ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ,
в которой все плохо

Несколько особей все-таки спаслись. Я имею в виду змей. Они расползлись по дубовой поросли – я думаю, что именно эта поросль и спасла их, приняв на себя основную тяжесть акустического удара, – а потом они вылезли наружу, но мы уже не были так испуганы и позволили себе немножко великодушия. Мы оставили их в живых. Правда, «в живых» – это сильно сказано. Как я и думал, змеи состояли в основном из краски и позолоты, поэтому их вряд ли можно было отнести к живым существам. Они питались силикатным клеем и акварельными красками, а потом, когда запасы клея и краски кончились, Лада скормила им немного лака для ногтей, и лак этот пришелся им весьма по вкусу. Они больше ничего не желали потреблять, кроме лака, и устраивали прямо-таки демонстрации, выстраиваясь в ряд на своих хвостиках и дружно расправляя капюшоны, украшенные золотыми или зелеными очками. Ели они мало, поэтому Домовушка, покладистый после всех перенесенных ужасов, дал добро на кормление «ужиков», как он их называл, дорогим и дефицитным лаком. От лака они быстро толстели и очень красиво блестели, а если учесть, что любимым их развлечением было свиваться друг с другом в различные узоры, то они здорово украшали наш быт. Для них выделили отдельную трехлитровую банку и поставили на подоконнике, рядом с аквариумом. Рыба. А когда Лада принесла немного люминесцентной краски и уговорила змей ее, эту краску, съесть, то мы смогли еще и экономить на свечах: змейки стали очень ярко светиться в темноте, и этого свечения нам хватало для освещения кухни, когда выключали электричество – на два часа в день. В общем, Домовушка был доволен, чего нельзя сказать о Жабе.

Жаб ворчал, что вот опять Лада завела себе любимчиков, и ладно бы мягких и пушистых – к этому он уже привык и с пристрастием Лады к теплокровным тоже смирился. Но эти – они даже не холоднокровные, у них вообще крови нет, так же как и других органов и членов – хвосты да очки с капюшонами. Сплошные ядохимикаты! И что Лада в ядохимикатах этих нашла?

А Лада с некоторых пор очень полюбила наблюдать за причудливыми узорами, в которые сплетались наши змейки, и могла следить за ними часами, усевшись на мое место и положив подбородок на руки, а локтями упершись в подоконник. Она даже и свет в кухне тушила, чтобы лучше видеть.

Зрелище было завораживающим – похоже немножечко на пересыпание стеклышек в калейдоскопе.

Мы шикали на Жаба и урезонивали его. Лада очень переживала свое несчастье. Нам она, конечно, ничего не рассказывала, но мы и сами видели – не слепые же! Она похудела, и прекрасные голубые глаза ее ввалились, а под глазами залегли серые тени. Она совсем перестала краситься и следить за собой, носила одни и те же линялые джинсы и старый свитер, а на новый, толстый, красивый, связанный для нее Домовушкою, даже и не поглядела, сказала только: «Спасибо, Домовушечка!» – и отложила в сторонку.

Домовушка тоже загрустил. Теперь ему совсем не хотелось наказывать Ладу и пускать в ход ремешок. Напротив, он старался приготовить что-нибудь повкуснее, или как-нибудь развлечь нашу княжну, колыбельные ей напевал, даже сказки на ночь рассказывал. Лада принимала все его знаки внимания с выражениями неискренней благодарности. Впрочем, так она благодарила любого из нас, а все мы – кроме, конечно, Петуха – прямо-таки из кожи вон лезли, чтобы хоть как-то отвлечь Ладу от ее грустных дум. Больше всего, как мне кажется, ей хотелось, чтобы ее оставили в покое, но у нее не было сил даже и сказать нам об этом, не то чтобы бороться с нами. Поэтому она молчаливо соглашалась слушать Домовушкины сказки, молчаливо принимала мои ласки или ласки Пса, когда тот подходил и клал свою большую лобастую голову на ее теплые колени, или равнодушно поднимала глаза на Паука, рассказывающего какой-нибудь очень уж смешной анекдот, она могла улыбнуться в нужном месте – одними только губами. И не спорила с Вороном, регулярно читавшим ей нотации, мол, что надо взять себя в руки, жизнь не кончена, а, напротив, только начинается, и она достаточно молода, чтобы надеяться на лучшее, и надо благодарить судьбу за горький урок – в другой раз будет осторожнее и так сильно не обожжется. Лада кивала согласно и продолжала тосковать. Она пила, и ела, и ходила на работу потому только, что так было нужно и так положено.

