Глава 12,
в которой только потому остался жив Кальпурций Тиилл, что не умел обращаться с детьми

Отличная каменная дорога шла через лес, вела из Хайделя в Гамр. Что не люди ее мостили – это точно. Гранитные блоки размером три элля на пять были так гладко отшлифованы и идеально друг к другу пригнаны, как люди никогда бы… Нет, они тоже так смогут, если хорошо постараются. Только стараться-то и не захотят – вот в чем незадача! Лучше натаскают булыжников, отешут на скорую руку, уложат с зазорами в палец толщиной – и пойдут громыхать повозки, прыгать на ухабах. Колеса в грязи не вязнут – и ладно! Мы, поди-ка, не короли, обойдемся! Да и король вдруг проедет – не беда, пусть видит, как народу живется…

Человечьи дороги бывали очень неплохи, если их строила казна. Но и она не гналась за ненужным совершенством. Светлые альвы и нифлунги – те не строили вообще, первые видели в мощеных дорогах попрание природы, вторые считали их излишеством, недостойным воинов. Так кому же, какому могучему древнему народу могла принадлежать эта прямая, как путь летящей стрелы, гладкая, как полы в тронном зале королевского дворца, гранитная полоса, связавшая два заштатных человечьих городка, специально выстроенные на ее концах? Об этом оставалось только гадать.

Их много было, таких дорог, коротких, в пару сотен шагов, и длинных, протяженностью в сотни лиг. Порой они выныривали из лесных дебрей, порой утыкались в горные хребты или тонули в море… Люди использовали их там, где это было возможно. Но чаще – обходили стороной, трепеща пред древним и неведомым. И напрасно. Опыт темных лет показывал: ни одна из ночных тварей, какой бы породе она ни принадлежала и как бы ни была голодна, не отваживалась даже одной ногой ступить на их красный и гладкий гранит. Вот уж где можно ночевать без опаски! Или скакать всю ночь напролет, потому что фельзендальские лошадки выносливы и неутомимы и можно не опасаться, что они споткнутся в темноте, упадут и переломают ноги.

Именно так поступили Йорген с Кальпурцием – не стали останавливаться на ночлег. Зачем, если можно выиграть время?

Ночь была ясной, луна выползла на небо, и свет ее отражался в черной глади гранита. Таково уж свойство красного цвета: он первый исчезает в сумерках. Глаз человеческий еще может различить зеленый, синий, фиолетовый, оттенки голубого – а красного уже нет, чернота вместо него. Кальпурцию было неприятно смотреть вниз, твердая дорога стала казаться рекой, он испугался, не разъедутся ли у лошадей ноги, будто на льду? Страх был глупым: они уже много часов подряд скакали по гладкому камню, и ни одна из фельзендалок ни разу не поскользнулась. Он понимал это, но по ночам разуму порой трудно удерживать верх над чувствами.

Сделать несколько коротких привалов все же пришлось. Не потому, что отдых требовался животным – как раз они-то не проявляли признаков усталости. Чего нельзя сказать было о седоках. Есть среди людей степные народы, настолько привычные к седлу, что могут не вылезать из него сутки напролет даже ради особой нужды. Вся жизнь степняков проходит верхом, для них это более естественно, чем ходить пешком. Но оба наших путешественника к их числу не принадлежали. По образу жизни и по роду занятий с длительной верховой ездой тоже связаны не были, и это сказывалось.

Гордый силониец, по праву считавший себя отличным наездником, терпел до последнего. Пожалуй, он предпочел бы выпасть из седла от утомления, чем выказать свою слабость. К счастью, Йорген не собирался доводить дело до крайности и время от времени объявлял без ложного стыда: «Все, больше не могу! Зад уже отваливается!» Охая и ругаясь чуть громче, чем требовало состояние тыльной части его организма, сползал с кобылы, плюхался наземь и больше не шевелился, предоставляя спутнику возможность почувствовать свое превосходство в процессе разведения костерка и подогревания остатков свинины на углях. Так уж сложилась жизнь ланцтрегера фон Рауха, что ему очень рано пришлось научиться подчинять других и отвечать за других, не слишком заботясь о себе и помощи ни от кого не ожидая. Он к этому привык. Но если кто-то рядом с ним желал быть старшим и сильным – он тоже не возражал. У младших есть свои преимущества.

