Уже под вечер амазонка оказалась на городском Рынке.

Дельфийское торжище обрушило на нее водопад неслыханного многоцветья и многоголосья.

Тут можно было встретить людей, наверное, со всех известных уголков мира – от холодных лесов Саклавии до непролазных джунглей Зембабве и Тапробаны.

Ведь слава Дельф обнимала множество земель.

Жизнь здесь била ключом от рассветало заката.

Купцы переругивались на всех известных и неизвестных языках; маячили здоровенные, как арбузы, чалмы арабов и вендийцев, летели наземь в азарте торга смушковые шапки куявцев.

Какой-то рыжеволосый норманн рвал свою длинную гриву и бил кулаком в широченную грудь, доказывая, что такая цена за его товар оскорбительна вообще, а для святого города Дельфы – в особенности.

Вальяжно похаживали взад-вперед рыночные эдилы – тяжелая палка за поясом, руки за спину, а ладони выразительно так сложены лодочкой.

Продавцы зазывали каждого, кто проходил мимо палаток, пытаясь завлечь покупателей красноречием и обещанием продать лучшие овощи, вкуснейшие фрукты, самую свежую рыбу.

В ноздри сразу же ударили десятки запахов: сладковатые и терпкие, жгучие и кислые.

Ярко-желтые бананы, привозимые быстроходными либурнами из Леванта, огромные ананасы из Аунако, мавретанские апельсины.

Она сунулась в оружейный ряд, не без сожаления выбравшись оттуда ни с чем; потом застряла в толпе зевак, окруживших факира – заклинателя змей. И вскоре уже устала отбиваться от истошно вопящих зазывал, которые с отчаянием утопающих норовили ухватить ее за одежду.

Толпа вынесла девушку в ряды предсказателей, которые, видать, обслуживали тех, кому не досталось, как и им, места в очереди к пифиям или кто не имел на это средств.

Какой-то повеса в знавшем лучшие времена кафтане допрашивал усевшегося за столиком узкоглазого старичка в оранжевой тоге.

– Я вот трачу много денег на женщин, они меня почти разорили. Что мне делать?

– Будда Шакьямуни советует тебе… – распевно начал старичок.

– Попытаться использовать свою кобылу, – бросил кто-то из толпы.

Собравшиеся заржали. Орландина тоже засмеялась. Вдруг кто-то осторожно тронул ее за рукав. Это была девочка лет одиннадцати, рыжая, зеленоглазая и одетая в довольно опрятную тунику.

– Моя мама хочет с тобой поговорить, – сообщи ла она. – У тебя за плечом темная тень… На тебя лег взгляд Чужака – так сказала мама. Она посоветует, чем можно помочь.

И потянула воительницу к разноцветной палатке. Почему-то Орландина не встревожилась и сразу пошла за девчонкой,

– Мама, я ее привела, – сказала та, отдернув занавесь.

– Останься снаружи, а ты, гостья, входи, – прозвучал спокойный голос.

Хозяйка шатра сидела на разостланном ковре, закутавшись в пестрое покрывало.

Черные волосы женщины были разделены пробором, зачесаны за уши и заплетены в косички, перевязанные кожаными шнурками. Над бровями незнакомки пролегла многоцветная искусная татуировка – не то узор, не то цепочка загадочных письмен.

Похожая была у Ториквали – память о проведенных за Океаном годах. В Империи и окрестностях татуировка на лице была редкостью. Вот на других частях тела, порою самых пикантных, – пожалуйста.

Прознатчица, заинтересовавшись, подошла поближе.

Женщина не подняла взгляд, когда гостья приблизилась, продолжая заниматься своим делом. Ее пальцы ловко выплетали из разноцветной веревки странное сооружение, по сложности не уступавшее гордиеву узлу.

«Наузница», – вспомнила девушка старое слово. Орландина в своей жизни видела такие амулеты, но не очень в них верила.

Затем странная тетка подняла на нее взгляд.

– Называющая себя именем маленького хищника? – гортанно спросила она.

– Ну да, можно и так сказать, – с легкой растерянностью ответила гостья.

– Дочь Тех, Кто Ушел?

Орландина неопределенно пожала плечами.

– Отмеченная Знаком Властелинов?

– Э-э-э?…

Женщина щелкнула пальцами, и Ласка почуяла, как ее амулет вдруг обжег холодом.

– Будь сегодня у храма Солнечного, в Доме Собраний, в покоях Мидаса, после восхода Серебряной Девы, сестры Лучника, – молвила торжественно. – Твоих друзей сохранит божество Луны. И Древний Скиталец не сможет достичь того, чего хочет.

Амазонка пришла в себя, только отойдя от палатки шагов на тридцать.

Потом, спохватившись, бросилась назад, чтобы, Плутон подери, вытрясти из тетки и ее девчонки, что все это значит. Но нигде не было видно разноцветной треклятой палатки, хотя старичок в оранжевом тряпье был на месте и давал мудрые советы пожилому толстяку.

И тогда Орландина поняла – в храм надо идти, чего бы это ей ни стоило.

Дорога к храму оставила у амазонки неприятный осадок.

Открывавшиеся картины вечерней жизни Дельф не могли не вызвать у нее брезгливого удивления.