Жить под одной крышей с влюбленной девицей утомительно.

Жить под одной крышей с девицей тоскующей – невозможно. Как мы ни сочувствовали Ладе, как ни переживали за нее, все время говорить шепотом и ходить на цыпочках, как будто в доме неизвестно по какой причине глубокий траур, мы больше не могли.

Как ни странно, первым не выдержал Ворон.

– Баста! – каркнул он однажды, раздраженный очередным выходным днем, проведенным Ладой в постели – она даже и не умывалась, и не причесывалась, и отказалась от еды. Домовушка, для которого отсутствие у кого бы то ни было, а уж тем более у Лады, аппетита служило показателем тяжелого, почти смертельного заболевания, всполошился в очередной раз и пристал к Ладе с термометром, а потом и с тонометром. Температура у Лады была нормальная, давление тоже. Домовушка расстроился до слез и устроил выволочку Петуху, под шумок сожравшему порцию оладушков со сметанкою, приготовленных Домовушкою для Лады. Выволочка была весьма чувствительной, и Петух, возмущенно квохча и топорща изрядно поредевший хвост, примчался в кухню – жаловаться Пауку. Жаб, по причине своего склочного характера, не мог остаться в стороне, и ему тоже досталось от разбушевавшегося Домовушки, и почти до полуночи на кухне продолжались разборки – кто что не так сказал, подумал и сделал. Ругались Жаб с Домовушкой, Петух обиженно кудахтал, даже и спать не пошел ради такого случая, Пес то вступался за Петуха, то проливал мутные слезы на паркет, так что после пришлось подтирать внушительных размеров лужу; Рыб тоже встрял в перепалку, и ему тоже досталось. Что самое странное – даже и увещевания Паука в этот вечер не имели обычного успеха, их просто никто не слышал. Мы с Вороном повторяли в это время раздел, связанный с использованием волшебных трав – папоротника, горечавки, разрыв-травы и прочей флоры. Я, естественно, только номинально находился в кабинете, душа моя, исполненная любопытства, была там, в кухне, и весь я обратился в слух. Поэтому я путался, делал ошибки и был за то изрядно исклеван крепким клювом Ворона.

Наконец Ворон сдался – и каркнул то самое слово.

– Баста! – каркнул он. – Я отказываюсь работать в таких невыносимых условиях! Завтра пойдем в поле!

Я отвлекся от доносившегося из кухни шума и посмотрел на Ворона удивленно.

– В какое такое поле?

– В чистое, – буркнул Ворон. – И будем гулять в поле до тех пор, пока в нашу квартиру не вернутся мир и покой.

Если вы думаете, что этих слов Ворона хватило, чтобы удовлетворить мое любопытство, плохого же вы обо мне мнения.

Конечно, я пристал к Ворону. Я подлизывался, подхалимничал, именовал Ворона преминистром и наимудрейшим из советников, умильно мурлыкал безбожно преувеличенные комплименты его уму, выдержке, педагогическим талантам, вворачивая время от времени ненавязчивые вопросики о поле и о завтрашнем дне.

Ворон, падкий на лесть, как всякий министр, постепенно растаял, разнежился под ярким искусственным светом комплиментов и великодушно снизошел до моих просьб. И кое-что разъяснил.

«Выход в поле» означал, что я приступаю к практическим занятиям на местности. Ворон давно уже сокрушался о невозможности применения моих специфических талантов черного кота, вот и собирался завтра дать мне попробовать свои силы. В качестве объекта исследования он планировал использовать бывшего возлюбленного Лады – тот, по его мнению, заслуживал наказания, поэтому сотворение для него ряда мелких пакостей было бы только справедливо и даже полезно.

– А ты знаешь, кто он? – удивился я.

