Глава десятая
ЛИШЬ У ПРАВЕДНИКОВ СОН НЕНАРУШИМ

Последнюю пару лет Ларису периодически терзала бессонница (Нарик еще потешался: “Приходят к тебе души убиенных клиентов и вопиют об отмщении!”). Поэтому, отправляясь в курортную зону, девушка на всякий случай запаслась снотворным с благословения своей огненнолицей патронессы фламенги. Хотя до сегодняшнего вечера она о лекарствах и не вспоминала: суровая должность младшей кастелянши, непривычный режим дня, да еще и постоянный эмоциональный самоконтроль выматывали Ларису так, что она приходила в свой коттедж, в полусонном состоянии принимала душ и тут же валилась спать — будто в черный ящик проваливалась.

Но вечер Червонцевой растравил Ларисе душу. Настроение было какое-то тусклое, рваное, неверное, словно фальшивая нота. Почему-то вспоминалось черно-серое, ненавистное детство, вечно надменным Старик, сотворивший из нее монстра… Вспоминались бесконечные дачные летние тренировки…

И Артур.

Особенно Артур. Почему-то.

Первый и единственный по-настоящему любимым мальчик-мужчина.

Лариса полтора часа бесцельно провалялась в кровати. Сон не шел. Значит, следовало принимать меры.

Коробочка с быстрорастворимыми таблетками разрешенного Минздравом донормила стояла вместе с прочими лекарствами и Ларисиной немудреной косметикой (не брать же с собой коллекцию от “Макс Фактор”, собираясь играть роль кастелянши!) в навесном зеркальном шкафчике в душевой комнате. Лариса, не зажигая света, встала и пошла за лекарством…

И замерла, словно ее жидким азотом окатили.

В душевой комнате ее коттеджа кто-то был.

Сейчас.

На данный момент.

Хотя вся информация Ларисиных органов чувств говорила об обратном.

Да, из крана тихо каплет вода… Так это с утра сама забыла плотней завернуть. Да, тень от полотенца видится несколько искаженной. Так, может, потому, что сейчас Лариса пялится на эту злосчастную тень не под тем углом?

Достаточно. Пора брать свои страхи под строгий учет и контроль. А то так и растопыренная бритвенно-острая пятерня дедушки Фредди Крюгера привидится торчащей из унитаза! Лариса решительно шагнула в душевую, словно подчиняя свои действия внутреннему счету, не дающему успеть подумать о страхе.

Р-раз! Включить свет. Молочная яркость ламп режет глаза и развеивает любые намеки на страхи.

Два! Хладнокровно подойти к шкафчику и спокойно глянуть в его зеркальную поверхность. Ну чего испугалась, дурочка-убийца? Своего собственного отражения: расширенные глазищи на меловом лице, пальцы, мертво вцепившиеся в синтетические кружева нелепого турецкого пеньюара?

Три! Открыть шкафчик, взять лекарство, крепко завернуть кран на раковине и — вон из душевой, по дороге гася свет.

Жива?

Жива.

Тогда почему коленки дрожат? У Ларисы Бесприданницевой дрожат коленки! Силы небесные! У той, которая однажды беспристрастно наблюдала за агонией заказанного клиента, мучительно медленно растворявшегося в баке с соляной кислотой, дрожат коленки от страха!

Это просто ненормально.

Здесь бы надобно лекарство позабористей донормила. Чтоб выпить и вырубиться, не видя снов, не ведая страхов. Но приходится довольствоваться тем. что есть, поскольку никто не должен даже случайно обнаружить, что эмоционально стабильная и психически здоровая кастелянша Раиса Данникова имеет в своей аптечке и употребляет на сон грядущий, к примеру, хлозепид. Ни-ни! Мы люди нормальные! И потому довольствуемся тем, что продается в аптеках без особого рецепта (и ни хрена потому не помогает). Ладно, хватит рассуждений! Лариса растворила в стакане сразу пяток таблеток и выпила шипучую взвесь не поморщившись. Все. В постель, в постель. В объятия сна…

Стоп.

А разве плюшевая занавеска на окне была так отодвинута? Лариса точно помнила — она плотно задергивала шторы. И… Ей чудится или в самом деле какие-то тени мелькают за окном ее жилища?

На эту тему Лариса порассуждать не успела — таблетки, как ни странно, сработали. Сон. тяжелый, похожий на забытье, на то, что с тобой происходит, когда укачивает в автобусе, снизошел-таки на профессиональную отравительницу. Лариса даже захрапела, чего с нею никогда ранее не случалось.

