Расставшись с сестрой и спутниками, Орландина решила воспользоваться случаем и в кои-то веки просто прогуляться по городу. Людей посмотреть, хотя себя и не показать.

Тем более город был не простой – обиталище самого Аполлона как-никак.

Полдневная жара уже спала, и в свете клонящегося к закату солнца древние Дельфы приобрели вид весьма благообразный.

Едва ли не на каждой улице здесь были храмы верований и культов, распространенных в Империи и даже за ее пределами, и всякий мог найти себе небожителей по вкусу.

Орландина бросила монетку в чашу для пожертвований, стоящую перед часовней Святого Симаргла, – сколько раз поминала, надо бы и дать чего-нибудь.

Были тут и египетские храмы – мрачные и массивные как на подбор, и сложенное из дубовых плах капище Фрейи Тевтонской.

И ни один как будто не страдал от отсутствия поклоняющихся.

Но главным, после святилища Аполлона конечно, последние годы стал храм Кибелы, которую ее приверженцы зовут Magna Mater, то есть Великая Матерь. Культ Кибелы, или Диты, вот уже скоро как пять столетий пришел в Империю из темнейших недр Азии, и именно в Дельфах уже лет тридцать как разместился ее Главный храм.

Дита считалась самой древней из всех богинь.

Толпы паломников пересекали моря и сушу ради того только, чтобы посетить ее дельфийский храм и соединиться с богиней в лице одной из ее прислужниц-дочерей.

Правда, бывало, что и для совсем другого.

Год за годом на улицах Дельф обезумевшие приверженцы и слуги Кибелы устраивали торжественные шествия – несли с собой изображения Диты, разрывая тишину воплями, визгом, громом тамбуринов, труб и литавр. Размалеванные кастраты-корибанты пели писклявыми голосами свои молитвы, пританцовывали, извивались и кривлялись, проповедуя на древних языках.

Эти священные скопцы вовсе не сожалели об утраченной мужественности, напротив – гордились отсеченными членами и ядрами, носили их с собой в мешочках в сушеном виде и призывали встречных-поперечных последовать их примеру.

И бывало, что во время очередного экстатического шествия хотя бы один человек со стороны кидался в ряды беснующихся и с криком: «О Кибела, во славу Твою!!!» – хватал священный каменный нож и…

Так сказать, вливался в число детей Великой Кибелы.

Конечно, Дельфы не были каким-то оазисом святости и благочестия.

Скопища попрошаек и шарлатанов, заполняющих площади и улицы, огромный квартал лупанариев, улица менял, гостиницы, напоминающие клоповники, и все прочие прелести города, являющегося притягательным местом для людей из разных концов мира.

И, естественно, всякого рода мошенники и воры, слетающиеся сюда, как стервятники на добычу.

Были, конечно, и более приятные впечатления.

Например, буквально повсюду наемнице попадались книжные лавки и даже лотки, торгующие всякой рукописной и печатной всячиной. Их было, пожалуй, больше, чем в любом другом виденном ею городе.

Она даже заглянула в одну такую лавчонку и взяла для интереса кодекс, именовавшийся «Озорные сказки».

Текста в книге было мало, все больше картинки. Изображали они совокупляющихся с амазонками кентавров, рыбаков, которых соблазняли и увлекали в пучину русалки, гоняющихся за девственницами единорогов, драконов, похищающих принцесс и превращающихся в сказочных красавцев.

Остальные произведения были того же сорта – «Амон Раком», «Дорога без разврата», «Распутник семи дорог»…

– А чего-нибудь серьезного нет? Например, по военному делу.

Продавец, уже протянувший руку к сочинению с непонятным названием «Кама с утра», пожал плечами.

– Так не держим-с, спросу нет. У нас заведение для простых-с, так сказать… А вот разве что «История похода десяти славных тысяч Сераписского вольного легиона в Персию» Лаэрта Диогенского. Мудрое и занимательное чтение…

Обидевшись, воительница вышла вон.

Ну уж нет, эту чушь собачью она бы не взяла и задаром. Как этого борзописца ругали приятели ее матушки и что они обещали ему оторвать при встрече – лучше не вспоминать.

Тем более что историю «Десяти славных тысяч» Орландина не только слышала от матери и ее товарищей, но и наблюдала своими глазами.

Началось все с того, что в Персии возникла смута, имеющая давнюю и занятную историю.