– Нет, – сказал Ворон. – Но я не думаю, что определить его будет столь уж трудно. Для развитого привычкой к упорядоченному мышлению ума приложение дедуктивного метода к обстоятельствам не должно быть чем-то из ряда вон выходящим. Всего-то нам нужно установить круг знакомых Лады, вычислить наиболее вероятные кандидатуры и отсеять всех неподходящих. К тому же мы можем достигнуть сразу две цели – дадим тебе возможность приобрести практические навыки и отомстим молодому человеку, посмевшему обидеть Ладу, как будто она простая, ничего особенного из себя не представляющая девушка. Наследными княжнами, к тому же прекрасными и премудрыми, так просто не бросаются! А осуществленная месть, возможно, заставит Ладу очнуться от депрессии, в которой она пребывает ныне…

Почти до рассвета мы обсуждали план действий. Ворон, уставший и потерявший бдительность, к утру проговорился, что ожидал от Лады инициативы. Зная мстительность женщин вообще, а брошенных женщин в частности, Ворон думал, что Лада сама предложит нам подумать, как лучше напакостить своему бывшему возлюбленному. Но, раз гора игнорирует Магомета, Магомет сам вправе предпринять диктуемые обстоятельствами шаги.

– …И мы заставим ее убедиться в том, кто для нее нужнее и важнее: мы или этот морально нечистоплотный молодой человек! – При этом определении я запротестовал, потому что моральную нечистоплотность молодого человека не считал доказанной. Но Ворон не слушал моих возражений, твердо заявив, что человек, бросивший женщину, не может быть морально чистоплотным.

– Можно подумать, ты сам никогда не бросал женщин, – сказал я.

– Никогда! – воскликнул Ворон нахально и посмотрел на меня круглым желтым глазом. – Вороны не в счет, они не одной со мной породы.

– Но ведь Лада тоже, если так можно выразиться, не одной породы со Здешними молодыми людьми.

– Тем более! То, что позволено Юпитеру, не может быть позволено быку. Образно выражаясь, Лада по сравнению со Здешними уроженцами Юпитер. Поэтому недопустимо, чтобы всякие там быки разбрасывались Юпитерами.

Решено было сопровождать Ладу на службу, желательно скрытно и тайно, чтобы она не заметила слежку. Ворон считал, что бывший жених Лады работает в одном с ней учреждении. Я придерживался иного мнения, я думал, что Лада познакомилась с молодым человеком в новогоднюю ночь, следовательно, ранее с ним не встречалась. Честно говоря, я сомневался, что нам удастся разыскать этого самого бывшего возлюбленного Лады: попробуйте найти в миллионном городе человека, о котором известно только, что он не очень стар (мы даже не были уверены в его молодости) и что он провел новогоднюю ночь в одной компании с девушкой, живущей в нашей квартире. Где имело место это событие, мы не знали.

Я предложил посоветоваться с профессионалом.

Профессионалом у нас был Паук.

Ворон раздраженно каркнул, что нечего терять время попусту, что мы и так, своими силами, справимся, потом подумал немного и согласился, что определенный смысл в моем предложении все-таки есть.

– Только для экономии времени, – сварливо пояснил он. – Чтобы не изобретать велосипед, уже изобретенный. Паук, как бывший следователь, может предложить какие-нибудь практические методы, долженствующие способствовать скорейшему достижению нашей цели.

Я прокрался в кухню. Пес дремал на коврике у порогу входной двери, уронив на лапы голову, и пошевелился когда я скользнул мимо него, но глаз не открыл. Домовушки нигде не было видно – наверное, перекинулся в таракана и влез в какую-нибудь щель, переживает сегодняшний инцидент. Учитывая степень его раздражения, три дня нам питаться пшенной кашей, а может, и подольше. Рыб покинул свой грот, висел почти на поверхности воды и лениво пошевеливал плавниками. Рыб не спал – он утверждал, что никогда не спит. Врал, наверное. Никто и никогда не заставал его спящим. Поэтому он меня увидел, высунул голову из воды и спросил тихо:

– Чего бродишь, Кот? Не спится?

– Дело есть, – шепотом мяукнул я. – Паук нужен.

Я осторожно, чтобы не слишком шуметь, потеребил паутину. Откуда-то из глубины дубовых ветвей раздался шорох – это Жаб ворочался во сне, и в животе у него бурчало.

Паук выскользнул из своего ажурного домика.

– Дело есть, только тихо, – сказал я. – Пошли.

Паук, не говоря ни слова, не задав ни одного вопроса, пристроился на моей голове. Я осторожно миновал Пса и юркнул в кабинет.

