А утром, в дороге уже, тема нашла неожиданное продолжение. Болимс Влек, бледный, невеселый и очень смущенный, поравнялся с Кьеттом и спросил:

— Феенауэрхальт, скажи… только не сердись… а ей было очень больно?

— Кому? — не понял тот. — Миле? Когда ее вешали? — Ну вот не шла у него почему-то из головы лоскотуха, привыкнуть, что ли, успел? Пусто казалось без нее в этом мире, нет-нет да и оборачивался невольно, будто надеялся вновь увидеть, как трусит она следом, глупая и грязная… Нет, как женщина она его не интересовала совершенно. Скорее, как занятная зверушка. Весело с ней было.

— Нет, это я про рузу. Больно ей было, наверное, когда ты руку отрубил?

— Конечно, больно! Это же рука! — согласился Кьетт машинально, продолжая думать о своем.

Снурл горестно вздохнул. Помолчал. Еще раз вздохнул.

— А как же она теперь будет, без руки?

— Подумаешь! Новая отрастет. Это же руза! — отмахнулся нолькр, его судьба ночного чудовища не волновала нисколько, он вообще не понимал, к чему о нем столько разговоров вести.

Но тут в их диалог вклинился возмущенный Иван.

— Что значит — новая отрастет?!

— То и значит! — Кьетт уже начинал раздражаться. — Начнет расти новая рука на месте старой, сначала маленькая, потом все больше и больше. И вырастет наконец длинная и красивая. «Регенерация» называется. Как хвост у ящерицы.

— Тогда зачем ты ее отрубал? — вскричал человек свирепо.

Нолькр вскинул на него округлившиеся глаза. Раздражение у него пропало, одно удивление осталось.

— А ты хотел, чтобы она ею до утра у нас в комнате махала? Дуло же из окна!

— Я хотел, чтобы ты эту тварь убил! Чтобы она больше на меня не охотилась! Не конечности рубить, а проткнуть ее надо было, прямо в сердце, или какие там у ваших руз жизненно важные органы!

— Вот видишь, какой он у нас жестокий! — обращаясь к Влеку, заметил Кьетт. — А говорит, будто не некромант. А самому только бы убивать направо и налево.

Снурл скуксился окончательно.

— При чем тут жестокость? — заспорил Иван. — Речь идет о самосохранении! Эта тварь охотится на людей! И я не желаю, чтобы она оставалась в живых! Все рузы должны передохнуть!

Кьетт хихикнул, отвернувшись, — разговор начинал его развлекать. Такая уж натура у нолькров, что хлебом не корми, дай поехидничать.

— Мало ли кто чего желает. Ты у Болимса Влека спроси, к примеру, — он наверняка мечтает, чтобы передохли все нолькры. Правда, Влек? Только честно?

— Да… Нет… Не все… — совсем стушевался тот, принялся на нервной почве колотить хвостом по крупу своей кобылки, та чуть не понесла, спасибо, Кьетт успел поймать под уздцы.

— Вот видишь! Ты чуть не довел его до беды своими жестокими разговорами! — бессовестно обвинил он Ивана. — Впредь думай, что спрашиваешь и у кого! Снурлы — ранимые существа, не то что вы, некроманты.

Вот и поговори с ним! Спорить с нолькром — себе дороже, пришел к печальному выводу Иван.

Постепенно походная жизнь входила в свою колею. Все большее и большее расстояние преодолевали путники за день. Болимс Влек перестал падать без чувств, и в этом была заслуга Кьетта Краввера.

— Ты не тяни до последнего, — внушал он горе-спутнику. — Почувствовал усталость — сразу говори нам, сделаем привал, отдохнешь.

Снурл отвел глаза, шмыгнул коротким носиком.

— Мужчине не пристало жаловаться на усталость, — прошептал он. — Мужчина должен стоически сносить все жизненные тяготы и невзгоды.

