Глава 3
УЛИКА
В-да, зима 1758 г.
Поведанное владыкой Варсонофием не хотело укладываться в голову.
Как могло случиться такое в сердце православного царства, да еще и в просвещенном XVIII веке?!
Хотя…
В Священном Писании говорится: «Беда, горе граду, иже царь в нем юн». Но коль государь хил и немощен? Тем паче ежели на престоле сидит тяжело больная женщина преклонных лет, погрязшая в сластолюбии. А страна уже который год ведет тяжелую и бессмысленную войну с сильным и опасным противником…
Еще и не такое может приключиться в губерниях, столь же отдаленных от центра, как В-ская.
Самое худое в этом поистине темном деле то, что гнездо злодеи свили не где-нибудь, а в женском монастыре. Как Иван и предполагал.
Понятно, отчего в Горнем Покровском объявлен карантин. Не хотят святые сестры, чтобы кто-то проведал про их девичьи игрушки.
Хм, хороши, однако, забавы у инокинь. Волхвование да призвание бесов языческих. Хорошо еще, что не выходит у них пока ничего. Змеи с крокодилами – вот и все результаты. Впрочем, тоже немаленькие. Город буквально напуган. Чуть ли не конца света вместе со Страшным судом люди ждут.
И в этом-то вертепе сейчас находится свет очей его.
Брюнета…
Что-то с ней? Не поглотила ль ее окончательно тень-змея?..
А владыка правильно затеял учредить «стражу». Надобно показать православным крепость и силу веры истинной. Только не всяк на такое дело сгодится. Повезло преосвященному, что среди подвластного ему Христова воинства нашлись такие самородки, как Козьма с Дамианом. Верно, суждено им стать вторыми Пересветом и Ослябей.
Как по секрету поведал Варсонофий поэту, уже спровадив братьев на вечернюю службу, за отроками давно наблюдалось нечто этакое, что выделяло их из общего сонма чернецов. Рано осиротевшие и призренные братией Спасо-Прилуцкого монастыря, Козьма и Дамиан как-то сразу начали тяготеть к лекарскому делу. Иные и десять лет учатся хитрому искусству врачевания, а толку нет, а сии двое словно родились с этим умением. Исцеляли таких немощных, от которых уже отступались статские медики.
А еще, понизив голос, сообщил архиепископ, в изгнании нечистой силы они горазды. Было два или три случая, когда их тщанием очищались бесноватые. Стоило лишь братьям обрядиться в торжественные ризы и зачать читать экзорцизмы, как злобные духи тотчас покидали облюбованную ими человеческую плоть.
Что странно, так это то, что особенной святости за ними не замечается. Живут себе, как прочие братья. Великого усердия в постах да молитве не блюдут, исключительных обетов и послушаний на себя не накладывают. Обычные юноши. И кровь иногда в них бурлит, на озорство толкая. А вот ведь, отмечены свыше.
– Так что ты в них не сомневайся, – заключил владыка их долгую и трудную беседу. – Будете друг дружке опорой. Коль, разумеется, ты еще не передумал встревать в сие дело…
При этих словах Варсонофий пронзительно посмотрел на Ивана, будто пытался заглянуть ему в душу. Парень выдержал взгляд князя церкви. Тот остался доволен твердостью духа собеседника.
Господин копиист хотел было рассказать преосвященному о своих чудных видениях, связанных с Козьмой и Дамианом, однако сдержался. Бог знает, что подумает о нем иерарх? Еще кликнет братьев да велит провести изгнание лукавого из заблудшей овцы.
Нет уж!
Omnia mea mecum porto – все мое ношу с собой, как говаривали древние латиняне.
Напрасно он отказался от предложенных владыкой саней, подумалось Ивану.
Час был поздний, и на полутемных улицах не обреталось ни души. Однако ж поэта не покидало ощущение, что кто-то или что-то следует за ним по пятам.
Он остановился и прислушался.
Тишина.
В таком беззвучии даже можно услышать, как кружатся и укладываются наземь, чтоб почить вечным сном, снежинки.
Но полно, так ли все безмолвствует?
Что это за прерывистые звуки там, за бревенчатым углом?
Э-хе, э-хе, э-хе.
