Глава 26,
в которой Кальпурций Тиилл жестоко страдает на семейной почве, Йорген фон Раух больше не хочет быть темной тварью, но Легивар Черный ему неожиданно противоречит, и вся компания остается без штанов

Должно быть, бедной женщине здорово икалось в те дни. Не один Йорген вспоминал Гедвиг Нахтигаль. Кальпурций Тиилл, лежа в соломе на полу душной, тесной камеры, тоже думал о своей жене. Только невеселыми почему-то были эти мысли. Вообще непонятно, откуда они взялись… Хотя нет, уже давно, с первых дней супружества, в самых дальних глубинах души Кальпурция гнездилось очень неприятное чувство: будто он присвоил чужое.

…Это было вроде молитвы, хотя ведьмы не молятся богам. «Пожалуйста, – беззвучно шептала она, – пожалуйста! Если Йорген останется жив… Я никогда, никогда…» Она никогда больше не подумает о нем. Она пальцем не шевельнет, чтобы сделать его своим. Она выйдет замуж за его друга, и будет силонийцу преданной, любящей и честной женой. А от Йоргена – отречется навсегда, по собственной воле, и никогда в жизни не попрекнет судьбу за то, что пришлось отказаться от счастья. Это – ее жертва. Богам, судьбе, смерти – кому угодно. Ничего больше она дать не могла. Ничего дороже у нее не было. Потому что тогда она поняла наконец, кого из двоих по-настоящему любит.

А потом плакала неудержимо, упав на колени, спрятав лицо в ладонях. Все думали – от радости. Они не знали, что она оплакивает свою любовь. «Жертва принята, – твердила она одними губами. – Моя жертва принята!»

Она исполнила свой обет. Стала Кальпурцию Тииллу верной женой, не изменяла мужу даже в мыслях, научилась его любить и скорее прыгнула бы в огонь заживо, чем позволила ему узнать ту правду.

Но он узнал. Во сне. Он снова был в гибельных скалах Хагашшая, снова видел, как плачет его жена, и понимал, почему она плачет. Две недели он мучился этим знанием, невесть откуда и зачем пришедшим, потом не выдержал и зачем-то все ей рассказал. Гедвиг выслушала очень серьезно. «Это Тьма, – сказала она. – Она мстит нам за свое поражение, насылает дурные лживые мо́роки, стараясь прокрасться в души и отравить их. Помнишь, как вышло с бедным Фруте? Мы не должны поддаваться ей. Забудь, что видел, и не смей думать об этом. Будь тверд, и она отступит». Он постарался забыть, как было велено, и ничто больше не омрачало их семейного счастья. До этого момента.

Чем может развлечь себя узник в тоске заточения? Приятными воспоминаниями о доме и семье. Вот и стал вспоминать. И вдруг понял. Все понял, будто глаза открылись.

Когда роковая книга выдала новое страшное пророчество и стало ясно, что надо собираться в дальний путь, он три ночи не спал, подбирая слова, которыми станет уговаривать супругу остаться дома, в безопасности. И знал, что все равно не уговорит. Три дня не мог решиться начать этот разговор. И вдруг…

Она спорила всего-то часа три, а потом вдруг осеклась, будто испугало ее что-то. «Хорошо, муж мой, я подумаю над твоими словами», – сказала она и прекратила разговор.

Три недели пришлось дожидаться отплытия попутного судна: на юг шло множество торговых кораблей (это направление сделалось чрезвычайно оживленным с уходом Тьмы), на север, как нарочно, ни одного. И все это время Гедвиг не возобновляла старый разговор, прерванный так внезапно, и Кальпурций тоже молчал. И только когда лонарский галеон «Моргенштерн» пришел в порт и день отплытия был назначен, ведьма объявила мужу о своем положении.

Вместо того чтобы возликовать, бедный Кальпурций ужаснулся:

– Ты и теперь будешь настаивать на том, чтобы мы плыли вместе?! – А что, с нее станется, такой уж характер!

