Глава 5
которая учит: наличный расчет всегда предпочтительней безналичного
Окончательно раскисшая от долгих дождей дорога плотоядно чавкала под копытами трех коней. Трое всадников, закутанных в непромокаемые плащи с капюшонами, сгибались под порывами северного ветра, больно бьющими в лицо.
Вообще-то их должно было быть четверо, и это сильно упростило бы жизнь троим. Гостеприимный граф Сонавриз по широте и бескорыстию натуры своей собирался лично проводить пришельцев из чужого мира до самой границы семозийских земель. Собственно, он и дальше, до Фазака, рад был бы их проводить, но так уж вышло, что с гевзойским канцлером Мезгом его связывала давняя и кровавая вражда, и в землях Гевзои граф был персоной нон грата. Там общество его не только не принесло бы пользы трем товарищам по несчастью, но и смертельно навредить могло. Зато путешествие по Семозии в сопровождении всесильного графа Сонавриза, любимого дядюшки самого короля, сулило быть легким и беззаботным.
…Вольно же смертным строить планы, когда жизнями их управляют совсем иные силы.
Буквально за час до отъезда прискакал из столицы гонец на взмыленной кобыле, и его роскошный алый плащ на спине снизу доверху был заляпан жирной дорожной грязью. Весть он принес радостную. Король, прожив четверть века холостым, наконец избрал себе даму сердца и со свадьбой решил не тянуть. Церемония бракосочетания его с леди Лоззой состоится уже завтра!
Граф Сонавриз был в отчаянии. Он никакие мог пропустить свадьбу любимого племянника хотя бы потому, что именно его монарх желал видеть посаженым отцом. Но и новых друзей бросить на произвол судьбы не мог! И выход видел только один: они поедут во дворец вчетвером, отгуляют положенные двенадцать дней, а уж после…
Ивана такое предложение повергло в ужас.
…Трое суток бушевала буря над семозийскими землями. Небеса рушились на землю потоками дождя и громовыми раскатами. Белые, желтые и кроваво-красные молнии сверкали почти непрерывно, и в свете их мелькали тела крылатых черных тварей, реющих среди туч и друг друга пожирающих. Ветер выл голодным зверем в каминных трубах замка, а за стенами его гнул деревья, переворачивал телеги, разметывал стога и прочие беды чинил. Казалось, весь мир превратился в сплошной грохот и рев. Даже каменная, почти монолитная громада замка перестала казаться надежным убежищем, она содрогалась до основания всякий раз, когда молния била в соседние скалы или очередная туша ночного чудовища грузно шмякалась на крышу, чтобы мгновение спустя быть растерзанной в клочья и растащенной без остатка.
И все эти страшные дни, пока за окнами буйствовала безумная стихия, в замке гудело безумное веселье. Сутки больше не делились на день и ночь, как не было рассветов и закатов за окном, лишь мутная непроглядная мгла и дикое беспробудное пьянство. Люди жрали, пили и тут же валились спать, и слуги больше не растаскивали господ по комнатам, потому что сами валялись подле. Парадный зал провонял пьяной мочой и рвотными массами. Все слилось в один бесконечно долгий день, и Иван уже самого себя плохо помнил. С кем-то он постоянно и очень церемонно знакомился и пил на брудершафт, кто-то требовал историй о чужих мирах, и он рассказывал по сто раз одно и то же, а потом за это снова пили. Иногда откуда-то выплывало встревоженное и удивительно трезвое лицо Кьетта — он спрашивал с тревогой: «Ты уверен, что еще не помираешь?» — и Иван лихо отвечал: «Ого! Ты меня еще плохо знаешь! Русские не сдаются!» — а потом снова тонул в беспамятстве. А под конец и сам нолькр выглядел не таким уж трезвым — надышался винных паров, густо пропитавших атмосферу зала, да еще и уксусом слегка отравился. Время от времени пришлепывала из своего пруда лоскотуха в новом шелковом хитоне и кружевной шали, отплясывала на столах что-то этническое, целовалась со всеми желающими, а может, и не только целовалась, Иван за этим не следил, и граф, похоже, тоже.