«Это не ты их сносишь, это мы тебя на руках носим! Родился дохляком, так не создавай другим лишних проблем!» — хотел ответить Иван, но не успел.

— При чем тут жалобы? — очень мягко возразил нолькр. — Мужчина должен уметь объективно оценивать свои возможности, и если он испытывает временные затруднения оттого, что еще не успел адаптироваться к чужому миру, чего зазорного в том, чтобы лишний раз передохнуть?

«Ах ты бог ты мой, какие мы деликатные! — рассмеялся про себя Иван. — Временные затруднения, как же!» Но вслух ничего говорить не стал, решив, что это будет действительно жестоко. Зачем окончательно добивать того, кто слаб от природы, да еще страдать вынужден по твоей вине? Главное, результат был достигнут: обмороки прекратились, и привалы приходилось устраивать все реже: снурл мало-помалу «адаптировался».

Очень тяжелыми были первые ночевки под открытым небом. Обычно спутники успевали за один дневной переход добраться до очередного постоялого двора или деревни. Но на пятый день пути, а может, на шестой — уже сбиваться начали — на месте ожидаемого трактира обнаружилось свежее пепелище.

Главное, всего часа два-три назад они проезжали через большое село. Но тогда на небе еще светило солнце, и снурл чувствовал себя бодро, и дядька какой-то встречный заверил, что впереди есть ночлег. Вот и не захотелось даром тратить время, решили продолжить путь.

Теперь красный закатный шар утонул в черных тучах, длинные тени протянулись от деревьев, и с неба полетели мелкие белые мушки — первые в эту осень.

— Никакого смысла двигаться дальше, — сказал Кьетт Краввер таким тоном, чтобы спутники поняли: это не обсуждается. — Пока совсем не стемнело, надо готовить ночлег! — Если честно, он боялся, что его не послушают. По большому счету кто он такой, чтобы распоряжаться? Младший из троих.

Но спутники спорить не стали, только Влек спросил робко:

— А нельзя ли ехать всю ночь? — Он был уверен, что на улице все равно не сможет заснуть.

— Нельзя, — был ответ. — Во-первых, на такой дороге лошади переломают ноги в темноте. Но это полбеды. Главная беда — те, кто в этой темноте охотится, а их немало кругом.

— Откуда ты знаешь? — удивился Иван. С момента нападения рузы новых опасных встреч не случалось, и он пришел к выводу, приятному, но ложному, что ночная нечисть в этих краях — большая редкость.

— Знаю, и все, — сообщил нолькр спокойно, как нечто само собой разумеющееся. — Они голодные и злые. Защита нам нужна. Ставь.

— Я?!

— Кто же еще? Мы с Болимсом — магические существа, забыл?

— А, типа вам бояться нечего?

Кьетт хмыкнул недовольно:

— Есть нам чего бояться. Просто к пассивной, защитной магии мы неспособны от природы. Она не на нас рассчитана, а как раз против нас, это ваши, человечьи фокусы. Круг рисуй, как с Милой тогда, помнишь?

Иван очертил круг. Вокруг себя, где стоял.

— Не такой! — обиделся Кьетт. — Большой надо, чтобы все поместились — и мы, и лошади. Ты же не хочешь, чтобы задрали их? Сейчас мы все в кучку встанем…

— Нет! — неожиданно пискнул снурл, с тревогой озираясь и будто прислушиваясь к чему-то. — Не надо! Не здесь! Это плохое место!

Дорога шла через редкий, чахлый лесок. Голые деревья тянули к небу пучки тонких веток. Ветер свободно гулял меж ними, так что искать укрытия в чаще не было никакого резона.

— Место как место, — отмахнулся Иван, он уже подобрал на обочине удобный дрын и собрался чертить. — Лучше все равно не будет. Разве что шалаш поставить? Или не успеем до темноты? Тогда костерок…

— Нет, ты не понимаешь, — заволновался, засуетился Болимс. — Это место совсем плохое, тут кругом гнездится зло, я чувствую! Нельзя здесь задерживаться, поскачем прочь!

