Великая царская супруга, августа Клеопатра Семнадцатая Селена предавалась послеобеденной неге.

Только что от нее ушел широкоплечий красавец Мемнон, и она еще чувствовала на своем теле жар его ласк и поцелуев.

Вот же ненасытный.

И сильный, как молодой бычок. Брал августу приступом шесть раз, так что та даже запросила пощады. А ему хоть бы что. Снова был готов к бою. Если бы царица не отослала его, наградив малым подарком (всего-то полталанта золота), возможно, сравнялся бы в количестве подвигов с самим Геркулесом.

Ну насчет героизма, боги ведают, кто ему там равен. А вот красотой он, пожалуй, и с Адонисом потягаться может.

Высокий, стройный. Мускулистые руки, литая грудь, ноги, подобные ливанскому кедру.

И кудри. Чудесные золотистые кудри, так дивно пахнущие горными травами. Настоящий мужской дух.

Нет, не зря она столь долго и изнурительно сражалась из-за парня с Сабиной. Пришлось даже применить крайние меры. В конце концов, она владычица Империи или нет?

Пусть теперь зарвавшаяся актриса пленяет своим искусством жалких провинциалов где-нибудь в Сераписе или Лютеции. Или в своих родных Афинах. Ссылка ей только на пользу пойдет. Говорят, что невзгоды закаляют и оттачивают подлинный талант.

Ха-ха! А есть ли он у нее, талант-то? Клеопатра в этом сильно сомневается.

Вот у самой государыни так точно есть дар. Ей об этом все вокруг твердят.

Какой у нее чистый и сильный голос! Муж просто млеет, когда его божественная супруга начинает выводить пеан в честь пресветлого Феба.

Надо бы подсказать Птолемею мыслишку устроить состязание придворных певцов. А еще лучше, чтоб поставили какую-нибудь трагедию, где Клеопатра-Селена (разумеется, инкогнито, чтобы не уронить императорской чести и достоинства) сыграет главную роль. Хотя бы ту же «Венеру и Адониса» Сенеки. Мемнон вполне справился бы с партией Адониса. Впрочем, красноречие не входит в число его достоинств. Все больше другим берет. Но это не важно. Заставим придворного поэта переделать текст, чтоб герой поменьше открывал рот. Пусть только ходит пружинистой походкой туда-сюда и мужественно играет мускулами.

Ох эти мускулы. И отчего мы, женщины, столь на них падки?

Но какой же он выдумщик!

И бесстыдник.

Вон какой синяк оставил на видном месте. Просила же его, чтоб не целовал так крепко в шею и грудь.

Августа коснулась рукой своего влажного лона и мечтательно потянулась.

Не может быть, чтобы с таким жеребцом да ничего не вышло. Обязательно должно получиться.

Не то, что со всеми этими слабаками, которые побывали у нее на ложе до Мемнона.

Даже не могли обрюхатить молодую здоровую женщину.

Закусила губу и неожиданно горько заплакала.

Перевернулась на живот и, уткнувшись носом в испачканные простыни, заколотила руками по подушке.

Боги! Неужели она так много хочет?!

Всего лишь маленького, пухленького, розового карапузика…

И все-о-о!!!

– Божественная августа разрешит войти? – раздался вкрадчивый женский голос.

– Чего тебе, Зена? – повернула зареванное лицо Клеопатра.

Царица Пальмиры поспешно склонила голову, чтобы не оконфузить подругу.

– Тут к вам его святейшество Потифар. Просит принять.

– Ой, – заныла государыня. – Пусть придет в другой раз. Завтра. Или лучше на следующей неделе.

– Но он настаивает, – не отступала Зенобия. – Говорит, что это очень важно. Для государства…

– Фиг с ним, с этим государством! Ты что, не видишь, я теперь не в состоянии кого-либо принимать.

– Это касается не только государства, – прозвучал из-за спины наперсницы властный мужской голос. – Но и вас лично, светлая госпожа!

– А-а-а!! – тоненьким голосом взвизгнула августа, натягивая на себя простыню. – Немедленно выйди вон! Я же не одета!!

…– И потому, божественная, я взял на себя смелость обратиться к вам с просьбой, – закончил Потифар. – И предложением.