«…У одних дворцы, у других хижины, у одних сундуки с золотом, у других тощие кошельки. У одного гарем, а у другого одна старая жена, доставшаяся от старшего брата…»

Несправедливость устройства мира томила и крестьян Месопотамии, и рудокопов Заравшана, и пастухов с гор Эльбарс и Памир.

«Надо все разделить поровну!»

Такая мысль приходила не в одну голову, и, наконец, один такой мудрец Маз-Дак вошел в доверие к персидскому принцу Каваду.

– Следует взять блага для бедных у богатых, а у великих – для малых, – объяснял царю жрец. – Тот, у кого много денег, пищи или женщин, имеет на них не больше прав, чем кто-то другой. Сделай так, и ты будешь великим государем!

Как ни удивительно, Кавад прислушался к последователю Заратустры, а не велел прогнать его палками. Правда, злые языки говорили, что царевича особенно прельстила мысль о женщинах – у его дряхлого отца в гареме томилась тысяча с лишним красоток, старцу не нужных, а Кавад вынужден был довольствоваться жалкими десятью наложницами, как полагалось наследному принцу.

Как назло, старый Хосрой еще и имел привычку задерживать войску жалованье и иногда казнить своих военачальников для профилактики, выражаясь заумным латинским словом.

Так что не удивительно, что заговор, возглавляемый Кавадом и Маз-Даком, достиг полного успеха. И началась в Персии новая жизнь, в полном соответствии с мыслями премудрого мобеда.

Жить в стране стало очень неплохо, даже весело. Хотя Кавад не только отнимал блага у одних и отдавал другим (что, впрочем, делали все его предшественники) и развлекался в отцовском гареме, но и воевал.

Воевал успешно и брал изрядную добычу – в Вендии, в Хоразме, в Гиркании и даже в имперских землях. А добычу, отобрав свою долю, щедро раздавал солдатам, ибо помнил, как легко голодный и бедный солдат теряет верность своему государю.

Воины славили царя царей и ласкали пленниц, крестьяне пахали землю, а ночами отдыхали в объятиях жен (женщин после войн и смуты хватало на всех), купцы торговали, не боясь разбойников и ростовщиков, а жрецы Ахурамазды во главе с Маз-Даком говорили, что это хорошо.

Беда, однако, была не за горами, а за плечами.

Со временем повелитель стал замечать, что его окружают одни льстецы и подхалимы, а жрецы грабят казну. Воины тоже обнаружили, что добыча кончилась и пленниц перестало хватать на всех. А воевать снова они не хотели, ибо привыкли к роскоши и сытой жизни. К тому же оказалось, что и золота, и женщин больше у сотников с тысячниками, а высшие воеводы так вообще живут во дворцах.

Чтобы насытить начавших роптать вояк, шах повысил подати – и стали недовольны купцы, ремесленники и землепашцы.

Кавад, недолго думая, рассудил, что иноземные наемники будут ему защитой куда как более надежной, чем соплеменники, и договорился со своим венценосным братом Птолемеем Клавдием о присылке десяти тысяч наемников.

В их числе и оказалась матушка Сэйра со своей юной дочерью.

Дальше началось такое, что Орландине потом снилось в кошмарных снах.

Шахиншах трон не удержал, произошла обычная в таких случаях резня, а наемникам с семьями пришлось отступать кружным путем через горы к границам Империи.

Так что мало до людоедства не дошли…

Невеселые воспоминания девушки были прерваны появлением очередной процессии.

Человек пятьдесят сопутствовали странному типу в нелепом плаще из слюдяных чешуек и маске, напоминающей голову насекомого.

Из его слов, сопровождаемых ударами в бубен, следовало, что он не кто иной, как слуга Великой Пей – Повелительницы Мух, именуемой также Бааль-Зебиль.

Жужжа и приплясывая, он призывал всех поклоняться ей и ее любимым дочерям – мухам, а не всяким ложным богам.

Про эту богиню Орландина слышала еще в Сераписе – ведь в Сераписе можно услышать обо всем на свете.

По слухам, в капищах Бааль-Зебиль несчастных жертв ритуально скармливают мухам, которые ради этого слетаются со всей округи.

– Хвала Бааль-Зебиль! – вопил жрец. – Да не будет никаких других богов, кроме нее! Да станет пищей для мух и их детей персидский Бог-Бык! Да пойдут мухам на корм Дий и Сва!