А из накрепко завернутого крана снова начала медленно капать вода.

…Ларисе снился удивительный сон. Вообще-то своих снов она боялась, потому что в основном это были тяжелые, клейкие, привязчивые кошмары на тему ее профессии. А сейчас ей снилось нечто совершенно сну убийцы-отравительницы несвойственное.

Будто бы она, Лариса Бесприданницева, стала двадцатилетней девушкой из приличной семьи, закончила с отличием библиотечный техникум и, гордо держа в руках красный диплом, пришла устраиваться на работу в городскую библиотеку.

Руководство библиотеки (в образе респектабельной, слегка строгой, но в целом доверительно-добродушной к молодым кадрам дамы) внимательно изучило Ларисины документы и заявило:

— Вы приняты, деточка. Трудитесь и гордитесь своей профессией. Ведь она несет людям свет знаний, без которых человеку не жить!

Лариса и принялась трудиться. Ей очень ярко снилось, как она выдает книги читателям, устраивает библиографические обзоры и занимается расстановкой книг… А потом сон чуть изменился. Лариса как бы увидела себя со стороны, стоящей в кабинете своей библиотечной начальницы. Начальница торжественно вручила Ларисе грамоту.

— За неоценимый вклад в развитие библиотечного дела! — прогудели где-то в вышине фанфары.

Грамота Ларисе была очень приятна. А вот то. что последовало за грамотой — нежные поцелуи начальства, — как-то непонятно.

— Что вы делаете? — удивилась Лариса, пытаясь защититься расписанной сусальным золотом грамотой от становящихся все более страстными поцелуев. — Разве это предписано Таблицами библиотечно-библиографической классификации?

Ответ Ларису потряс до глубины души:

— Il est impossible de retenir mon amour de toi. Je surmonterai toutes les barrieres pour un de rattouchemenl vers tes levres!

Лариса и во сне не утратила способностей к языкам, хотя ее и удивило, что библиотечная начальница объясняется ей в нежной страсти по-французски.

— Как вы можете?! — попыталась воззвать Лариса к нравственному чувству своей патронессы. — Это неприлично! Это даже противоестественно!

— Нет ничего неприличного в вожделении! Умм. Неприлично не давать вожделению выхода! Ах моя прелесссть! Какие курчавые волосики! — получила на это в ответ Лариса и непосредственно за этими словами почувствовала, что сон становится из профессионально-библиотечного каким-то разнузданно-эротическим: патронесса дала волю своим ласкам, так что Лариса даже невольно застонала. На что услышала следующее:

— Ах, детка, как ты очаровательна, ты настоящее-сокровище среди всех женщин! Я жажду слиться с тобой в экстазе! Твоя нагота… о-о… это такое зрелище ма бель!

— Ого! — Ларисе такой сон переставал нравиться. — Вы что, такие вещи со всеми новенькими, что поступают к вам на работу, вытворяете?

— Non! Tu es tellement fou la seule femme, la possession par qui je voulu!

И тут весьма вовремя, а возможно и наоборот, Ларисин сон перешел в стадию трезвого и гневного пробуждения. Она открыла глаза…

Какие уж тут библиотечные работники!

Какие уж тут грамоты за большой вклад в развитие пропаганды книги!

Черт побери!

К телу уже обнаженной Ларисы страстно приник неизвестный растелешенный мужчина, показавшийся просто отвратительным: липкий от пота, возбужденный до предела, да еще и пропитанный запахом дешевого одеколона “Султан”, который Лариса просто ненавидела!

— Да как ты смеешь, скотина! — Лариса хотела было руками провести безотказный защитный и очень болевой прием, но навалившийся на нее подлец это предусмотрел: руки Ларисы он крепко примотал какими-то дрянными шнурками к прутьям кроватной спинки. Лариса подергалась-подергалась, но поняла, что если и освободит руки, то только напрочь выкрутив их из плечевых суставов. Тогда она принялась лягаться, причем не абы как, а с учетом техники кунг-фу и айкидо. Пару раз она попала злодею пяткой в нос и раз пять — стопой в челюсть. Но оказалось, что приемы, которые уже свалили бы нормального человека замертво, этому похотливому мерзавцу были что укусы комара. Он подложил Ларисе под ягодицы подушечку, раздвинул ее намертво сведенные коленки, и тут Лариса принялась хохотать. Не нарочно, от души: очень уж получалась комичная ситуация — ее, убийцу-отравительницу, знатока боевых искусств, уже буквально начал насиловать неизвестный засранец, к тому же невосприимчивый ко всякому женскому сопротивлению. Хохотом Лариса преследовала еще пару целей: в женщину, которая от души хохочет, колыхаясь и извиваясь всем телом, трудновато, кхм. прицелиться. Да и у какого мужчины сохранится п первоначальной силе желание, когда женщина так презрительно ржет над его эрекцией? А может, и еще кое над чем…

Но этот темный тип (в комнате ведь было темно!” был какой-то уникальный в своем сладострастном упрямстве. Плевать ему было на сопротивление, на хохот, а потом и на целый поток отборного, потрясающего мата, которым поливала паразита Лариса. Так что весь акт сопровождался следующим диалогом.