Вот пьяная девица, которую почти волоком тащат куда-то два извозчика, запустив ей руки под мятое платье. Вот еще трое гуляк несут, словно рулон с материей, точно такую же, только пьяную вусмерть и почти голую – лишь небрежно повязанная тряпка прикрывает бедра. Вот в глубине подворотни на коленях перед нетерпеливо переминающимся франтом стоит совсем молоденькая девчонка, пытаясь справиться с узлом дорогого кушака.

В Сераписе все, по крайней мере, происходило прилично – за стенами соответствующих заведений.

Дважды по пути к храму к амазонке подкатывались мужчины, вывалившиеся из дверей кабаков и гостиниц. Они были пьяны до такой степени, что едва держались на ногах, но в то же время не настолько, чтобы не обратить внимания на девушку.

Первого Орландина отшила, вытащив кинжал.

Второй, уверенный, что она – именно то, что нужно для чудесного завершения вечера, вообще не нуждался ни в каких аргументах. Покачиваясь, направился в ее сторону, но, не успев ничего сказать, споткнулся и рухнул ничком, тут же захрапев.

Несостоявшийся кавалер так и остался лежать на мостовой, а девушка поспешила вперед.

Но вот, наконец, и обиталище Драконоборца.

Храм, находившийся на склоне Парнасской гряды, представлял собой даже не одно здание, а целый комплекс сооружений.

Поди тут разберись, куда именно ей нужно.

Собственно, само древнее святилище, у которого они побывали нынешним утром, не производило большого впечатления и терялось на фоне более новых построек.

Скользнула взглядом по надписи, украшающей вход в храм: «Познай самого себя».

Хорошо бы, но нет времени.

Достала план, купленный ею в книжной лавке за два сестерция, и справилась с ним, где она находится.

Так, что здесь у нас?

Амфитеатр. Ага, вот он, по правую руку.

Святилища Посейдона и Диониса. Тоже на месте.

Булевтерий и какой-то «Пританей». Святой Симаргл, кто бы подсказал бедной воительнице, что оно такое?

Сокровищницы.

Ой, матушка моя Сэйра. И сколько же их тут!

Коринфян, афинян, аканфян, книдян, эолийцев, киренцев, фиванцев, потидейцев (это ж где, интересно, такие живут), римлян, тартесситов, сикионцев, сифнийцев, александрийцев.

Вот, наконец! Покои царя Мидаса.

Быстрая пробежка по одной из боковых улочек, несколько осторожных шагов.

Вот и дверь, запертая на замок. Да не простой, а с секретом. Нужно повернуть ручку определенным образом, и тогда откроется.

Но зря, что ли, ее обучали обращаться с замками?

Девушка покрутила ручку. Та не поддалась. Снова нажала на ручку и покрутила ее. Опять никакого результата.

– Задница Анубиса! – прошипела она.

И словно в ответ замок щелкнул.

– Эй, Ясон, ты слышал?

Орландина затаила дыхание. Проклятые вегилы. И не спится же им.

– Нет.

– А мне показалось, что-то звякнуло.

– Не-е, Тесей! – Звеня доспехом, страж проковылял мимо сокровищницы. – Это лисы, наверное. Аль мыши, может быть… Извести бы их, чтоб спать не мешали…

– Ты это только отцу Феофилу не ляпни, дурень! Забыл, что мышка – священная скотинка Аполлона, кормильца нашего…

Голоса удалились.

Орландина облегченно перевела дыхание, но, сообразив, что некогда расслабляться, осторожно отворила дверь.

Быстро шмыгнула внутрь и осмотрелась по сторонам.

Лунный свет, проникающий сквозь потолочные окошки, освещал интерьер Мидасовых покоев.

У дальней стены находились два массивных серебряных треножника. У северной стены стояли в ряд не сколько мраморных лавок, покрытых узорчатыми персидскими, а может, армянскими коврами.

Еще тут стояло изображение Аполлона. Вернее, Аполлона и Мидаса.

Высеченный из черного мрамора обнаженный бог дергал за уши в священном ужасе скорчившегося у его ног толстяка, в отличие от Аполлона, выполненного из белого мрамора. Уши были длинными, с кисточками на острых концах.

«Совсем как у Стира», – подумала Орландина. Да и вообще вытянутое и глупое лицо Мидаса напоминало ослиную морду заколдованного поэта.

Девушка горько усмехнулась.

Вот бы ее приятеля сюда привести. Возгордился бы, наверное, нос задрал. Дескать, храм в его честь.

Вдруг послышался приглушенный стук, словно что-то ударило в стену. За стуком последовало тихое шуршание. Затем все стихло.

У Орландины замерло сердце. Стараясь сохранить спокойствие, застыла в ожидании.

Больше никаких подозрительных звуков не последовало, и постепенно ее сердце забилось в нормальном ритме. Дыхание выровнялось, руки перестали дрожать.

«Наверное, крыса», – подумала она вслед за стражниками.

Ну, вот она в этой самой сокровищнице. И что дальше?

Скрестила руки на груди и начала делать то, что делала всегда, когда сердилась или была в отчаянии, – расхаживать по помещению.

Вперед-назад, десять шагов вперед, десять назад. Вперед-назад. Вперед-назад…

Шаги приглушала дорожка, лежащая вдоль стены.

Она даже представила себя жрицей Сребролукого – важной, богатой.

«Ласка, прекрати! – услышала, словно вживую, голос Ториквали. – Ты фести себя как последняя думкопф».

А потом вдруг в тишине ночи послышался звук скрежещущего о камень камня.

