Глава четырнадцата
ПЕРЕСТАНОВКА

— Мне не нравится эта мебель, — сказала Соня накануне за ужином. — Я хочу все изменить.

Мебель, о которой шла речь, находилась в гостиной и выглядела как витрина ювелирного магазина — в смысле сияла, очаровывала и не давала подступиться. Раньше Соня на этот гарнитур надышаться не могла. С чего теперь такое недовольство?

Соня вот уже почти месяц как вышла из больницы. И хотя срок это небольшой, за месяц после операции на сердце вряд ли можно прийти в стопроцентно здоровое и бодрое состояние, но все-таки... С Соней творилось что-то странное. Она подолгу спала, а просыпаясь, все равно выглядела вялой и сонной; из еды предпочитала только творог и кефир и становилась сама не своя, если я включала телевизор или музыкальный центр. Я понимала — Соня перенесла тяжелую болезнь, даже клиническую смерть, но ведь надо возвращаться к жизни, а не бродить бледным призраком по всем комнатам. Соня была равнодушна к книгам, газетам и модным глянцевым журналам, яркие страницы которых, по моему мнению, способны восстановить хорошее настроение даже у дамы, страдающей депрессивным неврозом. Я несколько раз на дню старалась вовлечь Соню в разговоры, значимые и незначимые беседы, но она отвечала односложно, чувствовалось, что ни я, ни мои разговоры ей не нужны. Девочки-студентки, которые приходили убираться в Сонином особняке, и те почувствовали перемены в Сонином характере, стали халатно относиться к своей работе, а одну из девиц я буквально поймала за руку, когда она пыталась прикарманить одну Сонину безделушку из белого янтаря! Это что же творится на свете, господа!

Пришлось мне самой быть и за уборщицу, и за повара, и за психотерапевта (хотя последнее в силу замкнутости Сониного характера было практически неосуществимо). Меня это не утруждало, но ставило в неловкое положение. Я ощущала себя чужой в чужом доме, странным атрибутом этого особняка, до которого нет дела хозяйке.

Этими своими размышлениями я как-то поделилась с Марком Косарецким. Он ни разу не появлялся в особняке с тех пор, как туда вернулась Соня, и я считала это проявлением такта с его стороны: Соня и без того плоха, не хватает ей еще конфликтов с Марком, неудачным возлюбленным и бывшим другом. Но по телефону мы общались с ним довольно часто.

— Марк, Соня с каждым днем становится все более апатичной и замкнутой, — пожаловалась как-то я вольному художнику. — Я не знаю, что мне делать.

— А что вы можете сделать? — ответил вопросом на вопрос Марк. Что за противная привычка! И снова на «вы», словно эта официальность теперь имела какое-то значение!

— Я не уверена, что вообще должна что-то делать, — вспылила я. — Я же не врач и не сиделка. Я все чаще и чаще думаю о том, чтобы возвратиться в Китай. Чего ради я торчу в Сонином особняке и мозолю ей глаза? Мне кажется, Соня вообще скоро перестанет меня узнавать...

Марк сказал:

— Нила, на вашем месте я не стал бы бросать Соню в таком состоянии и бежать в Китай. Ну что у вас там в Китае?

— Между прочим, родной дом и дочь, по которой я скучаю!

— Но за вашей дочерью и за домом наверняка есть кому присматривать. А за Соней присмотреть некому. Платная сиделка тут не поможет... Вы ее подруга, так будьте подругой до конца!

— До какого конца?! — пугалась я, на этом разговоры обычно завершались.

Несколько раз к Соне приходили посетители — коллеги по работе и даже директор их магазина. Соня вежливо выслушивала их пожелания скорейшего выздоровления, а потом несколько картинно падала в обморок. Коллеги пугались, я принималась хлопотать возле больной, визит комкался, разговоры смолкали... Черт знает что! Как-то, после очередного обморока, когда я отвела Соню в спальню и уложила там, дав успокоительных капель, со мной решила поговорить директриса магазина «Экзотика».

— Вы ведь единственная подруга Сони, верно? — спросила она меня.

— Я подруга, но не думаю, что единственная. Разве на работе у Сони не было подруг?

— Таких преданных — нет. Пожалуйста, не оставляйте ее. Она должна поправиться, но на это нужно время и близкий человек рядом. Думаю, у Сони нет никого ближе вас. А если вас смущают финансовые вопросы, то... — Директриса выложила на столик карточку «Виза». — Я завела эту карту на вас. Тратьте сколько пожелаете, только помогите Соне стать прежней!