— Ты, …, кобель…, куда суешь свой…!

— Mon petit bonbon! O-o-o!

— Да чтоб тебе … прищемить! Ах ты, …! Не лапай меня, …, ты не в лабазе! — вопила в ответ “моя конфетка”.

— О-о-умм! Ma brioche!

— Я тебе не булочка, жеребец похотливый! Мне твоя французская любовь на… не нужна! А ну кончай и слазь с меня! Скотина, скотина, скотина!!!

В ответ мерзавец выдыхал какие-то скабрезные французские комплименты и сравнения, двигаясь все быстрее, а Лариса отвлеченно подумала о том, что ее нежданного и нежеланного постельного посетителя явный заскок на кондитерские изделия. Потому что ее груди напоминают ему чаши со взбитыми ел инками и спелой земляникой, губы — кокосовый зефир, а ягодицы — свежеиспеченные круассаны с помадной начинкой. Забавно (было бы забавно, если б он не делал так, потому что ей уже противно морально и ощутимо больно физически. Такое впечатление, что у него член размером с брандспойт! А это не ее размер). Похоже, ее охаживает повар (но всех местных поваров она знает, ни один из них по массе не проходит!), либо мужик проголодался не только по сексу.

— Да когда ж ты уже …! — проорала разозленная Лариса, и тут ее ночной визитер резко дернулся и громко застонал.

— Все, приехали, вылазь, станция конечная, — буркнула Лариса, чувствуя себя оплеванной и растерзанной. Во влагалище будто сунули моток колючей проволоки. Но даже не это было самым поганым. Само осознание факта, что ее изнасиловали! Ее! Да еще в таком приличном месте, где собирается только гербовое дворянство! Гадость!

— Merci, — благодарно выдохнул насильник и словно стёк, как кисель, с Ларисиного тела. Только его ладонь все еще гладила ее живот…

И тут Лариса завопила благим матом.

Потому что это была не человеческая ладонь. Вообще не ладонь! Лапа.

Здоровенная медвежья лапа.

И рядом с Ларисой на постели лежал самый настоящий медведь. И глядел на орущую женщину ласковыми медвежьими глазами.

— Помогите! — Лариса не пожалела всей мощи своих легких. — Помогите-э-э-э!

К слову, это было первый раз, когда Лариса Бесприданницева кричала слово “помогите”.

И в комнате вдруг, как по волшебству, вспыхнула зеркальная люстра. И свет принялся отражаться, дробиться, ломаться в остальных зеркальных поверхностях, которыми, как уже было указано однажды, жилая комнатка младшей кастелянши прямо-таки изобиловала… И тут медведя-насильника наконец проняло. Он свечкой (при своих-то габаритах!) взвился с кровати и заревел. Но разве мог сравниться его убогий, не имеющий даже полной октавы рев с непрекращающимися пронзительными и виртуозными воплями Ларисы! Лариса вопить-то вопила, но тем не менее сохраняла полное сознание и способность наблюдать за происходящим. Благо теперь в комнате было достаточно светло… И вот чему она, Лариса Бесприданницева, оказалась хоть и не молчаливой, но свидетельницей.

Медведь метался по комнате. Кстати, он лишь поначалу и со страху показался Ларисе высоченной громадиной. Лариса пригляделась внимательнее и поняла, что высота животины вполне адекватна росту просто высокого мужчины. Причем худого мужчины. Медведь слепо тыкался во все углы, взревывая благим матом, когда в какой-нибудь зеркальной поверхности появлялось его отражение.

— Так ты не любишь зеркал, тварь! — догадалась Лариса и поняла, что теперь настал час ее мести этой зверюге за бессовестное насилие и прочую наглость. Лариса кое-как (вот теперь эти шнурки почему-то легко разорвались!) освободила руки, мгновенно выхватила из комода свое зеркальце размером с блюдце и с торжествующими воплями принялась пускать в медведя-маньяка “солнечные” зайчики:

— Это тебе за “сладкую булочку”! Это — за “взбитые сливки”! А это — за то, что ты посмел меня … своим отвратительным …! У меня от твоего … до сих пор там все чешется!