Одна из мраморных плит, облицовывавших стену, отодвинулась в сторону.

Девушка скользнула под ближайшую скамью, прикрытую мягким, ниспадающим до пола ковром, и затаилась.

Кто-то забрался в покои и замер, прислушиваясь.

– Никого нет, – сообщил кому-то.

– Но я могу поклясться, что слышал какой-то шорох.

– Дык елы-палы, крысы…

«Дались вам эти крысы», – подумала Орландина, стараясь как можно глубже забиться в угол.

Неужели это те, кто должен ей помочь? И именно на встречу с ними ее прислала сюда базарная прорицательница?

Но тогда почему все в ней противится мысли объявиться перед странными посетителями Мидасовых покоев?

На территорию храма Гавейн и Парсифаль прошли под видом несчастных бродяг. Двоюродных братьев-купцов, ограбленных пиратами под Патрами и лишившихся всего имущества, кроме горстки ауреусов, на которые они хотели попросить совета у Аполлона, как им быть дальше.

История, прямо сказать, шитая белыми нитками.

Но простат, поскольку они не претендовали на услуги оракула, а хотели всего-то переночевать где-нибудь поблизости от святилища, оказался к ним благосклонен.

Да и выглядели «братья» безобидно и жалко.

Повязки, пластыри из пихтовой смолы-живицы, синяки, шишки, рваная, кое-как чиненная одежда.

Ну, ни дать ни взять жертвы страшных морских разбойников.

Оба «круглых рыцаря», хотя и чуток поуспокоились, но по-прежнему были готовы поубивать друг друга. Настроение портила ноющая боль – встреча с земледельцами закончилась позорным отступлением.

В довершение всего из-за этой проклятой драки они не попали на обусловленную встречу.

Когда же, нарушив все правила конспирации, парочка заявилась домой к нужному человеку, тот не стал слушать объяснений, и хотя и взял письма, но сказал, что раз парни сами нарушили оговоренные правила из-за своих противоестественных наклонностей, то пусть выкручиваются, как знают (и откуда только узнал, подлюга, о потасовке и ее причинах?).

В виде особой милости дельфиец лишь указал им расположение потайного хода в сокровищницу царя Мидаса и настоятельно попросил забыть дорогу, по которой они к нему пришли. Отныне он будет разговаривать лишь с Ланселатом.

Но, слава богам, они сумели благополучно справиться с задачей.

Орудуя фальшивыми костылями, как рычагами, вояки приподняли каменную плиту, в которую было вделано подножие правого треножника, и, пока готовый лопнуть от натуги Гавейн удерживал тяжесть, Парсифаль ловко закатил под мраморный прямоугольник шарик, врученный им командором.

Затем, хихикая над сипящим и кашляющим бородачом, никак не могущим прийти в себя, блондин принялся укладывать в сумку лампады, курильницы и чаши.

Пару сотен денариев за этакую древность можно выручить. Хотя и опасно. Уж больно приметные вещички.

– Ой, посмотри! – прыснул блондинчик. – Умора и только!

Протянул сослуживцу серебряный слиток странной формы.

Гавейн взял его в руки, поднес прямо к носу и вдруг, грязно выругавшись, швырнул кусок серебра в Парсифаля.

– Ты чего, придурок?! – еле увернулся юноша. – Снова начинаешь?

– А ты чего? – набычился крепыш. – Специально дразнишься? Откуда взял осла? С собой принес?

– Делать мне больше нечего, – пожал плечами Перси.

Гавейн принялся лихорадочно обшаривать помещение. Грабить так грабить!

– Ну, чего, пошли, что ли?

– Нет уж! – вдруг прошипел бородач. – Я теперь отсюда так просто не уйду! Мне, может, тоже хочется отвести душеньку! Чем я его хуже?

С возмущением ткнул в золотого Лучника и стал карабкаться в нишу.

– Вот погоди ужо! Сейчас доберусь до твоего венца! Мало не покажется!! Парсифаль, а ну-ка, помоги!

Из-под скамьи Орландине почти ничего не было видно.

И лишь когда тот, кого назвали Гавейном, начал истерично выкрикивать угрозы, девушка поняла, что затеял мерзавец.

Она хотела закричать, спугнуть злодеев, но непонятный ужас парализовал ее.

Вернувшись из терм и не застав в гостинице ни сестры, ни Кара с его сопровождающими, Орланда страшно обеспокоилась.

Не из-за парней, нет. Пусть, как выразился Стир, отрываются. Хотя, конечно, у царя еще молоко на губах не обсохло.

Но вот Орландина. Что, если она попадется в лапы какому-нибудь прощелыге типа мерзкого Симона?

Некий внутренний голос подсказывал девушке, что сестра обязательно должна находиться где-нибудь поблизости от храма.

Почему так, она и сама не могла объяснить. Но перед глазами, когда Ланда мысленно звала Орландину, всплывала вырезанная по белому мрамору надпись: «Познай самого себя». И еще почему-то возникали… серебряные ослиные уши.

Совсем ее этот Стир заморочил. Пусть себе спит в стойле.

А она тем временем наведается в святилище. Благо находилось оно неподалеку от гостиницы. И, как разузнала Орланда у Толстяка, храмовые ворота не закрываются и на ночь, дабы паломники могли совершать угодные Фебу ритуалы круглосуточно.