… – Как странно, – рассуждал вслух Кальпурций, сонно покачиваясь в седле. – В городе ночью за дверь носа не высунешь – тут же найдутся желающие откусить. А здесь, в лесу, мы до сих пор ни одной твари не встретили! На камень они ступить не могут – это понятно. Но ведь они и на опушку не выходят! Неужели дорога всякую нежить даже близко к себе не подпускает? Или это места здесь такие бла-а-а… – Он широко, очень не по-благородному зевнул (спасибо, матушка не видела!) и договорил: – Благословенные, не водится никто?

Но Йорген никакой странности в этом не усматривал. Но свои объяснения он начал настолько издалека, что полусонный собеседник не сразу и понял, что они суть ответ на его вопрос.

– Вот представь себе, что тебе захотелось поохотиться на уток. Представил?

– А почему именно на уток? Почему не на зайцев?

– Потому что зайцы не живут стаями, они нам не подходят.

– Ну ладно, представил уток, – недоуменно пожал плечами силониец, к слову ни разу в жизни на уток не охотившийся. Единственной стоящей дичью на его родине считался свирепый горный вепрь.

– Молодец, у тебя богатое воображение. Так вот. Если ты захочешь поохотиться на уток – куда пойдешь?

– Ну-у… На озеро, наверное. – Он все еще ничего не понимал.

– Верно! На озеро! Потому что их там много, они там живут! Ты ведь не засядешь с луком на соседском овсяном поле в надежде, что какая-нибудь из уток вдруг случайно над ним пролетит?

– Не засяду! – Хотя бы в этом недоумевающий Кальпурций был совершенно убежден.

– Вот и ночные твари так же! Зачем им рыскать по лесу, да еще ночью, если шанс встретить добычу слишком мал? Они лезут туда, где ее много. В города!

– А-а! – обрадовался Тиилл. – Вот ты о чем! А я гадаю, чего это ты вдруг об охоте заговорил? Проголодался, что ли, наконец?

Ланцтрегер поморщился с отвращением.

– После вчерашнего завтрака я долго еще не проголодаюсь!

Надо сказать, завтрак, который подал благодарный хозяин своим «благодетелям»-постояльцам, оказался даже изобильнее роскошного ужина. В отличие от Кальпурция, любившего и умевшего хорошо поесть, Йорген, выросший в войну, к подобным излишествам не привык. И за годы службы в столице практики не приобрел, потому что старательно избегал все дворцовые увеселения, включая пышные пиры, столь любимые королевской четой. Так что вышли ему те излишества боком. Подогретую на костре свинину силониец поедал в одиночестве, да еще и насмешничал:

– Вот видишь! Это Девы Небесные покарали тебя за корысть!

– Очень я им нужен, Девам Небесным! Просто немного переоценил собственные возможности, такое с каждым может случиться. Знаешь, я, наверное, часок посплю, ты покарауль, ладно?

Редкая теория оказывается верна на все сто процентов, из каждого правила обязательно найдутся исключения.

…Ребенок сидел на опушке леса, под кустом ракиты, скорчившись от холода, спрятав лицо в ладонях, и тихо, обессиленно плакал, скулил побитой собачкой. По этому жалобному, рвущему душу звуку Кальпурций его и нашел. Вернее, ее. Это была девочка, совсем маленькая – лет четырех-пяти. Босая, в разорванном летнем платьице, исцарапанная и перепачканная землей, в светлые спутанные волосенки набились сосновые иглы и прочий лесной сор. Что она делала тут, в ночном лесу, совершенно одна? В какую беду попала?!

По большому счету Кальпурций к детям был абсолютно равнодушен, в обычных условиях он их попросту не замечал. Но такой несчастной выглядела малышка, что сердце силонийца дрогнуло. Он присел к ней, встав коленом в холодный сырой мох, тронул за плечо, спросил так ласково и тихо, как умел:

– Ты чья, девочка?! Где твоя мама?!

