18
Цирк Патет Лао
Эд Читаец вскоре после убийства Эви Крэй оказался на свалке за новочеловеческим Крольчатником.
Там было темно, хоть глаз выколи, только со стороны доков иногда падали под странными углами полосы света. Время от времени взлетал K-рабль, оставляя по себе вертикальную линию продуктов сгорания, и на эти две-три секунды Эду становились видны низкие холмы, ямы, пруды, кучи инженерного мусора. Тут пахло металлом и химикатами. С верфей, подобно туману, стелились ядовитые испарения. Эда снова вырвало, голоса бака зазвучали в его голове. Он вышвырнул оружие в первый же подвернувшийся пруд. Жизнь у него выдалась еще та, но он впервые кого-то убил. Он вспомнил, как хвастался Тигу Волдырю:
– Когда добьешься всего, чего стоило бы добиваться, волей-неволей переходишь к тому, чего добиваться не стоило.
Из прудика поднялся дым, словно там в воде было еще что-то. Вскоре Эд наскочил на брошенную тележку рикши. Она ни с того ни с сего возникла на его пути: одно колесо сломано и уткнулось в яму с какой-то жидкостью, корпус перекошен под странным углом к небесам. Реагируя на его приближение, по бокам колпака поползли рекламные объявления и коалесцировали в мягко сияющую надпись в воздухе над тележкой. Заиграла музыка. Эхом разнесся по мусорке голос:
– Обсерватория и фабрика естественной кармы Сандры Шэн, включающая также цирк Патет Лао.
– Нет, спасибо, – сказал Эд. – Я лучше пешком.
В свете следующей вспышки от ракетных верфей он увидел и саму рикшу. Девушка стояла на коленях, перегнувшись между осей тележки, и дышала резко, с тяжелым присвистом, так что звук походил скорее на ворчание. Ее тело постоянно сжималось, точно кулак, и начинало дрожать, но потом она расслаблялась снова. Пару раз рассмеялась себе под нос и уронила:
– Привет, чувак.
Смерти она отдавалась так же самозабвенно, как жизни: не отвлекаясь больше ни на что. Эд рухнул на колени рядом. Девушка нависала над ним, как ломовая лошадь.
– Держись, – попросил он. – Не умирай. Ты справишься.
Болезненный смешок.
– Да что ты, бля, об этом знаешь! – хрипло проговорила рикша.
Он чувствовал, как от нее веет теплом. Ему казалось, что так из нее вся жизнь вытечет, а потом дыхание остановится и не возобновится более. Он попытался сжать ее руки вокруг тела, чтобы не выпустить эту жизнь. Но она была такая крупная, что он удержал только одну руку.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– А тебе какое дело?
– Если назовешь мне свое имя, останешься жива, – пояснил Эд. – Ну это мы как будто в контакте. Ты мне что-то должна и всякое такое.
Он поразмыслил.
– Я не хочу, чтоб ты умирала, – добавил он.
– Твою мать! – выругалась девушка. – Да оставь ты меня в покое, твинк херов!
Эд удивился, что она догадалась.
– Откуда ты знаешь? – вырвалось у него. – Ты же никак не…
Она задышала резко, отрывисто.
– Ты глянь на себя, – посоветовала она. – Ты такой же мертвяк, как и я, только изнутри.
Ее глаза сузились.
– На тебе кровь, чувак, – сказала рикша. – Ты весь в крови. На мне-то хоть крови нет.
Казалось, ее это развеселило. Она кивнула собственным мыслям и устроилась поудобнее.
– Меня зовут Энни Глиф, – сказала она. – Или звали.
– Посетите нас не откладывая! – вдруг прогремел рекламный динамик. – Обсерватория и фабрика естественной кармы Сандры Шэн, включающая также цирк Патет Лао. А также предсказание будущего. Пророчества. Заговоры на удачу. Аферомантика.
– Я в этом городе пять лет работаю, – сообщила Энни Глиф. – Я сижу на café électrique и другой херне, от которой кишки гниют. На два года дольше обычного.
– А что такое аферомантика? – спросил Эд.
– А хер его знает.
Он уставился на тележку. Дешевые колеса со спицами, оранжевая пластмасса, сделано на Пирпойнт-стрит. Девушки-рикши работали восемнадцать часов в сутки, на заработанные деньги покупали ускоряющую наркоту и опиум для расслабухи после работы; потом их выворачивало. Café électrique и херня, от которой кишки гниют, – на закуску. В итоге у них ничего не оставалось, кроме мифа о самих себе. Были они неразрушимы, и это их уничтожало. Эд покачал головой.
– Как ты можешь так жить? – сказал он.
Но Энни Глиф уже и не жила. Глаза ее опустели, тело завалилось на бок, увлекая за собой тележку. Ему не верилось, что существо, столь полное жизни, вдруг взяло и умерло. На огромном теле блестел пот. Крупное скуластое лицо казалось лицом карлика при взгляде на мышцы плеч и шеи: портняжки обрабатывали рикш дешевыми тестостероновыми патчами. Была рикша по-своему красива, болезненной красотой. Эд пару мгновений смотрел на девушку, потом наклонился и закрыл ей глаза.
– Пока, Энни, – произнес он. – Выспишься наконец.
Тут случилось странное. Скулы ее дернулись, неуверенно задвигались. Он решил, что это обман зрения от назойливо мерцающей рекламы. Но тут задергалось и расплылось все тело, словно распадаясь на сияющие точки.
– Бля-а! – вскрикнул Эд и отскочил.
Это продолжалось минуту-другую. Сияющие точки собрались в воздухе там, где прежде расцвела реклама. Потом слились и обрушились на лицо рикши, как водопад, и оно вобрало их, как сухая губка впитывает слезы. Левая нога шевельнулась и задергалась, как у гальванизированной лягушки.