– Никто вас не видел? – спросил Ворон.

– Никто, кроме Рыба, – ответил я. – Все спят. Ага! Если бы!

Эти любопытные создания, как потом оказалось, только притворялись спящими, а ушки – у кого они были – держали на макушке. Не прошло и двух минут, и Ворон по обычной своей привычке подходить к вопросу издалека, с той поры, когда земля была еще тепленькая, только-только начал объяснять Пауку, что мне необходима практика на местности, как я своим чутким ухом уловил в коридоре какой-то шорох.

Вообще-то я скучал. И даже уже начинал дремать – Ворон, с его велеречивостью и длинными предложениями, бывало, вгонял меня в сон. Но шорох, донесшийся из коридора, пробудил дремучий кошачий инстинкт, который – если бы я бодрствовал и не скучал – мне конечно же удалось бы подавить. А так я оказался слаб и беззащитен перед мощным зовом природы, прыгнул к двери и забил хвостом…

Инстинкт – великая вещь, этого даже Ворон не отрицает. Поэтому он спросил тихо:

– Кто там? Неужели у нас завелись мыши?

Мышами, конечно, и не пахло. Посудите сами – откуда у нас, в нашей стерильной квартире, взялись бы мыши? Разве что Ладе что-нибудь приснилось. Но Лада спала последнее время мало и без сновидений – она только накануне жаловалась мне на это: «Ах, Кот, хоть бы сон какой хороший увидеть или даже и плохой, а то сплю – как в бочке сижу…»

Так вот, мышами из коридора не пахло. А пахло жабами, тараканами и собаками. Я резко распахнул дверь. Ну конечно! Все трое сидели рядком и напряженно прислушивались. Вне всякого сомнения, напряженно прислушивался Пес – это я заключил из того, что уши у него стояли торчком и подрагивали. Что касается Домовушки и Жаба, я не мог определить, прислушивались они или нет. Но простая логика подсказывала мне, что Да, подслушивали.

– Это что такое? – грозно, хотя и вполголоса, спросил я. Я не хотел тревожить Ладу. – Подслушиваете?

– А чего вы шепчетесь? – квакнул Жаб. – Заговоры устраиваете?

– Никакие не заговоры, а просто у нас совещание, и Паук нам нужен как консультант.

– Понятно, об чем совещаетесь, – проворчал Домовушка, успевший шмыгнуть мимо меня в кабинет и принявший уже обычный свой облик. – Как нам нашу Ладу спасти. А то не разумеете, что нам всем она дорога и мы все жизни положим, чтобы ей токмо помочь-подсобить.

– Ну насчет жизни – это ты слишком, – квакнул Жаб и перепрыгнул через меня – иногда прыгучесть его поражала чрезвычайно. – Я лично жизни лишаться не хочу, даже и такой, какая у меня. Хотя, если подумать, не жизнь это, а тоска зеленая. Ни рюмашки, ни огурчика на закуску, ни бабы теплой, чтоб, значит, подержаться… Ой, Домовушечко, ты же у нас невинное, уж прости… – Жаб заржал.

– Тихо! – каркнул Ворон громогласно. – Развели тут базар!.. Кот вам ясно сказал, у нас занятия, а Паука мы призвали только для того, чтобы получить необходимую нам консультацию. По одному юридическому вопросу. Насчет того, можно ли инкриминировать Коту в случае совершения им некоего деяния…

– Ой, Воронок, ты б не врал, сразу видно же! Хоть ты и краснеть не могёшь, – напевно произнес Домовушка, устраиваясь на стуле с неизвестно откуда взявшимся в его лапках вязанием. Может, он его на время своей трансформации в таракана прятал за пазухой? – Краснеть ты не могёшь, говорю, однако же перья у тебя на маковке дыбом от твоего вранья встают.

– Давай колись! – поддержал его Жаб. – Мы ж все равно кое-что слышали…

– Подслушивать нехорошо, – каркнул Ворон довольно кротко. И обратился к нашему рыцарю без страха и упрека: – Пес, как же ты?..

– Я считаю, что вы не вправе шептаться, – сказал Пес, подумав. – Дело у нас общее, и решать мы его должны сообща. А ради Лады я не только подслушивать, ради Лады… – Он издал короткий стон.