— Ерунда, какое там зло… — начал было Иван, но Кьетт перебил:

— Ты уверен? Ты в самом деле чувствуешь или тебе просто страшно? Болимс, разберись и ответь честно, это очень важно!

— Чувствую! — чуть задыхаясь от волнения, бормотал тот. — Я… я никогда не практиковал магию, я не думал, что способен… Но зло, здесь кругом зло, оно хочет меня, и Ивана, и лошадей тоже… Хочет наши жизни…

— А меня? — Даже в тусклом свете сумерек было заметно, как Кьетт вдруг побледнел.

— Нет, тебя не хочет… — Тут лицо снурла сделалось совсем растерянным и жалким. — Ты только не обижайся… но оно… оно…

— Что?!

— Оно как бы тебе сродни! — выпалил несчастный, собравшись с духом.

— Так, двигаем отсюда! — почти выкрикнул Кьетт. — Живо!

Снурла даже подсаживать на седло не пришлось, сам взгромоздился, да так прытко, что едва не свалился с другой стороны. И скакали они, не разбирая дороги, убегали от невидимого врага, и лошадей не приходилось погонять, сами несли. А потом сами перешли на шаг.

— Ну теперь чувствуй, — велел нолькр снурлу. — Есть зло?

Зла не было. Только рузы, упыри, цегры и оборотни. И еще фальгрим может во-он из тех могильников вылезти. Ничего страшного, ночевать можно. Только защиту надо ставить спешно, потому что стемнело совсем, и хворосту уже точно не набрать.

Так и просидели до рассвета посередь дороги, прижавшись друг к другу и дрожа от холода. Пытались дремать, получалось плохо. Рядом топтались, всхрапывали лошади — глаза их были предусмотрительно закрыты шорами. С чужого неба падали редкие снежинки. Рузы носились во мгле на перепончатых крыльях, врезались в невидимую стену защиты и, грязно бранясь на каркающем своем наречии, падали вниз. Потом пришла пара упырей, и рузы устроили обед: разодрали мертвецов в клочья, из-за кусков передрались и погибшего в драке соплеменника съели тоже. Оборотни выли где-то за лесом. Цегр приходил, себе на горе, — огромный, безмозглый, на горбатом загривке дыбом шерсть, в желтых глазах плещется слепая ярость, с клыков капает слюна. Ломился тупо в стену, и рузы все разлетелись с его появлением.

— Выпусти меня на минуточку, — попросил Кьетт Ивана невинным голосом. — Щелку сделай, чтобы я пролез бочком, а цегр — нет.

Иван щелку сделал. Зачем — спрашивать не стал, знал, что сейчас произойдет. Сам глаза закрыл и снурлу велел не смотреть. То, что осталось от цегра, дожрали рузы. А фальгрим так и не пожаловал. Спокойно ночь прошла, уверял измученных и окоченевших спутников нолькр. На войне гораздо хуже бывает.

Потом было еще несколько таких ночей. Ничего, привыкли. А от какого зла они так спешно удирали в ту, самую первую, кого именно чувствовал снурл, а нолькр не чувствовал, но боялся, Иван так и не узнал. Допытывался у Кьетта, но тот был неумолим:

— Не скажу пока, в другой раз. Мы с тобой еще мало знакомы, я стесняюсь.

— Это что, твои соплеменники были? — наседал Иван, сделав из вышесказанного некоторые догадки.

— Нет. Не совсем. Отстань. Попозже.

Так и не признался. И снурл ничего не знал. Или тоже говорить не хотел? Как же это нелегко — водить знакомство с магическими существами!

Через девять дней пути они должны были выехать к семозийско-гевзойской границе — так обещал граф. «Там вас стража остановит, спросит пошлину за выезд-въезд. Так вы только гевзойцам платите, а нашим не давайте, скажете, по казенной надобности едете», — ну не делал королевский дядюшка большой разницы между своим карманом и государственным, что тут поделаешь.