Ребенок вздрогнул, услышав его голос, отнял ладошки от лица, вскинул на него перепуганные, заплаканные глаза… и Кальпурций едва не вскрикнул от изумления! Он ожидал увидеть пред собой обычную крестьянскую девчушку с простоватой веснушчатой мордашкой, каких немало встречал по придорожным селам в последние дни. Но эта крошка отличалась от них так, как отличается чистокровный гартский скакун от мохнатого фельзендальца (уж простим благородному наследнику рода Тииллов подобное «лошадиное» сравнение, он ни в коем случае не желал им кого бы то ни было задеть, просто всяк мыслит своими привычными категориями). Сказать, что она была прелестна, это ничего не сказать. Ни грязь, ни дурная одежда не могли скрыть ее удивительной красоты. «Это же настоящая принцесса!» – подумалось Кальпурцию, но он тотчас же отказался от такой мысли. Доводилось ему видеть принцесс, и не раз – ничего в них особенного не было, девчонки как девчонки, разве что воспитаны чуть получше остальных, научены вести себя в обществе. Нет, эта девочка была слишком хороша для простой смертной. Скорее уж одна из семи Дев Небесных перестала быть девой и в результате произвела это чудо на свет! Другого объяснения Кальпурций просто не находил.

– Где… твоя мама?! – дрогнувшим голосом повторил он.

Девочка моргнула своими огромными, бездонно-синими глазами, всхлипнула еле слышно и голоском нежным, как колокольчик, прозвенела:

– Не знаю! Я потерялась! Мне холодно!

Окажись на его месте человек, имевший хотя бы минимальный опыт общения с детьми, он непременно поспешил бы подхватить бедняжку на руки. Но Кальпурций с непривычки сделать такую простую вещь не догадался и продолжал расспросы, стоя перед ней на коленях.

– Каким образом? Когда? Как твое имя? Как зовут твоих родителей? Откуда вы? – Силониец сыпал вопросами, не отдавая себе отчета в том, что собеседница слишком напугана, а главное – слишком мала, чтобы внятно на них ответить. Она могла лишь всхлипывать и повторять сквозь слезы, от которых на грязных щечках оставались белые дорожки:

– Не знаю! Не помню! Мне холодно! Боюсь! Боюсь!

Наконец он понял, что разговоры бесполезны, надо действовать, и подал ей руку:

– Пойдем со мной, маленькая! Я отведу тебя к людям!

– Не могу! Ножка болит! Дяденька, возьми меня…

Она доверчиво потянулась к нему, и, поддавшись порыву, для большинства людей, особенно женщин, гораздо более естественному, чем для него, Кальпурций подхватил ее невесомое тельце, прижал к груди. Бедная исстрадавшаяся девочка приникла к нему, как к родному, положила светлую головку на плечо, обвила за шею маленькими ручками, холодными, как две ледышки… И волна нежности захлестнула сердце сурового странника, даже слезы навернулись на глаза от прилива чувств. Впервые он держал в своих руках чужую, такую маленькую, хрупкую и трепетную жизнь, впервые…

Рывок, неожиданный и грубый, выдернул только что обретенное сокровище из его нежных объятий. Легкое, истощенное тельце взлетело в воздух, подброшенное чьей-то сильной рукой. В свете луны зло блеснуло лезвие меча… И будто замерло время. Кальпурций отчетливо и ясно видел, как рубанула холодная сталь по тоненькой детской шейке и голова отлетела тряпичным мячиком, откатилась в сторону от упавшего туловища.

А перед ним возник Йорген, бледный и страшный, с окровавленным мечом в руке. Заступил дорогу, мешая броситься к убитому им ребенку, прорычал хрипло:

– Назад!!!

– Ты что?!! Что ты наделал?!! – не своим голосом выкрикнул силониец. – Как ты мог?!

Ему казалось, пошатнулся сам мир. То, что мгновение назад было столь прекрасно, – уничтожено, утрачено безвозвратно! А человек, которого он мнил другом своим, оказался жестоким и хладнокровным убийцей, поднявшим руку на беззащитное дитя!

– Прочь, нелюдь!

Он в неистовстве рванулся вперед, будто в этом был смысл, будто еще оставалась надежда, но Йорген с пути не отходил. Тогда он ударил его что было силы, и тот, не пожелав уклониться, принял удар прямо в лицо, отлетел в сторону и упал. Путь был свободен!

– Назад!!! – кричал ему Йорген. – Идиот!!!