– Но берегись храмовой стражи, – предупредил хозяин гостиницы. – Ужасные озорники!

Махнув рукой, девушка выскочила наружу и буквально побежала вверх по улице Латоны. К храму. Однако убежать далеко ей не пофартило.

– Эй, малютка, куда ты так спешишь? – раздался вдруг пьяный хриплый голос.

Чьи-то пальцы вцепились ей в левую руку и рванули с такой силой, что девушка чуть не упала.

Ланда попыталась освободить руку из сильной хватки напавшего мужчины. Тот подался вперед и едва не раздавил ее, прижав к стене. Она с трудом устояла на ногах.

На мужчину упал свет от фонаря.

Грубое лицо было все изрезано глубокими морщинами, а маленькая голова казалась смешной на могучей шее. Щетина покрывала подбородок и провалившиеся щеки, верхняя губа украшалась редкими усами, лоб нависал над глубоко посаженными пустыми глазами.

Орланду передернуло от отвращения.

– Отпусти, – потребовала она, с силой дернув руку, и снова мужчина потерял равновесие.

– Проклятая шлюха, думаешь сбежать от меня? – Его пальцы сильнее сжали кисть бывшей послушницы.

– Шлюха?! Да ты… ты… – От захлестнувшей ее злости христианка сразу позабыла о страхе и осторожности.

Она изо всех сил толкнула мужчину правой рукой.

– Утихомирься, милашка! У меня есть деньги.

Не обращая внимания на боль, Орланда яростно задергалась, силясь вырваться.

– Послушай, ты, идиот, я не шлюха! – Она снова попыталась увернуться, но ничего не вышло, только запуталась в своих юбках. – Да отпусти ты меня, черт бы тебя побрал!

Замахнулась на него свободной рукой. Мужчина поймал ее за запястье и заломил руку за спину. Боль пронзила Орланду.

Распутник рассмеялся, услышав сдавленный крик.

– Вот так-то лучше. Я люблю смирных шлюх. А теперь, – приблизил он к ней свое лицо, – как насчет маленького поцелуя старине Митрофану, прежде чем мы отправимся к тебе?

Ланда изо всех сил наступила хаму на ногу.

– А этого не хочешь?

– Маленькая дрянь! – Он притянул Орланду к себе и схватил за плечи. – Я же сказал: хочу, чтобы ты меня поцеловала.

От него пахло дешевым вином. Девушку передернуло от отвращения.

– Мне плевать на то, что ты хочешь, урод! – выпалила она, стараясь освободиться.

Приготовилась издать душераздирающий вопль, когда из темноты вдруг раздался резкий угрожающий голос:

– Отпусти ее.

Орланда сразу же почувствовала облегчение. В ней заискрилась надежда. Помощь! Снова попыталась вырваться, но мужчина не ослабил хватки и обернулся.

– Она моя, приятель. Поищи себе другую.

– Я сказал, отпусти ее.

Она встала на цыпочки, чтобы посмотреть на своего защитника.

Митрофан тоже обернулся, желая увидеть соперника.

– О господи, – пробормотала Орланда.

– Всевышний слишком занят, чтобы прийти вам на помощь, – произнес Эомай. – Но для того и существуем мы, смиренные слуги его.

Двери кабака за спиной рыцаря распахнулись. На секунду тишину ночного воздуха нарушил смех и стук кружек. На пороге появился мужчина, посмотрел в сторону Эомая и остановился.

– Брат, не нужна помощь? – По голосу христианка узнала Арнау.

Эомай улыбнулся, но в его серо-голубых глазах, которые, не мигая, смотрели на Митрофана, не было веселья. Он резко положил руку на эфес длинного меча.

– Спасибо, дружище, думаю, сам управлюсь.

Взгляд бывшего пирата или кем он там был до того, как стать Мечехвостом, остановился на Орланде:

– Рад видеть вас снова.

Христианка слабо улыбнулась.

Эомай продолжал недобро смотреть на вцепившегося в нее мужчину.

– По-моему, я просил тебя отпустить госпожу.

– А я ответил, – сердито рыкнул развратник, – что это моя шлюха. Я первый ее увидел.

– Ты олух! – обрушилась на него Орланда. – Сказано тебе, я не шлюха!

Митрофан заворчал и прижал ее к себе.

– Госпожа говорит правду, ты ошибся, – растягивая слова, изрек Эомай.

Он выпрямился и одним движением вытащил клинок.

– В последний раз предупреждаю.

Прощелыга словно только сейчас заметил меч и отпустил запястье Орланды, как будто оно обожгло его. Попятился назад, подняв руки вверх:

– Эй, благородный господин, я ничего не знал. Откуда мне знать, что она не шлюха? Порядочные женщины не разгуливают в одиночестве по ночам.

Эомай не стал утруждать себя ответом, он просто продолжал смотреть на мужика, поигрывая мечом.

– Ну-ну, не будем ссориться из-за пустяков, – быстро произнес Митрофан. – Забирайте ее.

Орланда лежала на кровати, уставившись в балдахин над головой.

Комната тонула во мраке, лампа была погашена, шторы плотно задернуты, чтобы не проникал лунный свет.

Она не могла видеть балдахин из темно-синего шелка, затканного узором в виде солнца с лучами, но это не имело значения. Думала сейчас не о шелковом пологе, а о рыцаре с серо-голубыми глазами. И о том, что ему рассказала.

