Глава 6
20 августа
Морган Кейн
Приятно открывать глаза в медицинском учреждении и видеть не хромированную сталь и пластик, а прежде всего пухлые пальчики, меланхолично помешивающие прозрачную жидкость в пластиковом стаканчике. Коричной палочкой, закрепленной в хирургическом зажиме. И приятно думать, что это не спирт, пусть он и выглядит, как спирт, и пахнет, как спирт, и…
– С добрым утром!
– А сейчас и правда утро?
– Скорее день, – признала Ванда, продолжая священнодействовать над своим напитком.
– Я долго был в отключке?
– Первичной? Минут пятнадцать, из них всего полминуты в резонансной стадии.
О чем шла речь, я понял лишь весьма приблизительно. Зато уловил главное:
– А была еще и вторичная?
– Конечно. Сразу как все процессы вошли в норму, тебе вкололи лошадиную дозу снотворного. Чтобы не мешал своими судорогами сводить рисунок.
Я машинально поднес руку поближе к глазам. И впрямь кожа чистая. Никаких линий и даже никаких остаточных пятен.
– Убрали контур? Ну у вас и скорости!
– Контур? – фыркнула Ванда. – Размечтался! Всего лишь сделали деколорирование, благо нужный реагент оказался в доступе. А основная работа только предстоит.
Мне не очень понравился зловещий тон последней фразы. Она ведь могла означать, что…
– Погоди! Так эта штука все еще действует?!
– Нет, нет и еще раз нет, – заявила доктор Полански, опрокидывая в рот содержимое стаканчика. – Когда импульс заставил твои нейронные цепи сколлапсировать, настройка сбилась. И второе дыхание у тебя открылось уже, что называется, свободное от теней прошлого.
Ах вот оно как! Не предполагал. Думал, что будут тупо глушить сигнал, благо все его параметры уже были хорошо известны.
– Собственно, это существенно упростило задачу. Теперь нужно сделать всего ничего: убрать остатки геля из твоего организма.
– И как именно? – уточнил я, предчувствуя недоброе.
Ванда молча кивнула куда-то за свое правое плечо. Пришлось приподниматься, чтобы рассмотреть во всех подробностях громадную посудину, наполненную… Выглядело оно как желе. И когда я набрался смелости встать с кушетки, подойти поближе и потрогать жижу пальцами, ощущения доложили: оно самое, командир!
Я выразил свое мнение коротко и ясно:
– Пакость!
Ванда хохотнула:
– Всегда приятно иметь дело с осведомленным человеком!
– Я туда не полезу.
– Во-первых, солдат, твоего мнения никто спрашивать не собирается. А во-вторых, предпочитаешь, чтобы ошметки контура оставались с тобой до конца твоих дней?
– Неужели все так страшно? – спросил я, опасливо косясь на ожидающую меня ванну.
– А тебе нравится, как ты себя сейчас чувствуешь? – ласково спросила доктор Полански.
Прислушивание к шепоту организма дало неутешительный результат, о котором, скрепя сердце, и было сообщено вслух:
– Не очень.
– Лучше не будет. Хуже, впрочем, тоже. Но если хочешь оставить все как есть…
Она беспечно махнула палочкой, и по процедурной поплыл аромат корицы, настоянной на спирту.
– Нет.
– Тогда сам знаешь, что надо делать.
Ну, знать не знал. Скорее догадывался. В моем прошлом близкого знакомства с «ваннами Лемме» не состоялось, но из литературы и рассказов очевидцев следовало, что наполняющая резервуар вязкая жидкость служила для управления колебаниями разного рода. Причем как для гашения, так и для усиления, и в данном случае неизвестно, какая составляющая процесса имела большее и решающее значение.
– Раздевайся для начала!
Если тряпочка с завязками на спине может называться одеждой, то да, подобный приказ имеет место быть. Но, поскольку именно кусочек ткани являлся последней преградой между мной и ванной, снимать его почему-то не хотелось.
– Ну что ты там застыл? – с легким недовольством спросила Ванда, уже вооружившаяся гроздью датчиков.
– Я стесняюсь.
– Кого? Меня? – расширились светло-зеленые глаза. – Или ты думаешь, что, пока с тебя сводили краску, на тебе что-то было надето?
Конечно, она все говорила правильно, и соломинка, за которую я пытался удержаться, вот-вот грозила переломиться.
– Ну, я… Э… Не то чтобы…
– А вообще, правильно стесняешься, – вдруг согласилась доктор Полански. – Старые пьяные женщины – они… о-го-го какие страшные!
В следующее мгновение больничная рубашка треснула… Нет, не по швам. По застежке. И улетела куда-то в угол комнаты, оставляя меня один на один с экзекуторшей, до умиления похожей на феечку. Если феечки бывают настолько пухленькими.
Одними датчиками, кстати, дело не обошлось. Ванда натыкала в меня еще чего-то вроде капельниц и зондов, а потом велела:
– Залезай!
Легче было сказать, чем сделать, потому что проводки, шланги и прочая амуниция свободы движений не прибавляли, и через бортик ванны я перевалился, как куль, изрядно забрызгав и доктора, и помещение. Впрочем, на меня не обиделись: Ванда лишь задумчиво провела кончиком пальца по капле, оставшейся на воротнике халата, и лизнула мутноватое желе.
– Вкусно? – с надеждой спросил я.
– Сама варила! А ты давай, давай… Устраивайся поудобнее.
– Долго лежать придется?
Вместо ответа доктор Полански неопределенно повела бровями, шлепнула мне на лицо маску для дыхания и, надавив с неожиданной силой, утопила в ванне.
Кстати, насчет «лежать» я погорячился: это больше походило совсем на другое действие. Нет, не полет, ни в коем случае! Густые объятия желе приняли мое тело, но не согласились быть мягкой постелькой, а сдавили, как тисками. И примерно секунд через десять, когда студень вокруг меня окончательно перестал колыхаться, оказалось, что выбраться обратно самостоятельно я не смогу.
А потом пришла она… Дрожь.
Думаю, микроудары, сериями которых меня методично сотрясало, изначально предполагались безболезненными и вообще незаметными, но адское варево, приготовленное Вандой, словно преобразило милых зверюшек в мутантов. К концу процедуры вообще устойчиво казалось, что меня не просто изощренно избили, а еще и перекрутили, как канат, несколько раз и в разные стороны. А когда доктор наконец смилостивилась над своей подопытной крысой, первый вдох свежего воздуха дался мне с огромным трудом.