«Ого! – подумала Орландина. – И до троецарских богов уже добрались!»

– Да съедят мухи друидов и их кровожадных богов и богинь – всех без остатка! – продолжал бесноваться жрец. – Да пожрут мухи Небесные Чертоги Одина вместе с валькириями! Да обратят они и мать их, Великая Муха Пея, в прах христианский рай вместе со святыми и ангелами!

«Хорошо, что сестра этого не слышит!» – усмехнулась воительница, вжимаясь в камень. Служба продолжалась.

Жрец, уже охрипнув, помянул Уни, Астарту, Кибелу, Юпитера, Зевса, Осириса и Исиду, африканскую Домбалу и еще кучу совсем уж неизвестных Орландине небожителей, вроде Эро – Элэватара, Цтулху, Бафомета и Саурона.

Не был забыт даже Кун-фу-цзы из Чжунго. Тот самый, который перед вознесением на небо заповедовал не проливать крови, а до этого изобрел борьбу, названную его именем – содержащую множество способов убить и в самом деле не пролив ни капли крови.

Всем им мушиный пастырь однообразно пожелал быть съеденными мухами (ну, в виде особой чести – их повелительницей).

– Ох, расплодилось уродов всяких! – в сердцах бросил какой-то солидный немолодой мужчина, судя по узорам на длинной рубахе, фракиец. – Совсем старых богов, родителей наших, скоро почитать перестанут. Вон небось такая же сволочь намедни в храм Цереры кошку дохлую подбросила! – Он в ужасе схватился за голову и ни с того ни с сего закончил: – Нет, ежели так пойдет, то порядка без Мерланиуса Британского не будет!

– А он-то тут при чем? – удивилась девушка.

Фракиец выпучил на нее глаза, как будто она с Селены свалилась.

– Это, ежели хочешь знать, самый благочестивый во всей Империи человек. Радетель древней веры и защитник. Уже скольких еретиков заставил образумиться, наставив на истинный путь. Опять же и не поспоришь с ним. Он ведь могучий чародей, может любого запросто превратить в осла… Или хоть в жабу.

Девушка даже удивилась – этот тип даже и не представляет, насколько прав!

– А ты откуда знаешь? – с нарочитым сомнением спросила Орландина.

– Дык все говорят, – пожал плечами фракиец.

Орландина пошла дальше, подумав, что, наверное, Мерланиусу и впрямь не до них. Если его поминают с уважением в самих Дельфах, то что ему за дело до каких-то двух девчонок.

С другой стороны, понтифик, может, и забудет, но вряд ли так просто оставит это дело Ланселат.

Почувствовав голод, зашла в одну из многочисленных харчевен и сделала заказ.

Блюдо называлось по-чудному: «Веселый Марсий». В память о пастухе, выигравшем состязание с Аполлоном и за это заживо освежеванном рассерженным богом.

Ничего каннибальски ужасного в поданном кушанье не было. Всего-навсего козий желудок, фаршированный козьим же мясом, приправленным сыром, изюмом, лавровым листом и красным перцем.

Блюдо было острым, и к нему полагалось вино или пиво. Орландина выбрала вино.

Опустошив кружку и пригубив вторую, она вдруг погрузилась в совсем уж мрачные и упадочные мысли.

Вот они бегают туда-сюда, дергаются, что-то пытаются сделать. А есть ли смысл?

Против кого они идут – против Артория, который и сам по себе сила не чета им? Против Мерланиуса, который может любого из них превратить в тварь бессловесную? Против всех их союзников – а кому еще предназначались драгоценные камешки?

А главное – чего они хотят добиться?

Ну что с того, что Арторий хочет стать августом? Может, будет не так уж плохо. Ей-то какая разница? Когда борются за власть сильные мира сего, мелких людишек не считают…

Ну, конечно, Мерланиус превратил Стира в осла. Но уж не ей, убившей в своей жизни не одного человека, его осуждать…

Тоже еще нашли Темного Бога! Да таких пророчеств сколько было! И каждому верить?

Самое лучшее, что они могут сделать, – это сойти с пути лавины и убираться из Империи – хоть в Аунако, хоть на Райские острова… Орландина спохватилась.

Что это за трусливые и жалкие мысли на нее напали? С усталости, не иначе… Да от выпитого вина. Да с досады, что дела идут из рук вон плохо. Точнее, совсем никак не идут.