Сказать, что его речь произвела на Клеопатру-Селену большое впечатление, значит, ничего не сказать.

Августа была буквально опустошена, выпотрошена, как дичь, попавшая в руки к повару. Никогда еще ей не доводилось слышать столько горьких и справедливых упреков.

Нет, конечно, божественный супруг, бывало, ее побранивал. А раза два или три, еще на заре их супружества, так даже и поколачивал за амурные похождения. Однако потом Клавдий махнул на все рукой. Особенно после того, как жена закатила ему несколько громких скандалов, обвиняя в мужской несостоятельности и неспособности зачать дитя.

«Сам не можешь, так другим не мешай!»

Птолемей и не мешал.

Но проходили годы, менялись любовники, а толку не было.

Клеопатра уже и к богам обращалась, и к могущественным и известным целителям.

Первые не отвечали, а вторые разводили руками. Дескать, сами ничего не понимаем. По всем признакам должна бы рожать. И не одного. Никаких противопоказаний или патологий в ее организме не наблюдается.

Скольких лекарей она со злости велела казнить! И не упомнишь.

А уж как жрецов задабривала.

Чтоб только поспособствовали. Умолили своих небесных или подземных владык склониться к мольбам повелительницы Империи.

Святые отцы принимали дары, обещали споспешествовать и…

Три раза за последние пять лет в Египте и ближайших к нему провинциях менялись верховные жрецы ведущих богов и богинь и тасовались составы жреческих коллегий.

Безрезультатно.

Наконец, позавчера Клеопатра-Селена преклонила свой слух к словам богомерзкого Наркисса (а ведь в свое время совсем неплох был в постели, подлец), который приполз к ней мириться на коленях и с богатыми подарками, и решилась вызвать в Александрию верховного понтифика Британии Мерланиуса. Для консультаций и возможной помощи.

Август начал было слабо возражать, но они с Наркиссом с двух сторон насели на дражайшего супруга и «дядюшку», и тот, как всегда, сдался.

«Делайте что хотите, дети мои!» – махнул рукой Птолемей Сорок Четвертый.

И вот теперь этот человек подробненько изложил августе, почему шаг, который она собирается сделать, может стать шагом в пропасть, приведя к гибели ее и всю страну.

За время их необычной «беседы» государыня не раз хотела оборвать наглеца, осмелившегося говорить ей прямо в лицо такие вещи. Что с того, что он первый советник августа. Советники приходят и уходят, а императрица остается.

Хотела. И не смогла. Он словно заворожил ее.

Какой далекой от большой политики она ни была, Клеопатра видела, что слуга Носатого Тота не лукавит. Может, ему было абсолютно все равно, что станется с царицей, но судьба государства Потифару небезразлична.

– И что мне теперь делать? – беспомощно, как-то по-детски развела руками владычица. – Мне… Империи совершенно необходим наследник.

Жрец кивнул:

– О том и хочу говорить, сияющая. Святые боги позволили мне, недостойному, приоткрыть перед вами завесу грядущего.

– Когда? – Сердце женщины гулко и часто забилось, к горлу подступил клубок. – И где?

– Сегодня вечером, в тайных покоях Серапеума.

Ого! Это серьезно.

В Серапеуме августа бывала нечасто. Только по великим праздникам. Этот огромный и богатейший в столице храм был окутан плотной завесой таинственности.

Клеопатра краем уха слыхала, что в глубоких храмовых подземельях творятся некие загадочные ритуалы. Вроде бы жрецы-кудесники оживляли мертвых и призывали души давно усопших героев, а также создавали жутких чудовищ, которым скармливали государственных преступников и всяких бездомных бродяг.

– А… можно… я приду… не одна?…

Потифар важно кивнул.

– Возьмите с собой царицу Зенобию, – разрешил. – Она из посвященных. И знает путь.

Ничего себе! Вот так провинциальная тихоня!

Августа опасливо осмотрелась по сторонам.

Помещение, в которое ее привела подруга и где оставила одну, полностью соответствовало представлениям Клеопатры о том, в каких условиях должны происходить вещи волшебные, простому разуму непонятные.