А поведала она ему, можно сказать, все.

Из-за двери доносились голоса спорящих.

– Пойми, Эомай, это вообще не наши заботы. Орден и святая церковь никогда не вмешивались в мирские дела.

– Но борьба с черной магией – наше дело!

– Не устраивать же против колдунов крестовый поход…

Голоса стали почти неслышными, затем Эомай почти выкрикнул:

– Мы, в конце концов, давали клятву верности августу, а тут явно имеет место заговор.

Вновь неразборчиво.

– Ну, дружище, признайся, тебе просто до жути понравилась маленькая монашка…

И почему-то эти слова так поразили Орланду, что всего дальнейшего девушка уже не слышала.

Она, серая монастырская мышка, может кому-то нравиться настолько, чтобы тот забыл про все остальное.

И не какому-нибудь лавочнику или писцу, а настоящему рыцарю!

И с этой мыслью Ланда уснула.

Почему-то ей снились уши.

Ослиные.

Длинные…

Стиру тоже снился сон.

Будто бы он никакой не осел, а человек.

Такой, как был прежде. Вот только уши у него продолжали оставаться ослиными.

И играет он на лире. И не где-нибудь, а на Парнасе, в покоях Аполлона.

И раздирают его противоречивые чувства.

С одной стороны, как бы не оскорбить кифареда своей отвратительной игрой, а с другой…

Боги ведь, говорят, ревнивы – вот содрал же Аполлон кожу с бедного пастуха Марсия за то, что тот сыграл на флейте лучше него?

– Брехня! – изрек сидевший напротив Аполлон.

– Что, светлый бог? – робко осведомился Стир.

– Все, – резюмировал Феб. – И что играл он лучше меня, и что содрал я с него его грязную шкуру. Что я вам, кожевник, что ли?

Рапсод только кивнул. В самом деле, все было логично. Как человек может играть лучше бога?

– Вообще-то не знаю, следует ли на тебя тратить время, но все ж ты мой подопечный, в некотором роде. Служитель искусства. Может, из тебя и выйдет толк… А так ведь в ослиной шкуре и пропадешь. Не надоели еще уши-то?

– Надоели, Сребролукий, – вздохнул Стир Максимус.

– Ты еще меня Златокудрым обзови, – рассердился бог. – Некогда мне тут с тобой… А если надоели, то иди сейчас в мой храм, в Булевтерий, в покои, носящие имя твоего собрата по несчастью.

И видя, что поэт не понял, нетерпеливо пояснил:

– Ну Мидаса, олух! Кого ж еще? Там нужна твоя помощь. Это и будет твоим первым шагом к освобождению от этих… ушей!

– Но как же я…

Певец хотел было спросить, кто ж его в ослином-то облике пропустит в храм. Но Аполлон уже раздраженно махнул рукой, и невидимый вихрь подхватил Стира и понес куда-то вниз.

Проснувшийся Стир тут же начал действовать.

Выбраться из стойла ему труда не составило, ибо конструкция была рассчитана на бессловесных и неразумных тварей, а не на человека, пусть и в ослином облике.

Труднее было преодолеть двери конюшни.

Но, подумав минут пять, он нашел выход.

– Эй, кто-нибудь? – стараясь избавиться от ослиных интонаций, проревел Стир Максимус.

– Кто там? – тут же откликнулся конюх. – Ты кто, мил человек?

По голосу Стир узнал Нерея – старого пьяницу, норовившего даже скотине недодать сена, чтобы заработать лишний медяк на вино.

– Да вот, браток, сам не знаю, как забрался сюда? – прохрипел Стир. – А то прямо беда – вино при себе, а закусить нечем.

– Ну отчего ж нечем? – бодро ответил Нерей. – Погоди-ка, сейчас. – Он отодвинул засов и распахнул ворота денника. – Эй, ты где там?

Рванувшись изо всех сил, Стир проскочил мимо ошалевшего конюха и побежал по улице вверх, к вожделенному храму.

– Все, бросаю пить, – решительно крякнул Нерей. – Мышей розовых видел, синих слонов видел, теперь вот говорящие ослы. Пора завязывать!

– Так, – тужился Гавейн, пытаясь дотянуться до лаврового венца, украшавшего голову Феба. – Наклони-ка ты ее еще пониже…

– Она брякнется тогда, – полгорода на грохот сбегутся! – отрезал Парсифаль. – И вообще – плюнь ты на этот венок! Серебро поганое!

– Серебро, может, и поганое, а вот камешки…

– Тьфу, сквалыга. – прохрипел блондин. – Вот сейчас выпущу рычаг, и тебя этим болваном придавит! Уходим, говорю!

Крепыш зло сморщился. Конечно, где этому богатенькому красавчику понять! Он небось никогда не знал ни нужды, ни проблем – чего, например, будет есть на завтрак.

Не то что Гавейн, сын вождя нищего клана в Нортумбрии. Всего-то из чести, что из Древних Племен! А ели похуже чем иной земледелец в благополучных краях. На завтрак – овсянка, на обед – овсянка, на ужин – овсянка с пивом!

Мрачные мысли прекратились сами собой, сменившись паническим ужасом. Ибо в этот момент двери открылись, и в помещение, стуча копытами, вбежал осел, то есть Стир.

– Не-ет, не трогай меня! – взвыл Гавейн, оставив в покое статую и кидаясь к дыре в стене.