– Ну ясно, на костер и на плаху, – пробормотал Паук тихо, но, как всегда или почти всегда, его услышали все. – Дело не в Ладе, товарищи! – продолжал он, почти не повысив голос. – Дело в том, что Кот нуждается в практике на местности, и Ворон, как наставник, просит моего совета, как поступить. Есть опасность – если я правильно вас понял, Ворон, – что Кот, применяя свои специфические навыки, может наломать дров. Устроить ДТП, например, или какую-нибудь другую катастрофу, возможно, и с порчей государственного имущества. И – не дай бог, конечно! – даже и с человеческими жертвами. Будь наш Кот обыкновенным, котом по своему рождению, этого нельзя было бы вменять ему в вину, такова кошачья природа, и не нам котов судить. Однако Кот наш по сути своей человек, и если налицо преступный замысел, то есть сознательное причинение ущерба частному либо юридическому лицу, то Кот, разумеется, будет считаться преступником и должен будет отвечать по закону…

– Ни по какому закону я отвечать не буду, – сказал я. Дело представилось мне в совсем новом и не сказать чтобы приятном свете. – Я – кот, котов не судят!..

– Да, но совесть?.. – тихо возразил Паук.

Я замолк на полуслове. С совестью лучше не связываться. Мое пылкое воображение заработало, подсказывая мне, что может случиться. Вот я перебегаю дорогу молодому человеку, он спотыкается, падает на проезжую часть и попадает под машину. «Скорая», милиция, летальный исход и судимость у ни в чем не виноватого шофера, потому что убийство есть убийство, даже если совершено без умысла и за рулем машины.

Вот я чихаю на молодого человека, и в его делах наступает резкое ухудшение, он лишается работы, друзей, близких и в приступе депрессии выбрасывается из окна.

Вот я навожу на молодого человека порчу своими зелеными глазами, и – … (см. предыдущий абзац).

– Он будет осторожен, – угрюмо сказал Ворон. – Он не настолько сильный маг, чтобы принести значительный вред избранному нами субъекту. В самом худшем случае объект эксперимента ожидает сенная лихорадка. В лучшем же случае субъект отделается легким испугом.

– Нет! – заорал я. – Я начинающий!.. Я, может, и слабенький, но я могу не соразмерить свои силы!..

– Я согласен с Котом, – тихо сказал Паук. – Тонкая работа требует мастерства и опыта. А начинающий – маг он или плотник, это не имеет значения – наломает дров.

– Ну я о том же и говорю! – каркнул Ворон хрипло и раздраженно. – Если у него не будет практики, он никогда и ничему не научится! А практики у него не может быть до тех пор, пока не появится подходящий объект приложения сил! А сейчас у нас на редкость удачное стечение обстоятельств…

– Неудачное! – крикнул я. – Мы же о нем ничего не знаем! А может, у него были веские причины, чтобы бросить Ладу! Может, у него ребенок от другой женщины родился, и ему теперь жениться надо, если он честный человек! Или, может, он нехорошей болезнью заразился! Или его в командировку посылают сроком на пять лет! Или он шпионом работает, и его на родину отзывают!

– Нечего всяким шпионам к нашей Ладе лезть! – крикнул кто-то, я даже не разобрал кто.

Я завелся. Иногда это со мной бывает.

– А что, если шпион, так и не человек? Шпион тоже влюбиться может! Не предавать же ему родину из-за какой-то там любви!

Пес даже взвыл от негодования:

– Из-за какой-то – нет, а из-за Лады не только родину предать, кого угодно предать можно!..

Я внезапно успокоился. Ночь прошла без сна, близилось утро, и, наверное, поэтому мне в голову пришла такая чушь – насчет шпионов, и эту чушь я развил в сюжет небольшого шпионского романа, знаете, в бумажном переплете, а на обложке – голая баба или труп с ножом в груди. Но чушь эта, подхваченная Псом и услышанная со стороны, отрезвила меня – я всегда отличался способностью к здравому мышлению даже в момент большого эмоционального напряжения. И тут я весьма кстати вспомнил свой собственный опыт удачной мести.

– И вообще, – сказал я спокойно и с достоинством, – я отказываюсь от задуманного по моральным соображениям. Месть – дело плохое, к тому же обоюдоострое оружие. Месть сладка, пока она еще в замыслах и мечтах, осуществленная, она становится противной и горькой, и после нее бывает нравственное несварение… Свет не мил.