— Спасибо за карту, — хмыкнула я. — Но подумайте сами: какая из меня сиделка?

— А вы наймите сиделку, — посоветовала директриса. — Она снимет с вас часть нагрузки. Но все равно в основном за Соней должны присматривать вы.

Я подумала и согласилась. Наняла сиделку-медсестру через частное агентство «Добрые руки», а сама... Сама пыталась хоть как-то помочь Соне возвратить ей интерес к жизни.

— Вы не волнуйтесь, — сказала мне сиделка. — У больных-сердечников такое бывает, особенно в первый год после приступа. Им кажется, будто они стали стеклянными, оттого их внешний мир только пугает. Она будет прежней.

Как выяснилось, все те, кто обещал Соне, что она станет прежней, глубоко ошибались. Соня не стала прежней.

А со временем я вообще перестала понимать, кем она стала.

И началось все с того, что Соне перестал нравиться интерьер ее прекрасного особняка.

— Эта мебель просто уродует здесь все, — сказала Соня. — Не понимаю, как она могла нравиться мне раньше.

— Твои вкусы изменились, — заметила я Соне. — Какой бы ты хотела видеть эту комнату?

— Всю мебель надо вынести, — заявила Соня, — стены обить панелью из темного дерева. Под потолком протянуть шнуры и на них навесить длинные полотна алого шелка. На пол кинуть ковры и большие подушки для сидения. Это будет комната для медитации, стихосложения и каллиграфии.

— Для чего? — изумленно переспросила я.

И это было только начало. Когда гостиная под четким руководством Сони обрела вид то ли китайской опиумокурильни, то ли персидского гарема, со мной пожелала приватно поговорить ночная сиделка Сони (я наняла и ночную сиделку, чтобы за Соней был безотлучный и беспрерывный присмотр).

— Что такое? — спросила я.

— Бредит она по ночам, мечется, — вздохнула сиделка — женщина с лицом обыденным и простым как молоко. — Говорит что-то, а не разобрать. И будить ее боюсь — вдруг хуже станет!

— Хорошо, — сказала я. — Я вместо вас посижу несколько ночей.

(Поначалу я не поверила сиделке и все ее разговоры сочла поводом для того, чтобы не явиться на дежурство).

Первые две ночи я дежурила у Сони в спальне. Спальня, кстати, тоже изменилась. Отсюда вынесли всю мебель, включая настенное зеркало. Вместо этого также были стены, обитые деревянными панелями, полотнища шелка от потолка до пола (на сей раз бледно-лилового цвета), ковры и нечто вроде ложа, сооруженного из огромного количества подушек и одеял. На этом ложе и спала Соня. Я заметила рядом с ложем маленький металлический столик, на котором могла уместиться только лампа для ароматических курений и деревянная расческа. Ни этой лампы, ни расчески я раньше у Сони не видела.

Так вот, две ночи из моего дежурства Соня спала спокойно. Замечу, кстати, что ночи эти были лунные, яркий свет полной луны заливал серебром и ртутью сад вокруг Сониного особняка. А на третью ночь небо внезапно затянуло плотными облаками, так что лунному свету не осталось ни малейшей щелки, чтоб пробиться и осветить землю. Тьма и тишина стояла за стенами дома. В десять вечера я позвонила Марку — просто так, чтобы не чувствовать гнетущей тишины дома и собственного одиночества. Соня сидела в «комнате для медитаций» и что-то выводила на большом листе бумаги обычной кисточкой для век.

— Марк, — сказала я. — Мне что-то жутко. Ты бы заехал к нам на днях.

— А что?

— Соня... меняется, — произнесла я неопределенно. — И меняет дом.

— То есть как меняет?

— Меняет всю обстановку в доме, мебель выбрасывает...

— А с точки зрения фэн-шуй это хорошо или плохо?

— Что? — Я осеклась и вдруг поняла, насколько я глупа. За всеми этими проблемами я совершенно упустила из виду сверить Сонины перемены в интерьере с принципами фэн-шуй! — Марк, я просто идиотка! Я... Я потом тебе позвоню, ладно?

— Ладно, — озадаченно сказал Марк и отключил телефон.

Как же я раньше не догадалась оценить перемены в Сонином доме с точки зрения фэн-шуй!

— Я сделаю это завтра, — договорилась я сама с собой...

— Я иду спать, — послышался из гостиной лишенный всех эмоций Сонин голос.