– Отлично! – заявила феечка после просмотра десятка графиков и прочей ерунды, скачущей по мониторам. – Все несущие каналы разрушены.
– И не только они, – пробормотал я, стирая с кожи остатки желе.
– Да ладно, не дуйся! – пожурила меня Ванда. – Все в норме. Теперь остается только подождать, пока гель выйдет наружу.
– А разве он все еще внутри?
– А куда бы он мог вдруг исчезнуть?
– Ну… Э… Я думал, ты его вынула.
– Я только убрала с его пути все препятствия, – гордо пояснила доктор Полански. – Сам по себе он нейтрален к любому организму, а вот его оболочка как раз вызывала у тебя отторжение. Ничего, всосется в кровь, доберется до желудка, а там и…
– При чем тут желудок?!
– Самый простой выход.
Я знал как минимум еще один, и тоже несложный, но спорить с врачом все равно было поздно.
– Значит, меня…
– Скоро начнет тошнить.
Приятная перспектива, ничего не скажешь!
– Но ты не переживай: здесь это норма.
– Где «здесь»?
Ванда взмахнула коричной палочкой, снова живо напомнив собой феечку:
– Пансионат «Черное озеро».
Пансионат?! Да это же…
– Попроще места для меня не нашлось? Все районные больницы спешно закрылись на ремонт, что ли?
– И незачем возмущаться. Тут отличные условия. Тишина. Покой.
– И толпы богатых наркоманов!
– А тебя что смущает больше: то, что они наркоманы, или что богатые? – поинтересовалась Ванда, причем в отличие от тетушки сделала это безо всякой задней мысли, потому что, будучи убежденной последовательницей коммунистических идей, обеспеченных членов общества не жаловала совершенно искренне.
– Да мне все равно! Но какого черта…
А черт явно имелся. Вернее, чертовка. И не одна.
– А ну признавайся! Что тут стряслось?
Глаза феечки, круглые и абсолютно невинные, распахнулись шире прежнего:
– Морган, малыш, откуда такие странные мысли?
Значит, угадал. Правда, а что тут угадывать-то? Учитывая закадычность их дружбы, следовало ожидать, что подружки не преминут помочь друг другу. Получая взаимную пользу конечно же.
– Ну?
– Ай, какие мы хлопцы гневные… – певуче протянула доктор Полански, наливая в стаканчик тщательно отмеренную порцию прозрачной и остро пахнущей жидкости.
– Мы еще и буйные, – добавил я.
– Безделица. Вот веришь? Такая мелочь, что и говорить совестно.
Ага, а на дела угрызения совести не распространяются?
– Поскольку в этом заведении… отдыхают весьма известные в узких кругах люди, любая информация о них, способная просочиться наружу, стала бы бомбой для прессы. А усиливать меры безопасности бесконечно невозможно. К тому же вмешательство в личную жизнь и все такое… – Ванда вздохнула. – Дирекция вынуждена была убрать систему слежения изо всех мест, где могут находиться пациенты.
– То есть…
– Всю. Полностью.
– Но это…
– Оставлены были только стандартные средства оповещения. Для вызова медработников.
– Неужели им настолько важны собственные тайны, что…
– Важны до безумия.
– Ага, очень правильное слово! Не удивлюсь, если у вас здесь куча проблем из-за политики невмешательства.
– На самом деле проблема пока только одна, и та появилась недавно. Дилер.
– Дилер?
– Резко уменьшилась эффективность лечения у ряда пациентов, и когда стали перепроверять анализы и все прочее, выяснилось, что причина проста: повторный прием наркотических средств.
– А я-то здесь при чем?
– Собственно… – Ванда начала помешивать палочкой свое питье. – Тебе все равно надо было несколько дней побыть под врачебным присмотром, а это место ничем не хуже других. К тому же есть шанс, что ты что-нибудь заметишь.
– А санитары? Они у вас слепоглухонемые?
– Санитары будут молчать как рыбы. Потому что как только кто-то один признается или заложит товарища, весь персонал будет уволен.
– А ты, видимо, этого не хочешь?
– Рабочий люд не должен страдать из-за прихотей капиталистов! – торжественно продекламировала доктор Полански, а потом уже без всякого наигрыша сказала: – Специалисты они хорошие. Мои знакомые опять же. А отсюда их выпрут с «волчьим билетом».
– Неужели никто из них за все это время…
– Это скрытный товарищ. Он ухитряется проворачивать свои дела только наедине с пациентами.
И я, как потенциальный…
– Хочешь записать меня в наркоманы?
– А ты им уже записан, – спокойно сообщила Ванда. – Под вторым своим именем, не беспокойся!
Да, действительно, чего уже беспокоиться? Мистер Дэниел Уоллес обзавелся такой шикарной биографией стараниями Барбары и Ко, что мне скоро будет стыдно вспоминать, что он – тоже я.
– Вы пробовали хоть что-то расследовать?
– Ну нешто мы совсем уж безрукие и безмозглые? Конечно, пробовали. Толку вот никакого не добились.
– А конкретнее? – Я перешел к чистке и просушке головы.
– Все было бы намного проще, продавай он эту дрянь. Можно было бы отследить счета, покупки и все остальное.
– Так он не продает?
– Увы. Безвозмездная спонсорская помощь.
– А с самими пострадавшими говорить пробовали?
– Ты что?! – зашикала на меня доктор Полански. – Максимум, что нам доступно, это слушать. А сам понимаешь, по-новому подсевшие наркоманы не горят желанием делиться информацией о том, от кого получают удовольствие.
Логично. Проговориться – и перекрыть последний луч света в темном царстве медицинских процедур? Я бы тоже крепко подумал, прежде чем трепать языком.
– И все равно, в чем проблема? Вы же можете просто усилить терапию, и все. Пусть торчат, а вы им ррраз! Новую чистку, еще более углубленную. Или они тут все мазохисты со стажем?
Ванда отставила стаканчик в сторону.
– Понимаешь, какая штука… С чисткой ты все правильно предположил. Этим мы и занялись сразу же, как только ситуация стала понятна. Но результат оказался, мягко говоря, поразительный. Неприятно поразил нас, вот.
– Мм?
Голова вытираться насухо не хотела. Что-то мешало. Волосы, наверное.