– Вот же бля! – произнесла девушка.
Прокашлялась и отплевалась. Уперлась в грязь руками и ногами, подняла себя и тележку. Встряхнулась, посмотрела на Эда сверху вниз. От ее копчика в стылую ночь уходили струйки пара.
– Со мной еще ни разу так не было, – пожаловалась она.
– Ты же умерла, – прошептал Эд.
Она пожала плечами:
– Слишком разогналась. Если разогнаться еще сильнее, поможет. Тебе куда-то надо?
Эд попятился.
– Не-е, спасибо.
– Да ну, чувак, залезай. Поездка бесплатная. Ты заслужил.
Она подняла глаза к звездам, потом опустила и медленно осмотрела мусорку, словно не веря, что оказалась тут.
– Я тебе должна. Не помню почему.
* * *
Такой безумной поездочки у Эда в жизни еще не было.
Два часа тридцать минут пополуночи: на улицах тихо и безлюдно, лишь мягко и размеренно бежит Энни Глиф. Тележка подскакивала, но чип смягчал эти эффекты, так что Эду казалось, что он скользит на глайдере и неподвижен одновременно. Из массивного тела рикши он видел только широчайшие мышцы и ягодицы, разрисованные лайкрой цвета электрик. Побежка у нее была энергосберегающая, так хоть до скончания века можно бежать. То и дело она трясла головой, и брызги пота взлетали над мягкой короной рекламного света. Тепло ее тела обтекало Эда, изолируя от ночной стужи. И от всего остального тоже, будто положение пассажира Энни защищало от мира и давало передышку от его тайн.
Когда он ей в этом признался, девушка рассмеялась.
– Твинки! – сказала она. – Вы только и делаете, что отдыхаете.
– У меня когда-то была своя жизнь.
– Все они так говорят, – сообщила Энни. – Слушай, ты не в курсе, что с рикшами не болтают? Они же на работе, в отличие от тебя.
Мимо неслась ночь: квартал закройщиков перетек в площадь Юнион-сквер, а та – в Ист-гарден. Везде сверкали объявления ЗВК. Война! – сообщали орды голограмм. – Вы готовы? Энни ненадолго свернула на участок Пирпойнт, прилегающий к деловому центру, где было так пустынно, словно война уже началась. Ателье и лавки позакрывались. Там и сям неудачники потягивали виски «Четыре розы» в пустых барах, пока культивары в грязных фартуках, протирая барные стойки, проповедовали о существенной разнице между жизнью и видимостью оной. Они так до рассвета трепаться будут, а потом разойдутся по домам в некотором удивлении.
– И что ты такого делал в той своей другой жизни? – вдруг спросила Энни у Эда. – В этой, где ты не всегда был твинком?
Эд пожал плечами.
– Одно я помню, – начал он, – что летал на дипах…
– Они все так говорят.
– Эй, – сказал Эд, – с рикшами не болтают.
Энни засмеялась. Свернула с Пирпойнт налево на Импрезу, потом снова налево – на углу Импрезы и Скайлайна. Тут ей пришлось ускориться на полмили, но темп дыхания от этого едва изменился. Язык тела говорил, что холмы для рикши – слабая перемена в жизни. Спустя время Эд произнес:
– Одно я помню, что у меня был кот. Еще в детстве.
– Да? И какого цвета?
– Черный, – сказал Эд. – Это был черный кот.
Он ясно представил себе, как котенок играет в прихожей с цветным перышком. Минут двадцать полностью отдается любой забаве, какую предложишь, – с бумажкой, перышком или жженой пробкой, потом теряет интерес и засыпает. Котенок был черный, тощий, движения его – нервные, но плавные, мордочка заостренная, глаза желтые. Он всегда хотел есть. Эд четко представлял себе кота, но про дом не помнил ничего, ни одной детали. Зато он много чего помнил из бака, но понимал теперь, что эти воспоминания нереальны в своей сияющей полноте и структурном совершенстве.
– Может, была и кошка, – добавил он. – Сестра.
Но, подумав, он понял, что ошибся.
– Приехали, – вдруг сказала Энни.
Рикша резко остановилась. Эд огляделся, вернувшись в реальность и не понимая, где находится. Ворота и заборы, влажные от конденсата, цепи звякают на приморском ветру. За ними к дюнам и песчаным тростникам уходила холодная бетонная полоса, инкрустированная дешевыми, отсыревшими от близости океана деревянными отельчиками и барами.
– Что это за место? – спросил он.
– Если клиент не указывает, куда хочет отправиться, я его сюда доставляю, – пояснила Энни Глиф. – Тебе не нравится? Мне процент от цирка капает. Видишь? Вон там.
Она указала на далекое скопление светящихся огоньков, затем, увидев, что Эд не впечатлился, смерила его сердитым взглядом.
– Не так уж тут и плохо, – сказала она. – Есть отели и всякое такое. Некорпоративный космопорт.
Эд смотрел через забор.
– Блин! – только и произнес он.
– Я еще на улице толкаю, у меня процент капает, – сказала Энни. – Могу тебя в долю взять, если хочешь. – Она пожала плечами. – Или могу тебя куда-то отвезти. Но тебе придется заплатить.
– Я лучше пешком, – сказал Эд. – У меня денег нет.
– Нет денег?
Он пожал плечами:
– У меня вообще почти ничего нет.
Она взглянула на него с непонятным выражением.
– Я там подыхала, – сказала она, – а ты меня пожалел. Я тебя за это назад в город отвезу.
– На самом деле, – признал Эд, – мне особо некуда идти. Нет денег. Некуда идти. Незачем тут оставаться.