Я немедленно оказалась рядом с нею:

— Я провожу тебя в спальню, Соня.

Она не противилась. Я взяла подругу под руку (какой безвольной, словно лишенной костей показалась мне эта рука!) и повела ее в спальню. Там помогла ей раздеться и возлечь на импровизированное ложе.

— Благодарю, — сказала мне Соня. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответила я.

— Ты ступай, — сказала мне Соня. — Я скоро засну.

— Хорошо, — ответила я и вышла из комнаты. Полотнища бледно-лилового шелка мерно колыхались, словно гигантские водоросли в гигантском же аквариуме.

Я спустилась в гостиную, которую, впрочем, трудно было сейчас назвать гостиной. Здесь на полу были в беспорядке разбросаны листы бумаги, на которых Соня весь вечер что-то упорно чертила. Я подняла один лист, пригляделась...

Это был неумелый, но явно правильный иероглиф «колодец»!

На остальных листах предстал тот же иероглиф, только в разной степени правильности. Соня тренировалась, набивала руку, чтобы изобразить этот иероглиф совершенным. Но зачем? И потом...

Соня никогда не говорила мне, что знает иероглифическое письмо!

Тем более письмо примерно десятого-двенадцатого веков...

Я собрала листы в аккуратную стопку и подумала, что ради такого случая неплохо было бы приобрести для Сони каллиграфический набор. Кажется, в магазине «Экзотика» таковые имеются...

Ну, еще я подумала, конечно, что схожу с ума и листы с иероглифами мне просто мерещатся. Но эти неконструктивные мысли я просто опускаю.

На моих часах было без четверти двенадцать, когда я услышала из комнаты Сони голос.

А я-то только собиралась выпить чаю!

Я бесшумно взлетела по лестнице и замерла на пороге Сониной спальни. Потом осторожно вошла внутрь. Но я могла бы и не осторожничать — Соня все равно не видела меня. То, что она видела сейчас, явно находилось по ту сторону окружающего нас мира.

Соня сидела в постели с открытыми глазами. Зрачки ее расширились так, что, казалось, заполнили ее глаза нечеловеческой темнотой.

— Мне холодно, — проговорила Соня, заставив меня задрожать от ужаса. — Мне холодно и страшно здесь. О черные стены, как вы высоки и безжалостны. Вытащите меня, вытащите меня отсюда! О сжальтесь, сжальтесь над моей невинной душой!

И сам по себе этот полночный бред заставлял волосы на голове встать дыбом. Но меня больше напугало то, что Соня говорила не на русском языке, а на китайском. Хунаньский диалект.

Соня не знала китайского языка! Тем более хунаньского диалекта!

И то, что она сейчас говорила так свободно, имело только одно объяснение: кто-то из нас двоих сошел с ума и грезит наяву.

А Соня продолжала говорить нежным, жалобным голоском и раскачиваться на ложе, словно китайский болванчик. Руки ее были молитвенно сжаты, глаза распахнуты в пароксизме ужаса...

— Холодно, как мне холодно! Зачем вы повелели мне отправиться сюда? В чем моя вина? В чем мое недостоинство? О, вытащите меня, освободите меня! О, кто-нибудь из людей милосердных, услышьте мою просьбу и ответьте мне, погибающей в одиночестве!

Может быть, это было моей ошибкой. Может быть, промолчи я, и все закончилось бы иначе? Но я не промолчала. Я сказала на хунаньском диалекте:

— Я здесь, с тобой. Ты не одна. Успокой свою душу.

Соня заметалась на постели:

— Кто ты? Кто ты? Кто прислал тебя?

— Я твой друг, — ответила я. — И пришла сама по себе, потому что нет никого, властного надо мной. Чем я могу помочь тебе?

— Освободи меня! — страстно сказала Соня. — Вытащи из этого проклятого колодца! Стены его высасывают из меня остатки жизни! Ах, зачем я не ослушалась приказа императрицы!

Вот это да! Императрица?! Этого я не ожидала. Впрочем, как не ожидала и того, что Соня впадет в транс и примется бойко жаловаться на жизнь при помощи хунаньского диалекта.

— Скажи мне, кто ты и как твое имя, — потребовала я резонно. — И тогда мне легче будет освободить тебя.