Ох, лучше бы она этого не делала! Лучше бы не разлетаться по комнате сверкающим зеркальным бликам! Потому что вспышки отраженного света, попав на медвежью шкуру, заставили ее мгновенно в этом месте запылать каким-то синеватым пламенем. В комнате завоняло паленой шерстью и горелым мясом… И как ни ярилась на насильника Лариса, но от этого жутковатого неаппетитного зрелища ей стало не по себе. А уж от следующего зрелища…

Паленый медведь, покачиваясь, замер перед кроватью на задних лапах. Поднял передние, словно потягивался после долгой спячки, и медвежье обличье стало сползать с него, как целлофановая упаковка — с подарка. Только перед Ларисой теперь стоял отнюдь не подарок, и, хотя она, прилипнув лопатками к стене, выставила перед собой зеркальце как щит, было ясно: этому все зеркала мира — тьфу.

Отвратительное существо теперь само было каким-то зеркально-бронзовым. Стояло оно на паре ощетиненных острыми серповидными наростами лап, двумя другими парами лап, похожих на вешалки для колюще-режущих пыточных инструментов, существо медленно помавало вокруг себя, словно пыталось осязать воздух. Мощное тулово напоминало покрытую бронзовой краской и слегка сгоношенную спереди и сзади цистерну, вроде тех, в которых раньше принято было развозить квас. Правда, на цистернах никогда не имелось экзоскелета, отливающего темным металлом. И никогда не было у цистерн пугающего вида трапециевидной головы, оснащенной несколькими парами челюстей, странного вида наростами на месте ушей и блестящими, как начищенная медь, округлыми здоровенными рогами. Еще на этом подобии головы имелось нечто аналогичное, ну, не глазам, а. скажем так, органам зрения. И эти органы сейчас явно уставились на оцепеневшую и уже неспособную кричать Ларису.

Существо бодренько пошевелило жвалами, пощелкало челюстями и вдруг с противным xpycтoм ломающегося хитина распустило за спиной плотные, масленно блестящие непрозрачные крылья.

“Как у жука”, — отстраненно подумала Лариса. Следующей мыслью было: “Да ведь это и есть жук! Жук-монстр! Мало того что он меня оттрахал супротив моей воли, так теперь еще, наверное, и сожрет. Тоже, не спрашивая согласия. Точно, сожрет. То-то он меня то с булочкой сравнивал, то про варенье вспоминал да конфеты… Насекомые любят сладкое…”

И, словно защищая Ларисино сознание от полного помрачения, в мозгу у нее завертелась старинная веселая детская песенка, правда, с незначительными изменениями в тексте:

Встаньте, дети, встаньте в круг!

Ты мой друг, я твой друг!

Нас сожрет здоровый жук —

Прямо сразу двух!

Никогда он не ворчал,

Не кричал,

Не рычал.

Только челюстью стучал —

Громко плакать запрещал!

Покормили мы жука,

Толстяка,

…лака!

Жрет он даже мужика

И электрика!

…К чему приплелся “электрик”. Ларисино сознание не уяснило. Видимо, рифмы ради. Но зато после песенки к Ларисе пришла здравая мысль перед лицом щелкающей челюстями опасности:

“Живой не дамся. Раз уж так все вышло — у меня есть имплантат. Я знаю, как и куда надо надавить себе на кожу, чтоб в кровь сразу проникла смерть. И — “прощайте, скалистые горы”! Сдохну под неизвестным именем и не выполнив своего дела. И испугавшись какого-то жука! Вот сволочь!”

Лариса швырнула в жука зеркальцем. Зеркальце разбилось об один из рогов. С этаким медно-стеклянным звоном.

— Жрать меня будешь? Хрен с тобой! — зло сказала Лариса чудовищу. — Подавишься! Изжога замучит! Le morceau puant de merde!

И потянулась ладонью к себе под грудь, куда была имплантирована смертоносная капсула.

И застыла, не в силах больше сделать ни одного движения.

Сразу по двум причинам.

Первая: никакого имплантата у Ларисы в теле больше не было. И мелась только едва ощути мая пальцем царапинка, мгновенно лишившая Ларису упования на собственное могущество и взрывоопасность. Вынули из гранаты запал, отломили у стрелы наконечник, и прошло это как-то чересчур незаметно. Только… Какое же она теперь оружие? Какая из нее носительница смерти (знание боевых мозголомных искусств не в счет)?

Но это все мелочи по сравнению со второй причиной .