Стены комнаты, против обыкновения, не покрывали росписи и рельефы. Вместо этого они были затянуты темной материей, на которой серебряными и золотыми нитями были вышиты планеты и созвездия.

Главенствующее место занимал Орион – место, откуда, по преданию, явились на Геб непостижимые боги древности.

В четырех углах безмолвствовали гигантские золотые изваяния высших существ, которым испокон веков поклонялись земляки императрицы.

Ра-Атум, Птах, Хнум и Тот.

Творцы, великие мудрецы, покровители тайных знаний.

Перед ними в жаровнях курились пахучие благовония.

Видимо, вентиляция здесь имелась, потому что дым, возносясь к потолку, не собирался удушливыми клубами, а рассеивался.

В центре комнаты на невысоком каменном постаменте стояло нечто, прикрытое все той же черной, затканной звездами материей.

Из-за фигуры птицеголового Тота выступила темная тень.

– Приветствую тебя, дочь моя!

Она узнала голос Потифара.

Надо же, никакой «божественной», «сияющей», «несравненной». «Дочь моя» и все.

Императрица низко поклонилась первосвященнику.

Жрец величественной походкой прошествовал к центральному постаменту и знаком показал августе, чтобы та приблизилась.

Клеопатра-Селена повиновалась.

Несколько театрально Потифар сдернул покрывало и застыл, давая ей возможность рассмотреть то, что находилось перед нею.

Это больше всего походило на большое зеркало прямоугольной формы. Сделанное из неизвестного августе темного металла, обрамленного серебром. Однако в матовой поверхности невозможно было увидеть какое-либо отражение. «Тогда зачем оно», – удивилась Селена и коснулась зерцала ладонью.

Нет, это не металл, а что-то другое, непонятное. Вроде бы и твердое, но и мягкое одновременно. И не холодит руку, а приятно греет.

– Священное зеркало наших богов, – пояснил жрец в ответ на ее недоумевающий взгляд. – Однажды, несколько столетий назад, оно было принесено в Гелиополь великой птицей Бену. Постой, я сейчас совершу необходимые ритуалы.

Он склонился перед зеркалом, бормоча молитвы, в которых постоянно поминались Тот, Ра-Атум, Птах и Бену. Точно императрица не разобрала, но, кажется, Потифар просил богов смилостивиться и приоткрыть завесу над грядущим.

Затем первосвященник коснулся иероглифов, вырезанных на серебряной оправе. Одного, второго, третьего…

И тут зеркало, или чем оно там было, ожило. Сначала зажужжало рассерженной пчелой, потом пошло разноцветными пятнами, а спустя пару мгновений засияло бледным серебристым светом.

– Теперь становись сюда, дочь моя, – указал ей место, – и можешь спрашивать.

Едва сдерживая волнение, Клеопатра сложила перед грудью руки лодочкой в ритуальном приветствии.

– Слава вам, святые отцы и матери земли нашей. Позволено ли будет вашей недостойной дочери обратиться к вам с речами?

Зеркало благодушно загудело, мол, чего там, спрашивай.

– Где сейчас находится мой супруг и что он делает? – ляпнула первое, что пришло в голову.

Жрец от неожиданности выпучил глаза, а затем пожал плечами. Вот уж нашла, о чем спросить богов.

Серебристое сияние поверхности потемнело. Царица испугалась, что сделала что-то не то и не так, прогневив небожителей. Те обиделись и теперь не станут отвечать на ее вопросы.

Однако зеркало вновь осветилось, и в нем показался август Птолемей Сорок Четвертый собственной персоной. Он возлежал на личном ложе (а где ж ему еще быть об эту пору) и нервно ворочался с боку на бок. Что поделаешь, владыка уже давно мучился бессонницей, с которой не в силах были справиться лекари. Вернее, они-то могли, но повелитель наотрез отказывался принимать те настои и отвары, которые ему прописывали эскулапы, втихомолку выливая лекарства в ночную вазу. Отравы боялся, что ли?

Августа чуть в ладоши не захлопала от восторга, но вовремя сдержалась. Вот это штуковина! Кого бы еще повидать? Не посмотреть ли, чем занимается ее новоиспеченный любовничек Мемнон? Вдруг ему оказалось мало своей императрицы, и он пошел расходовать остатки любовного пыла к девкам. Вот она ему покажет, приперев к стенке доказательствами измены.