Но силониец не слышал. Он пал, рыдая, на колени возле обезглавленного тела, еще продолжавшего подергиваться в слабых конвульсиях…

Того, что случилось дальше, не только Кальпурций – сам ланцтрегер фон Раух, выросший на полях сражений с Тьмой, увидеть не ожидал. Даже для него это оказалось в новинку!

Ночные твари дохнут по-разному. Отрубите голову вампиру любой породы – тело его на ваших глазах истлеет до степени разложения, присущей трупу, определенное время пролежавшему в земле. Может оказаться еще свежим, может – скелетом с клочками гнилой кожи на костях, это как уж вам повезет. Обезглавленный вервольф оборотится человеком. Гифта растечется зловонной слизью. Одни из тех чудовищ, с которыми Йорген сражался на севере, имели обыкновение сгорать, рассыпаясь искрами. Другие медленно истаивали в ночном воздухе. Но прелестное дитя повело себя иначе.

Тельце, над которым так горестно рыдал силониец, вдруг зашевелилось интенсивнее, и тот, на свое счастье, отпрянул. И уже с расстояния в несколько шагов с ужасом наблюдал, как оно становится на четвереньки, как бежит, резво перебирая конечностями, вывернувшимися по-паучьи, коленями и локтями наружу. Подбежало к голове, ткнулось кровавым обрубком шейки в зияющую поверхность среза. И голова приросла к нему мгновенно, даже шрама не осталось. Правда, сидела теперь косо, лицо оказалось повернутым вбок, но малютку такая безделица, судя по всему, не беспокоила. Не утруждая себя прямохождением, она, как была на четвереньках, посеменила к своей жертве, завела старую песню:

– Мне холодно! Боюсь! Боюсь! Дяденька, возьми меня…

Кальпурций замер в ужасе.

– Бежим! К дороге! – это подскочил Йорген, дернул его за плечо.

И они побежали, благо недалеко было. Иначе трудно сказать, чем бы окончилось это странное дело.

– Если ты намерен и впредь из-за каждой убитой твари разбивать мне мор… хм… лицо, то боюсь, наша миссия будет подвигаться медленнее, чем хотелось бы! – В голосе Йоргена сквозила обида, но окажись на месте Кальпурция, к примеру, Дитмар – тот сразу уловил бы, что она ненастоящая и братец просто притворяется.

Ланцтрегер лежал на спине и тихо хныкал. Не потому, что было ему так больно – подумаешь, в морду получил, первый раз, что ли, – а чтобы друг Тиилл проникся состраданием и осознал, что впредь так поступать не следует.

Друг Тиилл был рядом, бережно вытирал ему кровь с разбитого лица и предавался раскаянию:

– Ах, как же я тебя… Ах ты, господи, крови сколько!

– Сколько? – с живым интересом спросил Йорген, приподнимаясь на локтях.

– Много! Ты лежи, лежи пока… Слушай, а вдруг я тебе нос сломал?!

– Ну буду кривоносым, – равнодушно откликнулся пострадавший, потом все-таки исследовал состояние упомянутого органа и поспешил обрадовать товарища: – Нет, похоже, целый. Не переживай.

Но Кальпурций переживал. Друг спас его от верной гибели, а он, неблагодарный, так обошелся с ним! Обвинил страшно подумать в чем, ударил…

– Да ладно! Это же не ты, это чары! – великодушно махнул рукой ланцтрегер.

Но Кальпурцию легче не стало. Он знал, чувствовал: не чары, нет! Осознанно он себя вел, и если бы оружие на дороге не оставил, при себе имел – так и убил бы! Просто он еще не научился доверять новому другу – вот в чем его беда и его вина…

А тот, будто уловив его мысли, вдруг сказал тихо:

– Если с дороги сходишь… если вообще идешь куда… Ты оружие из рук не выпускай, не имей такой привычки! Не на прогулке мы!

…И до самого утра они привалов больше не устраивали. И до самого утра маленькое чудовище на четвереньках бежало за ними вдоль дороги, скоростью не уступая лошадям, и канючило: «Мне холодно! Боюсь! Боюсь! Дяденька, возьми меня…» Какой уж тут отдых!

Уже перед рассветом Кальпурций вдруг вспомнил, спросил:

– Слушай, а как ты догадался, что это был не настоящий ребенок?