Закрыла глаза. До чего же спать хочется, матушка Сэйра. Спасу нет. Или они в вино дурману добавляют для крепости?

– Не нравится мне это! – в который раз ругнувшись, буркнул Гавейн.

– Расслабься и получай удовольствие, – промурлыкал Парсифаль, нежась на мягких подушках.

– Да как-то не по-мужски.

Воину Круга Стоячих Камней было неуютно в просторном двухместном паланкине, несомом четырьмя дюжими носильщиками. Куда привычнее мчаться верхом на добром скакуне.

Зато его приятель, похоже, чувствовал себя как рыба в воде.

Он вообще всегда был неженкой и сибаритом, этот чертов Перси.

И какой злой бог надоумил его податься в братство? Денег захотелось? Славы? Приключений на свою тощую задницу?

Ну, денег у него и без того с избытком. Как-никак сынок знатного патриция, в родстве с царствующей династией. Чуть ли не троюродный внучатый племянник самого августа.

Особой славы тоже пока не заслужил. Молод еще.

А вот приключений за неполные три года, как он поступил в особый корпус Артория, выпало на долю блондина с избытком. Ох, не приведи великие боги и демоны.

Один поход за каким-то святым Граалем, невесть зачем понадобившимся Мерланиусу, стоит того, чтобы его запечатлел в своих писульках какой-нибудь щелкопер, вроде Момаса Кэлори, отирающегося при дворе Артория и объявившего себя «личным хронистом великого проконсула». Кажись, писака уже начал сочинять панегирик в честь небывалых подвигов доблестного Парсифаля.

А какие такие «подвиги», спрашивается?

Едва не угодил на крест за попытку осквернения храма Соломонова в Иерусалиме. Пусть скажет спасибо ему, Гавейну, за то, что тот его вытащил из лап Синедриона Великой Иудеи. Никакое заступничество Александрийского двора и личное поручительство царя Ирода Шестнадцатого не спасло бы лопухнувшегося молокососа. Надо же, решил покопаться не где-нибудь, а прямо под святая святых! Дескать, Мерланиус указал именно это место. Само собой, ничего не нашел. Но шума наделал столько, что пришлось верховному понтифику Британии лично приносить извинения и подарить храму два пудовых серебряных семисвечника. Еле воронье угомонилось. Эти иудеи становятся полоумными, когда дело касается их святынь.

– Ой, тошнехонько мне! – заскрипел зубами рыцарь. – Нельзя было пешком пройтись до этих самых терм?

– А конспирация? – резонно возразил блондин. – Нас не должны видеть на улицах Дельф. Забыл?

– Что, нельзя было встретиться где-нибудь в укромном местечке вечерком? Обязательно переться в баню? Это ты придумал, скажешь, нет?!

– Так будет меньше подозрений.

Грубая лесть явно польстила суровому сердцу воина. Он пробормотал что-то в ответ и стал наблюдать в щелочку между занавесями за тем, что происходило на улицах священного города Аполлона в эти вечерние часы.

Итак, в общем-то задание действительно простое, хотя непосвященному человеку показавшееся бы Ужасным и кощунственным.

Но Перси в древних богов не верит, а Гавейн так вообще в некотором роде христианин, хотя наверняка после всего происшедшего тогда может смело считать отлученным от церкви.

Им нужно было пробраться в один из трех главных храмов в Дельфах, подложить под алтарь данную им лично Мерланиусом штучку – мирно лежавший в шкатулке стеклянный шарик, а затем что-нибудь стянуть из храмовой утвари и бежать, произведя побольше шума. Можно также совершить какое-нибудь кощунство, например разбить статую Аполлона.

Если они не попадутся сторожам, а они им не попадутся, то украденное надо будет выбросить. И тогда им ничего не угрожает. В самом деле – кто заподозрит людей из окружения без малого второго человека в Империи в ограблении храма? Знать – она на то и знать, чтобы красть по-крупному, а не лазить ночами куда не надо.

А перед этим они перемолвятся словом с кем надо и отдадут им письма.

Зачем все это надобно, ни Парсифаль, ни Гавейн не были поставлены в известность, но догадывались – к вящей славе Артория и его главного советника.

Вот в бане-то с этими людьми и встретятся.

Если признаться, то Гавейн, несмотря на все разговоры, и сам был не прочь отвести душу в приличной бане. Особенно такой, как термы Афраниуса, слава о которых шла по всей центральной части Империи.