Он видел, как девушка обдумывает услышанное. Губы ее шевельнулись. Он вдруг понял, что у нее доброе сердце, и слегка рассердился. Эта мысль вогнала в депрессуху.
– Да ладно, – сказал Эд. – Ну и что? Ты мне ничего не должна. Поездочка вышла клевая. – Он смерил взглядом ее огромное тело. – А ты красотка.
Она озадаченно уставилась на него, потом оглядела себя, забор, ворота с навесным замком и звякавшей на ветру цепурой, прибрежный цирк по ту сторону.
– У меня там комнатка, – проговорила она. – Огни видишь? Я таможенникам толкаю, они мне за это крышу предоставляют. У нас договор. Хочешь туда?
Звякала цепь, воздух остывал. Эд вспомнил Тига с Ниной и задумался, что с ними стало.
– Ладно, – сказал он.
– Утром сходи работу поищи.
– Я всегда хотел работать в цирке.
Отпирая ворота, она хитро глянула на него.
– Мальчишки часто этого хотят, – заметила она.
В комнатке Энни помещалась с трудом. Стены были дешевые, из огнеупорного картона, на морском ветру скрипели и сифонили. Кремового оттенка, с парой сикось-накось прикрученных полок. В одном углу туалет и душевая кабинка – прозрачный пластиковый кубик, в другом – индукционная печь, пара горшков и кастрюль. У стены – скрученный в трубку футон. Местечко было мрачное и неуютное. Тут воняло жаренным на масле рисом и по́том: по́том после café électrique и работы рикши. Но на полках он заметил какие-то личные вещи, а для рикш это редкость. Две смены лайкровой одежды, три старые книги, бумажные цветы.
– А тут хорошо, – заметил Эд.
– Ну зачем врать? – бросила она. – Местечко полный ацтой.
Она указала ему на футон.
– Могу что-то поесть приготовить, – сказала она, – или ты сразу ляжешь?
Наверное, по лицу Эда стало понятно, что ему это предложение не по вкусу.
– Да ну, – протянула она. – Я осторожно. Я еще никому больно не сделала.
И то правда. Она окружила его заботой. Оливковая кожа с едва заметными волосками сильно пахла странной смесью запахов гвоздики и льда. Она ласково касалась его, защищая от конвульсий, исходивших откуда-то изнутри ее тела, и приободряла долбить ее посильнее. Ночью он проснулся и обнаружил, что девушка на диво неловко свернулась вокруг него, будто не привыкла спать в такой компании. Накатил прилив. Эд лежал и слушал, как море перекатывает гальку по линии прибоя. Шипел ветер. Вскоре должны были наступить голубоватые утренние сумерки. Он чувствовал, как вокруг просыпается цирк, хотя еще не понимал, что это может для него означать. И довольно быстро уснул снова под пахнущее даунером дыхание Энни Глиф из мерно взлетавшей и опадавшей мощной грудной клетки.
* * *
Кому в такое время нужен цирк? Гало само себе цирк. Цирк на улицах и в людских головах. Глотатели огня? На каждом углу. У всех гиковские гены, каждому есть что рассказать. Разумные татуировки сделают каждого Человеком в картинках. Если сильно захотеть, можно высоко-высоко залететь на собственной летающей тарелке. Полет в гротеск. Бивнеголовые культивары на Электрик-авеню и твинки, свернувшиеся эмбрионами в баках, сами того не зная, задавали все доступные Вселенной в то время вопросы и получали ответы. Они сами себе были зрителями.
И только чужаком стать было нельзя, поэтому Сандра Шэн нескольких завела. Кроме того, популярность прорицаний не убывала, потому что предсказание будущего толком никто пока не наладил. Однако ввиду опасности однообразия гротеска цирк Патет Лао вынужден был повсюду выискивать номера, от которых у зрителей вульгарно захватило бы дух. После серии головокружительных разгулов фантазии, отрежиссированных и порою отыгрываемых Сандрой Шэн, наступала череда почти исчезнувшей нормальности.
В результате поколение Эда Читайца определяло себя как культурную противоположность «Завтраку, 1950». Современников Эда бы ужаснули «Покупка бюстгальтера на косточках у Дороти Перкинс, 1972» или «Чтение романа, начало 1980-х», они бы сдавленно хихикнули над «Новым ребенком» или «„Тойотой-превия“ со школьниками западного Лондона», оба экспоната – 2002. Самым необычным – расположенным точно в поворотном моменте истории – можно было считать изумительную диораму «Майкл Кэрни с Брайаном Тэйтом смотрят в монитор компьютера, 1999». Сценки эти, подобно драгоценностям, выставляли за стеклом, в свете мощных ламп; играли там клоны толстяков, готовых к сердечному приступу на платформе станции цюрихского метро, или анорексичек в проститутски-спортивных костюмах от Анджелено 1982 года, и призваны они были передать ужасающе уютное спокойствие Старой Земли. Отчаянная фантастика, но она-то и приносила доход. Как феи-крестные, диорамы эти поддержали цирк при его основании, обеспечили ранние успешные туры по гало, а теперь поддерживали в годы увядания посреди нью-венуспортской Зоны Сумерек.
Успех нередко служит предвестником падения. Люди больше не приходили в цирк посмотреть на выставку. Они обзавелись собственными идеями. Они не хотели наблюдать исчезнувшее прошлое, но стремились в нем оказаться. Ретростили корпоративных анклавов точностью уступали реконструкции диорам мадам Шэн, однако втюхать их было легче. Особой популярностью пользовалась «Пятничная выволочка у шефа»: телефон фирмы «Эрикссон» и шерстяной итальянский свитер, протертый на плечах, с плотно завязанными впереди рукавами. А, скажем, бывший entradista с Мотеля Сплендидо и его знакомый портняжка исследовали пределы возможного, снискав себе репутацию точной копией викторианской оперной дивы на основе настоящей ДНК.
