серии Мау почудилось, что протеома растекается по останкам ее физического тела, точно теплый плевок. Пятнадцать лет отчаяния.

– Ай, ладно, какая теперь разница? Я правда устала. Мне плевать. С меня хватит. Хочу вернуться домой и чтобы всего этого никогда не случалось. Хочу свою жизнь назад.

– Позволь тебе кое-что показать, – начала математичка.

– Что?

– Экраны, – приказала математичка. В голове Серии Мау вспыхнул Тракт Кефаучи.

– Вот как все выглядит на самом деле, – продолжала математичка. – Если ты считаешь, что в корабельном времени вещи таковы, какими являются, ты ошибаешься. Если ты думаешь, будто корабельное время что-нибудь значит, ты ошибаешься: оно не значит ничего. Понимаешь? Это тебе не «экзотическое состояние». Световые годы розового и синего пламени, несущегося из ниоткуда тебе навстречу в реальном, человеческом времени. Вот как все выглядит. Вот как оно выглядит внутри тебя.

Серия Мау горько рассмеялась.

– Весьма поэтичное описание, – ответила она.

– Загляни в огонь, – приказала математичка.

Она повиновалась. Тракт ревел и вздыхал над нею.

– Нельзя вернуть тебе твое старое тело, – сказала математичка. – Ты жаждешь жизни, но боишься ее. То, что они с тобой сделали, необратимо. Тебе это ясно?

– Да, – прошептала она.

– Отлично. И вот еще кое-что.

В этот миг перед нею словно бы возникли три высоких арочных окна с видами Тракта, прорезанные в стене, укрытой серым атласным занавесом с рюшечками. Ее перенесло в витрину лавки фокусника. В то же время, однако, она осталась внутри бака на борту «Белой кошки».

Эти места, как теперь ясно видела Серия Мау, всегда были одними и теми же. Она видела свой бак, воплощение мечты тринадцатилетки в представлении ЗВК: гроб с золотистыми молдингами в форме эльфов, единорогов и драконов, чьи героические самопожертвования продолжались снова и снова, точно смерть можно обратить, а разорвавшееся сердце – склеить. Крышка гроба была толстая, на шарнирных петлях и открывалась только снаружи, будто ЗВК боялись, что она вылезет наружу; гроб опутывали гроздья трубочек. Она существовала над ним, внутри него и за ним. Она жила в крохотных корабельных камерах наблюдения, что пылинками танцевали в каждом луче света. Под ее взглядом верхняя часть тела доктора Хэндса медленно просунулась в центральное окно. Белая рубашка его была свеженакрахмалена, а темные волосы – набриолинены. Он перегнулся так, чтобы явить ей свое тело как можно полнее, и подмигнул. Но не убрался с поклоном, а перекинул через раму длинную изящную ногу и полез внутрь.

– Нет, – прошептала Серия Мау.

– Да, – сказал он.

Двумя широкими шагами он достиг ее бака и сорвал с него крышку.

– Нет! – взвизгнула она.

Она дергалась и сучила тем, что оставалось от ее тела; жидкость, в которой она покоилась, плотная, инертная и вязкая, призванная абсорбировать воздействие ньютоновских сил, порой влияющих даже на K-рабли, выплеснулась через край гроба на лакированные туфли доктора Хэндса. Тот не обратил внимания. Нагнулся и вытащил ее наружу. Впервые за пятнадцать лет она увидела себя – через микрокамеры. Маленькое, искалеченное, желтоватое создание, чьи конечности согнуты под диковинными углами и от боли, причиняемой потоками воздуха, конвульсивно сгибаются и разгибаются. Она издала вопль ужаса и отчаяния, но получился лишь жалкий хриплый стон. Ее саму и это костлявое создание не соединяла никакая плоть. Губы запали и запеклись, обнажая маленькие ровные зубы. Глаза выглядывали из глазниц, словно бы покрытых дегтем изнутри. В ключевых точках к ее искривленному сколиозом позвоночнику подсоединялись толстые провода, и, увидев их, Серия Мау онемела от омерзения. Ей стало ужасно жалко себя. Она испытала невероятный стыд. Собственно, она главным образом поэтому и сражалась с доктором Хэндсом: ей не хотелось показываться ему. Но, увидев, что он делает, она удвоила усилия.

Он посадил корабль. Он выпустил трап грузового отсека. Он вынесет ее наружу. Ужас пролился на нее светом Тракта Кефаучи. На что она годна без «Белой кошки»? Чем она станет?

– Нет! Нет!

Тракт пульсировал в вышине.

– Тут нет воздуха, – взмолилась она. – Тут же воздуха нет.

Небо полыхало от радиации.

– Нам тут не выжить! Нам тут не выжить!

Но доктора Хэндса это вроде бы не заботило. Выйдя наружу, он стал готовиться к операции. Среди странных низких холмов и погребенных под ними артефактов. Скинул белые перчатки. Закатал рукава. Из его рта и глаз струилась белая пена K-ода, оформляя из пыли необходимые инструменты. Доктор Хэндс поднял голову и вскинул руку ладонью вверх, словно проверяя, не идет ли дождь.