– Обычно после даже начального курса реабилитационных процедур повторный прием наркотиков вызывает несколько иные реакции, чем до лечения. Мало кто получает прежнее удовольствие, проще говоря, и только самые упорные продолжают сводить усилия врачей на нет. Но здесь все случилось ровно наоборот: пациенты не просто «торчат», как ты говоришь, они еще и всеми силами противятся лечению. Как будто чисткой мы отнимаем у них нечто настолько священное и святое, что им проще умереть, чем расстаться с этим. Кстати, двое уже как раз недалеки от смерти.
– Серьезно?
– Пока они введены в состояние искусственной комы, потому что оставлять их в сознании оказалось крайне опасно.
– Суицид?
– Он самый. И все попытки как раз связаны с усилением лечения.
– А вы их тут проверяли? – Я постучал кончиками пальцев по собственному виску.
– А как же! Не поверишь, их психика находится не просто в норме, а в идеальном состоянии. Как будто наркотики подменили собой лекарства и присвоили себе все эффекты терапевтических средств.
– Запутанно как-то выглядит…
Доктор согласилась с моим вердиктом без возражений:
– Именно так. Поэтому уж извини, но я не откажусь от любой помощи.
– Не обещаю, что от меня будет толк. Мне сейчас самому бы хорошо в коме отдохнуть. Месяца два, не меньше.
– От тебя и не требуется подвигов, – потрепала меня по затылку Ванда. – Просто понаблюдай. Свежий взгляд примени, так сказать. И да, не удивляйся, если в ближайшее время твоя прическа претерпит некоторые изменения.
– А именно?
– Тот ужас, что присутствовал на твоей голове, нужно было как-то приводить в порядок, разве нет? Я убрала все под ноль и сделала тебе инъекцию активаторов роста. Единственное требование, и, кстати, очень серьезное: не пробуй стричь волосы в течение как минимум трех дней.
– Иначе что?
Феечка загадочно улыбнулась:
– Иначе тебе придется посещать парикмахера ежесуточно.
Я представил себе данную перспективу и пообещал:
– Хорошо, не буду.
– Вот и славно! – Она чмокнула меня в лоб. – Сейчас позову санитара, отвезет тебя на экскурсию.
– Зачем? Я и сам мо…
Попытка поменять местоположение в пространстве закончилась оглушительным провалом. Вернее, падением.
– Я ж предупреждала! Сиди и не рыпайся! Одеться-то хоть сам сумеешь?
Я запоздало вспомнил о собственной наготе и вырвал больничную пижамку из заботливых рук доктора.
– Через «не могу» оденусь! А то вдруг тут у тебя санитары вокруг… похотливые.
Ванда залилась смехом, по моему скромному мнению, совсем не подходящим доброй феечке, и нажала кнопку вызова медперсонала.
Вообще, катиться куда-то на кресле, да еще не тратя никаких личных усилий, было приятно. Единственное неудобство доставляло смутное ощущение беспомощности, мелькающее где-то на границе сознания, но от этого было никуда не деться, потому что тело и впрямь не очень охотно реагировало на команды мозга. Нет, не отказывалось подчиняться совсем, и на том спасибо! Но действовало лениво, можно сказать, вяло и сонно, каждый раз словно говоря: «Ну ты это… того… командир… поостыл бы, а? Не до тебя мне… Дай хоть немного покоя!»
За порогом владений Ванды, как ни странно, на самом деле располагался пансионат. Я бы даже сказал, дорогая гостиница со всеми удобствами, только персонал носил вполне медицинскую униформу. Никаких решеток, конечно. Вообще ничего, что могло бы напомнить пациентам об их не слишком свободном положении. И да, как в любом дорогом отеле, ровным счетом нигде не наблюдалось столпотворения: комнаты отдыха, мимо которых меня катили, иногда оказывались и вовсе пустыми, но чаще в них виднелось по одному-два человека, или общающихся друг с другом, или тихо занимающихся своими делами и мыслями.
Меня оставили в одной из таких комнат. В противоположном углу на диване, заваленном подушками, обретался еще кто-то из моих «товарищей по несчастью», но ему не было до меня никакого дела. И… слава богу!
Насчет комы я не шутил, кстати. Потому что, стоило сознанию прийти в более-менее уравновешенное состояние, в голову, естественно, полезли мысли. Всякие разные. Например о том, у кого бы можно было узнать ход дальнейших событий в том фешенебельном ресторане. После моей «смерти» в смысле. А поскольку выходило, что лучше всех в курсе должен был быть как раз мой напарник, к любопытству активно примешивалось…
Нет, чувством вины я бы не стал это называть. В конце концов, Амано – не ребенок с неустойчивой психикой, и ничего страшного от лицезрения моего недвижного тела с капитаном произойти не могло. Надеюсь. Он должен был догадаться, что все это – лишь спектакль. Хотя… Надо все же было намекать яснее. Потому что если ему и впрямь происходящее показалось правдой, извинениями я не обойдусь. С другой стороны, для чистоты эксперимента напарника следовало оставить в неведении. До самого конца. Его и всех остальных.
Интересно, какое выражение появилось на лице инфанты потом, после выстрела? Справилась ли она? Тщательно ли выполнила урок? Зрители ведь должны были поверить на все сто процентов.
«Я никогда этого не сделаю!..»
Да, так она и сказала. Сразу, непреклонно, почти отчаянно. И понадобилось приложить огромную массу усилий, чтобы внушить девочке не просто необходимость воплощения плана в жизнь, а то, что подобное течение событий – единственно верное. Ну, заверения в том, что я не умру, и вовсе лились без счета. В успокаивающей тональности, в настойчивой, в угрожающей, в… И все равно Элисабет не поверила полностью. Я видел сомнение в ее глазах, перед тем как сделать шаг вперед. И если бы выстрела не последовало, не знаю, с каким чувством мне хотелось бы открыть глаза снова. Наверное, вообще не захотелось бы просыпаться.
Она долго плакала. Пряча слезы, глотая всхлипывания. Я даже не подозревал, что ее настолько расстроит простейшее и необходимейшее условие успешного завершения последнего экзамена.
«И мы никогда больше не встретимся?..»
А что я мог еще ей сказать? И дело даже не в разнице нашего социального положения и профессиональной принадлежности. Хотя и в этом во всем тоже.