Перед лицом такой угрозы мадам Шэн подумывала сменить дислокацию. Но были на то и другие причины.
* * *
Если нырнешь слишком глубоко, можно обжечься. Пути в обход нет. Эду снилось, как гипердип медленно разваливается в фотосфере звезды класса G. Этим кораблем был сам Эд. Потом ему привиделось, что он опять в твинк-баке, но твинк-мир распался, и он слышит голоса из каждой чашки, из каждого угла, из-под юбчонки каждой симпатичной девчонки. А потом он резко проснулся; уже рассвело, он слышал, как по одну сторону дюн шумит море, а по другую – цирк. Он нашел два пирожка-самосы с овощами, завернутые в грязеотталкивающую бумагу, немного денег и записку: «Ступай к ресепшионистке и поговори о работе». Почерк Энни Глиф был аккуратен и красив, как и ее манера заниматься любовью. Эд съел самосы, с уютным чувством оглядел комнатушку, залитую морским светом и наполненную морским воздухом. Потом скомкал бумагу, сходил в душ разогнать кровь и вышел на улицу.
Обсерватория и фабрика естественной кармы Сандры Шэн, включавшая цирк Патет Лао, занимала два акра бетона на границе некорпоративного космопорта.
Обсерватория располагалась в химерического вида баках и корабликах на магнитной подушке, занимая меньше четверти этой площади, а сам цирк – в одном здании, чьи изгибы и волюты подражали карнавальной палатке. Остаток территории был отведен под жилые помещения. Чего-то в этом роде он и ожидал: мусор, металлические сайдинги в соляном налете, облупившаяся краска, старые цирковые голограммы, которые отвыкли считать себя людьми, но при его приближении оживали и гнались следом, умасливая или задирая. Все циркачи тоже так себя вели – полные жизни, но чуток на голову трахнутые. Эд и сам так себя чувствовал. Ему пришлось всю территорию прочесать в поисках офиса; приемная занимала покосившийся деревянный домик, над которым серовато-белым светом мигала неисправная неоновая вывеска.
У ресепшионистки был светлый парик. Длинные волосы платинового оттенка, зачесанные высоко и на вид дешевые. Работала она с голографическим терминалом незнакомой Эду модели. Терминал формой походил на старомодный аквариум, и ему показалось, что внутри поднимаются струйки пузырьков, а поддельная раковина то и дело открывается выпустить миниатюрную русалку. Ресепшионистка и сама была как русалка. Явно старше, чем выглядит, притворно-застенчивая в своем парике, росточка невысокого, чувство юмора своеобразное, акцент неопределимый.
Когда Эд пояснил, зачем явился, она перешла на формальности. Запросила подробности, которые он выдумал, если не считать имени. Спросила, что он умеет делать. Это было легче.
– Я умею летать на любых кораблях, – похвастался Эд.
Ресепшионистка сделала вид, что смотрит в окно.
– В данный момент пилот нам не нужен, – сообщила она. – Как видите, мы на планете.
– Солнечные джаммеры, грузовики глубокого космоса, звездолеты, гипердипы. Я там был, – продолжал Эд, – и летал на всех. – Он сам удивился, как близко к истине это утверждение. – От термоядерных движков до динаточных драйверов. Иногда я сам не знал, что за корыто пилотирую: земной интерфейс прикручен был к чужацкой аппаратуре.
– Я вам сочувствую, – сказала ресепшионистка. – А что еще вы умеете?
Эд подумал.
– Я был навигатором на кораблях Алькубьерре, – сказал он. – Ну, знаете, эти, здоровенные, которые перед собой реальность искривляют? Вроде как складку на ткани делают. – Он покачал головой, пытаясь визуализировать варп-пространство Алькубьерре. – А может, и не так. В любом случае пространство раскалывается, материя раскалывается, время вылетает через окно за компанию. В корабле и вблизи это можно пережить. Навигаторы серфят эту часть волны. Выходят наружу в шлюпках и паркуются в варпе, пытаясь разглядеть, что там впереди. А видна оттуда, между прочим, часть их собственной жизни.
Рассказывая, он мрачнел.
– Это называется носовая ударная волна, – пояснил он.
– Наши вакансии… – начала было ресепшионистка.
– Навигаторы всякую странную фигню видят. Вроде серебристых угрей под гладью моря. Они там перемещаются, угри эти. Какое-то излучение, ну, так мне объясняли, но его так просто не углядишь. Это твоя жизнь, она утекает, убегает, как угри под морскую воду, а ты наблюдаешь. А потом, – продолжал Эд, – никак в толк не возьмешь, с какого хрена нанялся на эту работу.
Он взглянул на свои руки.
– А я на этой волне серфил и на паре-тройке других тоже. Я любой корабль водить умею. Любой, кроме K-раблей, конечно.
Ресепшионистка покачала головой.
– Меня интересует, – сказала она, – умеете ли вы корм животным задавать, убирать за ними и всякое такое. – Она снова проконсультировалась с терминалом и добавила: – Или пророчествовать.
Эд рассмеялся:
– Простите?
Она смерила его ровным взглядом.
– Предсказывать будущее, – пояснила она ему, будто человеку, который этого слова не знает, но достаточно умен, чтобы выучить.
Эд наклонился вперед и заглянул в терминал.
– Что тут происходит? – поинтересовался он.