Не выехали. И местность стала совсем необжитой, не у кого и спросить, далеко ли осталось.

— Заблудились! — запаниковал снурл к вечеру, днем он еще надеялся на лучшее.

— Как мы могли заблудиться, если дорога одна-единственная и мы с нее не сворачивали? — резче, чем следовало бы, огрызнулся Иван. С каждым днем чужой мир раздражал его все сильнее. Наскучило однообразие осеннего ландшафта, лишенного всякой живописности. Надоело качаться в седле день за днем, надоело бояться руз и прочей местной дряни. Тошнило уже от трактирной грязи и бедности деревень, в которых случалось ночевать. Будучи, с легкой руки графа Сонавриза, «важными господами», они останавливались только в самых лучших, по местным меркам, домах, принадлежащих старостам или зажиточным арендаторам. Но даже в них было убого и промозгло, хозяева явно экономили на дровах. Одежда провоняла костром и лошадьми, ее мучительно хотелось сменить или хотя бы постирать, но, когда он заикнулся об этом, Кьетт только и вымолвил с тоской в голосе: «Не высохнет за ночь»… Скучный, серый, неустроенный мир — угораздило же в такой угодить! Общага уже домом родным казалась, все-таки в ней и туалет теплый, и душ есть на первом этаже…

— …А может, как-то не заметили и свернули?

— ОДНА ДОРОГА, говорят тебе! Некуда было сворачивать. Скорее, обсчитались днями. У меня, к примеру, все в голове уже перепуталось: что вчера было, что позавчера — не помню.

— Да я вроде считал…

— Вот именно — вроде!

— Не кричи на него, он тебе ничего плохого не сделал, — вступился за снурла Кьетт, и Ивану стало стыдно: нашел, в самом деле, на ком досаду срывать! — Не заблудились мы и дни не перепутали. Просто двигались не так быстро, как привык граф, вот и выбились немного из графика. Ничего страшного.

— Правда? — облегченно вздохнул Влек.

— Ну конечно! Даже не сомневайся!

«Немного» — это оказалось три дня. Лишних три дня в чужом мире! В тайне Иван был готов рвать и метать, но воли нервам больше не давал. Потому что сам виноват, из-за его собственной придури вляпались.

…Всего час отделял их от границы, когда из придорожного леска вынырнули трое, встали поперек дороги с арбалетами на плече. Худые, узколицые, длинноволосые, с клыками, когтями и большими глазами, мрачно сверкающими в осенней мгле. В общем, не требовалось становиться этнографом, чтобы издали признать в них соплеменников Кьетта Краввера.

— Ну-у-у, — с досадой протянул тот, — вылезли! Щас начнется!

— Думаешь, у них злые намерения? — В испуге снурл осадил коня, затоптался на месте.

— Я не думаю, я знаю. Мародеры. Я эту породу носом чую!.. Ладно, не назад же возвращаться. Прорвемся. Хорошо, я цегром не пренебрег тогда… Эй, чего надо, уважаемые?

Нолькров вежливое обращение не смягчило. Они взяли оружие на изготовку. Правда, еще не успели заметить, что наконечники их коротких стрел как-то странно обвисли и закапали, будто не из стали, а из воска были отлиты, и этот воск теперь таял. Зато Иван заметил и приободрился. А Влек подумал отрешенно: «Это же страшно сильная магия — вот так растопить металл!»

— Силы надо, — последовал ответ. — Снурла отдашь, тебя и человека пропустим.

Краем глаза Иван заметил, как припал к конской шее несчастный Болимс Влек.

— Шакалите? — Кьетт растянул губы в неприятной, жутковатой ухмылке, она ему очень не шла. — И Закона не боитесь?

— Мы сами себе Закон! — Они прекрасно понимали друг друга, нолькры разных миров.