— Мое имя Чжэнь, я была любимой наложницей императора Гуансюя, — сказала Соня, а я схватилась за голову. — Но императрица Цыси погубила меня. Она повелела мне броситься в дворцовый колодец, когда началось восстание. Она обманула меня, она избежала опасности, а я обречена навечно стенать на дне проклятого колодца! Теперь ты знаешь мою историю, друг. Освободи же меня. Протяни мне руку и вытащи из колодца.

Вот это я влипла! Как прикажете поступать? Соня в явном медиумическом трансе, и говорить ей, что никакого колодца здесь и помину нет, бесполезно. Значит, остается одно: подыграть ей.

— Будь по-твоему, несчастная душа, — произнесла я торжественно. — Протяни вперед правую руку. Соня повиновалась. Я взяла ее за руку, с мгновенным ужасом ощутив, что Сонина рука холодна могильным холодом и совершенно мокрая, словно Соня и впрямь сидела в колодце.

— Слушай меня и ступай за мной. Я выведу тебя из колодца твоей печали, — сказала я немного пафосно.

Соня послушно шагнула за мной со своего импровизированного ложа. Святые небеса! Ее ночная сорочка вся была насквозь мокрой и тоже холодной. Да что же это такое делается!

— Иди за мной. — Я повела Соню в свою комнату, единственную комнату, которой пока не коснулся ветер перемен и странных перестановок. Здесь, не выпуская Сониной руки, я открыла шифоньер и достала свое теплое и длинное вязаное платье. Оно у меня хранилось на случай особо коварных холодов, кто же знал, что оно теперь пригодится.

— Что ты хочешь делать со мной, нездешнее существо? — со страхом спросила Соня, глядя на меня невидящими глазами.

— Я хочу совлечь с тебя одежды печали и облечь тебя в одежды радости, — высокопарно отвечала я. Ну а как мне было еще отвечать, если Соня сейчас не Соня, а призрак какой-то наложницы?!

«Не какой-то, а любимой наложницы императора Гуансюя», — поправил меня внутренний голос.

«И что из этого?» — поинтересовалась я у внутреннего голоса, но тут он, подлец, смолчал.

Я старательно переодела Соню в свое платье, а на плечи ей набросила еще и пуховую шаль — чтоб хоть как-то отогнать от подруги пронизывающий могильный холод.

— Тепло, — прошептала Соня. — Плоти тепло, а душе холодно. Ах, нездешнее существо, успокой мою душу, скажи, что больше никогда я не вернусь в колодец!

— Не вернешься, — заверила я Соню. И тут мне пришла в голову отличная мысль. Я выведу Соню на свежий воздух, поброжу с ней по парку вокруг особняка — глядишь, она и придет в себя. Все-таки я не могла привыкнуть к тому, что моя подруга — утопленная в колодце императорская наложница.

Я осторожно свела Соню вниз, в холл, все еще надеясь, что она выйдет из своего жутковатого транса. Но этого не происходило. Соня однообразно жаловалась мне на каждом шагу на несправедливость и жестокость императрицы Цыси, на то, что даже любящий император не смог прийти ей на помошь...

В холле мне пришлось потрудиться, натягивая на Соню сапоги и шубу — мороз на улице был нешуточный. Соня почему-то очень противилась сапогам, пришлось сказать, что это не сапоги, а облачение для прохождения моста между мирами. Здорово я сочиняю всякую чушь, а?

Наскоро одевшись сама, я подхватила Соню под руку, и мы вышли из дому в заснеженный, тихий и темный парк. Небо было таким облачно-темным, что напоминало растертую по бумаге гуашь. Парк, в дневное время приветливый, спокойный и знакомый, как собственная перчатка, сейчас казался далеким, чужим, пронизанным совершенно нездешним холодом. Мороз был явно градусов за двадцать, но еще сильней был мороз, который проще назвать страхом. Моя душа буквально оледенела, когда я, стоя на пороге дома вместе с Соней, увидела, как над воздетыми вверх голыми ветвями платанов возникает некое свечение, напоминающее огни святого Эльма.

— Соня, — тихо спросила я подругу по-русски, — Соня, ты очнулась? Тебе легче?

Она не ответила. Заглянув в ее глаза, я вздрогнула: из глаз моей подруги струился тот же мертвенно-голубой свет, что нисходил сейчас на парк. Свет превращал лицо Сони в погребальную маску, в фарфоровой белизны череп, скалящийся в вечной своей ухмылке...

— Все, что есть на Небе, есть и на земле, — сказала Соня на хунаньском диалекте. — О если бы душа моя нашла достойный мяо, то успокоение бы даровали мне верховные существа!