Вторая причина вышла (точнее, вышли ) из душевой комнаты. И хотя пришедшие выглядели как вполне респектабельные мужчины (в одном Лариса опознала князя Жупаева, в другом — барона Людвига фон Вымпеля, недавно приехавших гостей), женщину опять пронизал страх, безотчетный и бесконтрольный. Даже насильника медведя-жука Лариса так не боялась, как этих двух прилично одетых и деликатно старающихся не смотреть на ее наготу джентльменов.

Князь и барон бесстрашно подошли к жукообразному чудищу и, не церемонясь, застучали кулаками по его коряво-шипастому экзоскелету.

— Немедленно прекратите это безобразие, Ежинский! — требовал при этом князь Жупаев.

— Дер фюрст Ежински, ви есть опять нарушайль наш правиль! Это недопустимо есть нихт! Развратным похотливей — вот ви есть кто! Честь клясться мной! Nein, я есть клясться честью в том! — горячился фон Вымпель. — Незам-медлитьельно позволяйт себе вернуться в законный субстрат, доннерветтер!

— На основании параграфа три Неизменной Конвенции, — в голосе князя Жупаева зазвучал крещенский холод, — вы, господин Ежинский, обязаны немедленно, при нас как свидетелях вашего проступка принять положенный облик и проследовать за нами как нарушитель для составления отчета о вашем предосудительном поведении. В случае сопротивления..

Лариса со всевозрастающим изумлением смотрела и слушала все это. Изумление было такое, что вытеснило даже страх, а уж когда страх исчез, его место быстро заняли другие чувства:

— некоторой стыдливости (“Я же совсем голая стою перед ними! Надо хоть простыней прикрыться!”);

— праведного возмущения (“Черт вас побери, я , из-за вас всех так и не выспалась!”);

— активно эксплуатирующего память раздражения (“Они сказали — Ежинский?! Князь Ежинский?! Черт, это что-то знакомое… Ну почему я сразу не могу вспомнить, с чем для меня связана эта фамилия?! Блин, что-то с памятью моей стало…”).

И еще:

“Что все это значит?”

И совсем уж дурацкая мысль:

“А что будет, если жук, то есть князь Ежинский, окажет этим господам сопротивление?”

Но, видимо, о сопротивлении и речи быть не могло. Тем более такому грозному представителю аристократии, как барон фон Вымпель. И Лариса стала свидетельницей очередного, кажется третьего по счету за эту ночь, превращения .

Страховидный жук робко сложил лопасти-крылья и явственно задрожал. Тут же его дрожание прервал грозный окрик князя Жупаева:

— Хоть сейчас ведите себя достойно, нечестивей! Обретайте облик согласно принятым правилам! Нечего тут хитином трясти и жужжать, как виброзвонок!

— Именно! Gerade! — на двух языках поддакнул барон.

От такой суровости жук совсем сник, как-то съежился, смялся, на мгновение напомнив своим видом кусок истерзанного детскими ручонками пластилина, а потом перед Ларисой, Жупаевым и склочным бароном фон Вымпелем предстал совершенно нагой, худой и малосимпатичный мужчина, он же князь Ежинский. в котором Лариса опознала своего насильника-сладкоежку. Но в данный момент под скрещенными рапирами взглядов князя к барона этот насильник так дрожал, что Лариса почувствовала к нему даже нечто вроде сожаления. Микроскопических размеров.

Однако сожаление сожалением, а от трех мужчин, последовательно вторгшихся ночью в твою спальню, следует потребовать хотя бы объяснений. Что Лариса и не замедлила сделать, причем таким надменно-суровым тоном, какому позавидовала бы любая аристократка с портрета кисти Гейнсборо.

— Простите, сударыня! — отвесил изящный поклон князь Жупаев. — Наше с господином бароном беспрецедентное ночное вторжение имеет только одно объяснение: мы торопились на помощь.

— Именно! — отмахнул полувоенный поклон и фон Вымпель.

Ежинский только молча вздрагивал да прикрывал свой преступный срам ладошками.

Лариса наконец-таки сошла с постели. Раздвинула дверцы встроенного шкафа, сбросила к ногам простыню (джентльмены деликатно опустили очи долу а Ежинский все равно пялился, скотина такая!) и облачилась в простенькое, без намека не сексапильность (хватит! Сексом сыта по самое либидо!) полушерстяное, свободного кроя платье цвета топленого масла. В этом платьице Лариса всегда чувствовала себя спокойней, уверенней и даже интеллектуальней.