– Этого света хватит! – заключил он.

Серия Мау разрыдалась:

– Я умираю! Откуда ты мне тут новое тело возьмешь?

– Забудь про свое старое тело.

Неслышный рев Тракта вынуждал их перекрикивать друг друга. Потоки частиц трепали фалды его фрака.

Он засмеялся:

– Разве не прекрасно просто быть живой в этом месте?

Теневые операторы выбирались из корабля за его спиной стайками любопытных рыбешек, танцуя и посверкивая.

– С ней все будет в порядке, – уверяли они друг друга. – С ней снова все будет в порядке.

Доктор Хэндс собрал свои инструменты.

– Забудь про себя, – приказал он. – Теперь чем захочешь, тем и станешь.

– Мне будет больно?

– Да. Ты мне доверяешь?

– Да.

Спустя достаточно долгое время – может, минуты, а может, и годы – доктор Хэндс утер струящиеся по его лбу, словно пот, цифры и отошел полюбоваться своим творением. Костюм его утратил былую элегантность. Рукава льняной рубашки промокли от крови. Инструменты, поначалу – последнее слово техники, теперь казались ему грубыми и не вполне пригодными для процесса. Он покачал головой. Приходилось признать, что даже ему такая работа стоила немалых усилий. С термодинамической точки зрения – самых тяжких за все время. Он рискнул. Но чего стоит жизнь без риска?

– Теперь чем захочешь, тем и станешь, – повторил он.

Его творение воспарило ввысь и неуверенно захлопало крыльями.

– Тяжело, – сказало оно. – А я все время буду такая большая?

Оно попыталось осмотреть себя.

– Я себя толком не вижу, – посетовало оно и снова захлопало крыльями. С поверхности сопутствующими электромагнитными потоками подняло пыль. Пыль зависла неподвижно, но больше ничего не случилось.

– Думаю, если попрактикуешься немного… – приободрил его доктор Хэндс.

– Мне страшно, – призналось оно. – Я себя такой дурой чувствую.

Оно рассмеялось.

– На кого я похожа? – спросило оно. – Я все еще – она?

– И да и нет, – признал доктор Хэндс. – Развернись, дай на тебя взглянуть. Вот так. Ты прекрасна. Просто попрактикуйся.

Серия Мау вертелась и вертелась. Свет ударил в ее крылья.

– Это что, перья? – изумилась она.

– Не совсем.

– Я же не понимаю, как это работает! – сказала она.

– Оно примет любую угодную тебе форму, – пообещал доктор Хэндс. – Сможешь стать этим или чем-нибудь еще. Если захочешь, снова превратишься в белую кошку и станешь прыгать меж звезд. А почему бы не попробовать что-нибудь новенькое?

Ну что, теперь я доволен, – добавил он. – Да! Взгляни! Видишь? Вот оно!

Она воспарила и неловко закружилась над его головой.

– Я не знаю как! – крикнула она.

– Продолжай поворачиваться! Просто вертись! Видишь?

Она повернулась еще несколько раз.

– У меня получается, – проговорила она. – Думаю, у меня получится очень хорошо.

Теневые операторы метнулись к ней. Сбились стайкой, что-то радостно нашептывая и хлопая в натруженные костлявые ладоши.

– Вы так хорошо обо мне позаботились, – поздравила она их. И взглянула сверху вниз на «Белую кошку». – Столько лет! – изумилась она. – Я что, вот этим была?

Она пролила нечто вроде слез, если организм столь химерический – огромный и в то же время хрупкий, вечно переоформляемый собственными желаниями, – способен плакать.

– О дорогой! – протянула она. – Даже не знаю, что сказать.

Внезапно она рассмеялась. Смех ее заполнил вакуум. Она смеялась, испуская элементарные частицы. Смеялась во всех диапазонах. Испытала доступные себе формы. Всегда находилось что-то еще, а потом еще что-нибудь.

– Тебе так нравится? – окликнула она. – Думаю, вот так сойдет.

Свет Кефаучи пронизывал ее бесперые теперь крылья от края до края, словно лесной пожар. Серия Мау Генлишер смеялась, смеялась и смеялась.

– Прощай! – крикнула она ему.

И внезапно взмыла в небеса, да так быстро, что даже взгляд доктора Хэндса за ней не успел. Ее тень на миг укрыла его и тут же исчезла.

Он постоял еще немного между опустевшим K-раблем и останками физика Майкла Кэрни. Он устал, но отдыхать не собирался. Наклонясь, он поднял кости, доставленные сюда Майклом Кэрни. Задумчиво повертел их, положил обратно.

– Утомительная работка, – сказал он себе. – С ними куда утомительнее работать, чем кажется.

Спустя время он позволил себе принять более удобное обличье и долго стоял в нем, созерцая Тракт Кефаучи. Толстенькое низенькое создание с длинным искривленным костяным клювом, в запачканном спереди жирными разводами темно-бордовом шерстяном платье.

Пожав плечами, оно сказало себе:

– Ну что ж, дело еще не завершено.