Гуча схватил метлу, оседлал ее и, поднимаясь в воздух, прокричал:

– Я в лес, к норе!

– В натуре, блондина спасать надо, – согласился с ним Полухайкин. – Типа это он к бабам пошел, но там ведь в конце замочить обещали, в натуре!

И Альберт побежал. Он вылетел со двора, едва не опрокинув идущую навстречу жену.

– Марточка, – король на бегу обнял супругу, – я побежал, ты там ведьму из ямы вытащи, если тебя это не расстроит. А если настроение у тебя не фонтан, то пусть, в натуре, сидит, пока не вернусь. Что мы, лишний сольдик не заплатим?

– Разберусь, – ответила практичная Марта и побежала в огород, решив, что чем быстрее выудит Гризеллу из ямы, тем больше сэкономит на штрафе.

А Альберт уже бежал по ровным, чисто вымытым улицам Рубельштадта.

Народ любил своего короля и снисходительно глядел на его причуды. Горожане здоровались, отскакивая с дороги, но Альберт, набирая скорость, не всегда успевал ответить.

Лошадей король не признавал с тех пор, как обогнал знаменитого на все Иномирье скакуна Бяшу. Сильные ноги Полухайкина не знали усталости, он мчался как ветер. Встретив Тыгдынского коня с Мексикой на спине, прокричал, не останавливаясь:

– Тыгдын, сгоняй к кому-нибудь в гости. Дома Гризелла бешеная, и мамка сердиться будет.

– Папочка! – прокричала вслед Мексика. – Мы Аполлошу проведаем. Он болеет, а еще у него зубы растут.

Но отец не расслышал этих слов, иначе бы строго-настрого запретил ехать в Крепость, чем уберег бы и себя, и Иномирье от новых неприятностей. Но Полухайкин не слышал. Он спешил на помощь другу, поэтому объяснять, почему Аполлоша такой смешной, зубастый и солнышка боится, пришлось Тыгдыну.

Альберт ругал себя последними словами за то, что закрутился в делах и вовремя не вспомнил о Бенедикте. Гуча, понятно, больной лежал, сам едва выжил, но он-то сознания не терял!

К лесной норе друзья пропавшего Бенедикта прибыли одновременно.

– Ну ты конь! – изумился черт, отбрасывая метлу. – Это надо ж такую скорость развить!

– Сила у меня в ногах большая, амиго. – Король Полухайкин уже восстановил дыхание и теперь потряхивал ногами, расслабляя мышцы.

Гуча присел на травку. Вокруг было так умиротворенно и красиво, что хотелось хоть немного побыть здесь. Может, сжавшее душу беспокойство отойдет, отпустит? Чингачгук посмотрел вверх – в кронах деревьев шелестели эльфы, вспыхивая радужными крылышками в солнечных лучах. Иногда по стволу проносилась белка, перекликались красивыми трелями птицы. Черту вдруг подумалось, что в таком мире погибнуть нельзя. Альберт рассказывал о своем детстве, и Гуча, отогнав беспокойство, прислушался.

– Я в детстве маленьким был, дохлым. Потом, когда подрос, железом занялся. Так бы ничего, но одна подружка сказку рассказала. Там говорилось, что один мужик, кажется, из Греции, короче, Шварцнеггер тамошний быка на спине носил. Не, в натуре, она мне даже картинку в книжке показала – качок быка на плечах прет! Так вот, там говорилось, что самая сила в ногах содержится.

– И что же?

Несмотря на томившую душу тревогу, Гуча не мог не улыбнуться. Альберт всегда удивлял его полным отсутствием образования. Все, о чем он знал, бывший новый русский обязательно где-то слышал. Книг Полухайкин не читал принципиально, считая, что напрягаться не стоит, если все и так стремятся повысить его эрудицию и читают вслух. Он слушал и удивлялся – зачем людям это надо?

– И то, – продолжал Альберт, – что купил я теленка у бабки, в натуре, в деревню ездил! А потом каждый день теленка на плечи – и побежал! Не, люди, в натуре, попробовали пальцем покрутить, но, когда мои ребята пару пальцев забрали, народ успокоился.