Она грациозно села на пуф у комода и остроумно поинтересовалась у джентльменов:

— Кому именно , господа, вы намеревались помочь?

Ежинский, кажется, хихикнул, а джентльмены преисполнились справедливого негодования:

— Конечно же вам, сударыня!

— Вот как!

— Es wird verstanden! Разумеется! Ми имейль догадство… verzeihen Sie, догадка, что в вашем жилище имеет место die Gewalt! Насилие! Это не есть достойно и правильно!

— Дело в том, сударыня, — вежливо начал князь Жупаев, — что мы все, всё наше общество, в некотором роде прекрасно знаем друг друга. Привычки, повадки, достоинства. А также и дурные наклонности! Посему мы с бароном, как избранные всем Обществом Большой Охоты блюстители нравственности, почитали своим долгом почти постоянно следить за поведением князя Ежинского…

— Ха! — Ежинский уже хохотнул в открытую.

— Ибо monsieur Ежинский всегда и во всех своих обличьях отличался дурными страстями, распущенностью нрава, неистовым сладострастием и стремлением овладеть первой же понравившейся ему женщиной! Причем совершенно не интересуясь ее желанием на этот счет!.. Monsieur Ежинский, немедленно прекратите ваш недостойный смех, иначе мы будем вынуждены применить к вам…

— Ха, применить?! К князю крови?! Да вы в своем уме, Жупаев? В поле моего герба на два беличьих хвоста больше, чем в вашем, а вы мне тут смеете нотации читать! За то, что я какую-то… безродную горничную своим семенем осчастливил! Может быть. Если мимо не кончил, потому что эта дура извивалась как уж на сковородке, вместо того чтобы с сознанием своего женского долга доставлять мужчине положенное удовольствие…

— Негодяй! — взревел, багровея лицом, фон Вымпель. — Как ви сметь говорить в такой тон! Она не есть просто горничная! Любой женщина есть аристократка и цвет общества! Я вас уничтожать, доннер веттер!

— Вы забываетесь, Ежинский, — холодно добавил князь Жупаев. — Вы слишком высокого о себе мнения. Этого вам не простят. А что касается вашей: омерзительного намека на происхождение дамы, тс считаю своим долгом заметить, что некое агентство не присылает “безродных горничных” перестилали вам, мерзавцу, простыни! Эти женщины проходя! строгий отбор и специальный курс обучения…

И тут, прервав речь князя, с пуфа встала разгневанная “безродная горничная”. И вплотную подошла к Ежи некому.

— Это тебе за “безродную”! — Хук правой.

— Это тебе за “горничную”! — Хук левой.

— А это тебе за то, что ты даже изнасиловать по-людски не можешь! — Крепким, как спелое яблоко сорта белый налив, коленом Лариса попала точнехонько в мошонку. — Что, уже не так смешно?

И Ежинский соглашается, что ему не до смеха. Его дело сейчас — на полу корчиться и осторо-о-ож-ненько дрожащими пальчиками выяснять: осталось от его мужского достоинства хоть что-нибудь в деле годное или придется всерьез заняться фаллопротезированием?

Лариса вложила в эти удары всю свою ярость, страх и извечную ненависть женщины к тому, кто берет ее против воли, да еще и не доставляет при этом никакого удовольствия. Так его, так!

И стало ей хорошо. Почти как после оргазма А Жупаев и фон Вымпель не давали ей покою, сыпали вопросами:

— Какой кошьмарь! Ужель сей не-го-дяй посмель?..

— Сударыня, из ваших слов мы можем понять, что он…?

— Можете, господа, можете. Этот ваш Ежинский изнасиловал меня по полной программе, причем с применением садистских методов — руки связал. Мне, разумеется. Если б не эта деталь да еще то, что я со снотворным переборщила, — хрен бы у него что вышло!

— Ужасно! Schrecklich!

— Это выходит за всякие рамки! Мы обещаем, сударыня, что будем судить князя Ежинского. На главном Суде Чести Общества Большой Охоты. Насилие над женщиной — отвратительное преступление и по человеческим законам, а уж по нашим …

— Подождите, я что-то недослышала или не поняла. По каким таким вашим?..

Но князь Жупаев словно не слышал этой реплики Ларисы:

— Сударыня, вы будете выступать в качестве обвинительницы на суде?

— Сука, только попробуй! — проныл корчащийся Ежинский.

— Сударыня, не слушайте его. Выступить на суде — ваш долг как оскорбленной женщины и человека!

— Ты пожалеешь об этом, сука!

Фон Вымпель дал сыплющему угрозы Ежинскому легкого пинка по молочно-белой рыхлой заднице. Тот заскулил и принялся материться по-французски. Это у него плохо выходило.