Она улыбнулась мягко и мило:

– Ну что ты, конечно же нет. Мама считает, это было бы неразумным. Тебе придется ехать одному.

Тогда, ослепленный радостью предстоящего отцовства, он не стал задаваться вопросом: почему ребенок, с которым они собирались подождать, пока не отступит новая беда, был зачат так неожиданно, будто Гедвиг Нахтигаль была глупой девчонкой с улицы, а не ученой ведьмой-повитухой?

Теперь он знал ответ, будто нашептал кто-то в левое ухо. Не будучи уверенной в себе самой, Гедвиг стремилась накрепко привязать себя к дому. Легко быть верной женой, когда тот, кого ты действительно любишь, далеко и много дней пути разделяют вас. А если он будет рядом? Там, в скалах Хагашшая, боги приняли ее жертву, и Йорген остался жив. Но если клятва будет нарушена, вольно или даже невольно, боги могут передумать. Не покой мужа и даже не здоровье будущего ребенка оберегала ведьма, отказываясь от путешествия, – она спасала жизнь любимого.

Нет, ни на миг не усомнился Кальпурций Тиилл ни в благородстве Йоргена, ни в верности Гедвиг супружеским обетам. Он твердо знал: друг его не предаст, жена ему не изменит, как бы сильно эти двое ни любили друг друга, как бы близко друг к другу ни оказались… Но ведь Гедвиг даже думать о Йоргене не должна, вот что самое ужасное! Вот для чего ей нужен был ребенок – чтобы не думать!

…От таких мыслей хотелось выть. Он никого не винил – только себя. Он чувствовал себя вором, укравшим чужое счастье. Зачем он встретил Гедвиг, зачем полюбил? Зачем поставил перед выбором, кого следует любить ей, а Йоргену навязал другую невесту, вдобавок неверную?! Зачем он вообще родился на свет, без него всем было бы легче! Ведь даже если ему суждено погибнуть на костре или сложить голову в Мольце, это уже ничего не изменит. Йорген и Гедвиг не смогут быть вместе никогда… А если он останется жив – сможет ли и дальше строить собственное счастье на руинах чужого?

Никогда еще спутники не видели Кальпурция Тиилла таким мрачным. Даже в те дни, когда он прозябал в позорном рабстве, у него было чуть легче на душе.

– Отчего ты так печален, Тиилл? – решился спросить Хенсхен и со страхом ждал ответа. – Ты думаешь, мы обречены? Йорген не придет нас спасти?

– Ах, да куда он денется?! Придет рано или поздно, – с досадой отмахнулся страдалец и напустился на родственничка: – Что тебе спокойно не сидится? Плохая разве тюрьма?

Нет, положа руку на сердце, тюрьма была хорошей. И солому меняли раз в три дня – старую полагалось выкидывать в зарешеченное окно, новую через него же засыпали. И кормили сносно, домашним – варила какая-то баба по соседству и носила в чугунках, а пару раз даже на пирожки с капустой расщедрилась. И поганое ведро всегда выносили вовремя. И посторонних перестали подсаживать – то ли с преступностью Зиппля было покончено, то ли не хотели праведных людей с колдунами совмещать. Если бы не девчонка, имевшая обыкновение скулить, что ей скучно, было бы совсем хорошо. Но и девчонку умел развлечь добросердечный хейлиг. В общем, дом родной, а не тюрьма!

Только сидеть в ней почему-то совершенно не хотелось.