Парсифаль от неожиданности разжал руки, и освобожденный рычаг, чуть не ударив его в челюсть, рванулся вверх.

И медленно, даже как-то вальяжно, скульптурная группа рухнула с постамента.

Причем по воле высших сил или по капризу судьбы упала так удачно, что опрокинула серебряный треножник. Тот самый, правый, под которым был спрятан «подарочек» понтифика Британского.

Полупрозрачный шарик, засветившись, покатился по полу в направлении осла, разгораясь с каждым пройденным дюймом.

Все четверо, не исключая Орландины, которая с появлением на сцене нового действующего лица (или лучше – морды?) выбралась таки из-под скамьи, застыли, парализованные на месте.

В комнате стало светло, как днем, а потом еще светлее.

Ибо осел… засветился.

Засиял серебристым холодным светом.

При этом глаза его горели зловещим красным огнем.

Мгновение – и Стир поразительным образом раздвоился.

Он по-прежнему оставался в ослиной шкуре. Но рядом с длинноухим ишаком твердо стоял на ногах сотканный из лунного света прекрасный обнаженный юноша. В руках его была кифара.

Нет, уже не кифара, а изогнутый серебряный лук.

Вот прозрачный стрелок извлек из болтающегося на плече колчана сияющую золотую стрелу и наложил ее на тетиву.

– А-а-а! – завопил Гавейн.

– А-а-а-а!! – синхронно заверещал Парсифаль.

– А-а-а-а!!! – подхватила Орландина.

– И-а, и-а! – ревел, наступая на святотатцев, серебряный осел, стоявший бок о бок с серебряным лучником.

А потом шарик ярко полыхнул, рассыпавшись сонмом искр, и погас…

…Когда в покои царя Мидаса ворвались привлеченные шумом и светом жрецы и стража, то они обнаружили поверженную наземь статую Аполлона Наказующего, прожженную в мраморном полу на глубину трех ладоней идеально круглую дырку рядом с уходящим куда-то колодцем подкопа.

И странную парочку – совершенно одуревшую от всего происшедшего девушку, безропотно позволившую себя арестовать, рядом с которой, гордо подняв голову и выпятив вперед грудь, стоял необычной серебристой масти осел…

Вот уже много часов подряд Орландине казалось что она спит и видит сон.

Предсказание исчезнувшей бесследно незнакомки, непонятные люди, поверженная статуя бога, преображение Стира, не говоря уже о его появлении в храме, черная магия…

Вопреки первоначальным страхам, ее с осликом не растерзали на месте, не слушая объяснений, и даже не посадили в тюрьму.

Ибо, как она вспомнила, храм пользовался правом неприкосновенности, убежища и суда.

В дальнем углу огромного двора стояло несколько хижин для проживающих здесь жрецов и храмовой стражи.

Там амазонку и разместили. Разумеется, предварительно разлучив с четвероногим «подельником», уведенным, несмотря на все его яростное сопротивление, незнамо куда.

Ее не били, не тащили в пыточную, даже покормили.

И это наряду с понятной радостью вызывало и тревогу.

Что если ее берегут для какого-нибудь судьи, рангом повыше даже дельфийской жреческой коллегии?

Ну, например, для префекта Британии и проконсула Запада.

Но вот после полудня за ней пришли.

– По нашим законам, всякое преступление, совершенное ночью, должно начать расследовать не позднее следующего заката, – сообщил знакомый ей простат, притащившийся вместе с пятеркой дюжих стражей. – Но прежде нужно объявить об этом на гиэлии…

– Где?

– На нашем сакральном городском суде, – нетерпеливо бросил жрец. – Не желаешь ли сказать о причинах, по которым тебя нельзя судить или казнить?

– Да, вроде, нет, – опечалилась Орландина.

Смутно она припоминала, что таких причин не много, и одна из них – беременность.

– Тогда пойдем. И без шуток…

Ее привели не куда-нибудь, а в приличных размеров зал, находящийся в Булевтерии.

Зал украшали белые дорические колонны. Они возвышались локтей на двадцать вверх и упирались в слегка нависающую галерею второго этажа, словно поддерживая ее. Стены между пилястрами обшиты темными дубовыми панелями, вдоль которых были расставлены бюсты великих героев, когда-либо посещавших Дельфы. В центре возвышалась статуя бога Аполлона, изваянная из редкостного синего мрамора. На груди бога сияло золотое солнце, в руках зажат серебряный лук.

И на галерее и в зале было полно народу.

Появление Орландины было встречено глухим ропотом.

Ее посадили на узкую скамью и деловито приковали за запястье к ножке оной скамьи.

Оглядев зал, она со смешанным чувством радости и огорчения увидела сестру.

Вообще-то было бы лучше, если бы та слиняла из Дельф, но все равно спасибо, что не бросила…

Первым в зал вошел дряхлый и весь какой-то вялый чернокожий старик – верховный жрец Аполлона, Селевк Умандага.

Столь же вяло жрец принялся произносить слова традиционных молитв, прося Феба просветить умы судей, затем служка наполнил маленький ковшик ладаном, и святой отец символически омыл в нем руки. После чего уселся в высокое кресло.

Ниже расселись члены суда: один из трех старших жрецов, префект Дельф, квестор, несколько наиболее уважаемых горожан.