– В смысле что покрутить?

– В смысле мозги! Ну знаешь, когда у виска крутят. Типа я лох конченый!

– А телок что?

– А что телок? Он типа рос – и сила моя росла. Думаешь, легко такого бугая на себе каждый день три года таскать? Только потом я любого заломать мог, а ноги, – Полухайкин хлопнул себя по ляжкам, – ноги – что у лошади стали! Поэтому так и бегаю, в натуре, как какое-нибудь кенгуру!

– Бычка-то, поди, на живодерню потом сплавил или на котлеты? – расхохотался черт.

– Ну ты, амиго, загнул, в натуре! Я его, можно сказать, с пеленок, а ты – котлеты! Вот только эта скотина потом обнаглела. Короче, бык совсем ножками ходить перестал. Утром подойдет к окну – и мычит. Типа выгуливать пора. Мне на стрелку или поспать хочется, а он мычит, гад!

– Так что же ты сделал?

– Я купил помещение, организовал спортзал, сдал его в аренду. А оплату, в натуре, поставил такую – типа мне денег не надо, вы мое домашнее животное на руках носить будете.

– И что, спортсмены согласились?

– Ну обрадовались даже, договор подписали, думали, халява. А потом, козлы, как моего любимца увидели – сбежать из Зелепупинска хотели. Но я, в натуре, заставил их условия выполнять.

– И на сколько же лет ты, Альбертушка, договор заключил?

– Да пока это животное от старости кони не кинет. Не, а ты че, в натуре, ржешь-то? Я очень даже хорошо его пристроил! А больше у меня в Зелепупинске никого и не было, – сказал Полухайкин и вздохнул.

– Ладно, Альберт, пошли в нору. – Гуча встал, стряхнул с одежды прилипшие травинки и направился в лес.

Друзья миновали несколько цветущих полянок, подошли к дыре, что вела в подземный тоннель. Они молча переглянулись. Каждый надеялся, что Бенедикт жив и ничего страшного с растяпой не случилось, но в то же время оба чувствовали, что случилось что-то плохое. Может, поэтому сразу не хотелось идти к норе – чтобы хоть ненадолго растянуть состояние неизвестности, чтобы подольше сохранить надежду?

Они спустились в тоннель и быстро добежали до того места, где он расходился в стороны тремя коридорами. Остановились перед дорожным камнем, и Гуча присвистнул от удивления.

– Странно, – пробормотал он, – надпись на камне исчезла.

– Дракулы стерли, – предположил Альберт, поворачивая в левый коридор. – В натуре, они! Им теперь гостей долго не надо. Они же теперь эту… типа вечную жизнь обеспечить не могут. Нечем, в натуре. Спят теперь в своей коммуналке, пока новые зубы не вырастут.

Левый коридор привел спасателей в красивую, сверкающую кристаллами горного хрусталя пещеру. В центре ее на четырех столбах висел гроб, тоже хрустальный. От легкого сквозняка гроб покачивался, и золотые цепи, которыми он крепился к столбам, тихонько скрипели.

А рядом с гробом стоял Бенедикт. Точнее его каменное изваяние.

– Не, ну что за человек! – воскликнул Гуча, подойдя ближе. – Мы чуть с ума не сошли, за него переживая, а он тут какому-то Микеланджело неделю позировал. Ангелок, выходи! Отсиделся всю войну в подземелье. Выходи, подлый трус!

Слова рассыпались эхом по пещере, но Бенедикт не шелохнулся.

– Не гони, амиго. – Альберт осмотрелся и на всякий случай положил руку на тяжелую дубинку, висевшую у пояса. – Прокладуха здесь какая-то, нутром чую. Я этот мультик еще пацаном в Зелепупинске видел. Там тоже гроб был из оргстекла. В гробу – баба мертвая. И засада. Не то семь гномиков, не то семь гомиков. Скорее гомиков, потому как они сами телку поцеловать не могли, все ждали, пока лох какой забредет.

– Дождались. – Гуча пнул статую и сморщился от боли. Изваяние даже не покачнулось. – Забрел лох.