…Трое суток бушевал пир в замке Сонавриз. Трое человек его не пережили по тем или иным причинам, в которых никто не стал разбираться. Один из местных арендаторов, по слухам, утонул в бочке с вином, что стало с двумя другими — история умалчивает, все списали на бурю. «Ерунда! — пояснил граф гостям, ошарашенным траурным известием. — Такое у нас каждый год случается, не всем суждено колдовскую стихию пережить. Ничего, слуги их уже в погреб спустили, чтоб не пропали, закопают, как подсохнет». Тогда Кьетт поинтересовался: когда б не столь бурные возлияния, не было бы выживших больше? А вот и нет, отвечал граф победно. Давно замечено: что так, что эдак — все едино, и злое колдовство свою жертву найдет. Кому не суждено бурю пережить, тот ее и не переживет, однако же пьяному помирать веселее — сам не заметишь, как на тот свет шагнешь. Вот и хлещет винище вся Семозия от мала до велика, глушит страх…
— Странно, — сказал потом Кьетт Ивану, — по-моему, это сущие предрассудки. Не знаю, как там снаружи, но внутри замка во время бури никакого колдовского влияния не чувствовалось… Ты чувствовал что-нибудь? — этот вопрос был адресован Болимсу Влеку, робко выползшему из темного угла, в котором он пережидал смутные дни.
— Да! — прошелестел тот. — Воняло очень…
— Я же про иное речь веду, любезный господин Влек! Ты улавливал флюиды злого колдовства, сочащиеся в замок извне в поисках ежегодной жертвы? Ощущал потоки злых чар, наведенных на головы тех несчастных? — Когда хотел, Кьетт умел выразиться очень цветисто. Пожалуй, впервые за все последние дни снурл взглянул на нолькра не как трясущаяся от страха жертва на кровожадного хищника, а как одно разумное существо на другое разумное существо, без страха, даже с уважением. И ответил не в обычной своей манере — умирающим лепетом, а спокойно и здраво:
— Готов поклясться на Своде законов, ничего подобного не происходило, любезный господин… — Тут он замялся, потому что Кьетт до сих пор не успел ему представиться.
— Кьетт-Энге-Дин-Троннер-Альна-Афауэр — и Стренна-и Герцерг ан Свеффер фор Краввер-латта Феенауэрхальт-Греммер-Игис… — началась старая песня. А закончилась категорическим заявлением. — Но для краткости зови меня нейтрально: Феенауэрхальт. Можно даже без «господина», запросто.
Снурл возразить не посмел, знакомство состоялось.
Возразил Иван, чуть позже и наедине, чтобы не создавать неловкости.
— Ты знаешь, я, конечно, в снурлах не разбираюсь, но, по-моему, этот парень старше и тебя, и даже меня. Ему уже все двадцать два, наверное. Пусть бы тоже звал тебя Кьеттом, чего язык ломать?
— Ну вот еще не хватало, чтобы какой-то снурл обращался ко мне, как к младшему! — возмутился нолькр.
— Шовинист! — упрекнул Иван.
— От некроманта слышу! — парировал Кьетт, и эта его реплика осталась без ответа. Иван просто не в состоянии был продолжать перепалку, голова вновь разрывалась на части после трех суток беспробудного пьянства…
…А что же будет после двенадцати?! Представить страшно.
Должно быть, спутники его подумали то же самое и на свадебное приглашение графа ответили дружным испуганным «НЕТ!!!». Получилось бестактно, но дипломатичный Кьетт ловко сгладил ситуацию, сославшись на родительские переживания, ярость судебного начальства и непреклонность академической администрации. Граф повздыхал сочувственно и снабдил гостей всеми мыслимыми и немыслимыми дорожными грамотами и рекомендательными письмами. Это в придачу к коням, деньгам, дорожной амуниции и оружию. Неловко было принимать столь дорогие дары, зная, что вряд ли когда-нибудь доведется ответить добром на добро, — а куда деваться? В дальнюю дорогу без снаряжения не выйдешь, пришлось брать.
И снова было расставание, трогательные прощальные речи и слезы…
Остался позади шальной, диковатый, но такой гостеприимный замок. Впереди лежал целый мир, чужой и неведомый. Кони месили копытами грязь, и злой ветер, последний отголосок недавней бури, атаковал плащи трех бесприютных странников. «Какой же добрый человек граф Сонавриз! — время от времени повторял Кьетт, изящно покачиваясь в седле. — Бывают же на свете такие хорошие люди!» — Похоже, этот факт казался нолькру удивительным…
Путешествие началось.