В первые дни они еще строили планы самостоятельного побега. И сами же их отвергали. Подкоп? Времени нет, вдобавок полы вымощены здоровенными валунами – и не сдвинешь такой. Колдовство? Охранные символы выбиты на камне стен. Кому-то одному притвориться мертвым и напасть на тех, кто явится за телом? Именно так бежали из плена в Лупце Йорген, Кальпурций и ведьма Нахтигаль. Но там они имели дело с простыми храмовыми динстами, непривычными к роли тюремщиков. В Зиппле народ был опытный – трупы из камеры выволакивали чумным крюком, глубоко, с размаху вонзая его в тело. С такой раной уже не повоюешь, не побегаешь. Решетку спилить нечем, да и слышна будет работа – день и ночь бродят под окном злые ифийские стражи. Через дверь тоже не убежишь – она двойная, и окошки в ней маленькие. Надо, к примеру, тюремщику забрать поганое ведро, он через одно оконце подает узникам ключи от внутренней двери. Те отпирают, ставят ведро в прогал, запирают дверь (замок работает громко, с особенным лязгом), возвращают ключи. Тогда тюремщик специальным острым копьецом тычет в другие окошки – не затесалось ли меж дверями что-то покрупнее ведра? Если все в порядке – отпирает наружную дверь. Если что-то пошло не так – замок плохо лязгнул, ключ не вернули, еще что-то ему не понравилось – ну и сидите, нюхайте собственные нечистоты. То же самое и с людьми: не впустили нового товарища по несчастью как положено, попытались смухлевать – ну и пусть между дверями сидит, воет, спать вам не дает, покуда не образумитесь.

Да, такие вот порядки были во всех, даже самых заштатных фрисских тюрьмах. Придумал и ввел их лично его величество король Магнус Третий по прозвищу Колодник. Прежде чем взойти на престол, он несколько лет провел в обычной городской темнице по воле безумного отца, убежденного, что сын хочет его сместить и готовит заговор. Безумство безумством, но, пожалуй, так оно и было, и темница не помогла: уж очень странная болезнь свела Магнуса Второго в могилу: все тело в одночасье покрылось зелеными пятнами разной величины, и волосы выпадали клочьями. Вслух о яде лекари не говорили, но и помочь не смогли. Отправился Магнус Второй во мрачный Хольгард, сын его был выпущен на волю и принял бразды правления, но годы заточения так сказались на психике молодого человека, что тюремное дело интересовало его живейшим образом, и он многое сделал для его совершенствования. А хейлиги новой веры, поняв, что тюремщики из динстов никудышные, храмовые темницы ненадежны и с королями им по части изобретательности не тягаться, приспособили для своих целей прекрасные городские тюрьмы. Нашим друзьям на горе. Не видели они способа, чтобы сбежать. Дожидаться рокового дня, надеяться на изобретательность ланцтрегера Эрцхольма и молиться, чтобы Свет не грянул слишком рано, – вот все, что им оставалось.

Томительное ожидание вкупе с вынужденным бездействием – что может быть хуже? Именно в этом усмотрели причину подавленного состояния силонийца товарищи по несчастью – Кальпурций слышал, как они переговариваются меж собой, вообразив, что он спит. Ну и пусть думают что хотят. Делиться с ними сокровенными переживаниями он не собирался.

Первый раз Йорген объявился на восьмую ночь. Просто заглянул в окошко и позвал:

– Ау! Ну как вы там? Сидите? Кормят вас хотя бы?

Вместо того чтобы обрадоваться, пленники зашипели:

– Ты что?! С ума сошел! Стражник заметит!

– Не заметит, – все так же буднично успокоил ланцтрегер. – Он мертвый уже. Я сегодня в этой округе охочусь.

От этих его слов по спине силонийца вдруг пробежал холодок. Прежде Йорген никогда не относился к убийству так спокойно. Да и выглядел он как-то странно: лицо белое, глаза нехорошо отблескивают… Или это просто луна?..

– Ты… что ты делаешь? – уточнил он страшным шепотом.

– Охочусь. На ифийцев, – растолковал друг терпеливо. – На случай, если не сможем обойтись без Жезла Вашшаравы. Ты ведь знаешь, без крови эта штука работать не станет. Ты меня не отвлекай, времени немного. Лучше скажите: терпимо там у вас? Продержитесь еще сколько-то? Может, вам еды раздобыть?

Не надо, сказали ему сердито. Жизнь прекрасна, еды вдоволь, и пусть он больше не смеет рисковать впустую, просто так не ходит – только если придет пора бежать. Йорген кивнул немного обиженно и исчез, перемахнув через забор… Через гладкий, каменный, выше человеческого роста забор!

– Вот это да-а! – выдохнул пораженный Мельхиор. – Он всегда так скачет?

Кальпурций Тиилл промолчал. Прежде он не замечал, чтобы ланцтрегер Эрцхольм умел «так скакать».

А Йорген, обидевшись, что его изгнали, не сказав теплых и душевных слов, больше в тюрьму не лазил. И поблизости от своей лежки не охотился, уходил на окраины. А напрасно. Что таинственный ночной охотник почему-то обходит стороной центр города, заметили и люди, и нелюдь. Но если первые связали это с близостью храма и на том успокоились, вторые не преминули воспользоваться таким положением вещей.

На пятнадцатую ночь Йоргена ждала страшная находка – совсем рядом, за углом, наискосок от тюрьмы.

Четыре растерзанных трупа лежали почти у самого порога пивной: трое мужчин и женщина, кишки выпущены, лица изуродованы до неузнаваемости – вервольфы любят выедать глаза и языки… Картина была совершенно ясной: припозднившиеся гуляки вообразили спьяну, что им троим никакая тварь нипочем, перед бабой своей хотели покрасоваться, вот и вышли на опасную прогулку. Обычное дело, такое и на севере не раз случалось, и даже не в первые годы войны… Что ж, будет работа дворникам поутру – отмывать мостовую от крови, клочья плоти заметать…

Сочувственно вздохнув, Йорген развернулся и хотел уж было идти своей дорогой, как вдруг его осенила долгожданная ИДЕЯ! Вот он – путь к побегу! Ведь главное что? Главное, не из застенков выбраться – это можно было сделать давно, ведь выломать решетку из окна не так уж трудно, как кажется со стороны. (Недавно он выломал одну, сам того не желая. Просто лез по стене дома, зацепил неудачно, дернул – она и вылетела.) Гораздо труднее избежать преследования, уйти от облавы. Но теперь он знал, как это сделать.

Стараясь дышать ртом, потому что запах свежей крови бил в ноздри и странно волновал, ланцтрегер Эрцхольм стащил тела в темную, укромную подворотню, там раздел и припрятал за мусорной кучей. Изодранную в клочья одежду связал узлом, выкинул в чью-то уборную. Потом сгонял к тюрьме, убрал охранников, чтобы не мешали. Да не просто перерезал глотки, а постарался изодрать, искромсать посильнее, чтобы было видно: тут поработал не человек. Зубы он в ход все-таки побрезговал пустить, одними когтями рвал. От такого занятия его стошнило. «Это с непривычки, – успокаивающе сказал он себе, – ничего, со временем приспособлюсь». Вернулся за телами, перетащил, по одному перекидал через забор – они неприятно шмякались о землю. На звук в окно выглянул Легивар.

– А я за вами! – радостно сообщил Йорген фон Раух, белый и окровавленный. Такой кошмарный у него был вид, что бакалавр на миг засомневался, что делать: радоваться близкому спасению или орать «караул!». – Ты отойди чуть-чуть, посторонись. Мне надо эту вашу решетку вынуть.

– Ты что, дурак? Как ты ее вынешь, она в камень вмурована? – разозлился Легивар, он не любил, чтобы его будили по ночам без дела.

– Вот так и выну, – бросил ланцтрегер небрежно. Уцепился, дернул пару раз, раскачивая, надавил, еще дернул… По стене зазмеились трещины, посыпалась каменная крошка. Рывок, еще рывок… – Ну вот, пожалуйста! Ничего сложного.

– Однако! – ошеломленно пробормотал маг. – Однако… – Он сам как-то пробовал ее подергать, просто из интереса. С тем же успехом можно было попытаться сдвинуть с места саму тюрьму.

– Принимайте! – велел Йорген и через образовавшийся проем запихнул в камеру четыре обезображенных трупа. Пролезали они плохо – застревали плечами.

– Друг мой! – жалобно простонал Кальпурций, все это время зажимавший девчонке рот, чтоб не орала. – Ну зачем ты приволок эту гадость?

– О! Это же наш главный козырь! – гордясь собственной выдумкой, пояснил ланцтрегер. – Чтобы не искали нас потом… Ну, что стоите? Скорее надевайте на них свою одежду! Пусть стража думает, будто ночью сожрали вас.

Ну, хвала Девам Небесным, хоть что-то прояснилось. Хотя…

– Да, но здесь же женщина! С ней как быть?

Йорген задумался, но всего на миг.

– А Тьма с ней! Наряжайте ее альвом, авось утром не станут придираться! Кому охота ковыряться в трупах, разбирать, что там у них под одеждой?.. Да, не забудьте одежду хорошенько порвать, а то…

– Подожди! По-твоему, я что, похож на женщину? – возмущенно перебил Семиаренс Элленгааль.

– Похож, – ответил Йорген честно. – Все светлые альвы похожи на женщин, этого у вас не отнять… Ну скорее же, что вы так долго возитесь?

А возились они, потому что задались закономерным вопросом: одежда останется в камере, на трупах. А сами-то они в чем пойдут, скажите на милость?

Да, об этом Йорген как-то не подумал…

– Ну и ничего страшного! На улице темно, никто вас не увидит. А по дороге подберем что-нибудь… Тиилл, хочешь, возьми мою рубашку! – О добром друге он решил позаботиться особо.

– Ах, к чему мне рубашка, когда нет штанов, – вздохнул силониец ностальгически. – Какой смысл?

– Ты сможешь обернуть ею чресла, на манер повязок, что носят жители дальних южных островов, – охотно подсказал ланцтрегер, и Кальпурций признал, что смысл в этом все-таки есть.

С переодеванием было покончено. Пленники, едва протискиваясь, уже вылезали в окно, когда хейлиг вспомнил о девчонке:

– А с ней как быть?!

– Забирай и ее до кучи! – распорядился Йорген лихо.

– Но тело-то! Нет подходящего тела!

– Ну нет и нет! Подумают, ее унесли про запас или целиком съели – косточки-то молодые…

Зря он стал уточнять. Бедный Хенсхен мужественно стерпел и вид изуродованных тел, и кошмарный маскарад… Но невинное упоминание о молодых косточках его почему-то добило. Он побледнел и сполз по стене – пришлось приводить в чувство.

А рубашка ланцтрегера Кальпурцию так и не досталась – девчонку в нее завернули. Собственную ее одежку Йорген изодрал, измазал в крови и расшвырял по камере – вроде как в клочья тельце рвали.

Вот так и бежали они: голяком в окно, потом, подсаживая друг друга, через забор, по сонным улицам, хватая с веревок что придется, кое-как одеваясь на ходу. По пути забрали остатки вещей, что Йорген смог сохранить, потом заскочили к дому вдовы Ружи…

– Мама, мамочка! Пусти! Домой хочу!

Родной голосок заставил мамашу подскочить на кровати, с которой она почти не вставала все последние дни.

– Отворяй, женщина! Долго нам ждать?

Жуткая, бледная, вся в черной крови тварь, сверкая желтыми глазами, стояла на пороге. В ней едва можно было угадать того молодого и симпатичного постояльца, которого она две недели назад обрекла на костер вместе с его спутниками и собственной дочерью.

– Вот, забирай своего ребенка. И если не дура – беги из города.

С этими словами тварь канула в ночи…

– Как вы думаете, не напрасно ли мы вернули девочку матери? – встревоженно приставал к спутникам Мельхиор.

Город остался позади, до рассвета было далеко. Они шли по дороге не таясь и не опасаясь темных тварей. Когда Легивар осторожно спросил, не нападут ли, Йорген ответил, усмехнувшись хищно: «Пусть попробуют! Тогда я сам на них нападу!» Больше этот вопрос не поднимался. Другие вопросы нашлись.

– Нет, вы уверены, что мы поступили правильно? Ведь бедная женщина околдована. Вдруг она вернет ребенка хейлигам, убоявшись колдовства?

– Скорее уж пожалеет бросить домок с нажитым имуществом, – цинично усмехнулся Легивар, и силонийцу подумалось, что маг, пожалуй, прав. – Но не тащить же нам было девчонку с собой? Мы сделали, что могли, – дальше пусть живут как знают, и да рассудят их Девы Небесные.

– Все в руках Дев Небесных, – привычно откликнулся Мельхиор, но священная формула не помогла – на душе по-прежнему было тяжело и тревожно.

А скоро (как-то слишком скоро, им показалось) наступил рассвет, и повод для тревоги нашелся у всех. Кальпурций Тиилл бросил случайный взгляд на друга Йоргена и замер как вкопанный:

– Боже! На кого ты похож?!

– На кого? – живо заинтересовался тот, еще не ожидая дурного.

Силониец даже не знал, как ответить. Ни на человека, ни на нифлунга Йорген больше похож не был. Выглядел он ужасно, если не сказать – устрашающе. Дородностью он никогда не отличался, но теперь стал не просто тощим – иссохшим каким-то. Летний загар сошел с кожи без следа. Глаза увеличились чуть не вдвое и разъехались к самым ушам, заострившимся пуще прежнего. Зубы, наоборот, немного измельчали, зато заострились – прежде обаятельная улыбка казалась теперь злобным оскалом. Прямые нифлунгские когти, с которыми Йорген нещадно боролся, состригая под корень на человеческий манер, отросли и хищно изогнулись… Темная тварь неизвестной породы – вот на кого стал похож начальник Ночной стражи Эренмаркского королевства.

– Йорген, друг мой, – простонал силониец чуть не плача, – признайся, пока нас не было рядом, тебя никто плохой не кусал?

– Комары… – недоумевающе пробормотал тот.

– А хуже?

– Ну оса в палец. Оно прошло уже. А что?

– Ты ел хорошо? Как обычно? – не ответив, продолжил странный допрос Кальпурций.

Остальные стояли молча, смотрели испуганно, и от взглядов их Йоргену самому стало страшно.

– Ел, да… Случалось… Два раза стащил булку, потом рыбину – на окне сушилась, еще в огороде капуста росла… – Ланцтрегер осекся. Получалось, за две недели с лишним он поел всего четыре раза. И ведь голодным себя не чувствовал, вот что удивительно! – Нет, правда, а что это со мной?!

– Это мы тебя должны спросить, – мрачно и нервно усмехнулся Легивар Черный. – Рассказывай по порядку, день за днем, что было с тобой без нас.

И он послушно принялся рассказывать, хотя большого смысла в том не видел: с его точки зрения, с ним не происходило ничего выдающегося, сплошная рутина. Но ученому-магу было виднее.

– Значит, все эти дни ты жил как ночная тварь, думал о себе как о ночной твари, люди считали тебя ночной тварью, и при этом ты спал в обнимку с напитавшимся кровью Жезлом Вашшаравы и колдовским яйцом под боком? Вот тебе и ответ. Они превратили тебя в ночную тварь, самую настоящую… Ты дневной свет еще можешь выносить? Или уже нет? Скажи честно, солнце уже высоко.

– Могу! – ответил Йорген трагически. – Вроде бы…

Было ему тошно, и страшно, и жалко себя, бедного, чуть не до слез.

– Что же мне теперь делать? Я не хочу так ходить! Смотрите, какие ужасные когти, они мне совсем не к лицу!

Ах, это он еще не видел, что у него с лицом! Иначе, пожалуй, не стал бы возражать против когтей – они вполне органично дополняли его новый облик.

– Нет, а что вы стоите и таращитесь на меня, будто я не ваш невинно пострадавший друг, а бородатая женщина на ярмарке? – напустился он на спутников. – Делайте что-нибудь! Легивар, ведь ты ученый, у тебя выдающийся ум! И Семиаренс искусно владеет колдовством! Мельхиор, а ты чего не молишься? Хочешь, чтобы я остался таким на всю жизнь? Может, я вообще скоро на людей кидаться начну? Скажи Девам Небесным, пусть предпримут что-то, ты же с ними на короткой ноге!

Хенсхен послушно опустился, точнее, рухнул на колени, лбом в пыль, задом к небесам, и принялся истово бормотать. Легивар тоже забормотал, но не спасительные заклинания, а что-то странное:

– Так-то оно так… Оно, конечно, неприятно… Но стоит ли нам вмешиваться? Вдруг Йорген обратился тварью не случайно, вдруг так было предначертано, и в этом суть нового испытания? Кроме того, он наделен нечеловеческой силой, которая уже сослужила нам службу, и в дальнейшем выгода от его новой ипостаси…

– НЕ ХОЧУ!!! – заорала в голос несчастная тварь. – НЕ ЖЕЛАЮ! Плевать на все промыслы, предначертания и выгоды! Расколдовывайте меня немедленно, или… – Он запнулся, придумывая угрозу пострашнее и в то же время исполнимую. Традиционное «я вас убью» в этом случае не подходило. – Или я вообще умру!

Сработало. Но не выдающегося ума маг, не искушенный в колдовстве альв и даже не Девы Небесные в лице хейлига Мельхиора помогли ему, а дорогой друг Тиилл, о жене которого он, к стыду и горю своему, видел такие нехорошие сны. Просто не мог силониец оставить бедного Йоргена в таком плачевном состоянии души и тела, это было выше его сил. Движимый порывом, он выхватил Жезл Вашшаравы и направил на чудовище: «Хочу, чтобы Йорген фон Раух вновь стал че… тем, кем был!»

Им уже приходилось видеть и испытывать такое. Огненная вспышка, волна приятного, ласкового тепла… И нет больше ночной твари неизвестной породы, есть Йорген фон Раух, ланцтрегер Эрцхольм, в своем прежнем, весьма приятном для глаз виде. И Жезл Вашшаравы, сияющий не кроваво-красным, а нежно-жемчужным светом да с переливами. Тоже приятно для глаз, но совершенно бесполезно в бою. Вся сила, накопленная в Зиппле, множеством жизней оплаченная, ушла на то, чтобы вернуть Йоргену его природное обличье!

Вот и воюй теперь с убийственным Светом: сами полуодетые, из оружия – два меча да пара ножей на четверых плюс магический артефакт, годный разве на то, чтобы колотить врага по башке набалдашником! Эх, хороши герои, ничего не скажешь! Защитники жизни на земле!

– Ничего, – утешил друзей Легивар. – Силы артефакта восстановить легко. Как только встретится кто-нибудь подходящий, убьем и…

– Перестань! – простонал Йорген, зажимая уши, его замутило. – Не говори при мне об этом! Не теперь!

– Ах ты господи! Можно подумать, ты никогда никого не убивал! – всплеснул руками Легивар, не понимая, с чего вдруг такие нежности.

Убивал, и много. Память услужливо сохранила все, что он творил, будучи ночной тварью. И пусть ни один из мирных обывателей от его рук не пострадал, только разбойники-ифийцы, которые – он и сейчас был в этом убежден – участь свою заслужили, все равно думать о содеянном было тошно. Хладнокровие Йоргена – ночной твари Йоргену – человеку и нифлунгу не передалось, убийство так и не вошло в привычку. К добру, к худу ли – трудно судить.