Мяо?! Я переворошила свои знания китайского языка и вспомнила, что мяо означает «храм» или «кумирня». Душе наложницы Чжэнь нужен храм для успокоения мятежного сердца?

Впрочем, буквально в ближайшую минуту выяснилось, что кумирня-мяо требуется не только душе наложницы Чжэнь. Свечение, окружавшее деревья, стало сильнее, и из него вышли несколько призрачных и не слишком-то симпатичных существ. О, только этого не хватало! Неужели это и есть те самые духи-гуй, об опасности столкновения с которыми меня предупреждал добрый кузен Го?

Духи-гуй столпились призрачной группкой напротив нас с Соней. На крыльцо дома они подниматься не решались, значит, что-то их удерживало, ну и прекрасно. Я молча и почти без страха рассматривала призраков — они напоминали лохмотья тумана, снабженные огненными угольками глаз и черными дырами ртов. Соня на появление духов-гуй отреагировала неожиданно: лицо ее стало надменным, а в голосе зазвучали повелительные нотки.

— Зачем вы явились сюда, бесприютные? — сурово вопросила Соня духов. — Разве вы не знаете, чья это земля?

— О почтенная, нам нет разницы, по какой земле скитаться. Мы пришли, потому что тень Нефритового Облака позвала нас. Мы пришли, ибо таоте исполнил сроки. Мы пришли, ибо здесь есть мастер, который может соединить несоединимое и заштопать прореху между землей и Небом.

Нефритовое Облако?! Таоте? Мастер? Все становится страшнее и непонятнее!

— Отдай нам мастера-геоманта, о почтенная, — сказали Соне духи-гуй. — Он выстроит нам кумирню, и больше мы не будем скитаться среди земель вод и неуютных стран. Он выстроит кумирню, а таоте сумеет вымолить добро у Нефритового Облака Желаний.

— Недостойные! — Голос Сони повысился почти до визга. — Мастер-геомант мой! И строить кумирню он будет по моему заказу! Я царская наложница Чжэнь, и я не позволю...

Духи грозно зашипели, признавая такой подход к делу явно недемократичным. И быть бы оккультной ссоре между духами-гуй и «наложницей Чжэнь», кабы на сцене не появился объект раздора, сиречь мастер-геомант. Нила Чжао собственной персоной.

— О почтенные духи! — обратилась я к почтенным. — Оставьте раздоры, недостойные вашего теперешнего положения. Я мастер-геомант, и я могу в ублажение душ ваших выстроить кумирню.

— А я? — возмутилась царская наложница.

— Разве одной кумирни не хватит на всех? — успокоила я Соню. — О благословенная госпожа Чжэнь, едва я выстрою кумирню, как ваша душа обретет покой.

— Слова геоманта разумны, — одобрительно зашелестели духи. — Что ж, геомант, мы тебя нанимаем. Выстрой нам кумирню-мяо до будущего полнолуния, и мы щедро вознаградим тебя.

— Ты получишь все, что только могут добыть в этом мире духи, — заверили меня гуй, а Соня помалкивала. Видно, наложницу Чжэнъ смутила моя вопиющая демократичность.

— Я должна знать имена и судьбы тех, ради кого буду строить кумирню, — сказала я. — Сами понимаете. На каждого из вас придется заводить личную поминальную дощечку и все такое...

— Мы понимаем, — закивали призрачными головами духи.

— Тогда... С кого начнем?

Подул ледяной ветер, и передо мной предстал дух с вытянутым белым лицом. Черты его искажены были страданием, неведомым смертным.

— О геомант, внимай: я Цзин Шэнъ, чиновник из Восточной столицы. Был оклеветан перед начальством, разжалован и от отчаяния наложил на себя руки. Мне отказано в посмертном перерождении, ни небеса, ни преисподняя не принимают меня, а ведь я в жизни не совершил ничего дурного! Взываю к справедливости и прошу покоя!

Чиновник отошел, его место занял другой дух, у которого в животе зияла жуткая дыра.

— О геомант, я — певичка из чайного заведения госпожи У. Имя мне — Золотой Бубенчик. Моя соперница решила извести меня и напоила вином со щелоком. С тех пор жжет меня чувство несправедливости. Прошу милости и покоя! Сколько можно скитаться между небом и землей!

За певичкой следовал третий проситель; на его одеждах проступали пятна крови.