Скрип качелей или колодезного журавля? Стук неплотно прикрытых ставен?
Как бы не так!
Это шум вырывающегося изо рта воздуха. Причем, судя по интенсивности дыхания, либо человек сей запыхался от быстрой ходьбы или бега, либо… Либо это вовсе не человек…
Marlbrough s'en va-t-en guerre,
Ne sait quand reviendra.
Мальбрук в поход собрался,
Вернется ли, бог весть…
Поправил шпагу.
Эх, жаль, пистолеты с собой не прихватил. Но не переться же на архиепископское подворье с громобоями за поясом. Со шпажонкой – и то неприлично. Хорошо, что к мундиру положено, так что почти не расстается с железякой. Оно, конечно, вертел вертелом, никакого проку от нее, ежели, положим, на кого дюжего да сноровистого нарвешься. Но все же так спокойнее.
Серая тень выскользнула из-за угла.
Так и есть. Не человек. Псина. За нею вторая. И третья…
Добрались-таки.
Шпага быстрой молнией выскочила из ножен и слилась с рукой. Вдруг вид вооруженного человека да испугает бестий?
Ага, жди-дожидайся.
Лишь злобно зарычали, вздыбив шерсть на загривках.
Вот бы сейчас сгодились Варсонофьевы братчики. Да они сейчас, поди, поклоны перед образами бьют. Или предаются благочестивым размышлениям на сон грядущий.
Придется самому выкарабкиваться из сего комплота. А то лишится владыка вновь поверстанного дружинничка еще до начала его службы.
Нет уж, дудки. Так просто он не дастся в собачьи зубы, Не на того напали, вражьи отродья! Что ж, даром он, что ли, постигал премудрости фехтовального искусства под надзором лучшей шпаги Петербурга, прапорщика Галла?!
Вж-жик! Вжик!
Запела шпага в предвкушении доброй драки.
Не торопись, подружка. Тут не промахнуться бы. Иной промах живота стоит.
Итак, позитура двадцать третья, «Гром и молонья».
Или нет, скорее пятнадцатая, «Ветряная мельница». Точно, этак-то сподручнее. Вот разве вертеться волчком на одном месте долго не сдюжит.
Но отчего аспиды не нападают? Вертят острыми мордами туда-сюда, будто унюхали еще кого.
И – новый звук.
Борзый топот конских копыт.
Что-то несет он? К кому спешат на помощь?
Не встретится ль поэт наконец лицом к лицу с таинственным хозяином (или хозяйкой?) рыжих псов?
– Господин копиист! – донесся до него знакомый глас, показавшийся Ивану отраднее звука архангельской трубы. – Держитесь! Я уже здесь!
– Барон! – с восторгом вскричал Барков. – Если б вы только знали, как я рад вас видеть!
– Посторонитесь-ка, сударь!
Всадник едва не сшиб поэта с ног.
Лошадь загарцевала на месте, беспокойно фыркая и косясь на четвероногих разбойников.
Петербуржец тщетно всматривался в том направлении, откуда появился пристав. На сей раз вместе с ним не было его команды. Да и то слава Богу! Теперь ничего не страшно. Вместе они – сила. Лишь бы на помощь рыжим не пришла еще пара-тройка хвостатых собратьев.
– Вот я вас сейчас свинцом угощу! – пригрозил офицер, в руках которого появился пистолет. – Матильда, не нервничай, стой спокойно!
Это уже адресовалось лошади.
Щелк!
Ничего.
– Scheise! – выругался офицер. – Вот дерьмо! Порох отсырел!
Длинная остромордая тень метнулась, норовя вцепиться в лошадиную глотку. Матильда как-то неестественно, чуть ли не по-человечески взвизгнула и взвилась на дыбы. Всадник, не удержавшись, вылетел из седла. Грянулся оземь…
И тут же раздался грохот выстрела.
А за ним жалобный вой-вопль.
Пса, атаковавшего лошадь, подбросило вверх, после чего он упал в сугроб, засучил лапами, загарчал и затих.
Перепуганная Матильда, как видно, решив, что с нее на сегодня хватит острых ощущений, умчалась прочь. Только копыта засверкали.