— А! Ну так я и думал! — кивнул Кьетт и, обернувшись к спутникам, нарочито громко объявил: — Все прекрасно, их можно убивать!

Сразу три арбалетных болта полетели ему в грудь. И, отскочив, попадали наземь. А что они могли еще сделать, без наконечников-то?

— Ай, как больно! — сказал Кьетт с издевкой.

Тогда мародеры прыгнули.

То, что творилось дальше, по стилю больше всего напомнило Ивану страшную кошачью драку. Четверо нолькров — трое против одного — катились по дороге визжащим клубком, то распадающимся на миг, то сцепляющимся снова. Больше никакого оружия, только собственные когти, рвущие плоть врага, только клыки, ищущие чужое горло. И не было никакой возможности вмешаться в эту дикую свалку, помочь своему — слишком стремительно, глазом не уследишь, а главное, не по-человечески все происходило. Еще никогда в жизни Иван не чувствовал себя таким растерянным и беспомощным. Кьетта он мысленно уже похоронил и думал только об одном: надо скакать прочь во весь опор, надо хотя бы снурла увести, спасти… Думал, но с места так и не сдвинулся. Топтался бессмысленно, вцепившись в рукоять. Потому что другая часть сознания надеялась: а вдруг случится хоть секундная заминка в драке, и тогда он дареным мечом… Можно подумать, он умел с ним обращаться!

Зато Кьетт драться умел. О чем наглядно свидетельствовал образовавшийся на дороге труп. Один из мародеров отвалился вдруг от клубка, да так и остался лежать в грязи лицом вниз. И длинные, еще недавно очень темные волосы его были теперь… нет, не седыми, другой оттенок… выцветшими.

Противники превосходили Кьетта числом и чисто физической силой — старше были, по крайней мере, вдвое. Но верткости им не хватало и профессионализма, назовем это так. Потому что выросли в тихих и скучных землях Семозии, а не на полях сражений Флангальда. И еще. В этой драке они не помогали друг другу, каждый был сам за себя и рвал свою долю. Ну и дорвались.

…Четыре окровавленных, вывалянных в грязи тела лежали на дороге. Три выцветших, одно просто очень бледное. Признаков жизни не подавал никто. Иван понял, что к Кьетту надо подойти. Несмотря на то что ноги этого почему-то решительно не хотят — противно дрожат в коленях и гнутся плохо. Нельзя его оставлять вот так… одного на чужой дороге.

Снурл, робкий и пугливый, его, сильного и решительного человека, опередил. Потому что с собственными ногами спорить не стал, просто свалился мешком с лошади и на четвереньках, прямо по грязи, подполз к лежащему.

— Эй! — осторожно, будто опасаясь обжечься, дотронулся пухлым пальчиком до холодной белой щеки. — Эй! Феенауэрхальт! Ты живой? — И вскинул отчаянные глаза на доковылявшего наконец Ивана. В глазах скапливались слезы и текли по щекам, оставляя грязные дорожки, но снурл и не думал их стыдиться. — Он у нас умер, да?!

— Нет. Вроде бы. Хотя…

Это ответил не Иван. Иван выдохнул только:

— Живой! — будто страшный груз свалился с души.

Кьетт Краввер открыл глаза и спросил с большим недоверием:

— Ты уверен?

Потом чихнул и выметнул маленькую шаровую молнию. Она с шипением растаяла в луже, всех слегка дернуло током. Хорошо, до лошадей разряд не дошел, а то бы разбежались, пожалуй.

— Силы перебрал! — констатировал нолькр. — Через край пошло… — Он завозился, пытаясь встать, но снова упал. — Ох, больно вообще везде… А хорошо, что у них оружие незаговоренное оказалось, да? Видели, как я его растопил? В кисель! — Похоже, именно это действие, а не победу в жутком рукопашном бою он считал главным своим достижением.