Великий государь построил их еще до того, как стал Птолемеем Двадцать Шестым, Отцом и Спасителем Отечества, в бытность свою правителем Ахайи.

В самый разгар гражданской войны Ачаба Иберийский стяжал себе славу нового Герострата тем, что приказал сровнять с землей знаменитый храм Тота, расположенный в сердце пустыни на границе с Эфиопией. Чем был вызван столь безумный поступок, никто не знает. Однако гибель святыни, известной еще со времен фараона Хуфу, строителя Великой пирамиды, взволновала многих. Дельфийский оракул разразился грозными предсказаниями, возвещавшими появление на Гебе новой религии и падение двух из трех сражавшихся друг с другом августов.

Афраниус, будучи человеком маловерующим, не придал происшествию большого значения. Но когда случилась вся эта кутерьма с появлением у берегов Кандии кораблей крестоносцев, он поневоле задумался. А тут еще приступили к августу Афинскому его советники и с пеной у рта стали умолять сделать пресветлому Фебу достойный подарок, чтобы преклонить милость бога на свою сторону.

Обладая безграничными запасами чувства юмора, Афраниус велел построить в Дельфах… Нет, не новый храм, алтарь или сокровищницу, а… публичные бани, по своим размерам превышающие все известные доселе.

– А почему термы?! – спросили у него приближенные.

– А что я должен построить? – осведомился он у них. – Винные погреба в честь Диониса?

Те, подумав, согласились, что винные погреба строить не надо.

«Верующие должны представать перед светлым ликом бога не только чистыми душой, но и чистыми телом», – гласил соответствующий эдикт.

Термы, вмещавшие одновременно до десяти тысяч посетителей, выглядели роскошно – хоть снаружи, хоть внутри.

Тут можно было не только расслабиться, вымывшись и пройдя сеанс расслабляющего массажа, но и вволю попировать, поиграть в кости или шашки, в индийскую «смерть царя», а также приобщиться к источникам человеческой мудрости в библиотеке и читальных залах. При этом за вход в баню взималась чисто символическая плата в четверть асса.

Очередное неловкое движение носильщиков заставило Гавейна вынырнуть из полудремы, навеянной мерным покачиванием паланкина.

– Эй, там! – рявкнул, высунувшись из-за занавесок. – Не дрова везете…

Да так и обмер.

Протер глаза. И даже ущипнул себя за бок, чтобы удостовериться, что это не сон. Потом проделал то же самое с боком Парсифаля, отчего прикорнувший блондин завопил благим матом.

– Цыц! – сунул ему под нос воин свой огромный волосатый кулак.

– Что такое, приятель? – встревожился юноша. – На тебе лица нет. Снова Ланселата на драконе увидел?

Бородач смерил его взглядом, не обещающим шутнику ничего хорошего.

– Осел!

– Ничего себе! – вскипел блондинчик. – За осла ответишь, дубина!

– Да елы-палы! Не о тебе речь! Там, на улице, наш осел!

– Где?! – не поверил охотник за святым Граалем.

– Вон! – ткнул пальцем за занавеску крепыш. – Выходит из бани!

– Да ладно тебе!

Парсифаль осторожно высунул нос из паланкина. Как он и предполагал, никакого осла поблизости не наблюдалось.

Как же, осел, посещающий на досуге термы.

Хороша шуточка.

Однако же достало бедного Гавейна. А ведь вначале потешался над «глупыми кошмарами» Парсифаля, к счастью прошедшими со времени нелепого конфуза на причале в Брундизии.

Вот ведь как вышло. Сам исцелился, а его соратник подхватил проклятую «ослиную болезнь».

– Ну и где же твой осел?

Озадаченный Гавейн пожал плечами:

– Но я только что видел, как он выходил из бани!

– Из бани?! – взревел потомок патрициев и германских ярлов. – Ты идиот!

– Я?! – Гавейн встряхнул Парсифаля за грудки. – Да ты сам…

– Нет, это ты осел! Из-за тебя мы уже чуть не свернули шею в Брундизии! Тебе всюду мерещатся ослы, а я отдувайся!

– Из-за меня?! А кто торговался из-за нескольких паршивых ауреусов с корабельщиком? На девок все выгадывал…

– Ну я же не некоторые, мальчиками не интересуюсь…

– Что?!! Что ты сказал?!

– Что слышал!