Амано проще: о нем инфанте все главное было известно с самого начала. Дедушка с его традициями – так, дополнение. Сюрприз. По крайней мере, капитан Сэна свою неожиданно возникшую пассию не обманывал. А я? Что может подумать девочка, когда узнает, кто и почему ей помогал? Да, именно «когда», а не «если», потому что хоть мир и огромен, с моим везением нельзя рассчитывать долго оставаться инкогнито.
Целая гора лжи. В отношении всей компании. В отношении инфанты лично. Даже Диего и тот запутался в сети обмана по самое горло. Пусть он сам много чего придумал, но тем ситуация и опаснее: когда не оправдываются твои собственные ожидания, обычно обвиняешь в разочаровании ведь не себя, а весь остальной мир.
Сможем ли мы когда-нибудь посмотреть друг другу глаза в глаза? Не то чтобы я этого так сильно хотел, но… Не слишком приятно понимать, что как минимум троих хороших друзей ты потерял лишь из-за того, что кому-то просто нужно было сделать свою работу. Да, пожалуй, жалеть не о чем. Но черт подери…
Почему мне тогда так плохо?
Впрочем, разобраться с душевными переживаниями я не успел: желудок, до которого, видимо, добрались продукты распада, решил отвлечь меня от размышлений. Все, что удалось, – это доплестись до коридора, чтобы не портить роскошный ковер, а там уже согнуться пополам, пытаясь при этом удержаться на ногах и одновременно дать волю внутренностям.
Это было больно. Да, именно не противно, а больно. Если тебя выворачивает, как носок, нет времени и сил думать, какую эмоциональную окраску носят ощущения. Плохо, и все. А уж когда понимаешь, что через секунду полетишь лицом прямо в то, что еще совсем недавно было частью твоего организма…
Руки, подхватившие меня, оказались сильными. Но кроме силы в них ощущалась еще и искренняя забота.
– Все хорошо. Все уже хорошо.
И голос был под стать рукам: участливый, но ни в коем случае не сюсюкающий, казалось, тревожащийся только за меня одного в целом мире.
– Все хорошо. Я помогу.
Кресло ткнулось под колени, приглашая вернуться в покинутые объятия, но мне почему-то категорически не хотелось расставаться с прикосновениями…
Санитар, медбрат или волонтер – он выглядел как ангел. Чистый ангел. Высокий, совершенный в каждой своей черточке, золотоволосый и, главное, будто бы наполненный солнечным сиянием от пяток до макушки. Теплым, мгновенно согревающим, умиротворяющим и невероятно нежным.
– Нужно немного свежего воздуха.
Кресло покатилось, следуя воле его рук. И меня успокаивало лишь то, что они рядом, лежат на спинке: я мог их видеть, если немного поворачивал голову. И я был согласен даже на такую близость, лишь бы она продолжалась вечно.
Зимняя терраса, уставленная цветочными горшками и увитая зеленью всех оттенков, окружила нас горьковатыми ароматами. Он подошел к высокому окну, сдвинул в сторону створку, пропуская внутрь ветер из парка, потом вернулся ко мне. Присел на корточки перед креслом.
– Все хорошо…
Как на его ладони появилась горсточка кристаллов, я не заметил. Они тоже искрились в лучах солнца, пробивавшихся сквозь заросли террасы, но все равно меркли перед сиянием ангела, склонившегося передо мной.
– Все хорошо…
Я прильнул губами к его коже, глотая предложенное спасение. И вцепился руками в теплую ладонь, желая никогда больше не отпускать.
– Несчастное дитя… Я помогу тебе.
Его вторая рука коснулась моих волос, многократно усиливая блаженство, уже начинающее растекаться по телу, а перед глазами стояла только сияющая фигура, постепенно увеличивающаяся все больше и больше, занимая собой весь мой мир, доселе такой пустой, темный и отвратительный, что мне не хотелось туда возвращаться…
Да, судьба и заговор двух старых подружек, несомненно, столкнули меня лицом к лицу с ангелом.
С ангелом смерти.
Амано Сэна
– Абонент вне зоны доступа. Повторите попытку соединения позже.
Какой раз подряд я прослушал это сообщение, начиная с вечера? Тринадцатый, наверное. Звонил бы чаще, только из камеры выпускать по первому требованию меня почему-то не хотели.
Вообще, кому рассказать, не поверят. Скажут: ты бы, Амано, лучше свой энтузиазм на художественную литературу употребил. Стишки сочинял, сказочки. И подписывался обязательно каким-нибудь заковыристым псевдонимом, потому что стыдно будет за игру воображения…
Разумеется, дедуля успел убраться подальше от ресторана еще до приезда полиции. С его-то опытом! И наверное, надо будет сказать ему спасибо, что не потащил меня за собой насильно. Пусть мое присутствие ничего не изменило, да и не могло изменить, мне почему-то казалось важным досмотреть то, что происходит, до конца. И думаю, я не ошибся, прислушавшись к голосу интуиции. Но ками, что же вообще там произошло?
Выживших после «хита» не бывает. В принципе. Но я ведь собственными глазами видел характерное свечение и прочие признаки, значит, выстрел был самым настоящим. Правда, тогда получается, что Морган… умер?!
Бред. Мой напарник – не самый адекватный человек во Вселенной, но поверить, что он вот так вдруг взял и решил покончить жизнь самоубийством? Для этого надо было сойти с ума. Совсем. Правда, вспоминая состояние капитана Кейна накануне, поневоле начнешь сомневаться… Да ну! Нет. Не умер. Иначе я бы почувствовал. Хоть что-то, отличное от того раздражения, которое бурлит во мне сейчас. А еще присутствует немножко растерянности. Или не немножко.
Ситуация глупа донельзя. И надо бы рассказать офицерам полиции, что я видел, благо возможностей предостаточно: вызывают чуть ли не каждый час на допрос, но честным-то быть не получится. Признать, что Элисабет убила моего напарника? Исключено. И потому, что факт смерти никак не укладывается у меня в голове, а стало быть, все-таки сомнителен, и потому что… Я не хочу ее обвинять. Даже если она виновата. Значит, лучше молчать.
– Эй, девчушка, хватит висеть на комме! Пацанам тоже надо поговорить.
Ага, это ко мне обращаются. В какой-то степени я их понимаю: нечасто в полицейском участке оказывается человек, одетый, мягко говоря, необычно. И уж точно непривычно для глаз завсегдатаев КПЗ.