Молодости свойственна тяга к приключениям. Совсем еще недавно Иван мечтал об экзотических землях, экстремальных путешествиях, загадках и тайнах. И вот судьба преподнесла ему невероятный, сказочный дар: чужой мир! По-хорошему, визжать следовало бы от восторга.
Но радости почему-то не было. И даже не тревога о родителях была тому причиной — молодость не умеет долго переживать за других. Лезли в голову неподходящие какие-то мысли о самом себе.
Ивану доводилось и книги читать, и фильмы смотреть о том, как герой из нашего времени переносится в далекое прошлое или в чужой мир. И всякий раз этот герой оказывался чудесно подготовленным к новым реалиям. И кулаками, и холодным оружием орудовал мастерски, как аборигенам и не снилось: годы службы в спецназе, мастерство не пропьешь. Магией овладевал в рекордно сжатые сроки, удивляя своими талантами признанных мастеров. Вдобавок в распоряжении его были все технические достижения нашей цивилизации. Захотел бомбу склепать — вот вам бомба. Самоходная машина потребовалась — да пожалуйста, долго ли, с нашим высшим техническим…
Вот только он, Степной Иван, не спецназовцем был, а начинающим почвоведом. И никаких талантов за собой не замечал. Положа руку на сердце, скучным он был человеком. Средним. Среднестатистическим. Не слабак, но и не мастер боевых искусств. Талантов никаких, а уж магических — в особенности. В технике шарит, но не на уровне изобретателя-самородка. Из увлечений… ну по баскетболу первый юношеский, да разве еще футбол по ТВ посмотреть, и то без фанатизма… В общем, противопоставить этому миру в случае опасности ему было решительно нечего. Такое вот непростое положение. Чему уж тут радоваться?
От расстройства поделился своими мыслями с Кьеттом. А тот будто этого и ждал. «Ты знаешь, сам об этом все время думаю!» — из чего Иван заключил, что нолькр тоже не чувствует себя героем. Странно! С его-то магическими потенциалами и академической боевой подготовкой!
— Стандартная боевая подготовка младшего офицера. Таких, как я, тысячи… десятки тысяч.
— А магия? Вон как ты лихо расправился с тварью в пустоши!
Кьетт удрученно вздохнул:
— Да. На свете есть множество тварей, с которыми я могу поступить подобным образом. Но тех, кто может поступить так со мной, — не меньше. Так что не обольщайся. Я магическое существо, а не маг.
Стало совсем скучно. В смысле, не по себе.
— Да ладно, — подумав, махнул рукой Кьетт. — Не будем отчаиваться. Ничего сверхъестественного от нас не требуется, всего лишь добраться из одного пункта в другой и нанять колдуна. Справимся как-нибудь.
— Вот-вот, как-нибудь… — кивнул Иван, одолеваемый дурными предчувствиями, усугубляемыми полнейшим безлюдьем голой и бесприютной местности, сгущающимися сумерками, ветром, холодом и мелкой моросью, повисшей в воздухе после бури. Нет, не о таком приключении он мечтал!
Вдобавок, предавшись собственным невеселым мыслям, они как-то позабыли о новом спутнике своем. А тот вел себя очень тихо: не роптал, не жаловался, не стонал. Но часов через шесть пути (по ощущениям, ибо мобильник Ивана давно сел, а Кьетт при себе часов не имел) просто свалился с лошади в грязь — мягко и тихо, будто мешок с отрубями, да так и остался лежать без движения. Хорошо еще, Кьетт в этот момент случайно оглянулся, иначе вышло бы, как в той песне: «Отряд не заметил потери бойца…»
— Чего это с ним? — всполошился Иван, глядя в белое до синевы лицо снурла. — Припадочный он, что ли?
— Припадочные дергаются обычно, а он просто лежит, — возразил Кьетт тоном знатока. — Я так думаю, может, он устал?
— Да ну! Я сам… в смысле задница моя тоже устала, так не падаю же!