И добавил:

– Эх, правильно Атаульф таких, как ты, на кол сажал…

После чего кулак бывшего Мечехвоста соприкоснулся с челюстью белокурого потомка тевтонов.

Трудно сказать, был ли Гавейн самым плохим солдатом ордена, но вот, видимо, в кулачном бою он был не самым последним. Во всяком случае, Парсифаль вылетел вон из паланкина, хотя особенно размахнуться его спутнику было вроде как и негде.

И пока ошеломленный блондинчик катался в пыли, Гавейн, не теряя времени, кинулся туда, где скрылись тот самый осел с девкой.

Но, свернув за поворот, Гавейн оторопел.

Он оказался на площади перед рынком, вернее на рыночном заднем дворе, на котором вместе с Гавейном и несколькими торговцами было не меньше полусотни ослов, ожидавших своих хозяев, уже потихоньку заканчивавших торговлю.

В глазах воителя Круга Стоячих Камней буквально зарябило от серых морд, длинных прядающих ушей, больших черных глаз…

– Сволочь длинноухая! – прошипел Гавейн. – Замаскировался, значит? Думаешь, спрятался от меня? Все равно я тебя на колбасу пущу, слышишь ты, рапсод недоделанный?

Внезапно он обнаружил, что один из серых, а именно серебристого оттенка, молодой, кандийской, кажется, породы, при последних словах дернулся и подался назад.

– А, попался! – торжествующе заорал Гавейн. – Не уйдешь теперь!

Подскочив к жалобно вскрикнувшему животному, он схватил его под уздцы и принялся остервенело тащить на себя. Потом схватился за пояс, но вспомнил, что меч остался в гостинице, а кинжал он отдал треклятому Парсифалю.

Намотав уздечку на кулак, бородач принялся озираться в поисках какого-нибудь оружия или хотя бы камня, чтобы проломить череп проклятому превращенцу и покончить с преследовавшим его ушастым кошмаром.

– Оставь моего Оберона в покое, ты… – К разъяренному Гавейну подскочил какой-то мужичонка.

– Пош-шел прочь! – заревел не хуже осла здоровяк. – А, так вас тут целая шайка?!

От страха и злости он вообще почти перестал что-либо соображать.

– Отпусти Оберона, проклятый развратник! Люди, граждане, что же это творится? Последнего осла отбирают! Стыд уже потеряли совсем! Мало им овец с козами, так вот еще и кормилец мой понадобился!

Гавейн не успел ничего сделать, как вокруг образовалась небольшая толпа из дюжины человек.

Все крепкие, с мускулистыми узловатыми руками. У двух на поясах ножи, а на простонародных лицах, что характерно, никакого почтения к высокородному господину.

– Отпусти ослика, содомит, – пробурчал один из торговцев, совсем уже разбойничьего вида детина, – и что больше всего напугало Гавейна, – с крестом на широкой волосатой груди.

– Э-э, отдайте мне его, я заплачу… – жалобно ответил рыцарь.

– Что-о?! Чтоб я своего славного Оберончика вот этакому на позор отдал! – разъярился мужичонка.

– Бей его, злодея! – выкрикнул кто-то…

Но судьба смилостивилась над незадачливым Гавейном.

На площадь с выражением безумной ярости на лице вылетел Парсифаль. В одной руке у него была дубина, в которой можно было узнать рукоять паланкина, в другой – кинжал Гавейна.

И завертелась дикая кутерьма.

Орландина решила, что спит.

Потом подумала, что слишком уж яркий и живой сон получается.

Но, скорее всего, она все-таки спит.

Ибо оказалась она не где-нибудь, а в Солдатской слободке, солнечным утром, да еще в теле двенадцатилетней девчонки – себя самой.

И стоит она на площадке, где обучали молодняк, держит в руках учебный деревянный меч, а к ней вразвалочку идет смуглолицая и разрисованная тетка в замшевой жилетке, какую носят краснокожие из-за океана, – материна приятельница Торикваль, лучшая мечница среди женщин-воинов вольного легиона. Ее наставница.

Но размышлять было некогда: начинайся учебный бой.

Торикваль, примеряясь, взмахнула пару раз деревянным мечом, а потом сделала им хитрое движение, называемое в Чжунго «Крыло мудрой бабочки», а у них, наемных воителей, попросту – финт ушами.

У Орландины глаза распахнулись на пол-лица.

Не ожидала!