Только три часа спустя они смогли продолжить путь. А до этого, как умели, приводили в порядок порванного и покусанного товарища: оттащили в сухое место, долго оттирали кровь и грязь, промывали раны вином из фляжки, перевязывали нижней рубашкой Влека и майкой Ивана, разрезанными на длинные куски. Кьетт к их стараниям относился безучастно, просто лежал на спине тихо и расслабленно, смотрел, как проплывают над головой чужие серые облака. Ему было больно, но при этом даже приятно вроде бы, что с ним так заботливо возятся, а снурл еще и тихо плачет все время от сострадания. Когда это кто раньше над ним плакал? Он же с детства сирота… Но дольше тут оставаться нельзя, как бы ни было хорошо лежать на сухом местечке, головой на мягких снурловых коленях, окруженному заботой и сочувствием. Мало ли кто еще на свежие трупы да на запах кровищи вылезет?

— Все. Ехать надо! — объявил Кьетт и решительно дернул правой ногой — эта часть тела почти не пострадала в бою и была более или менее управляемой. Все остальное подчиняться разуму пока не желало.

— Ты же магии наглотался так, что верхом лезет, — пристал к нему Иван. — Не можешь эти свои дыры как-нибудь зарастить? Не представляю, как ты с ними дальше поедешь! Опять кровь потечет.

— Пусть течет, авось вся не вытечет, — вяло отмахивался Кьетт. Он уже сел, почти без посторонней помощи, теперь дело оставалось за малым — встать. — Я сам на себе раны лечить плохо умею.

Тогда Иван переключился на Влека — снурлы ведь тоже магические существа! Но тот не только на себе, тот и на других раны закрывать не умел. «До чего бесполезное создание, удивительно!» — подумал про себя Иван. Но если бы сказал вслух, Кьетт с ним не согласился бы, ведь снурл его так хорошо жалел. Это тоже надо уметь.

— …По казенной надобности? Что-то непохоже. — Заспанный порубежный страж с подозрением оглядел истерзанную фигуру Кьетта. Кровь с нолькра кое-как оттерли, но располосованная когтями одежда целее, понятно, не стала. Хоть и положила графская экономка, собиравшая гостей в дорогу, иголку с ниткой в один из мешков (Иван обнаружил случайно, когда укололся), но воспользоваться ими никому из троих даже в голову не пришло.

— Разве казенные люди… гм… и не люди тоже в таком виде ходят? Что-то непохоже, — повторил он.

— Что значит «непохоже»?! — возмутился Кьетт и сунул под нос стражу графскую грамоту. — Сами развели под боком разбойников и еще осуждать берутся чужой вид! Это слыхано разве, чтобы в часе от границы нападали на графских посланников?! — именно такую «должность» назначил им Сонавриз.

— Разбойники?! Где?! — всполошился страж и уже воздуха в легкие набрал, чтобы заорать: «Застава! По коням!»

— Где были, там уж нету! — сердито остановил его порыв Иван. — Стараниями вот этого благородного господина, в чьей благонадежности ты посмел усомниться, мерзавец!

О как заговорил! Неужели в роль стал входить на нервной почве?

В общем, сэкономили они, вышли из Семозии задаром. Чтобы тут же отдать двойную «въездную пошлину» погранцам Гевзои. Содрали, гады, все за тот же неблагонадежный вид. Но потом вдруг прониклись сочувствием и любезно предложили переночевать в караулке.

— Время-то позднее, засветло вам до Моза не добраться никак. А на улице ночевать — рузы гужом слетятся на кровищу вашу, — сказал пожилой стражник. — Это кто ж тебя, парень, так подрал? Живого места нет!

— Нолькры, — ответил Кьетт мрачно.

— Вот те на! — удивился дядька. — А сам ты разве не их роду-племени? Что же у вас до смертоубийства дошло? Ну народ, доложу я вам! Хышшники, одним словом! — Он был опытным воином, знал, какие следы оставляет простая драка, какие — настоящий бой.