— Я был человеком вольной профессии, но не позволял себе серьезных преступлений, — сказал он. — Однако бандиты из шайки Чунь Паня жестоко разделались со мной. Они продавали детям наркотики, а я воспрепятствовал этому, и вот результат. Но меня не принимает Небо и отвергает земля, куда же мне деваться?

Следом за человеком вольной профессии последовало еще с полдюжины просителей. Все они были неизменно вежливы и только и делали, что жаловались на свою посмертную судьбу. Я заметила, что эти духи-гуй были, если можно так выразиться, из разных временных отрезков: кто из глухой старины, как «наложница Чжэнь», кто из времени, близкого к нашему...

— Эй, так дело не пойдет! — раздался вдруг сердитый голос.

Расталкивая призрачную толпу духов-гуй, ко мне приблизились несколько привидений весьма потрепанного, но удалого вида.

— Ну китаезы! — возмущенно гомонили привидения на русском языке. — Уже и после смерти нет от них продыху на российской земле! Чисто беспредел!

Духи-«китаезы» оскорбленно зашипели в ответ на эту тираду.

— Тихо, тихо! — прицыкнуло одно привидение и добавило мощный матерный оборот, от которого у меня заалели уши. — Мы, между прочим, здешние. Местные, с постоянной пропиской. С каких пор ждем спасения-избавления. И не позволим всяким китаезам...

— Останови свою грозную речь, о дух, — мягко сказала я. — И скажи лучше, чего ты хочешь.

— О, сразу к делу, вот это я люблю, — обрадовался русский дух. — Слышь, хозяйка, мы, здешние, замаялись мотаться между небом и землей, как воздушные шарики на ниточках. Нас прежний хозяин этого дома прикончил, так нам же еще за это и страдать?

— А почему прежний хозяин вас прикончил? — сурово спросила я. Ну, надо же знать контингент, с которым предстоит работать.

— Дык, конкуренты мы ему были! Вот он и нанимал киллеров и прописал нас тут всех до одного.

— Понятно, — кивнула я. — Чего вы от меня хотите?

— Так ведь свободы и покоя! — поэтично выразился дух. — Ты, говорят, мастер, знаешься со всякой мистикой-хренистикой, вон у тебя и на щеках какие-то золотые татуировки, аж глазам смотреть больно... Так ты нам выстрой типа храма что-нибудь.

— Я не умею строить храмы.

— Ага, ага, а китаезам согласилась строить!

— У них вера другая, им я кумирню поставлю. А вам ведь наверняка православный храм надо, раз вы русские духи...

— Дык, это... — Русский гуй озадаченно помигал красными огоньками глаз. — Мы при жизни-то не особо верили. Так что не обязательно православный. Ты строй в расчете и на китаез и на нас. А за нами не заржавеет.

— Хорошо, — сдалась я, потому что от такого интенсивного общения с духами у меня голова шла кругом. — Выстрою, что смогу. Вы мне хоть имена ваши назовите, русские духи.

— Степан Грызлов, коммерческий директор. Когда застрелен, говорить?

— Нет, не надо. Следующий.

— Антон Рябцов, коммерческий директор.

— Василий Бабушкин, коммерческий директор.

— Юрий Лампочкин, коммерческий директор...

И еще с десяток коммерческих директоров! Ну, прежний хозяин усадьбы, видимо, их, этих коммерческих директоров, сильно не любил. Хорошо, выглядели покойные коммерческие директора грозно и небезобидно, а то бы я обязательно все испортила смехом или каким-нибудь неподобающим обстановке словечком.

Наконец церемония представления завершилась. Я еще раз заверила духов в том, что они до нового полнолуния получат кумирню, выстроенную по всем канонам геомантии. А получив кумирню, смогут там вознести моления небесам и обрести покой.

Удовлетворенные духи растаяли в наступающем белесом свете зимнего утра. Меня шатало от усталости — еще бы, провести ночь в обществе китайских и российских духов, обещая им чуть ли не царство небесное!..

— Нила! — Голос Сони прозвучал для меня как музыка, — Почему мы с тобой стоим на крыльце и мерзнем?..

Насчет музыки я преувеличила, такой капризной музыки не бывает... Но все равно! Похоже, Соня пришла в себя!

— Сонечка, — нежно сказала я, глядя на подругу. — Ты как себя чувствуешь? И... кем ты себя чувствуешь?

— А в чем дело? Какие глупые вопросы! Нила, я ужасно замерзла! Идем в дом, выпьем чаю!

— Идем, — кивнула я. — А за чаем тебе придется выслушать потрясающую историю...