За что и пребольно получила дубовой доской по ляжке.

– Ф бою тебе никто не будет предупреждай, – протянула наставница, – что собирается надраит тфоя задница. Еще раз!

В последний миг Орландина инстинктивно успела вскинуть свой меч навстречу клинку Ториквали. Дерево ударило о дерево, и девчонку едва не завертело волчком, так что у нее лязгнули зубы.

Ей представилось, какова Торикваль в настоящей битве, где льется кровь и умирают люди – и она не узнала добродушной приятельницы матери.

– Тфа таких удара – и меч полетит… Фо-он туда!

С недоумением Орландина проводила взглядом вертящуюся в воздухе деревяшку.

– У меня нет сил отбить твой удар. Мне двенадцать, ты сильнее!

– Пожалуешься на молодость, когда тебе будут кишки фыпускайт, – молвила Торикваль. – Запоминайт – это думкопф, дурак отбифайт клинок фрага сфоя сила. Умный использофайт сила фрага! Продолжайт!

Тут Орландина вспомнила, что она не та, что была в двенадцать лет, и кое-чему научилась. Она ушла в глухую защиту, и Ториквали никак не удавалось достать ее.

Блок с обратным хватом… Блок со сменой рук… Блок…

А потом вдруг девушка обнаружила, что перед ней нет противника и она вовсе не на учебной площадке их Солдатской слободки, а на опушке старой дубравы, под белесым сумеречным небом.

Амазонка остановилась и заметалась по поляне.

Она чувствовала присутствие кого-то, но никак не могла его обнаружить, хотя тот стоял буквально рядом.

– Не можешь найти меня, девочка? – На нее смотрел высокий, костлявый тип, при этом его облик был зыбким и все время менялся.

Капюшон, словно сотканный из бурого тумана, скрывал лицо незнакомца. На плечи небрежно накинута потертая леопардовая шкура.

– Неужто я так страшен, что меня испугалась храбрая воительница?

– Кто ты и что тебе от меня надо? – спросила прознатчица.

– Кто я? Всего лишь скромное мыслящее существо, немного маг, немного жрец, немного ученый… А что мне надо? Уж не то, что обычно мужикам надо от баб! – сказал, как сплюнул, костлявый.

Его мерзкий смех заставил Орландину отступить.

– Ну-ну, ведь ты же не пугливого десятка… Ты же воин, если не ошибаюсь? Я много знаю про вас… Хотя и не все. Вот, я уже могу вас различать, хотя до твоей сестры добраться мне куда как труднее.

Старик поник головой, что-то бормоча себе под нос. Потом вновь устремил на девушку свои желтые совиные очи.

– Я хотел кое о чем спросить тебя. За правильный ответ заплачу золотом. Ты ведь любишь золото?

Он подошел поближе – шаг, другой…

– Я ничего страшного не сделаю тебе… Я не мстителен, как некоторые земные владыки. Ну, чего ты хочешь? Титул патрицианки? Виллу в Александрии? Хорошего мужа? Командовать своим наемным сбродом? Назови свою цену!

В его тоне послышалось плохо скрытое нетерпение, и воительница поняла – этот неизвестный, похоже, не так силен, как кажется…

– Загадай свое желание и дай мне руку…

Он выпростал из-под облачения худую, костлявую длань, показавшуюся в сумеречном свете лапой пресмыкающегося.

– Ну, чего ты боишься? Дай мне руку, и все будет хорошо!

Урод, непонятно кого мучительно ей напоминающий, приблизился почти вплотную.

Изо всех сил взмахнув тренировочным мечом, Орландина нанесла удар на развороте, вкладывая в него силу всех мускулов тела. Мышцы ног, бедер, спины, рук сделали одно движение, бросая ребро клинка из первосортного горного дуба в висок неведомого злодея.

Амазонка проснулась и даже не сразу поняла, на каком она свете.

Вся мокрая, в испарине, вскочила из-за стола, пребольно ударившись коленкой. Боль немного отрезвила. Расплатившись, вышла на улицу.

Постепенно воительница успокоилась. Привидится же с пьяных глаз всякая пакость…

Орландина, конечно, не знала и не догадывалась, что сейчас за горами и водами, в жутком темном храме, катается и воет от боли, держась за голову, сухощавый бритоголовый человек в плаще и потертой леопардовой шкуре, которому она только что нанесла удар призрачным мечом.