Глаза ее были странного цвета. Иногда жадеитовые, порой зеленые, как соленая морская волна; временами и те и другие. В зрачках виднелись серебристые точки, и было похоже, что они вот-вот вырвутся наружу и улетят. Она вдруг выключила терминал и встала, словно вспомнив, что ей пора по делам, а для Эда времени больше нет. В такой позе она словно стала выше и помолодела, хотя это, может, показалось из-за обуви; ей все равно пришлось поднять голову, ловя его взгляд. Она была одета в затертую джинсовую курточку с ковбойскими карманами и узором из поддельных горных хрусталиков и черную юбку-трубу из лакированной кожи. Расправив юбку на бедрах, она объяснила:
– Мы все время ищем прорицателя.
Эд пожал плечами.
– Меня это никогда не интересовало, – сказал он. – Мне было интереснее не знать будущего. Понимаете?
Ресепшионистка улыбнулась ему с неожиданной теплотой.
– Могу себе представить, – ответила она. – Ну что ж, поговорите с ней. Кто знает!
– С кем?
Ресепшионистка закончила оправлять юбку и направилась к двери. Дернула плечами на ходу, перемещая копну волос. Походка у нее была интересная для такого возраста. Что самое любопытное, Эд эту походку припоминал. Он пошел следом и остановился на лестничной площадке, спрятав глаза от солнца. Утро уже было в разгаре. От голого бетона отражался яростный приморский свет, запутывая маревом и окатывая жаром неосторожного гостя.
– С кем поговорить? – повторил он.
– С мадам Сандрой, – бросила ресепшионистка, не оборачиваясь.
Он почему-то содрогнулся при звуке этого имени. Постоял, глядя, как ресепшионистка удаляется к слепяще-белой карнавальной палатке цирка Патет Лао.
– Эй! – крикнул он. – Где же мне ее искать?
Ресепшионистка даже не остановилась.
– Мадам Сандра найдет вас, Эд. Она вас найдет.
* * *
Позже в то же утро он оказался в дюнах: стоял и смотрел на море. Свет был резкий, фиолетовый. Маленькие красноротые ящерицы крались к его ногам через тростники. Он слышал мягкий басовитый даб где-то в коктейль-баре вниз по дороге. Впереди торчал выцветший дорожный знак на покосившемся деревянном столбике. ПЛЯЖ ЧУДОВИЩА – гласила табличка. Непонятно было, куда указывает знак, но Эд догадался: вверх. Он улыбнулся. «А что, клево», – подумал он; однако мысли его занимала неуловимая Сандра Шэн. Он опять проголодался. На пути обратно к Энни Глиф он услышал знакомый даб и определил местонахождение бара: от малолюдного дюнного мотеля отпочковалась обитая досками хибара, торчавшая из песка, словно устрица из ракушки.
Эд сунулся в открытую дверь, подальше от холода и яростного света, и обнаружил там трех тощих старперов в белых кепках и плиссированных брюках из бронзового полиэстера. Брюки были им велики. Старики играли в кости, расстелив на полу одеяло.
– Эй! – окликнул Эд. – Это ж игра в корабли?
Они без интереса глянули на него и немедленно вернулись к игре. Глаза их напоминали темно-коричневые пуговицы, белки глаз – свернувшееся молоко. Усы тонкие, тронутые сединой, аккуратные. Кожа потемнела на солнце до кофейного оттенка. На хрупких по виду (но не в реальности) руках вздулись вены. Жизнь уходила из этих тел по капле, все медленнее, а ей на смену они заливали ром «Блэк Харт». В конце концов один из игроков тихо, рассеянным тоном заметил:
– Вход платный.
– А кто бы сомневался, – сказал Эд и полез в карман.
Игра в корабли.
Известная еще как антрефлекс или пересменка, игра эта, с жаргоном, от которого волосы дыбом поднимались, костями в форме скелетных суставов и двенадцатью разноцветными символами непонятного происхождения, затягивала богачей и нищебродов; могла она считаться как эндемичной, так и всегалактической. Иногда утверждалось, что принесли ее новочеловеки на борту своего флагмана «Снимите всю упаковку». Иногда сообщалось, что игра пошла с древних тихоходных кораблей кредитного дома «Айсения». В любом случае форм у нее было много. Современным ироническим подтекстом персонажей, имен, которые игроки им давали, и места действия – космической пустоты – игра была обязана необходимости воплощать знаменитую битву N = 1000, раннее столкновение людей с ужасниками; тогда, столкнувшись с колоссальной сложностью событий и условий полета – столько кораблей, столько незаконно освоенных измерений, такая разная физика, столько наносекундных стратегических операций одновременно, – адмирал войск ЗВК Стюарт Кауфман отказался от преобразований Тэйта – Кэрни и доверил свои решения броскам костей. Для Эда этот подтекст был источником прибыли. Он всю взрослую жизнь играл в эту игру, от первого корабля, на котором летел зайцем, до последнего, на котором прыгал. Тихие голоса старперов наполнили бар.
– Дай мне оверэнд.
– Не нужен тебе оверэнд. Ты и так вчистую проигрался.
– А теперь что скажешь?
– Думаю, ты проигрался вдвойне.
Эд положил деньги на одеяло. Улыбнулся и объявил Веганские Змеиные Глаза.
– Да, парень, ты не с улицы пришел, – признали старперы.
Он подул на кости. Они были тяжелые и холодные на ощупь, сделанные из умного чужацкого материала, который впитывал тепло руки и энергию броска, расходуя их на перемену символов. Кости стучали и подскакивали. Прыгали, словно кузнечики. Символы на миг зафлуоресцировали в косом луче света – узоры интерференции, древние голограммы красного, синего и зеленого цветов. Эду показалось, что он видит Лошадь, Тракт, клипер в дымчатой облачной башне. Потом мелькнули Близнецы, и его вдруг пробила дрожь. Один из игроков кашлянул и полез за ромом. Спустя несколько минут деньги сменили владельцев; каждая смена сопровождалась резкой, но благоговейно-уважительной репликой.