— Так ведь ты и не снурл! Ты некромант. А он — юрист. Надо понимать разницу.
— Я поч-во-вед! Сколько можно повторять?!
— Ах, боже мой, сейчас это не принципиально! Со снурлом делать что-то надо, а не полемику разводить. На лошадь, что ли, его затащить?
…Ох, нелегкая это работа — снурла тащить из болота! Но вытащили как-то, подняли, повесили поперек лошади Кьетта, а освободившуюся снурлову повели под уздцы. А некоторое время спустя всю процедуру пришлось повторять в обратном порядке — место для отдыха нашлось! Первая радость за этот долгий и унылый день.
Маленький кособокий трактир с недавно залатанной кровлей стоял у самой дороги. Или это была корчма. Или постоялый двор — Иван в таких тонкостях не разбирался. Главное — не на улице ночевать, и пожрать дадут! Восхитительный запах печеного мяса витал вокруг заведения, и проголодавшиеся путники ринулись на него, аки пчелы на мед. Даже бесчувственный снурл заводил носом. Но его оставили висеть поперек коня (просто сил не было еще раз тягать такую тушку), а сами устремились внутрь.
Там, внутри, было полутемно, бедновато и не сказать, что чисто. Зато тепло и сухо — а что еще надо путнику после долгой дороги? Градус настроения стремительно пошел вверх.
— Чего желают добрые господа? — сонно осведомился трактирщик, упитанный рыжеволосый дядька в заляпанном маслом фартуке.
— Еды! — выпалил Кьетт и протянул хозяину ту из графских грамот, которая гласила, что «подателей сего» следует кормить-поить и брать на постой бесплатно, за счет казны.
Трактирщик пробежал глазами бумагу, и добродушная физиономия его скисла, как старые сливки.
— Ах, даже и не знаю, что вам предложить, добрые господа, — запричитал он. — Буря какая бушевала — страсть, не успел запасы-то пополнить, поиздержался. Ни мяса, ни сыра, ни вина доброго не осталось в кладовой, и тесто нынче баба не затевала, откуда, говорит, опосля такой бури постояльцам взяться. Оно, может, крупа какая завалялась, да молока маленько, так прикажете кашки сварить?
Ивана передернуло. Последнее, чего ему хотелось в жизни, — это кашки на молоке, с самого раннего детства не терпел!
— Не надо каши! — прорычал он.
— Правильно, не надо каши, — поддержал Кьетт, лишний раз доказывая, что жизненный опыт от возраста напрямую не зависит. — Но если любезный хозяин поищет, не завалялось ли у него что-то, кроме крупы, а еще выделит нам хорошую комнату на ночь, у нас найдется, чем его отблагодарить за хлопоты, не дожидаясь, пока это сделает казна.
Трактирщик заметно оживился, кислая мина сменилась угодливой.
— Ах, ну разве могу я отказать в услуге таким благородным господам! Сделаю все, что в моих силах! Надеюсь, дорогие гости не откажутся от жаркого из кабана, рыбного рулета и запеканки с черничным соусом?
Дорогие гости не отказались.
— Да! И еще! Там, у коновязи, остался наш спутник, он нездоров и не может идти сам. Так нет ли у вас тут крепкого работника, чтобы снял его с лошади и отнес наверх?
При этих словах нолькра Иван ощутил острый укол совести: про несчастного снурла он успел напрочь позабыть.
— Нездоров? — заволновался трактирщик. — Уж не оспой ли он болен или, спаси господи, чумой?!
— Разумеется, нет! — Кьетт с негодованием отверг подобное предположение. — Он и не болен вовсе, просто его слишком утомила долгая дорога верхом. Он, видишь ли, по природе своей — снурл.
— Снурл? — искренне поразился хозяин. — Верхом? Впервые слышу подобное! Ладно бы в кибитке… Снурл — верхом! Вот диковина…
Не переставая удивляться вслух, он дернул за шнурок, кокетливо украшенный бантиком. Где-то в отдалении послышался звон, секунду спустя из-под лестницы вынырнул огромный детина с физиономией дебильноватой и заспанной — в заведении он совмещал должности вышибалы и грузчика.
— Звал, хозяин?