Кьетт нахмурился еще больше, передернул плечами.

— Можно подумать, среди вас, людей, разбойников не бывает и вы друг друга не убиваете никогда!

— Тоже верно, — примиряющее закивал тот. — Разбойников средь нас хоть пруд пруди, ловить-вешать не поспеваем!.. Ну, сынки, ступайте в караулку, отдыхайте до утра. А еще пару серебряных не пожалеете, так ужин вам велю собрать, и коновал у нас при заставе свой есть. Он всех пользует — и коней, и коз, и людей тоже иногда. Мыслю так, и нолькров умеет.

Хотел разобиженный Кьетт от коновала отказаться, да не устоял. Очень уж болело все.

…Вот так мирно, в тепле, сытости и относительной чистоте маленькой, на двадцать коек, караульной казармы закончился тот бурный день. На ужин дали овсяную кашу, сваренную, к общей радости, на воде, большой ломоть хлеба и полголовы сыра к нему. Показали, «где тут можно умыться и до ветру сходить». Молодой лекарь, с помощью снадобий и магии, привел Кьетта в более или менее сносный вид, если не исцелил раны полностью, то, по крайней мере, закрыл, чтобы не кровили и болели «послабже» (как он сам выразился); но с двумя сломанными ребрами, как ни старался, ничего поделать не смог, оставил «как есть». Потом объявилась какая-то баба и взялась починить порванные одежды всего-то за медяк. Иван, с легкой грустью наблюдавший, как в гевзойских землях утекает сквозь пальцы графское серебро, был приятно удивлен такой дешевизне.

Казалось бы, все хорошо, живи да радуйся. Но тут в душу Ивана клыками вгрызлась неспокойная совесть. «Струсил, — шипела она по-змеиному, — струсил, и товарища в трудную минуту чуть не бросил, и палец о палец не ударил, чтобы ему помочь! Стоял столбом, глазел. Даже подойти побоялся первым, какой-то жалкий толстый снурл тебя опередил! А убили бы Кьетта — как бы ты тогда? А? То-то!»

В общем, никакой возможности заснуть.

Громко храпела смена на соседних койках — десять мужиков, все на разные голоса. Нежно посвистывал носом Болимс Влек. Кьетт тихо хныкал и скулил во сне, хоть и «послабже», а болели раны, и укусы в особенности. Потом вдруг проснулся, сел, моргая ошалелыми спросонья глазами.

— Ты чего? — шепотом спросил Иван.

— Пить хочу. От зелий во рту сохнет.

— Лежи, я принесу.

Принес кружку, напоил, а потом сел рядом на кровати и выложил все как есть. Что растерялся, что не помог… Просто невмоготу уже стало молчать, страдать в одиночку. Определенно он был о себе гораздо лучшего мнения — до сегодняшнего дня. И вдруг узнал, что на самом-то деле — трус, трус, и больше никто. Как с этим жить?

— Мне бы твои печали! — присвистнул нолькр. — Молодец, что удержался, не сунулся! Я же, к примеру, не вмешиваюсь, когда ваши — люди в смысле — на двуручных мечах сходятся или верхом, с копьями. Каждому свое. Мы бы смели тебя в момент, просто люди к такой драке по природе неспособны. Я бы даже сам не разобрал, что это ты — убивал всех подряд, кто рядом шевелился… Если еще раз на беззаконных нарвемся — смотри, так же поступай! Обещаешь?

Иван обещал. А потом спросил.

— Признайся, то зло, которого ты в лесу испугался… ну его еще снурл почувствовал… Это ведь тоже нолькры были? Беззаконные?

— Ну вот еще! — опроверг Кьетт решительно. — Стал бы я беззаконных пугаться. Не дождутся! — Он назидательно помахал пальцем перед Ивановым носом. — Бойся не того, кого мы сожрем. Бойся того, кто нас сожрет.