– Это если ты отомстил недостаточно серьезно, – каркнул Ворон, и его круглый глаз, обращенный в мою сторону, сверкнул кровожадным желтым огнем. – А если твоя месть, обдуманная и выношенная со всем тщанием, на которое ты способен, осуществлена в полном объеме и привела к желаемому результату, то…

Он не договорил, потому что дверь кабинета медленно открылась, и мы увидели Ладу в ночной рубашке, протиравшую заспанные глаза.

– В кои-то веки удалось заснуть, – сказала она ворчливо, но совсем прежним своим, доновогодним, голосом. – И разбудили. Что вы тут растарахтелись, как зеваки на пожаре?

Мы повесили носы и клювы. Посвящать Ладу в суть дела нам ну совсем не хотелось. Но Лада, когда ей было нужно, всегда могла заставить нас разговориться. И теперь она обвела нас взглядом и сказала:

– Ну что замолчали? Я слышала достаточно, чтобы понять: вы собираетесь совершить какое-то преступление…

Мы, конечно, стали ей объяснять, что никто никакого преступления совершать не собирался, что спор вышел у нас чисто теоретический. Лада нам, конечно, не поверила – и правильно сделала, потому что только дурак может поверить, что чисто теоретический спор может вызвать такое бурное оживление в пять часов утра. Мало-помалу она вытянула из нас все подробности нашей ночной беседы, и даже Ворон с его премудрейшей головой не смог увильнуть от ответа. Он как раз договаривал последние свои слова: «А Кот отказывается по этическим соображениям, потому что, видите ли, он считает…» – как прокукарекал свою утреннюю мелодию Петух. Лада потускнела, будто внутри нее кто-то повернул выключатель и лампочка, придававшая блеск ее голубым глазам, потухла.

– Значит, Кот умнее вас, – тихо и безучастно произнесла она. – Спасибо тебе, Кот. А вам всем я категорически запрещаю предпринимать что-либо в этом направлении. Считайте, что этого человека нет на земле. И никогда не было. И если я узнаю… Если хоть один волос… Если… – Она судорожно вздохнула, но не заплакала, развернулась и пошла прочь – к своему ложу, ставшему свидетелем ее частых ночных слез.

Чуть позже я зашел к ней напомнить, что пора завтракать – и на работу. Лада сидела на постели, подобрав под себя ноги и укутав плечи в одеяло. Глаза ее были сухи.

– Ты знаешь, Кот, – сказала она задумчиво и словно обращаясь не ко мне, а к какому-то другому коту, находившемуся за тридевять земель от нее, – знаешь, вначале мне было так плохо, так ужасно, так больно… Я думала, что умру. А сейчас мне не больно и не плохо. Мне – никак. И это гораздо хуже…

Вылечится, подумал я с уверенностью. Кто-кто, а уж я в таких делах разбираюсь – недаром я вырос в семье с тремя незамужними женщинами трех поколений. (И скажу вам по секрету, в этих самых сердечных делах их поведение не различалось ни на йоту. И от возраста это не зависело, так же как и от жизненного опыта.) Вылечится, и скоро, нужен только толчок.

Толчок она получила, но, к сожалению – моему и не только моему, – толчок этот был не в том направлении.

Вместо излечения болезни, полного и бесспорного, мы получили рецидив.

…Она вернулась с работы очень рано, встревоженная, встрепанная и с опасно блестящими глазами. Даже не пришла – прилетела, и дверь распахнулась навстречу ей сама собой, так, что полетели в разные стороны скобы запоров и замков.

По этому признаку мы поняли, что Лада возвращается злая, и попрятались кто куда, роняя перья – Ворон, крупу – Домовушка, подушку – я. Пес на всякий случай умчался на прогулку. Как он ни любил Ладу, как ни переживал ее несчастье, а своя шкура дороже – еще превратит под горячую-то руку в какую-нибудь букашку!

Я сидел в кабинете под столом, пытаясь спрятаться за его заднюю ножку, когда Лада влетела в комнату и бросилась с размаха на стул. Брови ее сдвинулись в одну прямую темную линию, а на лбу залегла грозовая туча. Молнии поблескивали в-ее голубых глазах, но пока что не срывались с места.

– Ворон и Кот, вы мне нужны, – сказала Лада.