— Увидишь у коновязи снурла, забери и отнеси наверх. Только бережно, не повреди лапищами своими… — велел трактирщик и посетовал: — Работничек! Ему бы ума — хоть десятую часть от роста — цены бы не было парню… Прошу, ваши милости, к столу, к столу, сей момент все подано будет.
Конечно, они вели себя бессовестно. И каждый мысленно ругал себя последними словами. Но когда работник пронес мимо бесчувственное снурлово тело, расслабленно висящее у него на руках, ни один не оторвался от еды, чтобы оказать страдальцу посильную помощь. Только когда большая часть снеди была уничтожена, а оставшуюся уже не хотел принимать организм, они поднялись наверх в отведенную им четырехместную комнату.
Болимса Влека они обнаружили аккуратно уложенным на кровати. Правда, дурень не догадался даже снять с него мокрый, густо забрызганный грязью плащ и ею же облепленные сапоги. Пришлось-таки потрудиться, избавляя горемычного спутника от лишней амуниции. Затем в ход снова был пущен весь арсенал по приведению обморочного в чувство, но даже магия нолькра не помогла на этот раз. Зато сработал метод совершенно нетрадиционный. Наитие нашло на Ивана — взял с подноса кусок рыбного рулета (всю недоеденную снедь заботливо доставила в комнату служанка — вдруг важные господа проголодаются ночью?) и принялся водить у снурла под носом. Тот оживился, заерзал, открыл глаза…
— Вот вам и пожалуйста! — радостно удивился Кьетт. — А то лекари напридумывали перья жженые, нашатыри разные! Пироги-то, оказывается, куда эффективнее! Надо знать на будущее.
Обмороком своим Влек был очень смущен.
— Даже не представляю, как это получилось! — сокрушался он. — Совершенно не представляю! С чего бы?.. Опять я вам столько хлопот доставил…
Ивана его нытье раздражало куда больше, нежели упомянутые «хлопоты», захотелось ответить что-то язвительное. Но Кьетт неожиданно растерял все то презрение, что питал к роду снурлов, и принялся беднягу утешать. Типа какая ерунда, с каждым может случиться, всему виной чужой мир, это он так действует. А под конец еще и комплимент сделал:
— Никогда не видел прежде, чтобы снурлы так хорошо держались в седле.
Бледные пухлые щеки Болимса Влека зарделись, он был явно польщен.
— Меня в детстве водили в манеж кататься на пони…
— Полезный навык, — одобрил нолькр великодушно. — Еще немного тренировки, и ты станешь лихим наездником.
Иван глянул подозрительно — издевается, что ли? Но Кьетт был убийственно серьезен.
За слюдяным окном, забранным, как и все окна этого мира, прочной кованой решеткой, по-осеннему быстро темнело. Единственная свеча освещала комнату неверным, дрожащим светом, заботливо скрывающим бедность и грязь их временного пристанища. Было тепло и уютно, как в доме родном. Пахло снедью, сохлой травой и, совсем немного, плесенью. В голове ласково шумело вино, употребленное без излишеств, исключительно «для согрева». Натруженные седлами зады блаженствовали на свежей соломе матрасов. Правда она, солома эта, здорово кололась, но Кьетт уверял, что это только с непривычки, и вообще, скоро обомнется.
— А ты откуда знаешь? Неужели в твоем мире тоже спят на соломе? Знаешь, он представлялся мне несколько более цивилизованным. Академия, потенциалы, сосиски…
— Просто у нас война, забыл? — обиженно напомнил Кьетт и тему счел исчерпанной.
Наверное, они все переутомились за день, потому что сон не шел. Лежали, ворочаясь с боку на бок, таращились в потолок, низкий, дощатый, потемневший от времени и сырости. Вдруг одолела ностальгия, потянуло на разговоры. Каждый хвалил свой мир.
Иван, неожиданно для себя самого, впал в ура-патриотизм, принялся описывать красоты столицы, к коим прежде был довольно равнодушен, а также достижения отечественной (под «отечеством» в данном случае разумелся весь наш мир) науки и техники, от автомобилей и полета первого человека в космос до мобильной связи и скайпа.