Словно подслушав ее мысли, Потифар сделал предупреждающий жест и возложил руку на сердце. Клеопатра поняла, что пора говорить о сокровенном.

– Покажи мне… моего ребенка!

На этот раз чудесное зеркало размышляло намного дольше.

Селена нервно кусала губы, готовая разрыдаться от разочарования и горя.

И тут в глубине прямоугольника показалась… ослиная морда.

– Эт-то что?! – обалдела августа. – Это как?! Шутка?!

– Что случилось? – заволновался первосвященник.

– Но там осел! Посмотри сам!

Потифар покачал головой:

– К сожалению, я не могу видеть то, что и ты. Зеркало богов дает видения, предназначенные только для одних глаз. Каждый вопрошающий видит в нем что-то свое. Отвори душу и не сомневайся в воле всемогущих. Смотри дальше, зри сердцем!

Владычица снова уставилась в это окно в мир иной.

Кошмарный осел исчез. А вместо него появился чудесный голубоглазый и златокудрый мальчик, уже почти юноша. Отдаленно он чем-то походил на Мемнона.

«Вот, – удовлетворенно подумала она – Я таки не ошиблась в выборе».

Милый малыш заполонил ее воображение. Августа почувствовала, что уже, как ни странно, любит его. Но когда же, когда они встретятся?

Задала вопрос вслух.

В «окошке» показались дома, улицы, храмы.

Селена широко распахнула глаза.

Этот город был ей знаком. Еще бы, ведь там она родилась. Там старая ворожея нагадала юной босоногой девчушке великое будущее.

Мемфис!

Нужно непременно совершить туда паломничество, поклониться древним святыням, отеческим гробам.

– Ты видела, божественная! – кивнул Потифар. – Ты знаешь…

Когда Гавейн с Парсифалем, наконец, пришли в себя, в пещере уже никого не было.

Факелы и «вечные лампы» снова горели как ни в чем не бывало. Так что ничего не мешало им получше рассмотреть то, что находилось вокруг.

Ничего.

За исключением того, что оба рыцаря Стоячих Камней были крепко связаны по рукам и ногам.

Крепыш попробовал было напрячь все мускулы, чтобы порвать путы, но у него ничего не вышло. То ли члены онемели от долгого лежания, то ли веревки слишком крепкие попались. Подергался, подергался, да и перестал.

Блондин же и пробовать не захотел, с первого взгляда оценив толщину оков и соразмерив их с собственными силами.

– Что делать будем? – поинтересовался у бородача, прекратившего изображать из себя Геракла, побеждающего змей.

– А ты как думаешь? – ответил вопросом на вопрос Гавейн.

– Знал бы – не спрашивал, – огрызнулся Перси.

– Ух, – проскрежетал в бессильной ярости зубами здоровяк, – только попадись мне этот мерзкий осел! Голыми руками на куски порву!

Юноша вздохнул.

Лишь редкий дурак, типа его товарища, готов трижды наступать на одни и те же грабли. Лично с него уже достаточно. Дал бы Хонсу живым здоровым выбраться из этого проклятого могильника. А уж там он найдет повод отбояриться от дальнейшего участия в таком неудачном квесте.

Скажется больным или…

Ой, да мало ли возможностей задурить голову трибуну.

Ланселат ведь только с виду такой грозный. А сам не умнее и не хитрее тупицы Гавейна. И за что его Арторий так отличает? Лишь за то, что тот был первым из имперских военачальников, которые встали под руку британского наместника?

Вот он, Парсифаль, ничуть не хуже, а может, даже и лучше справился бы с ролью командора личной гвардии проконсула. Его этому с пеленок учили. Не то что выходца из низов Ланселата.

Хорошо бы самому занять место трибуна. Вот только как?

Через Артория действовать не получится. Битый номер. Недолюбливает он молодых да ранних выскочек.

Через Жиневер? Но Ланселат к такому лакомому куску вряд ли допустит. У них с супругой наместника давняя и прочная связь. Хотя, как на взгляд Парсифаля, дама уже давно бы с охотой поменяла своего чуток подрастерявшего лоск и пыл кавалера на кого-нибудь помоложе. Не зря же она в последнее время так и строит глазки красивому белокурому юноше.