Во что превратился мой парадно-выходной национальный костюм, не стоило видеть людям с тонкой душевной организацией. Особенно в сочетании с ценником. Боюсь, если дедуля додумается выставить мне счет за понесенные убытки, я попаду примерно в ту же ситуацию, что и Морган. На меньшее количество лет, разумеется, но все же.
Хаори кануло в небытие сразу же. В первые минуты знакомства с публикой, почтившей своим обществом камеру. Довольно большое помещение, кстати. Кимоно я отстоять успел, правда, мы с ним понесли потери, превратившие прекрасную вещь в… Нет, просто нет слов. Никаких. Но оно оказалось и к лучшему: когда меня в первый раз объявили «девчушкой», я совершенно молча врезал нахалу по зубам. Правда, благородство поединков один на один в пределах КПЗ не особенно уважалось, поэтому пришлось основательно вспомнить все имеющиеся навыки, чтобы отстоять свое жизненное пространство, а главное, пространство чести.
Но все языки укоротить не получилось. К сожалению.
– Так что, девчушка? Освободишь место или нет?
Я обернулся, посмотрел на нетерпеливого грубияна, надеюсь, что грозно, потом снова коснулся панели комма. Пока не загнали обратно, надо попробовать еще раз. Должна же она наконец ответить!
– Не терзайте несчастный аппарат, капитан. Или он уже успел вас чем-то разозлить?
Ответила, надо же… Причем лично появившись в коридоре. Вся такая свежая, элегантная, томная и довольная. Как пантера, загнавшая бедного маленького козлика и сжевавшая жертву с потрохами.
– Ладно, хватит стоять столбом. Проводите меня к выходу?
– Это приказ?
– Пока что просьба. Но, если вам здесь понравилось, могу помочь продлить пребывание.
Я беззвучно ругнулся и последовал за Барбарой. Шла она, кстати, довольно медленно, видимо щадя остатки моего достоинства, а заодно и одежды.
– Коллеги из полиции сообщили мне, что вы не желаете сотрудничать. Как это понимать?
– А так и понимать.
– Лаконичность – хорошее качество, но не всегда, капитан. Так о чем вы упорно молчали всю ночь?
– О вашем племяннике, мэм.
– Да неужели? – усмехнулась полковник фон Хайст. – Он натворил что-то такое, что повергло вас в шок?
– Строго говоря, да. Он умер.
– Бывает.
– Вас это не…
– Удивляет? Капитан, меня не удивляет ни одна вещь на свете, если она получила мое предварительное одобрение.
– Хотите сказать, что собственноручно отправили моего напарника на…
– Боюсь, там, куда я действительно хочу его иногда отправить, Морган долго задерживаться не станет.
– Постойте! Значит ли это…
– Что ваш драгоценный напарник жив? – уточнила Барбара. – Да. И даже здоров. Относительно.
– Относительно чего?
– Ему требуется определенная реабилитация. Которую он, собственно, в настоящее время и проходит.
– Где?
Этот вопрос, разумеется, остался без ответа.
– Вам жалко сказать?
– Дорогой капитан, для вас мне ничего не жалко. Но, принимая во внимание события последних дней, Моргану стоит все же немного отдохнуть.
– От моего присутствия в его жизни?
– Ну зачем же так сразу… Да, хочу обрадовать: по заявлению лечащего врача капитан Кейн благополучно вошел в период ремиссии. И мы даже можем надеяться, что она будет весьма длительной.
Еще бы! После такого сумасшествия, в котором он барахтался, Мо ждет теперь по меньшей мере полгода прострации. А значит, и меня…
Но, пожалуй, я рад. Да, определенно рад!
– Касательно вашего здоровья, капитан. Готовы выйти на работу?
– Видите ли…
– Вообще-то вижу, – злорадно оборвала меня Барбара, поскольку в этот момент мы с ней добрались до крыльца полицейского участка, рядом с которым был припаркован хорошо знакомый мне лимузин. И хорошо знакомый двоюродный братец.
Не могу сказать, что этот постановочный портрет в интерьере меня сильно удивил: с дедули сталось бы отправить за мной отряд самураев. Занятнее было другое: судя по довольно утомленному виду Катсу и ряду подозрительных помятостей на костюме, шофер ожидающего моего появления экипажа проторчал тут всю ночь. И это обстоятельство практически лишило меня дара речи.
Полковник, впрочем, не стала пользоваться чужим ошеломлением в личных целях: удалилась молча, покачивая бедрами, пройдя примерно на расстоянии ладони от моего братца. И надо сказать, тому еле-еле удалось удержать на лице невозмутимую маску. А потом он еще долго смотрел Барбаре вслед. Та же, словно чувствуя взгляд, развлекалась изо всех сил: останавливалась, изящно сгибала ногу, якобы для того, чтобы поправить чулок, в общем, творила обычные для женщины шуточки.
– Поедем домой?
– А? – Катсу наконец-то повернулся ко мне.
– Домой, говорю, отвезешь меня? Или у тебя тут дела?
– Только одно дело. Ты.
Я покосился на лимузин:
– Надеюсь, деда там не наблюдается?
– У него дела тоже есть. Только в другом месте.
– И как же ты оставил Тору-сама без поддержки и защиты?
Катсу только фыркнул, распахивая передо мной дверцу. Но, прежде чем отправиться на водительское место, спросил:
– Сердце той женщины свободно?
Я почесал затылок. Не в целях стимуляции мысленного процесса, а потому что ночь, проведенная не в самом приспособленном для ночлега помещении, пагубно сказалась на чистоте и гигиене.
– Сердце – возможно. А вот постель вряд ли.
Лицо братца приобрело выражение, которое с натяжкой можно было назвать мечтательным, и я поспешил добавить:
– Даже не мечтай! Она любого мужчину растопчет и не заметит.
– Иногда не зазорно побыть и ковриком, – улыбаясь ответили мне.
По дороге к дому я сгорал от… воодушевления.
Хотя Барбара все равно отмолчалась насчет места нынешнего пребывания Моргана, главное, она ничего не стала запрещать. А в наших отношениях с начальством, неважно, по работе или по жизни, отсутствие запрета равносильно разрешению. И полковник прекрасно об этом знает, стало быть… Или она нарочно не ограничила на сей раз свободу моих действий? Если да, то, возможно, не помешает проявить дополнительную осторожность, потому что мнимая вседозволенность рискует обернуться ловушкой. Впрочем, ну и пусть. Пусть оборачивается.