– Ха! – недоуменно вертел пистолет в руках немец. – Вы это видели, сударь? Порох воспламенился от искр, посыпавшихся у меня из глаз, когда я ударился головой! Кому сказать – не поверят!
Ивану некогда было реагировать на столь спорное утверждение, поскольку на него насел крупный кобель, норовя ухватить зубами шпагу и вырвать ее из рук поэта.
Через мгновение перестал удивляться и барон, на которого набросился третий пес, явно желая отомстить за сраженного товарища.
Пристав отбросил прочь отслужившее оружие, перезаряжать которое уже не было времени, да и возможности. Сумка с припасом умчалась вместе с гривастым дезертиром.
Красноглазое отродье действовало столь стремительно что у бравого тевтона не оставалось времени даже обнажить шпагу. Пришлось положиться на крепость естественного оружия, то есть собственных рук.
Когда бестия, сбив барона с ног, навалилась на него всем своим, надобно сказать, немалым весом, он успел схватиться за распахнутые челюсти и принялся разрывать песью пасть, уподобившись Геркулесу или Самсону в сражениях оных со львами.
Ему повезло, что кожа перчаток оказалась прочной. Не французской, упаси бог, а добротной немецкой. А уж его-то земляки привыкли всю военную амуницию делать добротно. Не зря же славятся лучшею в Европе армией.
Так что острые клыки не смогли прокусить перчатки и поранить бароновы руки.
– Держитесь! – Теперь уже Барков подбадривал своего союзника. – Я сейчас приду вам на помощь!
Да где уж там идти на выручку! Тут бы самому с ворогом управиться.
Противник попался нешуточный. Почти столь же матерый, как тот, поверженный Иваном в степи вожак стаи.
А повадки какие странные! Будто и не собака вовсе, а человек.
Склонил, сволочь, голову набок, вздел глумливо левую бровь и поглядывает на Ивана, точно оценивает его возможности. Еще и слюну сплюнул презрительно.
Неприятные у них, у этих псов, взоры, однако. До сердцов пробирают.
Поэт и себе прищурился, да и взглянул на неприятеля по-особому.
Батюшки-светы! Как в воду глядел.
Мужик и есть.
Только ряженый.
Одетый в рыжую, мохнатую собачью шубу. С хвостом. К рукавам и подолу когтистые лапы приторочены. И песья глава вместо капюшона. Искусно сработано. Знать бы, каков мастер шил. Вот кого в застенки-то к графу Александру Ивановичу Шувалову отправить надобно. То-то Приап порадовался бы, стараясь допытаться, по чьему заказу и замыслу сработана бесовская одежка.
Обнаружив, кто скрывается под личиной, господин копиист почувствовал прилив уверенности в себе и своих силах. Все-таки сражаться пусть и с обернутым, но человеком, спокойнее, чем с тварью неведомой. И приноровиться можно.
Вот ликантроп сделал обманный бросок.
Ежели б Иван не видел его истинной сущности, то ударил бы этак сверху и влево, чтоб поразить чудище в голову. И наверняка промахнулся бы, потому как никакой головы на том месте и в помине не было.
А так поэт кольнул прямо в правую руку-лапу оборотня, вмиг раскровенив ее.
Враг от неожиданности замер, завороженно глядя на рану.
Барков, воспользовавшись оторопью человекопса, сделал еще один выпад, целя прямо в глаз супостата. Но в последнее мгновение тот дернулся, и удар пришелся вскользь, распоров щеку и срезав неприятелю правое ухо.
Дикий вой огласил ночную улицу.
Потерявши от боли всякое разумение, ликантроп бросился вперед, полностью раскрывшись. Чем Иван не преминул воспользоваться, вонзив свою шпагу прямо во вражью грудь. Еще и повернул оружие в ране два раза.
Оборотень замахал руками, дернулся назад, соскальзывая с вертела, и упал в снег навзничь. Господин копиист примерился, куда бы еще ткнуть, чтобы раз и навсегда покончить с тварью, но не успел.
Противник, сбросив шубу, швырнул ее в лицо не ждавшего такой проказы Баркова, а сам изо всех ног бросился с поля боя, уподобившись бароновой лошади.
– Хрен! – вырвалось у парня досадливое.