— Как ви есть смель угрожаль благородной фрау?!

— Сударыня, обещайте нам. что вы будете свидетельствовать на Суде против этого негодяя! Он и так давно уже безнаказанно вершит свои делишки.

— Обещаю, — твердо сказала Лариса. Судов она не любила и сколь возможно их избегала, но… Когда еще представится такая возможность — побывать на суде, да еще в роли справедливой обвинительницы!

— Ну и дура! Дура! — провыл Ежинский, получил нового пинка и замолк, глядя на Ларису непонятным взглядом. Нет, то. что во взгляде читалась ненависть, — это ясно. А вот что была там этакая хитринка-лукавинка, этакий сюрпризец вроде ножа в рукаве — странно.

Не сразу поняла суть этого взгляда Лариса. Потому что в данную секунду занимало ее иное.

— Господа! — Лариса набросила поверх платья шаль, ей почему-то стало зябко. — Я согласна стать участницей всех ваших судов чести. Но только после того, как вы правдиво объясните мне, кто вы такие на самом деле и почему этот маньяк на моих глазах то в медведя превращался, то в жука здоровенного!

Князь Жупаев поглядел на нее с нескрываемым изумлением:

— Простите, Раиса… Вас ведь, кажется, зовут Раиса?

“Для вас, господин Жупаев, именно Раиса. До скончания своего пребывания в этом… гнездышке сексуально озабоченных дворян!”

— Так вот, Раиса, разве вас не поставили в известность обо всем при приеме на работу? Во время вводного курса программы для обслуживающего персонала нашей курортной зоны? Еще в агентстве “Корунд”?

А подлец Ежинский опять ухмыльнулся и подленько-преподленько поглядел на младшую кастеляншу.

И тут Лариса похолодела от мгновенного ужаса — еще чуть-чуть, и своими расспросами она выдала бы себя с потрохами!

Какое, к черту, агентство! Она же в нем сроду не была!

И лукавая фламенга ее ни о чем таком касаемом превращений человека в жука и обратно не предупреждала!

Но знать о Ларисиной, кхм, неосведомленности эти люди не должны.

— Mon Dieu! — Лариса артистично потерла виски, как это делают люди якобы забывчивые, но всегда вовремя все вспоминающие, когда дело напрямую касается безопасности их задницы. — Certainement. Comme je pouvais oublier! Ведь со мной действительно проводили серьезную консультацию. Я в курсе того, кем вы являетесь. Но поймите меня правильно, господа! То, что я задала вам такой вопрос, есть только последствия шока от сексуального насилия! Когда тебя так мучают, ты и память можешь потерять, а не только честь!

И тут же — резвый лингвистический книксен в сторону барона фон Вымпеля:

— Verzeihen mich, Herr der Baron! Страх на мгновение лишил меня памяти и здравого смысла! Und mich nur weil ich nicht sofort erinnern konnte, welchen Herrn ich die Ehre habe, aufzuwarten!

Все эти эмоциональные речи — с красивым заламыванием рук и блеском слез в очах. Будто добропорядочная девица-баварочка кается перед отцом-пивоваром за то, что не донесла гостям дюжину полнехоньких пивом кружек, расколотила об пол… Артистично получилось и очень впечатляюще, потому что барон лицом потеплел и головой кивнул умиротворенно: успокойтесь, мол, фрау, beruhigen Sie sich!

Кажется, выкрутилась! Причем эти вскрики-объяснения именно на французском и немецком языках и стали, похоже, той каплей елея, которая умаслила слегка окаменевшие в подозрительном раздумье лица князя Жупаева и барона фон Вымпеля. Видно, положено было прислуге “Дворянского гнезда” знать в совершенстве не только основы крахмаления и глаженья белья, но и иностранные языки. И Ларисино знание языков на данный момент вернуло ей доверие сих высокочтимых господ. А это как раз все, что ей требовалось.

Только почему же подлец Ежинский так каверзно хмыкает, хотя на него и внимания уже не обращают?!

Ведь поверили же ей, поверили ее французско-немецкой чепухе!

А чтоб совсем растаяли подозрения в сердцах строгих и высокородных ночных визитеров, Лариса улыбнулась: нежно, кротко, чуть целомудренно — Жупаеву с бароном и почти убийственно — дряни Ежинскому.

Потому что Лариса вспомнила, с каким именно моментом в ее памяти ассоциировалась фамилия Ежинский.