Самый верный путь – втереться в доверие к верховному понтифику. Как заметил Перси, тот стал все чаще проявлять недовольство нерасторопностью трибуна. Когда проконсул назначал друга временным правителем Сераписа, Мерланиус был единственным из Арториева круга, кто усомнился в правильности подобного выбора. Что-то не то и не так сделал Ланселат. Надо бы сыграть на их противоречиях…

– Ты что, оглох? – рявкнул ему прямо на ухо Гавейн.

– А? что? – переполошился блондинчик.

– О чьей-то заднице размечтался? – грубо заржал крепыш.

Вот же хамло!

– О твоей! – отбрил.

– Не-а! Я не по этой части. Я баб люблю! Слышь, что говорю. Давай кто-нибудь попробует перегрызть веревки другого!

Блондину совсем не улыбалась перспектива портить свои зубы о грязные путы, причем вдыхая «ароматы» давно не мывшегося напарника. Поэтому он с готовностью подставил свои собственные вервия.

Покладистый Гавейн спорить не стал.

Куда там неженке с его слабыми челюстями справиться с подобным «противником».

Едва здоровяк взялся за дело, как неподалеку послышался подозрительный свист.

– Елы-палы! – выплюнув обрывки нитей, крякнул бородач. – Никак снова начинается?! Ну никуда от этого ишака не спрячешься!

– Может, это не он? – усомнился Перси.

– Он, он! Точно тебе говорю. Вернулся, чтобы полюбоваться на наши мучения, гад! Смотри!

В помещении снова потемнело, а над саркофагом зависло точно такое, как они недавно видели, прозрачное, голубоватое облачко.

– Во! Сейчас из него лысый жрец появится!

И точно.

Из сгустка, зависшего прямо над крышкой саркофага, появилась лысая голова. Правда, не полностью обритая. На макушке осталась толстая прядь волос. Но одежда была такой же: длинная до пят рубаха с широкими рукавами, поверх которой была небрежно накинута леопардовая шкура.

Что-то поразительно знакомое почудилось Парсифалю в облике фантома. Но рассмотреть его получше юноша не мог. Черты «лица» видения каждое мгновение менялись, плыли.

Призрак начал медленно облетать саркофаг посолонь.

Рыцари, боясь пошевелиться, наблюдали за гостем из потустороннего мира.

Вот он прошел, как нож сквозь масло, через толстую гранитную стену гроба, ненадолго там задержался и вынырнул прочь.

Полупрозрачная голова удовлетворительно кивнула, и видение стало постепенно таять.

И тут Гавейн, подавившись собственной слюной, громко закашлялся.

Перси обмер.

Привидение вновь обрело более отчетливые очертания. Лысый жрец заметался туда-сюда, бормоча какие-то проклятия.

Внезапно он завис прямо над связанными рыцарями и замер, уставив на них жуткие, выпученные, словно у совы. очи.

– А-а-а! – взвыл Гавейн. – Не трогай нас, добрый человек… то есть дух! Мы не хотели нарушить твой покой!

– У-у-у… – подтянул и блондин, но поперхнулся, в конце концов «узнав» склонившееся над ними лицо.

Хонсу-заступник! Этого еще не хватало! ОН-то тут какими судьбами? За каждым их шагом следит, что ли?

– Пр-роклятье! – прошелестел тихий, какой-то змеиный шип-голос. – А вы что здесь делаете, олухи?

– Ничего-о! – продолжал гнусить здоровяк. – Лежим себе отдыхаем, никого не трогаем!

– Вижу, что отдыхаете! Вам что было велено, придурки?! Впрочем, не мудрено; каков командир, такие и подчиненные!

– Святой отец! – помертвел Гавейн, тоже признавший призрака.

– Кто это вас так? – поинтересовался чуть погодя еле угомонившийся Мерланиус.

– Осел! – всхлипнул Гавейн. – Это все его подлые штучки!

Привидение понтифика глянуло на крепыша и вздохнуло.

– Говори ты, – ткнуло пальцем в Парсифаля.