* * *
Эд провел в цирке несколько дней, дожидаясь развития событий. Энни Глиф приходила и уходила в обычной своей тихой манере. Казалось, ей приятно с ним видеться после смены. Она ему всегда что-нибудь приносила. Всегда чуть удивлялась, видя его там. Ему стало привычно зрелище ее мощного тела за пластиковой шторкой душевой кабинки. Такая осторожная! И только по ночам, когда из Энни с потом выходила café électrique, ему приходилось отодвигаться, чтобы не пострадать.
– Тебе что, нравятся такие великанши, как я? – спрашивала она. – Наверняка ведь все твои партнерши были хрупкими красотками.
Эд сердился, но не знал, как ей об этом сказать.
– Ты в порядке, – успокаивал он. – Ты красивая.
Она смеялась и отводила взгляд.
– Тут должно быть пусто, – говорила она, – а то еще поломаю что-нибудь.
По утрам она всегда уходила. Эд просыпался поздно, завтракал в кафе «Прибой» на приморском бульваре и узнавал новости. Война с каждым днем приближалась. Ужасники убивали детей и женщин, захватывали гражданские корабли. Зачем? Кто их знает! В голограммах крутился космический мусор. Где-то в районе Эридана-IV через вакуум медленно проплывали, словно взвешенные в нем детские одежки и местные артефакты. Три грузовоза и вооруженный ялик «Феерическая жизнь» пали жертвой бессмысленной на первый взгляд засады. Экипажи и пассажиры за восемьдесят наносекунд превратились в газ. От тел ничего не осталось. Поев, Эд уходил в цирк в надежде получить работу. Он много с кем говорил там. Люди были к нему расположены, но помочь не могли.
– Важно сначала с мадам Шэн поговорить, – объясняли они.
Она же словно в прятки с ним играла. Ежедневно появлялась в отдалении – непонятного пола, едва различимая в яростном сиянии прожекторов, каждый раз будто в новом обличье. По вечерам он приставал к Энни Глиф:
– Она сегодня на месте?
Энни Глиф только смеялась.
– Эд, она всегда занята.
– Но она сегодня на месте?
– Она занята. Она заботится о нашем преуспеянии. Ты вскоре увидишь ее.
– Ладно. Ну-ка глянь: это она там, вдалеке?
Энни веселилась.
– Эд, это же мужчина!
– А там?
– Ну, Эд, это же собака!
Эду нравилась цирковая суета, но диорамных экспонатов он не понимал. Постояв перед «Брайаном Тэйтом и Майклом Кэрни», он лишь смутился от маниакального блеска глаз Кэрни, который, перегнувшись через плечо друга, неотрывно смотрел в монитор, и странной позы Тэйта, искоса бросившего взгляд назад и вверх; понимание брезжило на усталых лицах. Одеты они были занятно.
С чужаками у него получалось чуть лучше. Футах в трех-четырех от земли парили большие бронзовые баки или клети вроде гробовых, и было в этих движениях нечто вязко-упругое, но, как легко их ни касайся, отдача получалась ощутимая, массивно-ньютоновская. Он побаивался катетерной оплетки и замысловато отделанных выступов, которые с равным успехом могли оказаться механизмами или украшениями. Не скрывая опаски, смотрел, как чужаки следуют за укротителями в свете приморского полудня. В результате у него почти отпала охота заглядывать в маленькие иллюминаторы из бронестекла, за которыми-де находились Микрохотеп, Азул, Гисперон и прочие. Баки и клети тихо гудели или исторгали едва видимые сполохи ионизирующего излучения. Ему казалось, что заглядывать туда – все равно как в телескоп. Вид этих устройств напоминал ему о твинк-баке. Он боялся наткнуться на самого себя.
Признавшись в этом перед Энни Глиф, он услышал ее смех.
– Вы, твинки, вечно боитесь сами на себя взглянуть, – заметила она.
– Я однажды посмотрел, – сказал он. – Мне хватило. Там словно котенок был. Черный котенок.
Энни улыбнулась чему-то своему.
– Ты сам на себя посмотрел и увидел котенка? – уточнила она.
Он уставился на нее.
– Я имел в виду, – пояснил он терпеливо, – увиденное в одной из этих бронзовых штуковин.
– Ну и что, если там был котенок, Эд? Они же такие милые, котята-то.
Он передернул плечами.
– Там плохо видно, – признал он. – Это могло быть что угодно.
* * *
Шли дни, а мадам Шэн была недоступна. Но Эду казалось, что он чувствует ее присутствие: а надо ей будет, появится и работу предложит. Между тем он спал допоздна, пил «Блэк Харт» из бутылки и сидел в баре дюнного мотеля, слушая отрывочные заклинания на удачу партнеров-старперов, бросавших кости. Эд выигрывал чаще, чем проигрывал. С тех пор как он ушел из дому, ему частенько везло в азартных играх. Но Близнецы и Лошадь стали преследовать его во сне, так что спали они с Энни одинаково беспокойно. Потели, ворочались, просыпались и спасались единственным доступным способом.
– Трахни меня, Эд. Трахни меня покрепче.
А Энни Эда зацепила. Она была как бастион, за которым он прятался от мира.
– Эй, сконцентрируйся, – говорили ему весело старперы. – Или ты нам глаза замыливаешь?