– Итак, сегодня гиэлия славного и святого города Дельфы должна рассмотреть дело неслыханное и удивительное, – взял слово префект. – Дело о святотатстве и казнокрадстве, а также о кощунстве и магии. Таких преступлений уже давно не ведали священные Дельфы!

Он кратко, потратив всего каких-то десять минут, зачитал изложение событий прошедшей ночи. К концу речи атмосфера в зале сгустилась. Злобные взгляды прямо-таки пронзали амазонку.

– Злодейка! Осквернительница! – шипели то тут, то там.

Префект, однако, не обратил на это внимание.

– Но прежде чем мы начнем суд, по нашему древнему обычаю и законам римским, я обращаюсь к присутствующим. Найдется ли кто-нибудь, кто готов будет поручиться за взятую под стражу девицу Белинду, которая присутствовала на месте преступления вместе с… гм, ослом. Итак, кто готов поручиться за подсудимую?

Орландина ожидала, что поднимется ее сестра. Но встало двое других.

Первым был сидевший рядом с Ландой незнакомый воин в одежде рыцаря какого-то из орденов.

Вторым…

Вторым был леший. Ради такого случая он оделся, причем довольно занятно.

В широкие штаны, какую-то длиннополую хламиду и плетенную из соломы шляпу, видать, чтобы прикрыть рога. А на груди у него болтался (Орландина даже не поверила своим глазам) тяжелый золотой кулон с грубо отшлифованными крупными каменьями.

– Назовите себя, – потребовал чиновник.

– Я Эомай, рыцарь славного ордена Мечехвостов, верный вассал августа, своим честным словом подтверждаю, что знаю подсудимую девицу как во всех отношениях достойную и законопослушную особу и готов словом и мечом подтвердить это и подвергнуться любому испытанию перед лицом какого угодно из языческих богов.

Ошалело Орландина смотрела на новоявленного поручителя.

Да она видит его, почитай, в первый раз… С какой стати?…

Хотя понятно – стоит посмотреть, как глядит на него сестренка.

Ну Ланда, ну молодец! И как сумела?

– Хорошо, поручительство принято, – невозмутимо кивнул префект, не удивляясь, казалось, заступничеству христианина за язычницу. – Теперь вы.

– Вареникс, князь Лесной, – представился леший. – Из Куявии. Путешествую частным образом по Империи. Всецело, так сказать, присоединяюсь к словам достопочтенного рыцаря.

– Князь?! – уставился на него префект.

Зато верховный жрец как-то странно улыбнулся и покачал головой.

– Так точно, милай, – не моргнув глазом ответил лешак. – Ты ужо не сумлевайси. Князья мы…

– Da ved oblichiye u tebja ne kuyavskoe, bojarin… – вдруг бросил один из присяжных.

– Ne tvojo delo, smerd! – не моргнув глазом ответил представитель Малого Народца.

– А доказательства где? – заволновался квестор. – Этак каждый себя объявит… августом и фараоном.

– Ну, есть и доказательства, – вновь не растерялся леший. – Раз слову княжьему не верите.

Подойдя к судейской скамье, леший протянул старшему жрецу какой-то свиток.

– Вот, стало быть, мои рекомендательные письма.

Сначала Орландина подумала было, что жрец попал под чары лешачка: глаза его остекленели, лицо побледнело. Но Аполлонов слуга тут же справился с собой.

Писарь попытался заглянуть в пергаменты, но леший неделикатно оттер его движением плеча. Не суйся, мол, в дела, разуму недоступные.

– Да, удивительно, конечно, но придется признать. Поручители у подсудимой серьезные, – молвил жрец.

– Однако даже их мало, чтобы опровергнуть существенные подозрения, имеющиеся у нас по поводу этой особы! – заявил квестор, косясь на Селевка Умандагу.

Тот по-прежнему сидел, безмолвствуя, но хитренько так усмехаясь.

Эомай хотел что-то сказать, но князь лесной жестом остановил его.

– Погодь, мил человек, сейчас мое время им помогать…

– Значитца так, – начал он. – Подозрения ваши, конечно, большие, но не стоят лепешки навозной. Итак, во-первых – магия там имелась, сильная да мощная. Этак прожечь дырку в мраморе даже энтот ваш «дикий огонь» не может.

– Это почему же не может? – встрял квестор. – Ты, небось, и не видел, как он горит, уважаемый варвар.

– Говорю, не может, – буркнул лешак. – А повидал я, мил человек, на своем веку такого…

Он подмигнул Умангаде как доброму старому знакомому. Темнокожий жрец согласно кивнул и снова промолчал.

– Ну, не об этом речь. Стало быть, магия там была. А в оной деве мажьей Силы ни на асс ломаный.

– Ну уж не совсем, – уточнил жрец. – Сила, положим, есть. Хотя и непонятной природы.

– То-то, что непонятной, – согласился Вареникс. – А таких магов, кто может сотворить подобное тому, что содеялось в казне вашей, в мире поискать-поискать. А как найдешь, так потом еще убегать-убегать…

Зал сдержанно засмеялся. Видимо, этот аргумент произвел впечатление. Оба жреца встревоженно зашушукались, нервно передергивая плечами.

– Теперь второе, – продолжил леший. – В этом статуе вашем сколько было весу?

– Без малого сорок талантов, – изрек секретарь, быстро заглянув в бумаги. – Точнее, девятнадцать талантов и сорок мин. То есть две тысячи четыреста римских фунтов.