Поскольку было упомянуто, что напарник вроде как на официальном лечении, имело смысл искать сведения о пациентах в общей базе медицинских учреждений. И, что самое удивительное, Морган нашелся. Правда, под своим вторым (или все-таки промежуточным?) именем, но остальные идентификационные данные подтвердили: да, это он самый. Однако заведение, в котором предполагалось проводить реабилитацию, настораживало.
Закрытая лечебница для богатых людей, предавшихся порокам: ну что там делать капитану Кейну, скажите? Если только зевать от скуки, ведь в таких местах персонала всегда втрое больше, чем самих больных. Хотя как раз обилие симпатичных медсестричек… Нет, в данном случае, наверное, все же медбратьев: в общении с наркоманами, пусть и вставшими на путь исправления, в любой момент могла потребоваться грубая мужская сила. А с мужчинами я не очень лажу. Скорее лажаю переговорный процесс еще в самом начале. Ну а что прикажете делать, если мои внешние данные в девяноста процентах случаев вызывают у собеседника стойкое желание посоревноваться? Спрашиваете, что происходит в остальных десяти процентах? Об этом вам лучше пооткровенничать с Паркером…
Но одна сестричка, слава ками, нашлась. Сестра-хозяйка. Я отловил ее в деревенском магазинчике во время скромного шопинга. А дальше все было чистым «делом техники».
Ах, извините, я вас толкнул? Ах, что вы, что вы, я такой неуклюжий… Ой, вам сережка кожу расцарапала! Давайте помогу поправить. Вот так, теперь просто замечательно! Где вы, говорите, работаете? Тут неподалеку? И хорошая работа? Да что вы говорите… Желаю дальнейших успехов. Я здесь? Проездом, милая леди. Дела, знаете ли… Дела. Да, да, и вам всего наилучшего!
Глазки, она, разумеется, пыталась построить. Немножко, в пределах приличий, потому что, как женщина взрослая, отлично оценивала свои достоинства и недостатки. Но то, что делало невозможным продолжение флирта, одновременно давало весомую надежду на благополучное путешествие посаженного мной «жучка» по территории лечебницы. Какая же дама добровольно и раньше времени расстанется с предметом гардероба, которого касались руки привлекательного мужчины?
В процессе разведки на местности самое важное условие – быть терпеливым. В частности, не пытаться включить приемник до того момента, как передатчик пересечет все защитные периметры. В системе безопасности «Черного озера» не присутствовало чего-то из ряда вон выходящего, но случайный воришка или убийца вряд ли сумел бы подобраться к лечебнице. Войти – легко, потому что в сигнализационных контурах использовались только средства наблюдения и оповещения, а вот приблизиться…
По крайней мере, рисунок «минного поля», который высветился на экране моего автомобильного ноута, выглядел весьма заковыристо. Пришлось даже позвонить Джею, век бы его не вспоминать, и спросить совета. По ходу разговора надо мной: а) умилились, б) посмеялись, в) пошутили, г) пообещали, что я заплачу за консультацию очень дорогую цену, но маршрут движения я все же получил. Фантасмагорический даже для гения Паркера, зато рабочий: «маверик» благополучно и даже не в слишком быстром темпе проехал от ограды через весь парк к хозяйственным постройкам, уютно спрятался за увитой плющом летней террасой, а я получил наконец возможность посмотреть свою киношку.
И опять же понадобилось терпение. Много терпения, потому что сестра-хозяйка оказалась исполнительной и педантичной особой: проинспектировала все вверенные ее заботам помещения. С одной стороны, эта прогулка не была совсем уж бесполезной, показывая мне, что творится внутри, но с другой…
Ага, вот он, голубчик!
Моргану было уделено внимания ровно столько же, сколько и всем остальным пациентам, но и этих нескольких минут хватило, чтобы заметить, что мой напарник (наконец-то!) выглядит так же, как и прежде, правда, все же с небольшими отклонениями. Волосы, например, внезапно отросшие, лохматились во все стороны, а он даже не делал попыток привести их в порядок. Собственно, он вообще ничего не делал: сидел в кресле-каталке и пялился в одну точку, весь такой из себя несчастный.
Ровно по окончании промежутка времени, полагающегося на осмотр хозяйства, моя ходячая камера отправилась дальше, а мне снова пришлось расходовать отнюдь не бесконечные запасы терпения, чтобы дождаться момента, пока сестричка не вернется в свой штабной пункт и не начнет настукивать на компе отчет о проделанной работе. Спустя считаные мгновения после того, как жертва моего обаяния включила электронику, я стал обладателем всей информации о лечебнице, из которой, впрочем, меня интересовали только две цифры: номер палаты пациента по имени Дэниел Уоллес и час, когда в этом лагере трубят отбой.
Ничто так не маскирует человека, как униформа, и белый медицинский халат не исключение. У вас никогда не возникнет сомнения или вопроса по поводу человека, облаченного в белое, если он идет вам навстречу по больничному коридору. Врач конечно же. Медбрат. Работник лаборатории на крайний случай. А еще его можно принять за посетителя, отправляющегося к кому-то из пациентов, если лицо человека, просквозившего мимо, показалось вам ну совершенно незнакомым. И только где-то в глубинах подсознания нет-нет, да и шевельнется тревога…
Путь к палате я преодолел сравнительно легко. Хотя немного поиграть в прятки все же пришлось: нет никакого смысла попадаться на глаза случайным свидетелям, если есть возможность этого избежать. А вот у самой двери, надо признать, немного замешкался. В конце концов, Моргану и впрямь могли требоваться уединение и покой и на кой ему тогда разговор по душам, который мне хотелось затеять?
Впрочем, угрызения совести терзали меня недолго: дверь подалась, пропуская не запланированного никем посетителя внутрь. Вот только разговор пришлось отложить, потому что предполагаемый собеседник крепко спал.
Свет не был выключен, лишь слегка приглушен, но все же давал представление об обстановке и человеке, лежащем на кровати, из жалости скрадывая особенно неприятные детали. Например, многочисленные следы проколов на руках в области предплечий и локтевых сгибов, синяки и прочую гадость, свидетельствующую о том, что мой напарник совсем недавно испытал на себе кучу специфических медицинских процедур. Да и лицо его не казалось счастливым, как и тогда, днем. Хотя это как раз и было странным, потому что если даже во сне Морган не способен расслабиться…
Продолжить осмотр мне не дали: в коридоре раздались шаги. Очень осторожные, но на фоне вечерней, даже уже почти ночной тишины они все равно прозвучали достаточно громко для обнаружения, и я шмыгнул за ширму, отгораживающую «инструментальный» уголок палаты. В подобных заведениях это принято: держать рядом с пациентом все необходимое для экстренной реанимации, скажем. Тем более бюджет и пожертвования спонсоров позволяют.
Вошедший тоже был в белом, только не частично, как я, а весь. Видимо, кто-то из санитаров и… Весьма впечатляющей внешности, если сказать вежливо. А если дать волю чувствам, то можно только выругаться и высказать природе претензию, что над тобой самим она, как выяснилось, поработала не так уж и прилежно.
Красивый был парень. Очень. Но главное, его облик и сфера деятельности сочетались друг с другом не просто удачно, а идеально. Потому что этот человек, по роду своих служебных обязанностей несущий спасение телам и душам, до безумия походил на ангела. Такого, каких обычно рисуют на рождественских открытках, к примеру. Высокий, изящный, златокудрый, насколько можно было судить, пользуясь доступным освещением, он даже двигался как небожитель. В смысле неторопливо, с чувством нереального собственного достоинства, легко и мягко. И двигался он по направлению к кровати.
Сначала я решил, что санитар зашел проведать пациента, но ангел не ограничился одним только взглядом, а подошел совсем близко и склонился над Морганом. Провел костяшками пальцев по его щеке, по шее, тронул ворот безрукавки.
Эй, это все-таки мой напарник! И чтобы получить доступ к его телу, нужно записываться у…
Я дернул санитара за плечо. Вернее, подумал, что дернул, а на деле оказалось иначе: как только моя ладонь коснулась белого халата, мысли и ощущения смешались в одну большую и запутанную кучу.
Мне вдруг стало очень спокойно. Так, что захотелось закрыть глаза. Все тревоги испарились из сознания, как по взмаху волшебной палочки, и вспомнить, зачем я нахожусь здесь, в лечебнице, оказалось почти невозможным. Где-то на горизонте что-то маячило, неясное и раздражающее, но приглядываться внимательнее, чтобы разобрать его гримасы?.. Брр! Здесь ведь лучше. Уютнее. Слаще. Такая ласковая тишина…
Которую разорвала вспышка боли. Не моей. Его, санитара этого. Но я тоже основательно прочувствовал удивление человека, чьи планы, по всей видимости, разлетелись прахом, освобождая… скромные намерения капитана Сэна. Ну да, как же можно было забыть?!
До его подбородка мой кулак добирался по причудливой траектории, потому что ангел вроде как стал меньше ростом. Или просто согнулся? Впрочем, после удара это было уже неважно: санитар, вместе с сознанием потерявший способность туманить чужие мозги, рухнул на пол и усилиями моих ног закатился под кровать.
Ну и чудеса тут творятся, однако! Надо отсюда убираться, и чем скорее, тем лучше. Но, разумеется, не в одиночестве.
Вроде сначала Морган лежал как-то не так. И одеяло сползло на сторону… Наверное, мы с санитаром задели. Но не проснулся, и это хорошо. Нечего ему сейчас волноваться. А вот кресло пригодится: можно было, конечно, и на себе тащить напарника, но не такая уж у нас большая разница в габаритах, чтобы заниматься силовыми упражнениями на сон грядущий…
Заднее сиденье «маверика» не особенно предназначено для лежания, тем более вытянувшись во весь рост, поэтому пришлось немного поиграть в куклы. В смысле уложить Моргана так, чтобы на более-менее крутом вираже он не скатился вниз и не сломал себе что-нибудь. Да-да, ремни безопасности тоже пошли в ход! И очень пригодились, потому что я не только не собирался задерживаться у лечебницы больше времени, чем требовалось для запуска двигателя, но и вообще был настроен убраться как можно дальше от места, в котором творятся разные странные странности.
Ночная езда – отличное средство, чтобы пощекотать нервы, в первую очередь себе самому. И адаптивное автоматическое управление в этом деле, как ни забавно, становится злейшим врагом, потому что на экране и в показаниях приборов окружающая действительность выглядит совсем иначе, чем в твоих собственных глазах, а я все же предпочитаю полагаться на зрение и прочие органы человеческих чувств. Так хотя бы можно себя и других поругать за ошибки, а какой смысл высказывать негодование электронному уму? Ни малейшего.
Единственная неприятность состоит в том, что через какое-то время, не слишком продолжительное кстати, свет фар машин, едущих навстречу, начинает усыплять. Казалось бы, должно происходить ровно наоборот, но с каждой новой вспышкой ведь тянет не распахнуть веки пошире, а зажмуриться и…
– Хватит гнать. Меня уже почти укачало, – проворчали с заднего сиденья.
– И давно ты проснулся?
В ответ тактично промолчали, позволяя сделать предположение… Значит, гаденыш вовсе не спал?!
– Так ты только притворялся спящим?
– Почему? Я честно пытался поспать. Но как тут заснешь, когда то один извращенец покушается, то другой…
– На что покушается? На твою невинность? У меня имеются большие сомнения на этот счет.
– Уверен, что я неспособен вызвать страсть в чьем-нибудь сердце?
– Уверен, что слухи о твоей невинности сильно преувеличены!
Он фыркнул, чем вполне подтвердил высказанные подозрения. А потом сказал, совершенно спокойно и буднично:
– Вообще-то тот парень собирался меня убить.
Я рефлекторно ударил по тормозам, Морган качнулся на сиденье, но, поскольку был перетянут ремнями, шлепнулся на прежнее место, сообщая:
– И ты от него недалеко ушел.
– Что это все значит?!
– Кинь мне комм. Надо сделать один звонок.
Я выполнил просьбу, правда, кидать ничего, разумеется, не стал, а передал из рук в руки: с ловкостью напарника можно было в лучшем случае рассчитывать на то, что переговорное устройство останется всего лишь поцарапанным и помятым.