Если Энни работала допоздна, он и в ее смену играл тоже. Старперы в пустом баре никогда не включали свет. Неонового сияния Тракта, сочащегося через открытую дверь, им вполне хватало. Эд полагал, что они уже переросли большинство потребностей более молодого возраста. Как-то вечером, часов в десять, он играл в кости, и сверху упала тень. Он поднял глаза. Это была ресепшионистка. В затрепавшейся от стирки джинсовой юбке с бахромой. Волосы ее были зачесаны назад, а под мышкой торчал тот замысловатый терминал в форме аквариума: можно было подумать, что она его только что купила в хозяйственной лавке. Ресепшионистка осмотрела одеяло и разложенные на нем деньги.
– Считаете себя игроками? – с вызовом поинтересовалась она.
– А как же! – в унисон ответили старперы.
– Я не считаю, – сказала она. – Дайте-ка мне кости, я вам покажу мастер-класс.
Она взяла кости в маленькую ладошку, выкрутила запястье, бросила. Выпали две Лошади.
– Ну как вам?
Она бросила снова и снова. Снова и снова, шесть раз подряд, выпали Лошади.
– Ну-у, – признала она, – это явно что-то да значит.
Явно привычный трюк, но заинтересовались старперы сильнее, чем ожидал бы Эд. Они смеялись и поплевывали на ладони, словно обжегшись. Толкали друг дружку локтями в бока, усмехались Эду.
– Сейчас мы тебе покажем, – пообещали они.
Но ресепшионистка покачала головой.
– Я сюда не играть пришла, – сказала она.
Старперы обиделись.
– Да ладно, – отозвалась она, со значением глядя на Эда, – у меня этим вечером дела поважнее.
Они кивнули, делая вид, что все просекают, но потупились, выражая тем разочарование.
– Но, ребята, – сказала она, – в «Лонг-баре» тоже «Блэк Харт» есть, а какие там девчонки, вы в курсе. Что скажете?
Те подмигнули и заулыбались. Признав, что это предложение их заинтересовало, улетучились.
– Эх вы, старые козлы! – насмешливо крикнула ресепшионистка им вслед.
– Я, пожалуй, тоже пойду, – сказал Эд. Он не любил оставаться с ней наедине.
– Вы лучше останьтесь, – тихо посоветовала она. – Вам же лучше будет.
* * *
После ухода старперов в комнате, казалось, потемнело. Эд смотрел на ресепшионистку, та – на него. Бледно мерцал аквариум у нее под мышкой. Она провела рукой по волосам.
– Какую музыку предпочитаете? – спросила она.
Эд не стал отвечать.
– А я вот часто оортовское кантри слушаю, – сказала она, – но вы и так догадались, наверное. Люблю взрослые темы.
Они снова постояли в молчании. Эд отвел взгляд, сделав вид, что рассматривает старомодную, местами сломанную мебель и опущенные жалюзи. Снаружи, с дюн, дул ветер, теребил невидимыми пальцами предметы, словно решал, что с ними делать. Через пару минут ресепшионистка нарушила молчание:
– Если явились с ней поговорить, она сейчас здесь.
Эд почувствовал, как волоски на шее встают дыбом. Он не повернулся.
– Мне просто нужна работа, – сказал он.
– Нам есть что вам предложить, – ответил незнакомый голос.
Где-то за спиной Эда в комнату начали вливаться крошечные светящиеся точки. Он знал откуда. Впрочем, ничего хорошего не достиг бы, заявив об этом: такое заявление могло бы запороть всю сделку. «Я много чего в жизни повидал, – сказал себе Эд, – но теневых операторов мне и даром не надо». Ресепшионистка положила аквариум на пол. Белые мошки потекли у нее из ноздрей, рта и глазниц: Эду показалось, что его взяли за голову и повернули, заставляя увидеть происходящее, словно его внимание требовалось, чтобы завершить материализацию формы. Огоньки были как алмазная пена. Их явление сопровождала музыка, будто сам алгоритм порождал звук. Очень скоро ресепшионистка пропала, а остался оператор, управлявший ею; теперь это существо методично переоформляло себя в маленькую женщину азиатской внешности, которую Эд застрелил на Юлгрейв-стрит. Джинсовая юбка сменилась платьем чёнсам, подвязанным у бедер, протяжный выговор любительницы оортовского кантри – яростно выщипанными бровями и чуть заметным заглатыванием согласных. Когда переход завершился, лицо ее замельтешило собственными тенями, из старого становясь юным и снова старым. Странное, но совершенное. От нее веяло харизмой нереального чуждого существа, тоже сексуальной, но более мощной.
– Вот теперь все и вправду полетело к черту, – прошептал Эд. – К счастью, я еще могу удрать.
Сандра Шэн улыбнулась.
– Боюсь, что не можешь, Эд, – сказала она. – Это тебе не твинк-ферма. Тут будут последствия. Тебе работа нужна или нет? – И не успел он ответить, она уточнила: – Потому что если нет, то Белла Крэй об этом узнает.
– Эй, это же угроза.
Она чуть заметно покачала головой. Эд уставился на нее, пытаясь понять, какого цвета ее глаза. Она улыбнулась, видя его гнев.
– Позволь мне кое-что рассказать о тебе, – предложила она.
– О нет. Теперь еще и это. Откуда тебе про меня знать, если ты со мной никогда прежде не встречалась?
Он улыбнулся.
– А что в аквариуме? – спросил он, стараясь получше разглядеть лежащий на полу за спиной Сандры Шэн предмет. – Мне стало интересно.
– По порядку, Эд, все по порядку. Я тебе тайну открою про тебя самого. Тебе все быстро надоедает.
Эд подул на пальцы, словно после ожога.
– Вау! – протянул он. – Никогда бы не подумал.
– Нет, – сказала она, – я не об этом. Я не о той скуке, с какой ты борешься на дипе или в твинк-баке. Тебя всю жизнь преследует подлинная скука.