– Кто?

– А у нас один лох на все Иномирье – Бенедиктушка, ангел наш.

– Не, ты, амиго, не гони. Там, этот… типа, хепи-енд намечался.

– Ну это там хеппи-энд! А у нас, Альберт, хенде хох будет, нутром чую! – Гуча прищурился и подозрительно посмотрел на балкон вверху – казалось, будто кто-то наблюдает за ними. Кто-то не злобный, а, напротив, безразличный и скучающий.

Черт опустил голову – на полу до сих пор были видны следы елочкой, оставленные Бенедиктом. Они вели к гробу. Следов назад Гуча не наблюдал. По крайней мере следов ангела. А вот тонкая цепочка отпечатков маленьких, почти детских ножек, напротив, очень хорошо сохранилась на мягком песке, которым был посыпан пол.

Он посмотрел на Полухайкина – тот, судя по всему, ничего такого не видел. Король с любопытством рассматривал огромные друзы драгоценных кристаллов. Черт хмыкнул – на лице Альберта можно было прочитать все его мысли. Бывший новый русский уже прикидывал, сколько можно выручить за такие сокровища.

– Кино в натуре! – сказал Полухайкин, переводя взгляд на каменную статую Бенедикта.

– Точно кино. «Бенедикт капут!» называется, – помрачнел черт. – Мне вот интересно, откуда здесь скульптор взялся?

– А фиг его знает! Этот скульптор, в натуре, реалист. Смотри, амиго, каменщик даже карманы по-натуральному вытесал! О, и любимая мурзилка блондина здесь! – Альберт осторожно достал из каменного кармана книжку в красной обложке. – А че книжка-то настоящая? Типа, для прикола положил?

– Книжка, Альберт Иванович, волшебная, и на нее никакое колдовство не действует. Дай-ка ее сюда. – Гуча взял книгу, рассеянно перелистал и спросил: – Друг Полухайкин, ты с той бабой в гробу ничего не перепутал? Не мог же наш специалист по фольклору так вляпаться.

– Как? – спросил Альберт, озадаченно сморщив низкий, широкий лоб. Если бы он не оставил дома корону, то символ королевской власти снова бы съехал Полухайкину на глаза. Корона постоянно сползала – когда хмурился, то на лоб, а когда удивлялся – на сморщившийся складками затылок.

– Не статуя это, а ангелок наш в образе окаменелости, – просветил его Чингачгук, опуская в бездонную торбу красную книжицу с заклинаниями.

– Шутишь? – Альберт Иванович подошел к изваянию, посмотрел в каменные глаза и недоверчиво спросил: – Точно он или ты надо мной прикалываешься?

– Ни капельки. – Гуче было совсем не до шуток. Он потер шрам на щеке – швы уже сняли, рана заживала и невероятно чесалась. – Так что там с бабой?

– Яблок она обожралась, поэтому кони и кинула, – ответил Альберт и, почесав затылок, добавил: – Но вроде как не совсем, а типа временно.

– Понятно, – кивнул черт. – В коме валялась.

– Ну ее по запарке в гроб и затолкали, а когда лох ее поцеловал, оказалось, что она ничего девчонка.

– Женолюб, чтоб его! – Гуча почувствовал, как его охватывает раздражение, и в сердцах сплюнул. Потом со злостью растер плевок подошвой и вдруг подумал о том, что злится он не на Бенедикта, а на себя. Злится за глупый бой с обезьянами, за то, что это он сам пропустил войну, за то, что не вспомнил о волшебном платке, который сразу бы доставил их к похитителям Мексики. И тогда растяпа ангел был бы цел и невредим.

– Ни фига себе – женолюб! Это как надо любить, чтобы живьем в гроб? – Полухайкин толкнул гроб – прозрачный ящик качнулся, цепи противно заскрипели. – И травануть вдобавок!

– Бенедиктушка наш каменный – женолюб, а не тот, кто девушку отравил. – Гуча посмотрел в счастливые каменные глаза статуи и выругался – на лице истукана было написано такое блаженство, что можно было подумать, будто последние минуты жизни были самыми лучшими.