– Ванда? Обхода еще не было? Ну и хорошо. Нашел я вашего дилера. Вернее, он меня нашел. В общем, такое дело… Он явный эмпат, причем сильный. Наверное, когда принимали на работу, его талант еще не проявился в полной мере… А не принять не могли, конечно: парень же так хорошо ладил с пациентами, да? Кто? Ну, высокий такой, светленький. Ах, нужно конкретнее? На бейджике было написано «Алан». Теперь понятно? Нет, я не кокетничаю! Надеюсь, больше от меня ничего не требуется? Ну и ладушки. Передавай тете привет.
Прозвучал сигнал окончания связи, но комм ко мне не вернулся: Морган продолжал вертеть его в руках. И разумеется, объяснений не последовало. Пришлось спросить самому:
– Какой еще дилер?
– Да в лечебнице. Парнишка, похоже, потерял крышу на почве желания помогать страждущим. Вот и мне попробовал «помочь», на свою голову…
– Путем убиения?
– Ага. Потому что его обычная «психотерапия» ощутимого эффекта даже в сочетании с наркотиками не дала.
– Ты что, принимал наркотики?!
– Ну… так, лизнул немного.
– Мо!
– Они бы мне не повредили. Правда, – извиняющимся тоном добавил напарник. – После той чистки, что мне устроила Ванда, боюсь, пару дней буду плохо усваивать все, что поступает не внутривенно.
Вот в этом и состоит весь Морган: скучно сообщает всякие ужасные вещи, от которых, если только попробовать задуматься, волосы дыбом встают.
– Все было настолько серьезно?
– Да ну, фигня. Обычное отравление. Наверняка можно было щадящими процедурами обойтись, но ты же знаешь Барбару!
Да уж, знаю! Вот ведь гадина, невинно рассуждала об отдыхе для любимого племянника, а сама из одного задания тут же втолкнула в другое. Как к такой родственнице можно относиться, скажите? Только любить, что Морган, собственно, и делает. Но любовь – не повод капитулировать перед превосходящими силами противника.
– Куда ехал-то? – спросил напарник, явно желая сменить тему.
– А? – Ну да, мы же остановились. И вполне благополучно, несмотря на экстренность. – Домой.
– Домой? – хмыкнули сзади. – Что-то я дорогу не узнаю.
И он совершенно прав. Потому что с самого начала дом имелся в виду мой, и только мой.
– Единственное место в мире, где Барбара не сможет до тебя добраться. Разве ты не хочешь туда попасть?
– Ну, попаду я в любом случае, – вздохнул Морган. – И в любом смысле.
Он еще немного помолчал, но все же поинтересовался:
– У тебя хоть выспаться можно будет? А то вдруг дедуля устраивает побудку с первыми петухами?
– Э… А я не знаю.
– Как это?
– Да я дома последнее время не ночевал.
– А где?
Я начал вспоминать. Вслух:
– Последнюю ночь – в КПЗ. Предпоследнюю просто не помню. А до того… У тебя.
– Как это, у меня?!
– В квартире. Понимаешь, я в первый же день с дедом поссорился, и…
– Да, своих семейных проблем мне мало, теперь еще и чужие придется разгребать, – простонал напарник.
– Не придется, – пообещал я, правда, не слишком уверенно, трогая «маверик» с места. – Мы уже… помирились.
– Неужели?
И не поймешь ведь, язвит или искренне надеется на радужное разрешение всех проблем.
– Он вроде доволен.
– Ключевое слово «вроде»?
– Да ну тебя!
Какое-то время мы молчали. Долгое. До того самого места, где я обычно паркую машину.
– Все, приехали! Вылезай.
Морган угрюмо буркнул:
– И не подумаю.
– Это еще почему?
– Что-то не хочется босиком по твоим аллейкам ходить.
Хм. Пожалуй, он снова прав: по крупному речному песку, смешанному с гравийной крошкой, не слишком приятно гулять без обуви.
– Может, принесешь тапочки?
А вот теперь голосок звучит удивительно невинно. Значит, напарник замыслил очередную пакость в моем отношении.
– Не дождешься! Пока я за тапочками схожу, улизнешь ведь?
– Тебе когда-нибудь говорили, что твое воображение…
– Слишком богатое? Нет. Зато мне хорошо известно, на какие штуки способно твое.
– Босиком не пойду, так и знай!
– Да знаю, знаю…
Я обошел машину, открыл дверцу, отщелкнул путаницу ремней и рывком вытащил Моргана наружу.
– Садист!
– Ни фига!
Нести его на спине было тяжеловато, но вполне терпимо. Если бы еще он не цеплялся, как дикий кот, ногтями за все, что попадется, и не голосил, правда, все же громким шепотом, а не в полную силу:
– Отпусти сейчас же! Дурак! Извращенец! Я высоты боюсь!
Я и отпустил. На крыльце. Правда, почти сразу же выяснилось, что стоять на своих ногах Морган расположен не особо: чуть не рухнул, пришлось снова подхватывать. Ох, чувствую, синяков на нас завтра окажется, на обоих…
– Я точно никому не помешаю? – спросил напарник, беспокойно поглядывая на дверь комнаты.
– Это будут их личные проблемы.
– Уверен?
Я подумал и кивнул, расстилая второй футон:
– Уверен.
– Ну смотри… Я предупредил.
Когда он так говорит, обычно стоит насторожиться. На всякий случай. Чтобы быть хотя бы морально готовым к грядущим неурядицам.
– Ложись уже. Говорил же, что спать хочешь.
– Ага. Вообще сил нет. Никаких.
В это верилось легко и охотно, особенно после продемонстрированного «состояния нестояния».
– Ну так спи.
– И ты не будешь мучить меня разговорами? – кажется, он искренне удивился.
– Не сегодня.
– А!
Морган повернулся на бок и довольно скоро засопел в две дырочки. Впрочем, я, хотя вроде и не чувствовал в себе какой-то особой усталости, почти сразу же последовал его примеру. И правильно сделал, поскольку примерно посередине ночи напарника посетил то ли кошмар, то ли воспоминания – что в случае капитана Кейна было равносильно – и Мо начал постанывать. Да еще в разной тональности. И убавить звук помог только физический контакт.
Нет, не душил я его подушкой! Подтянул к себе вместе с футоном и… обнял. Ну да, вот так просто. Пару минут подумал, какую физиономию скорчил бы Паркер, узри он происходящее. А потом злорадно хихикнул и провалился в сон.