Юноша сначала путано, но потом, успокоившись, уже более четко и логично поведал шефу обо всем, что с ними здесь приключилось.

Едва дослушав, фантом снова принялся нарезать круги по пещере. При этом изрыгая такие проклятия, что даже у известного матерщинника Гавейна рот распахнулся от удивления.

– Осел, трах-тарарах мать вашу! Кругом одни ослы, натрах-разотрах! И что теперь прикажете делать?! Что?! Вот сейчас обращу вас в гадов ползучих лет этак на четыреста! Или в червей навозных! Дерьмо у меня жрать будете, дерьмо!

– Грешны, батюшка! – прочувствованно вопиял бородач. – Ой, грешны!

В чем, в чем, а в покаянии он за последние полтора месяца поднаторел. Гораздо больше, чем за весь период своего пребывания в христианском ордене Меченосцев.

– Ладно, – унялся Странник. – Слушайте меня внимательно. Днем и ночью невидимыми тенями следуйте за врагом. И не высовывайтесь! Слышите? Не высовывайтесь! Особенно ты, орясина!

– А осел, батюшка? – заканючил Гавейн. – Как же осел-то? Неужто так и будет, мать его, издеваться над нашим святым делом?

– Никуда он от вас не денется. А покуда беречь его пуще собственных глаз. До тех пор пока не приведет вас к месту, где находится Книга. Вот тогда всех и прихлопнете одним махом. Без канители, поняли? Всех до единого!

Призрак сделал резкий жест рукой, как будто мечом рубанул.

– От того, как скоро окажется у меня Книга, зависит ваше будущее. Понятно?

Он со значением глянул прямо в глаза Парсифалю. У того мурашки по телу забегали. Неужели эта странная личность и впрямь может читать в чужих головах и сердцах? И что значит его обещание? Ужели понтифик пожертвует…

– Святой отец, – нерешительно прокашлялся крепыш. – А что хоть за Книга?

– В червя-а! – пригрозил любопытному жрец. – Станешь совать свой нос куда не надо, мигом червяком сделаю!

– Нет, это я к тому, чтоб не обмишулиться ненароком, – стал оправдываться Гавейн. – Мало ли на свете всяких книг.

– Эту ни с какой другой не спутаешь. Она одна такая.

– А почем вы знаете, что они непременно за ней отправятся? И куда?

– Ты меня уже утомил, презренный! – прикрикнул призрак. – Ну-ка, помолчи денек-другой!

Рыцарь почувствовал, что его язык сковал леденящий холод. Попытался было поворочать им, но не смог. От страха и жалости к себе захныкал, будто малое дитя.

– Я уверен, – не обращая внимания на Гавейновы муки, с нажимом молвил фантом Мерланиуса, – что неприятели наши вскорости отправятся в Меннефер, то есть в Мемфис. Они просто не смогут уклониться от этого пути. Книга уже позвала одного из них… Ладно, – скрестил он руки на груди. – Недосуг мне тут с вами болтать. Вон, проконсул к себе призывает…

Видение начало таять. Гавейн судорожно задергался.

– А как же мы? – не выдержал и блондин. – Сколько нам еще здесь лежать?

– Ох-ох-ох, – покачал головой понтифик. – Я думал, что хоть ты умнее. Через пять… нет, десять ударов сердца вас найдут и освободят. И… Сет с тобой, говори опять. Все едино я уже слышать не буду…

В пещере стало темно, а потом вдруг опять зажглись светильники.

– Дьявол! – выругался крепыш. – Я уж думал, что мне каюк. Подавлюсь собственным языком. Нет, ну не падла ли?!

– Потише! – осадил его блондин. – Ты уверен, что его здесь точно больше нет?

Гавейн испуганно заткнулся.

– Пять, шесть, семь, – считал удары сердца Парсифаль. – Восемь, девять, де…

– Эй, есть т-там кт-то? – донесся до рыцарей пьяный голос.

На пороге появилась шатающаяся толстая фигура.

– Ой, кт-то же эт-то вас т-так, пар-ни? – посветили им прямо в лицо факелом. – Чего ж вы р-рань-ше дяд-дюшку Номарх-ха на пом-мощь не поз-звал-ли?…