Эд чуть пожал плечами, попытался отвести взгляд, но ее глаза каким-то образом помешали ему это сделать.
– У тебя душа устала, Эд: ты таким уродился, тебя таким сделали. Тебе секс нравится, Эд? Это чтобы дыру в душе заткнуть. Тебе бак нравится? Это чтобы дыру заткнуть. Тебе рисковать нравится? Ты неполноценен, Эд: тебе все время нужно себя чем-то дополнять, и только-то. Это все в тебе видят, даже Энни Глиф: тебе чего-то не хватает.
Эду доводилось такое слышать чаще, чем могла бы подумать Сандра Шэн, хотя, конечно, не в таких обстоятельствах.
– И что? – спросил он.
Она отступила в сторону.
– И теперь ты сможешь заглянуть в аквариум.
Эд открыл рот. Потом закрыл. Его поймали на крючок, но как – непонятно. Он знал, что сделает это просто скуки ради. Он покосился на свет, проникавший через открытую дверь. Свет Кефаучи, в котором Сандру Шэн было сложнее увидеть, а не наоборот. Он снова открыл рот, чтобы ответить, но она успела первой.
– Нам в шоу нужен прорицатель, Эд.
И отвернулась, чтобы уйти.
– Вот, собственно, и все. Вот и вся сделка. И знаешь ли, Энни бы тоже деньги не помешали. Закинется café électrique, мало что остается.
Эд сглотнул слюну.
* * *
Морской прибой с шорохом разбивается о дюны. Пыльный бар пуст, в окна льется сияние Тракта. Человек с каким-то приспособлением вроде аквариума на голове стоит на коленях, бессильный вырваться, словно дымчатая (и одновременно желеобразная) субстанция внутри бака пленила его и начинает переваривать. Руки его сжимают бак, мышцы бугрятся. В скверном свете блестит пот, ноги пинают и скребут половицы, а еще он издает слабый, очень высокий стонущий шум – наверное, пытается кричать.
Спустя несколько минут его активность спадает. Женщина азиатской внешности закуривает сигарету без фильтра, внимательно наблюдая за ним. Некоторое время курит, потом, отколупнув табачную крошку с губы, спрашивает требовательным тоном:
– Что ты видишь?
– Угрей. Словно угри прочь от меня плывут.
Пауза. Ноги снова выбивают ритм по половицам. Он произносит хрипло:
– Слишком много всего может случиться. Ты знаешь?
Женщина выдыхает дым и качает головой:
– Эд, аудитория на это не купится. Попробуй снова.
Она делает затейливый жест сигаретой.
– Оно может быть всем чем угодно, – напоминает, как напоминала прежде, – но станет только одним.
– Но ведь боль…
Боль ее вроде бы не заботит.
– Вперед.
– Слишком много всего может случиться, – повторяет он. – Ты знаешь.
– Знаю, – отвечает она более теплым тоном. Наклоняется погладить его по узловатым от бугрящихся мышц плечам – жестом кратким и рассеянным; так гладят домашних животных. Она знает этих животных очень хорошо, у нее богатый опыт общения с ними. Голос ее полон сексуальной харизмы древнего, чужого, искусственного создания.
– Знаю, Эд, честное слово. Но ты попытайся узреть картину во множестве измерений. Это же цирк, детка. И знаешь что? В цирке людей нужно развлекать. Мы должны их чем-нибудь привлечь.
* * *
Когда Эд Читаец очнулся, было три часа утра. Он лежал ничком на берегу океана за дюнным мотелем. Эд осторожно коснулся лица и нашел его не таким липким, как ожидал, хотя кожа на ощупь была более гладкой, чем обычно, и слегка воспалилась, словно он перед вечеринкой воспользовался дешевым скрабом. Чувствовалась усталость, но все вокруг: дюны, линия прилива, волны прибоя – выглядело и пахло резче привычного. Сперва он подумал, что его оставили в одиночестве. Потом понял, что мадам Шэн стоит над ним: ее маленькие черные туфли глубоко ушли в песок пляжа. В ночном небе за ее силуэтом пылал Тракт.
Эд застонал и закрыл глаза. Накатило немедленное головокружение, остаточные сполохи Тракта фейерверками пронзили бесформенную черноту.
– Зачем ты со мной это делаешь? – прошептал он.
Сандра Шэн, казалось, пожала плечами.
– Такая работа, – ответила она.
Эд попытался рассмеяться.
– Неудивительно, что желающих не находится.
Он снова потер лицо, взъерошил волосы. Ничего. Но невозможно было избавиться от тошнотного ощущения приставшего желе. И в этом загвоздка: он ведь на самом деле не в баке. А если и в баке, то где-нибудь в другом месте…
– Что я говорил? Я что-нибудь видел?
– Для первого урока неплохо справился.
– А что это такое? Эта штука еще на мне? Что она со мной сделала?
Сандра Шэн опустилась на колени рядом с ним и отвела волосы со лба.
– Бедолага Эд, – сказала она. Он чувствовал на лице ее дыхание. – Пророчество! Это все еще черная магия, а ты на переднем фронте ее покорения. Но попытайся понять, что теряются все. Обычные люди, что по улицам ходят, все выбирают неверные направления: каждому приходится искать верное. Не так уж это тяжело. Они этим ежедневно заняты.
Она, казалось, поразмыслила, не добавить ли еще что-нибудь, потом погладила его по спине, подняла аквариум и, взяв под мышку, пошла через дюны обратно в цирк. Эд отполз через тростники в сторону и там тихо сблевал. Он обнаружил, что прикусил язык, пока пытался стащить аквариум с головы.
Он уже твердо решил, что попытается забыть увиденное там. Это было куда хуже твинк-ломки.