– Во-от, – кивнул лесовик. – Почитай, двадцать девять пудиков. Так сами подумайте, под силу ли ей такое своротить? Девка она, конечно, крепкая, но не настолько же?

– А может быть, у нее сообщники были? – хрюкнул квестор. – Тот же осел. Вместе статую и сбросили. Чародейство! Надо бы ее расспросить хорошенько. Ну, хотя бы кнутом…

– Об осле в свой черед, – махнул рукой козлорогий. – А теперь еще и третье – ежели она такая злодейка, то почему не убежала? Не сопротивлялась? Что на это молвите?

Тут в зале поднялся какой-то пышно одетый немолодой мужчина с окрашенной по тартесской моде в синий цвет бородой.

Орландина сперва встревожилась, но тут же успокоилась, ибо этого человека она в своей жизни не встречала.

Зато его узнала Орланда и похолодела. Ибо это был не кто иной, как воспитатель Кара, Эргион Ушбар, возглавлявший посольство Аргантония в Дельфы.

«Все пропало!» – давя слезы, подумала христианка.

Не стесняясь, синебородый перегнулся через парапет и что-то стал нашептывать на ухо префекту.

И сказанное, видимо, возымело действие.

– Итак, как префект и председатель гиэлии, выношу решение. Хотя прямых улик против гражданки Белинды нет, а поручители вызывают доверие, тем не менее постановляю оную девицу, оставив под подо зрением, заключить под стражу до выяснения всех обстоятельств и продолжить расследование законным путем. Схваченного же на месте преступления осла казнить…

– Стойте! – вдруг прозвучал в зале мальчишеский голос.

– Кар, что ты наделал! – закричала, вскочив, Орланда.

Эомай не успел ее удержать. Бесстрашно вышел Кар на середину зала, стал прямо напротив судейской кафедры.

– Я, царь Тартесский Кар, сын Истолатия, союзник и друг римского народа, заявляю, что подсудимая Белинда, она же Орландина, не может быть взята под стражу и осуждена, ибо находится на службе в ополчении Тартесса в чине опциона и подлежит лишь моему суду или же суду августа. Я также перед лицом собравшихся обвиняю наместника Британского Артория и его советника, понтифика Мерланиуса, в подстрекательстве к смуте и поддержке мятежника Аргантония, а также в злоумышлении на имперские устои.

Зал дружно охнул.

– Самозванец! – завопил вышедший из ступора Эргион, хватаясь за синюю бороду. – Хватайте его, это самозванец! Царь Аргантоний дает тысячу ауреусов за его голову!

Названная сумма произвела прямо-таки магическое действие на стражников, рванувшихся было вперед, туда, где бесстрашно замерла хрупкая мальчишеская фигура.

Не изменившись в лице, Кар выбросил вперед правую руку.

Искристая дымка окутала его кулачок, а затем розово-радужный поток света хлынул во все стороны, отразился от солнечного диска на груди каменного Аполлона и ударил по стражникам. Те с воплями покатились по полу.

– Этого достаточно? – осведомился Кар.

– Родовая магия тартесских царей… – пробормотал верховный жрец, приподнимаясь. – Точно, он!

– Ва-аше вели-ичество… – пролепетал Ушбар, падая на колени. – Не признал сперва… – Вельможа даже не побледнел, а стал каким-то иссиня-белесым. – Простите старого дурака… Возвращайтесь домой, ваше величество… Ваш дядюшка так вас заждался, уже и завещание в вашу пользу написал-ал…

И без сознания рухнул под ноги с трудом поднявшейся страже.

Надо отдать должное префекту – он не потерял самообладания, может быть единственный из присутствующих.

– По закону я не вправе решить это дело… Его может рассудить лишь август. Всем сторонам предлагаю отправиться в Александрию для законного решения.

Он поглядел на Дельфийского первосвященника. Последнее слово оставалось за мудрым старцем. Селевк Умандага поднялся со своего кресла. Народ почтительно умолк.

– Не мне решать, кто из вас прав в вашем споре, юноша. – Жрец намеренно не называл ни имени, ни титула Кара. – Я могу говорить лишь от имени светлого Аполлона и только по делу, касающемуся попытки осквернения и ограбления храма.

Повисла долгая пауза.

Святой старец махнул рукой, и неокор ввел в зал Стира. Ослик был увит лавровой гирляндой, переплетенной розами. Зрители недоуменно зашушукались.

Что бы это значило?! Обе сестры переглянулись. Орландина пожала плечами.

– Феб указал нам истинных виновников преступления. – Селевк подмигнул Варениксу, а затем… ослу. – Они, надеюсь, понесут заслуженную кару. Но невинные, – загремел голос первосвященника, – а тем более спасители храмовой чести и имущества не должны остаться без награды! Мы не можем дать им часть имущества, коим располагает святилище. Ибо все это не наше, а божье. – Снова пауза. – Однако жреческая коллегия, посовещавшись, приняла решение даровать этим паломникам право промантейи, то есть право внеочередного обращения к оракулу. Сегодня, как вы помните, пифия входила в святая святых и вопрошала волю Феба. Спросила она и по вашему поводу. Подойди ко мне, отец Феофил.

Неокор, отойдя от серебряного осла, приблизился к владыке, и тот вручил ему дощечку.

– Прочти!

Жрец прокашлялся и начал читать напевным, хорошо поставленным голосом: