Книга: Тьма. Испытание Злом
Назад: Глава 25, в которой Семиаренс Элленгааль с радостью обнаруживает, что перестал быть пупом земли, Кальпурций Тиилл и Гедвиг Нахтигаль предаются печалям по поводу мироустройства, но навстречу им выходит некто в черном плаще
Дальше: Глава 27, в которой сначала случается НЕВОЗМОЖНОЕ, потом Йорген впервые в жизни сочувствует темной твари и под конец Легивар Черный удивляет всех

Глава 26,
в которой Легивар Черный сидит на дереве, Гедвиг Нахтигаль разочаровывается в рыцарстве, Кальпурций обижается на сочинителей книг и еще много чего происходит

Какую ж видит он картину?
Кругом пустыня, дичь и голь…

А. С. Пушкин
– Пришли! – объявил проводник торжественно и с такой гордостью указал дланью на выход, будто сам лично прорубил его в скале. – Вот они – Восточные врата! – Потом помолчал немного, чтобы не нарушать торжественности момента прозой жизни, помолчал и напомнил: – Рассчитаться бы надо!
С ним рассчитались, и «от щедрот» накинули, и едва не распрощались совсем, но тут выяснилось, что там, за воротами, уже догорает закат, а тут, за углом, есть очередное замечательное заведеньице с комнатами для ночлега, так отчего бы благородным господам не воспользоваться… Короче, еще один родственник молодого Штуммельтанненштоффа, не то кум, не то сват (он уж и сам запутался), получил свою долю прибыли.
Проводник не обманул, заведение и впрямь оказалось не в пример многим. Оно было выстроено (или уместнее сказать «выдолблено»?) с большим размахом в те счастливые времена, когда торговля между Западом и Востоком процветала и подходы к Вратам были оживленнейшим местом в государстве. Рассчитанная на богатых иноземных торговцев обстановка потрясала воображение своими излишествами даже теперь, когда печать запустения лежала здесь на всем. Пылились бархатные балдахины и портьеры тяжелого хумурского шелка, из-за вечной подземной сырости подгнивала дубовая обшивка стен, от толстых восточных ковров попахивало грибами, на мраморных крышках столов проступали бурые пятна, и резную мебель точил жучок. Даже серебро и бронза утратили свой блеск, прочернели и прозеленели соответственно.
Но не надо думать, будто заведение пришло в полный упадок и пребывало на грани разорения. Ни один гном подобного в жизни бы не допустил, разве что безумие им овладело бы или полный паралич разбил. Пустовали лишь самые богатые и, соответственно, дорогие каморы, всего числом семь. Остальные десять использовались вовсю. Кое-какая торговлишка сохранилась, хоть и не имела прежнего размаха, но клиентуру обеспечивала – не шибко прибыльную, зато постоянную. Опять же про героев забывать не надо – тех, что желали сразиться с Тьмой. Правда, каждый из них останавливался «У Восточных врат» только по одному разу, на пути туда, зато много их было – по десять – пятнадцать человек в урожайный месяц, и шли круглый год, не разбирая, зима, лето ли на дворе. А главное, в отличие от торговцев, в ценах герои не разбирались совершенно, сколько ни назначь – уплатят не торгуясь. И то сказать, зачем деньги копить, если на верную погибель идешь? Так что драл почтенный Ваффельматтенциффер с героических своих постояльцев три шкуры, и никакая совесть его не мучила: все равно пропадут денежки во Тьме, так лучше уж пусть ему достанутся. Кроме того, приносила ему верный доход кухня: обслуживала три ближних забоя – мальчишка таскал котлы с горячей похлебкой; привратники столовались по договору с военной управой, ну и проезжие тоже, и соседи забегали на кружку пивка. Плюс собственных коров держал – паслись наверху, благо до ворот рукой подать. Плюс… Хотя нет, об этом во всеуслышание, пожалуй, объявлять не стоит, потому что гномы очень ценят мораль, и если вдруг допускают ее попрание, вывесив над дверью одной из камор красного цвета фонарик, то исключительно ради удобства господ-иноземцев.
В общем, несмотря на трудные времена, заведение кума Ваффельматтенциффера процветало, в чем трое наших путников и получили возможность убедиться. Сраженный наповал их титулами, хозяин счел нужным отпереть лучшую из своих камор – был случай, в ней сам фрисский король Эдмунд Седьмой гостевал!
Ему, королю, было, конечно, хорошо. Единственное ложе, широченное, пышное, как облако, стояло посреди зала – иначе не скажешь – на гнутых золоченых (если не золотых!) ножках, внушая уважение своим величавым видом. Других спальных мест в помещении предусмотрено не было, очевидно, прислуге полагалось проводить ночь на полу, охраняя монарший покой.
Итак, одна комната, одна кровать, одна незамужняя дама и два кавалера – как им разместиться? Прежде такой вопрос никому из троих даже в голову не приходил. Слишком много времени провели вместе, не то что на одном ложе – под одним плащом ночевали, друг к другу прижавшись, чтобы не замерзнуть в холодной степи, и мысли дурной ни у кого не возникало. А тут вдруг приличия вспомнили и засмущались – окружающая роскошь, что ли, повлияла?
Собственно, Гедвиг как раз не смущалась нисколько. В ее тщательно скрываемом влюбленном состоянии такая ночевка была лишь в радость, тем более что вели себя оба кавалера образцово, ничего лишнего себе не позволяли, ни словом, ни жестом, ни полунамеком. Ей нравилось смотреть на них спящих – такие оба хорошенькие… И вдруг спохватились ни с того ни с сего: ах, дама у них, видите ли, в неловком положении, вот какая беда!
– Давайте еще одну комнату снимем! – быстренько нашел выход Йорген. – Плевать, что дорого, может, скоро вообще… – Та же грустная мысль, что и почтенному Ваффельматтенцифферу, пришла ему в голову, поэтому договаривать он не стал.
– И кто в нее перейдет? – осведомился Кальпурций подозрительно.
– Я и перейду! – великодушно объявил ланцтрегер, но тут же залился краской, почувствовав себя едва ли не сводником. – Или нет, пусть лучше Гедвиг перейдет, а мы с тобой тут… вдвоем… – Эх, Тьма побери, тоже как-то неловко получалось! – …Наверное, придется сразу три снимать?
– Не придется! – тоном суровым и непреклонным объявила ведьма. – Я одна в чужой пещере ночевать боюсь! – (Сущее вранье.) – И никаких ковриков! – оборвала она Йоргена, не дав ему толком рта раскрыть. – Завтра во Тьму идти, не хватало простудиться на холодном полу. Ляжем поперек, я посередине, вы по краям, как всегда. В одеяльца завернемся и будем спать. И наплевать, что какой-то гном о нас подумает, главное – быть чистыми душой. – Это было сказано специально для Кальпурция, силонийцы любят мыслить нравственными категориями, сразу тают, умиляются и спорить перестают.
В общем, разместились кое-как, переночевали. О том, где и как коротал время их тайный спутник-бакалавр, наша история умалчивает, одно ясно, что не на царском ложе, да, пожалуй, и не на ложе вообще.

 

…Заспанный привратник нехотя выбрался из ниши в стене, заменяющей традиционную сторожевую будку, и поплелся исполнять службу. Кальпурций, успевший прочно усвоить за четыре дня, что в Нижнем Вашаншаре приходится оплачивать буквально каждый чих, полез было в кошель за медью, но оказалось, что за выход из своих владений гномы денег не берут. С душераздирающим скрипом разомкнулись тяжелые кованые створы ворот, нешироко, ровно настолько, чтобы в щель смог протиснуться один человек.
– Вы уверены, что вам туда надо? – мрачно осведомился гном. – Подумали бы, пока не поздно… Молодые, вам бы жить да жить…
«Девы Небесные, зачем я ввязалась в это безумное предприятие?! Неужели любовь стоит таких жертв?!» – с отчаянием спросила себя ведьма Гедвиг Нахтигаль, поддавшись минутной слабости. Но посмотрела на спутников своих, побледневших, из последних сил скрывающих волнение, а то и страх, и поняла – стоит. И что бы ни ждало их впереди, отступать уже нельзя, потому что потом никогда в жизни себе этого не простишь и никого другого не полюбишь. Пустая получится жизнь…
– Поздно, – ответил Йорген обреченно и первым шагнул через высокий порог.
Привратник посмотрел им вслед тем особенным взглядом, каким обычно провожают покойников, громко шмыгнул носом, вроде бы даже слезу смахнул кончиком седой бороды и скрылся внутри. Снова трагически взвизгнули ворота. Отрезая путь к отступлению, злобно лязгнул засов.
Вот и все. Жизнь осталась позади. Впереди – только Тьма.
А прямо перед носом – дерево, раскидистое, но совершенно голое и сухое, даже без коры. Под деревом – жирная гифта, свежий яд капает с кончика языка. На дереве же, на одной из тонких верхних ветвей, будто черная курица на насесте, сидит, поджав ноги, боевой маг Легивар Черный, злобно шипит: «Пшла прочь! Пшла!» – и мечет вниз огненные шары. Один за другим, один за другим, да только все мимо! И, судя по тому, сколько маленьких черных пятен выжжено в траве вокруг дерева, длится их противостояние уже не один час.
Если бы Йорген, главный его недоброжелатель, поднял бакалавра на смех, Гедвиг не стала бы его осуждать. Зрелище было таким, что она сама не удержалась от улыбки, и даже Кальпурций Тиилл, несмотря на свое силонийское благородство, прыснул не стесняясь. Но именно ланцтрегер остался совершенно серьезен. Слишком хорошо помнил он собственную ночевку в навозной яме, чтобы смеяться над чужой бедой. Просто подошел, ловко снес голову изготовившейся к броску твари и кивнул Легивару:
– Все, можно слезать!
Но тот не слез, лишь пробормотал неразборчиво о бесцеремонных личностях, имеющих дурную привычку вмешиваться не в свои дела и воровать чужие победы.
– Ну извини, – развел руками Йорген, посчитав упрек справедливым. – Это я на нервной почве, больше подобного не допущу, клянусь!
Гедвиг с удивлением поняла, что сказано это было без всякой иронии.
– Нет, каков нахал! – присвистнул Кальпурций, не заботясь о том, достаточно ли далеко они отошли от дерева, слышит их маг или не слышит. – Его спасли от голодной смерти в ветвях, и он еще недоволен! Победу у него украли, видите ли!
Ланцтрегер фон Раух покачал головой:
– Нет, он прав отчасти. Многие воины сочли бы мое поведение оскорбительным. Не простые, конечно, а те, что состоят в рыцарском ордене. У них там свои строгие правила, кодекс чести. Может, и среди боевых магов принято нечто подобное, мы же не знаем. Так что впредь лучше не вмешиваться, пусть разбирается сам…
– Глупость какая! – возмутилась Гедвиг. – А если его будут пожирать заживо, мы тоже не станем вмешиваться?
– Не станем, до тех пор пока он сам не попросит о помощи. А он, скорее всего, просить не станет, предпочтет погибнуть на поле боя, чтобы снискать посмертную славу. У рыцарей именно так заведено.
Гедвиг взяла ланцтрегера за руку, заставляя остановиться. Развернула его к себе лицом, заглянула в глаза. Потребовала торжественно и сурово:
– Йорген, милый, признайся честно, ты, лично ты, в рыцарском ордене состоишь?
– А что?! – удивился тот.
– Неважно, просто ответь.
– Нет, я не состою, потому что это очень хлопотное дело. Ну там турниры, балы, церемонии всякие. И без того ко двору то и дело призывают, а уж как станешь посвященным рыцарем – вообще не отвертишься… И потом, мне кажется, рыцарство в наш век уже устарело морально, это пережиток эпохи короля Густава, на которую пришелся его расцвет. Анахронизм. Теперь и вооружение другое, и стратегия боя, и принцип формирования армии… – Все это, слово в слово, он уже не раз и не два высказывал Дитмару, потому и теперь говорил как по писаному. – …Но учти, это мое личное мнение! А мой отец, к примеру, и мой старший брат Дитмар, и младший Фруте, и еще четыре кузена – все они состоят в ордене Пятой Девы, и…
Ведьма слушала вполуха. Не интересовали ее ни многочисленные родичи Йоргена, ни принципы формирования армии. А заботило только одно.
– Скажи… Нет, оба скажите. Вы можете пообещать мне одну вещь?!
– Для тебя – все что угодно! – вскричал Кальпурций пылко.
– Какую? – осторожно осведомился Йорген.
– Клянитесь! Что, если мы сумеем вернуться на родину живыми, вы никогда, слышите, НИКОГДА не согласитесь на посвящение в рыцари!
Кальпурций Тиилл откликнулся моментально:
– Клянусь! У нас в Силонии рыцарство вообще не распространено!
– А я не клянусь, – проворчал ланцтрегер мрачно. – Это не от меня зависит. Если мы вернемся живыми, да еще паче чаяния с победой, то молодой король Видар меня неминуемо посвятит, он уже сколько раз порывался!
– Тогда обещай хотя бы, что будешь соблюдать их кодекс чести не слишком рьяно. Без фанатизма.
– А! Ты о том, чтобы я не искал посмертной славы чересчур усердно?! – Он сообразил наконец, к чему был весь разговор. – Клянусь, клянусь, клянусь!
Это прозвучало очень искренне, но мимо внимания Кальпурция не прошла одна маленькая деталь. Подкреплять свою клятву принятым у гвардейцев жестом – поднятая вверх раскрытая ладонь – ланцтрегер почему-то не стал.

 

– Интересно, когда же наконец начнется Тьма? – спросил Кальпурций, подбрасывая ветки в костерок.
Пять часов резвого ходу отделяло их от восточного подножия Сенесс, когда Йорген объявил, что устал как собака и пора бы уже устроить небольшой привал.
– Да вроде бы рановато еще, всего ничего прошли, – возразила ведьма, но прозвучало это не слишком убедительно, спина заболела от непривычно долгой ходьбы.
Ланцтрегер напустил на себя обиженный вид:
– Я уже все ноги стер! И есть хочу! И шея… – Тут он умолк, мысленно обозвав себя дурнем.
Дернула же Тьма брякнуть про шею, не озаботившись сочинить заранее, какая именно неприятность с ней приключилась. Потому что на самом деле не успел он ни устать, ни проголодаться и все части его тела пребывали в полном порядке. Просто так уж подобралась их компания, что роль самого нежного и капризного ланцтрегеру пришлось взять на себя.
Гедвиг постоянно стремилась доказать и себе самой, и спутникам, что не хуже других переносит тяготы пути и ни для кого не является обузой. Кальпурций боялся выказать слабость в присутствии дамы сердца. Кого они, собственно, могли обмануть своей напускной бравадой? Разве что друг друга! Но только не ланцтрегера фон Рауха. Уж он-то прекрасно знал, как выглядят люди, из последних сил превозмогающие усталость, но при этом пытающиеся скрыть свое состояние. И чем подобные усилия обычно заканчиваются, тоже знал. И что ему оставалось? Смотреть, как эти двое загонят себя до смерти? Или поставить друзей в неловкое положение советом прекратить валять дурака и заниматься самоистязаниями? Ни того, ни другого Йорген не хотел. Вот и приходилось ему измышлять несуществующие страдания. Получалось, увы, не всегда правдоподобно и продуманно. Вот как в этот раз с шеей. При чем тут вообще шея? Пришло же в голову…
К счастью, Гедвиг в детали вдаваться не стала, сбросила со спины мешок и с наслаждением плюхнулась рядом. Ее примеру последовал Кальпурций, тоже порядком утомленный. Но долго залеживаться ему не пришлось – надо было заниматься костром. Больше-то некому: Йорген устал, Гедвиг – дама… «Ну и пусть! – мстительно думал Йорген, лежа на травке и наблюдая, как друг Тиилл подволакивает ноги, собирая хворост. – Так ему и надо, впредь будет умнее! Не о себе, так о любимой своей подумал бы! А я не стану выходить из образа: у меня ноги и шея!»
…Наконец все было устроено: разожжен костерок, разварен кусок солонины – специально для голодающих, и, блаженно растянувшись на жесткой степной траве подле мирно спящей ведьмы, подбросив ветку в огонь, Кальпурций осведомился небрежно: когда же наконец начнется Тьма?
Таким неожиданным был вопрос, что Йорген уронил остаток лепешки в огонь, поперхнулся куском солонины, долго кашлял, потом спросил сердито:
– А вокруг, по-твоему, что?!
Кальпурций огляделся.
На самом деле вокруг было не очень хорошо. Во-первых, слишком тепло для мая, давно пришлось расстаться с куртками и идти в одних нижних рубашках – неприлично, конечно, но что поделаешь, не пропадать же от жары. Во-вторых, странно выглядело небо – совершенно ясное, но лишенное радостной весенней голубизны – будто выцветшее, перепачканное странными серыми разводами, не похожими ни на тучи, ни на облака. Грязное какое-то небо. И на нем тусклым красным пятном висит полуденное солнце – аж жуть берет! В-третьих, тишина глухая, мертвая. Птицы не поют, цикады не стрекочут, не слышно шелеста трав. И ветер – вот уж без чего прежде ни дня не обходилось в степи! – не свистит привычно в ушах, умные мысли не выдувает, но они сами заводиться не хотят, ерунда какая-то лезет в голову, воспоминания смутные и неприятные. А в неподвижном, горячем воздухе висит седая, отливающая рыжим хмарь – не туман, не пыль, на дым похоже вроде бы, но не пахнет. Из-за этого очертания предметов вдали кажутся размытыми, искореженными и странными: холмы, будто бы парящие над землей, кусты, похожие на чудовищ… И на всем вокруг – на камнях, на тусклой больной траве и редких уродливых деревах – лежит слой тонкого-тонкого белого… пепла, что ли? Или какой-то другой, колдовской субстанции, специально рассыпанной для того, чтобы украсть у вещей их природный цвет, сделать блеклыми и ненастоящими?.. Так вот она какая – Тьма! Тишина, запустение, тоска…
– А я думал, должно быть темно, как ночью… – пробормотал Кальпурций жалобно. Ему и впрямь вдруг захотелось, чтобы стало темно – не видеть окружающего безобразия, слишком тягостным было это зрелище. – Я ведь читал в книгах: «Небо в тех краях затянуто черной пеленой туч, и дня больше нет, только сумрак и ночь сменяют друг друга. Солнце годами не показывается на небосводе…» и всякое такое! А оно вон, висит, солнце ваше! Любуйтесь!
– Почему это оно «наше»? – удивился Йорген, в силу «туманной» природы своей не питавший особой любви даже к нормальному, не изуродованному Тьмой солнцу.
– Да я не вас имел в виду, а сочинителей, что писали те книги, – отмахнулся Кальпурций, ему было не до выяснения отношений. Тьма оказалась совсем не той, что он представлял, и это пугало еще больше, требовалось время, чтобы осознать и свыкнуться с ее новым образом. – Выходит, они все врали?!
Сам не зная почему, Йорген взялся защищать неизвестных ему сочинителей:
– Мне думается, они так поступали непреднамеренно. Их самих могли ввести в заблуждение. Когда рассказ слишком долго передается из уст в уста, он обязательно претерпевает искажения…
– Просто не надо писать о том, чего не видел сам, собственными глазами! – отрезал Кальпурций, он чувствовал себя обманутым и не был склонен к снисходительности. – Когда готовишься увидеть одно, а сталкиваешься с чем-то совершенно иным, это по меньшей мере выводит из душевного равновесия, ты не находишь? Если бы заранее точно знать, как здесь на самом деле… Или вообще ничего не знать… А то… – Он уже не столько с другом, сколько сам с собой разговаривал.
Йорген тоже задумался о своем.
– Неужели я тебе не рассказывал?.. – что-то припоминая, пробормотал он.
Кальпурций, прервав внутренний монолог, воззрился непонимающе, настороженно:
– А что ты должен был мне рассказать?!
– Ну… какая на самом деле Тьма. Мне казалось, мы об этом говорили как-то…
– Йорген, друг мой, – голос силонийца звучал вкрадчиво и осторожно, так обычно разговаривают с душевнобольными, – а откуда тебе было известно, какая на самом деле Тьма?!!
– Да я ее сколько раз видел собственными глаза… ну или не глазами, но видел… Чего ты на меня так смотришь, будто я сейчас шторбом обернусь?! В детстве видел – издали, в небе. А потом твоя же книга меня шарахнула и все показала как есть. И когда кто-то зачаровать пытался – тоже… Не пойму, как же случилось, что у нас об этом разговор не зашел?!
– Все потому, что ты, Йорген фон Раух, личность скрытная и опасная! – обиженно заявил Кальпурций. На самом деле он так не считал, просто настроение было дурным.
– Я?! – искренне удивился ланцтрегер, в какой-то мере даже польщенный такой характеристикой.
– Ты!
– Ох! Вы чего кричите?! – Это проснулась Гедвиг. – Что-то случилось? Твари?!
– Тварей нет, есть скрытная и опасная личность. Спи спокойно, не тревожься, – ответил Кальпурций.
Но ведьма уже выспалась и готова была продолжить путь. Она так никогда и не узнала, о какой личности шла речь…

 

Как хорошо, что Йорген настоял на отдыхе! Иначе неизвестно, чем кончился бы тот бой.
Твари напали из-за холма, мелкие, злые и незнакомые. Они походили на людей, но только отчасти. Имели те же части тела и лица, но совершенно другие пропорции. Росту в них было элля три-четыре, не больше – взрослому человеку по грудь. На кургузых тельцах со вздутыми белыми животами сидели непомерно большие головы, нечесаные и грязные. Широченные безгубые пасти были усажены частоколом остреньких треугольных зубок, во взглядах выпученных водянистых глаз сквозила бессмысленная, тупая ярость. Носы были выворочены ноздрями наружу, как свиные пятаки. Вместо полноценных ушей имелись отверстия в черепе, обрамленные отвратительной кожистой складкой. Ходили твари на двух ногах, коротких и кривых. Руки свисали чуть не до колен, кисти их заканчивались очень тонкими и длинными пальцами с прямыми желтыми когтями – как наконечники копий. Были среди тварей самцы, были самки – кто есть кто, сомнений не возникало ввиду полного отсутствия одежд. От тех и других остро смердело нечистотами и гнилой плотью.
Но при всем своем безобразии и бесстыдстве они не были животными. Тьма наделила их каким-то разумом, научила действовать сообща. Они даже переговаривались между собой на языке, чем-то похожем на степной, но отличающемся обилием неприятных гортанных звуков, имеющих очень мало общего с членораздельной речью. Так мог бы говорить человек, которому положили в рот раскаленный камень: «Гы-ы а-а-аг гы-ыу!» Однако они друг друга понимали.
Убивать их оказалось легко – боялись простой стали и бойцами были плохими. Слабосильные, довольно неуклюжие, бестолковые, пожалуй, даже трусоватые, они брали одним – числом своим. Сорок тварей на троих – это серьезно!
Они голодной собачьей стаей вились вокруг, подвывали от ярости, рвали когтями воздух. С визгом отступали под ударами трех мечей, но наседали снова, не замечая кровавых ран. Даже обезглавленные, подыхали не сразу – тела долго скребли когтями пыль, головы вращали глазами и скалились. А живые постепенно утрачивали человекоподобие: становились на четвереньки, скалили пасти, пытались кусаться. С их толстых розовых языков падали хлопья зловонной пенистой слюны – такая гадость!
Для Гедвиг это был первый настоящий бой с порождениями Тьмы, раньше как-то не случалось. Но страха она не испытывала. Омерзение и усталость – других чувств не оставалось. Разве что примешивалось брезгливое опасение, как бы не цапнули зубом, не занесли трупный яд.
Сражение вышло долгим. Выносливостью твари тоже не отличались, уставали быстрее людей. Но упорство их не знало границ, едва могли шевелиться, а все-таки лезли вперед, одержимые ненавистью, – ползком, на животах, задыхаясь и истекая кровью, они до последнего жаждали убивать. Пока не были убиты сами, все до единого.
– Фу-у! – весело сказал Йорген, первым опуская меч. Это спутники его, возбужденные сражением, не успели понять, что все кончено, озирались бешено – искали взглядом, кого бы еще зарубить. А для него дело было привычным, рядовым, он уже успокоился. – Какой только дряни не водится на свете!
– Во Тьме! – поправил его Кальпурций. Пошатываясь, убрел подальше от свалки кровавых тел, в изнеможении рухнул на колени и повторил: – Во Тьме!
А дальше встал закономерный вопрос: что делать с телами? Исчезать сами, по примеру целого ряда других порождений Тьмы, они, к сожалению, не собирались, значит, могли со временем встать. На этот случай имелся универсальный рецепт – огонь. Но стоит ли возиться – собирать хворост для погребального костра, хватать руками всякую гадость, с места на место перетаскивать? Чем тратить время и силы, не умнее ли просто уйти подальше, оставив все как есть? Если живых людей в этих краях нет, одни только твари, так не все ли равно, десятком больше, десятком меньше их бегает по степи?
Спор затеяли Йорген с Кальпурцием, первый ленился и философствовал, второй настаивал на костре. Пока они этим занимались, ведьмой овладел профессиональный интерес, захотелось выяснить, что это были за существа, какой породы. Встала, пошла изучать…
Ох, лучше бы она этого не делала!
Опасения оказались напрасны – твари были мертвы окончательно и бесповоротно. Встать они не могли, как не встанет без специального колдовского воздействия обыкновенный умерший человек. Хотя почему «как»? Именно людьми по природе своей были эти безобразные внешне, но напрочь лишенные собственных тайных сил создания. Простые человеческие уродцы, десятилетние мальчики и девочки.
Такими рождались дети во Тьме.
Вот это было страшно по-настоящему!
Назад: Глава 25, в которой Семиаренс Элленгааль с радостью обнаруживает, что перестал быть пупом земли, Кальпурций Тиилл и Гедвиг Нахтигаль предаются печалям по поводу мироустройства, но навстречу им выходит некто в черном плаще
Дальше: Глава 27, в которой сначала случается НЕВОЗМОЖНОЕ, потом Йорген впервые в жизни сочувствует темной твари и под конец Легивар Черный удивляет всех