Преследовать вражину он не стал. Надобно было выручать совсем выбившегося из сил пристава.
На него напал такой же ликантроп, как и тот, что достался в поединщики самому поэту.
Но барон-то не умел глядеть особенно. Потому и не видел, что, пока он сражается с песьей личиной, разрывая мертвые челюсти, оборотень вцепился ему руками в горло. Немец же недоумевал, отчего это ему не хватает воздуха. Вроде и держит собачью голову вдали от собственной шеи, а дышать нечем.
И вдруг отпустило. И давленье челюстей на руки ослабло.
Тогда, недолго думая, храбрый пристав засунул правую руку прямо в пасть и что есть мочи дернул за язык. Пес засучил лапами.
А потом…
В руках у барона оказалась вывернутая наизнанку собачья шкура!
Это уже было выше человеческих сил, и барон на пару мгновений отключился.
Когда он пришел в себя, то первым делом спросил хлопотавшего над ним Баркова:
– Господин копиист, ведь вы же видели это?
– Что именно? – поинтересовался Иван.
– Как я вывернул наизнанку этого… пса?!
– Да-да, – подтвердил поэт, пряча улыбку.
Немец вскочил на ноги и подбоченился.
– А я всегда утверждал, что являюсь самым правдивым человеком на Земле! Мне же, представьте, не верят! Ну теперь держитесь! У меня есть трофей!
Он вытащил из снега собачью шубу-личину.
– Вот, господа Фомы неверные! Вот доказательство моих слов, моей правоты!
– Господин барон, а как вы снова оказались рядом со мной как раз тогда, когда было нужно? – в лоб ошарашил его вопросом Ваня.
Эта проблема занимала его с тех самых пор, когда с противником было покончено и два трупа надежно спрятаны под снегом в ожидании дальнейших действий архиепископской «стражи». (Надо будет сразу оповестить о происшествии владыку, решил Барков.)
– Э-э-э, – замялся офицер. – Ехал со службы домой, я же живу здесь поблизости, и случайно наткнулся на вас.
– Случайно? – переспросил с иронией поэт.
– Ну да! – невозмутимо ответствовал самый правдивый человек на Земле.
Не выписал писец какого-то указу,
Не внес его в Экстракт по судному приказу.
Вошел в поветье дьяк и дело то спросил.
Еще-ста не готов, подьячий говорил.
Взбесился Секретарь, велел подать железы,
Хотел стегать плетьми, но сжалился на слезы.
Е.ну только мать с наставкою сказал,
Ярыгой, пьяницей, п…ой его назвал.
Подьячий перед ним туда-сюда вертелся,
Ей-ей-сте говорил, я пьяным не имелся.
Мошенник, сукин сын, ты мне уж можешь лгать?!..
…Покончив с сим престранным делом и проводив телегу, на которую Дамиан с Козьмой погрузили трупы людей-псов, Иван уже под утро возвратился к себе в гостиницу.
Чуть ли не на пороге его встретил хозяин «Лондона».
– Чего тебе? – устало справился у господина Селуянова постоялец.
– Вам письмо-с, – подобострастно протянул Никодим Карпович серебряный поднос, на котором лежал изящный конвертик, запечатанный розовым сургучом.
– От кого?
– Не могу знать. Арап принес.
– Арап? – удивился Барков.
Откуда бы взяться в В-де арапу?
Поднялся к себе в номер, по пути разглядывая послание. Конверт чудно пах воском и… розами.
– Явился, не запылился! – приветствовал хозяина с порога Прохор. – Чем попусту бр-родить, не лучше ль др-руга накор-рмить?
– Да будет тебе угощение, ненасытный, – заверил ворона поэт. – Погоди. Вот только прочту…
В конверт был вложен билет, на котором золотой вязью было выведено:
«Господина Российской Академии копииста Баркова всепокорнейше приглашают послезавтра в пять часов пополудни в дом его высокородия поручика Р…на, коий находится на набережной, у церкви Рождества Богородицы, на прием по случаю именин ее высокородия девицы Р…й».
– И что делать станем? – решил посоветоваться с питомцем огорошенный Иван.
Но обычно говорливый Прохор, словно воды в рот набрал.