– Не, я типа не понял!

– Чего ты не понял?

– Обычно на баб столбняк нападает, когда они блондина увидят. Это какой же клевой телкой надо быть, чтоб вот так мужика ошарашить? – Король напрягся, вспоминая всех более или менее красивых девушек, каких довелось наблюдать на обложках журналов в Зелепупинске. Нет, ни одна не могла бы вот так запросто заставить мужика окаменеть.

– А вот это мы сейчас выясним, – сказал черт и поднялся по ступенькам на возвышение, к гробу.

За долгие годы беспробудного сна перина примялась и сохранила четкий отпечаток тела. Именно этот отпечаток и подсказал пытливому Гуче разгадку запутанной истории.

– Альберт, посмотри на подушку, видишь?

– Ну, – кивнул тот, разглядывая отпечаток тела. – Я же говорил, что девчонка что надо, фигуристая в натуре, только тощая.

– Я не о натуре, ты на подушку взгляни.

– Ну косичек у нее на голове штук сто было, – сказал Полухайкин, наклонившись, чтобы получше рассмотреть отпечаток головы. – Узбечка, наверное.

– Стильная девочка, ничего не скажешь, только вот не косы это. Это змеи, Альберт. – Гуча провел пальцем по подушке и удовлетворенно хмыкнул, заметив прилипшую чешуйку. – Не обманули. «Женатым помрешь», значит.

– Ну так было написано. А че тут напутано? Я не въезжаю.

– Напутано тут действительно сильно. – Гуча присел на ступеньку. Его ослабленный обезьяньими кулаками организм отказывался нормально функционировать и напомнил о себе ноющей болью в спине и ногах. – Бенедикту не повезло. Впрочем, меня это почему-то не удивляет. Другой бы спокойно чмокнул какую-нибудь Белоснежку или Краснорожку и счастливый отправился восвояси. А наш ангелок на Горгону Медузу нарвался. Хотя это можно было предположить, с его-то везеньем!

– Это че: типа бабу подменили?

– Ну. А наш ловелас, не разобравшись, целовать кинулся. Натуралист, чтоб его! И все-то ему надо потрогать, понюхать, пощупать.

– Ну амиго, ты сам говорил, что ему уже не только щупать пора, – напомнил Альберт давнишнюю беседу, которую Гуча провел с Бенедиктом в воспитательных целях.

– Уже поздно. Давай вытащим его отсюда. – Гуча поднялся, взял изваяние за плечи и наклонил. Альберт нагнулся и, оторвав от пола каменные ноги статуи, закинул их на плечо. Они осторожно, стараясь не задевать стены пещеры, вышли в коридор.

– Куда его сейчас? – поинтересовался Полухайкин, хотя спросить хотел совсем о другом. Ему хотелось спросить, как теперь оживить блондина и кто сможет это сделать. Но, страшась услышать в ответ простое «не знаю», промолчал.

– Надо музей организовать, – мрачно пошутил Гуча. – Хотя один уже есть.

– Это где ж?

– У меня в спальне, – ответил черт, стараясь не обращать внимания на боль в теле. Статуя была тяжелой, хотя, будь он здоров, даже и не заметил бы этого. От Гучи не ускользнуло, что Альберт берет основной вес на себя, но протестовать он не стал. – Поставлю Бенедиктушку рядом с Бельведерским и буду экскурсии устраивать. Потом что-нибудь придумаем. Сначала надо эту опасную тварь выловить.

– Какую? – пробасил Полухайкин.

– Горгону Медузу. Она сейчас по Иномирью бродит, таких дел натворить может, что не расхлебаем.

И друзья надолго замолчали. Полухайкин вдруг вспомнил, что Мексика отправилась в Крепость, и похолодел – а вдруг его непоседа дочь встретится с этой тварью? Но он тут же подумал, что девочка находится под бдительным присмотром Тыгдынского коня, и успокоился. Коню Полухайкин доверял всецело и очень уважал эрудита за его обширные знания и могучий ум. Что и говорить, Тыгдын не раз выручал короля в трудные моменты хорошим советом.