Болимс Влек, будучи натурой чувствительной, говорил больше о природе, как то: буковые рощи, вересковые пустоши, гремучие водопады, утренние туманы и капли утренней росы на кончиках листов болотного ириса. Все это у него гармонично сочеталось с повторными слушаниями, апелляциями, материалами дел и прочей юридической премудростью, чрезвычайно увлекательной с его точки зрения. Еще он пытался читать стихи, удивительно напоминающие по звучанию кваканье жаб, но смысл чужой рифмованной речи, в отличие от прозаической, слушатели почему-то воспринимать не могли.
Кьетт Краввер вспоминал чудесные тихие рассветы после ночных магических атак, трофейные полевые кухни, маркитантские обозы, зимние квартиры в прифронтовых городках и удивительные огнеупорные щиты, по которым «хоть десять драконов разом будут жарить — даже края не оплавятся».
При этом каждый из троих решительно не понимал, чего такого замечательного находят собеседники в собственных мирах и почему не хотят понять, что его-то мир гораздо лучше. Ну разве что Кьетт делал некоторое снисхождение: «Вот если бы еще не было войны…»
Постепенно усталость начинала брать свое, разговор становился вялым, собеседники позевывали…
И вдруг что-то большое, черное, крылатое впечаталось с разгону в оконную решетку, сокрушив своим телом тонкую слюду. Длинная, покрытая гладкой черной шерстью рука с пятипалой, почти человеческой кистью протянулась сквозь прутья. Желтые когти яростно рвали воздух.
В мгновение ока снурл оказался под кроватью. Иван вскочил, шарахнулся к дальней стене. Только Кьетт не потерял присутствия духа. Сначала выругался: «Вот зараза, теперь из окна будет дуть!» — потом взял дареный графский меч и одним молниеносным движением отхватил страшную руку по самое плечо. Она конвульсивно задергалась на полу, пальцы комкали дерюжный половик, моментально пропитавшийся кровью. Искалеченная тварь жутко взвыла и умчалась в ночь на огромных серых крылах.
В дверь робко постучали:
— Не у вас ли шум, милостивые господа? — На пороге появилась фигура хозяина в одних подштанниках и смешном ночном колпаке. Волосатые ноги украшали растоптанные пантуфли с помпонами, похоже, бабьи второпях нацепил.
— У нас. Вот! — Нолькр указал пальцем на «трофей». — Нельзя ли это куда-нибудь того… А то неприятно.
— Сей минут будет убрано! — понимающе кивнул трактирщик. Ни удивленным, ни напуганным он не казался. — После бури они часто налетают…
Через минуту явился работник, тоже в подштанниках, с рукавицей и мешком. Руку сгреб, окровавленный половик туда же, окно заботливо законопатил матрасом с четвертой, свободной кровати и, насвистывая себе под нос что-то бесшабашное, удалился.
Только тогда Болимс Влек, кряхтя и охая, покинул свое убежище, а Иван, едва справившись с собственным голосом, прохрипел:
— Это что за хр…
— Фу! — укорил Кьетт. — Как не стыдно, в приличном-то обществе и такие слова! А еще некромант! Руза это была. Всего-навсего.
— Кто? — Слово показалось смутно знакомым. — Какая руза?
— Перепончатокрылая. — Кьетту не хотелось больше говорить про руз, хотелось спать.
Но Иван не отставал.
— А зачем она к нам лезла?
— Тебя пожрать хотела, зачем же еще?.. Болимс, право, ну ты-то что дрожишь? Рузы на снурлов не охотятся, только на людей! Не знаешь разве?
Знал. Но теперь его беспокоило другое.
— Скажите, это правда… — Голос его сорвался, он недоговорил.
— Что — правда?
— Что Иван — НЕКРОМАНТ? — выговорил снурл страшным шепотом.
— Ну разумеется, нет! Ничего общего не имею! — раздраженно опроверг объект рузьей охоты. — Ты слушай больше всяких разных нолькров. Они тебе и не таких еще гадостей наговорят! Они тебя самого в чернокнижии каком-нибудь обвинят!
— Тьфу-тьфу, чур меня, чур! — булькнул Влек и торопливо юркнул под одеяло, укрылся с головой, будто в том было его спасение.
Кьетт усмехнулся многозначительно и задул свечу.
Наконец наступила ночь.