– Так ведь он тени не отбрасывал! – был ответ.

– Что, на зойга нарвались, почтенные? – усмехнулся при виде них привратник на въезде в Гамр.

– Девчонка, маленькая такая, и голова не отрубается. Оно? – уточнил Йорген.

– Так точно, оно! Он! – радостно кивнул словоохотливый страж. – Зойг! А вы отколь же путь держите, из каких благословенных краев, что зойга не знаете?

– Мы-то? – усмехнулся ланцтрегер фон Раух. – Из Эренмаркского королевства. Я, к примеру, из Эрцхольма родом.

– Да ну! – Гизельгерец даже попятился. – Это из того Эрцхольма, который чуть большая Тьма не сожрала?!

– Вот-вот. К вопросу о благословенных краях!

– Тьфу-тьфу! Чур меня, чур! – замахал руками страж, но потом не выдержал и похвастался: – А все ж таки зойгов-то у вас и нет!

– Да, вот только этой дряни нам и недоставало! Ты расскажи, любезный, что это за порода? Как их убивают? – И, чтобы тому было интересней рассказывать, Йорген протянул стражу полкроны серебром.

Дядька сразу просиял не хуже той монеты, затараторил:

– А доложу я вам, добрейшие господа ваши светлости, что порода эта самая что ни есть зловредная. Завелась у нас по осени еще, с первыми холодами пришла. Сколько народу извела за зиму, пока разобрались, что к чему, – страсть! Особливо бабьему населению урон вышел. Они ведь, бабенки, какие – токмо рабенка углядят, сразу норовят на руки схватить, нет бы спервоначалу про тень вспомнить! А ему, зойгу, стало быть, только того и надобно! Покуда не тронешь его, он над тобой и власти не имеет. А как обнимешь – пиши пропало! К шее прильнет и всю кровь высосет, а с нею, говорят, и душу саму выймет! Хорошо, если рядом кто окажется, отобьет. А одному человеку избавиться от зойга никакой возможности, непременно заест.

– Так он вроде вампира, что ли?

– Э нет! Шторбам он вовсе не родня, только в том и есть сходство, что кровь сосет, а повадка другая! По могилам не таится, осины не боится, да и стали доброй тож. Непросто его убить. Да и жалко бывает: с виду дите дитем, лучше настоящего, не у всякого рука подымется. Это его главная подлость. Но и приятность своя в нем есть. Со шторбами как: кусанули тебя хоть раз – сам шторбом станешь. А вовремя отбей зойгом покусанного – жив останется, коли от малокровия не помрет или от заразы, ежели зойг прежде кого хворого поел. То-то!

– Убивают их как? – напомнил ланцтрегер, а сам подумал: «Непременно надобно послать в столицу письмо с гонцом, предупредить, какая новая пакость в мире завелася!» (Слог привратника оказался заразительным.)

– А убить зойга совсем непросто. Способ один: зарубить и бабьим молоком обрызнуть – тогда не срастется. Иначе никак!

– Эх! – присвистнул Кальпурций совершенно по-простонародному, манеры его стремительно портились, уже страшно было домой показываться. – Это где же столько ба… столько молока взять?

Страж пожал плечами, ответил с большим достоинством и гордостью за родной город:

– Ну не знаю, как там у вас на севере, а у нас в Гамере, к примеру, бабье молоко нынче в любой оружейной лавке купить можно!.. – помолчал и добавил, желая честно отработать серебро: – Да только вам, странникам иноземным, оно вовсе ни к чему, это для наших охотников товар. Вам, главное, руками зойга не хватать – и целы будете!

– Скажи, – спросил напоследок, после некоторого колебания, Кальпурций. – А как ты догадался, что мы столкнулись с зойгом?

Страж широко ухмыльнулся:

– Да как же? Смотрю, идут двое, один бледный да скучный, и пятно на шее, будто со злой девкой целовался. А у второго мор… простите, ваша светлость, личность пострадамшая. Тут сразу ясно: на одного зойг насел, второй отбивал да сам под раздачу попал. Обычное дело! Глупый только не догадается!

– Право, какие все вокруг догадливые пошли! – пробурчал силониец себе под нос. Почему-то он чувствовал себя уязвленным.