Потому что именно в номере восемнадцать, принадлежавшем как раз сему сластолюбивому князю. Ларисе во время выполнения рутинного кастелянского дела некто бесцеремонно задрал халатик и со смаком расцеловал ее попку. То, что только Ежинскип был способен на такое, для Ларисы теперь являлось просто аксиомой. Но она желала знать, каким образом лобызатель ее попки при этом оставался невидимым-неслышимым вообще .

Хоть и выкрутилась Лариса, соблюдя свое реноме нанятой через спеиагентство обслуги, с точки зрения информации у нее на данный момент ничего не было. А это настораживало. Даже пугало.

И еще Ларисе очень настойчиво хотелось выяснить, каким образом и почему пропал из ее тела бесценный имплантат.

Ведь это серьезная пропажа.

Точнее, полный крах ее планов и провал задания (хотя, если задумаешь прикончить человека, всегда найдется тысяча подручно-подножных способов сделать это и без дорогостоящей химии). Но тут, как говорят французы, noblesse oblige. Положение обязывает. Заказали тебе, отравительнице, отравить клиента — трави согласно профессиональным способностям. Из югославской хлопушечно бабахающей дуры под названием “Застава” тебе клиенту голову разносить не положено — на то имеются другие специалисты, нечего у них законную капусту отгребать…

Стоп. Лариса приказала себе сосредоточиться. Имплантат исчез. Но до того, как в постели Ларисы оказался этот извращенец, имплантат был! Она помнит точно, она же не могла сама у себя его изъять! Значит…

Значит, дрянь Ежинский это сделал. Тем самым отымев ее еще и как киллера. Вот почему не гаснут его подленькие ухмылочки! Вот почему он скептически хмыкает, а не рвет на груди кожу в пароксизме праведного покаяния! С-скотина! Но как он мог догадаться, что это такое …

Ха. Князь крови, а не дурак. Специфического вида капсула имплантата — не благочестивая ладанка с мощами тезоименитого святого. Специфического вида капсула, вшитая в тело “моей очаровательной булочки”, наводит на весьма здравые размышления. Например, зачем “очаровательной булочке” эта капсула?

Зачем птицам деньги?

Зачем кастеляншам загадочные вещицы, напоминающие тысячекратно уменьшенные копии динамитных нагрудных украшений исламских смертниц?

А?..

Точно, это Ежинский сделал.

Больше некому.

И если у него, сволочи, хватило мозгов и способностей в момент акта насилия еще и выцарапать из ее тела имплантат, то ежу, точнее Ежинскому, понятно, что появление на свет божий этой капсулы породит массу вопросов.

Именно.

Так и будет.

Например, как повернутся события, если князь крови, спасаясь от таинственного Суда Чести, возьмет да и заявит кому следует, что скромная кастелянша, которую он всего разок-то и отымел, оказывается. хранила в своем сексапильном теле капсулу с чудовищным ядом, каплей коего можно за сутки отравить весь Лос-Анджелес… К кому сразу обратится внимание почтеннейшей публики?

Верно.

Насильник — это мелочь, повседневность.

Рутина, можно сказать.

А вот когда общество местных экстраординарных джентльменов примется выяснять, кем на самом деле является скромная кастелянша и для чего она попала в “Дворянское гнездо”… Да еще с агентством “Корунд” свяжутся, файлы их засекреченные вскроют…

Вот тут начнется просто триллер.

Нет уж, увольте.

Лучше пусть этот засранец Ежинский снова ее, Ларису Бесприданницеву, оттрахает. Она стиснет зубы и вытерпит. Это же просто секс, а не гастроскопия, где и не хочешь, да наизнанку выворачиваешься. Еще и философски на это можно посмотреть: женщина всегда бывает жертвой мужского насилия. Хоть в чем-то. Этим себя можно утешить.

Только пусть этот проклятый Ежинский ее не выдаст!!!

Это ей совсем ни к чему!!!

Такие мрачные размышления никак не отразились на лице Ларисы. Наоборот, она старательно изобразила почти аристократическое утомление жизнью, стопроцентно вызывающее у всех настоящих джентльменов желание удалиться и не беспокоить даму своим навязчивым присутствием.

— Я очень устала, — голосом увядающей магнолии сообщила Лариса. — А с утра у меня так много работы…

— О, яволь! Ми есть уже уходиль от вас!

— Ежинского мы забираем. До Суда он будет постоянно находиться под домашним арестом в своем номере. Номер будут охранять. И вы, Раиса, не будете менять там белье, даже порога этого вертепа не переступите!

— Х-ха… Это уже переходит все границы, Жупаев! Я привык, чтоб простыни и наволочки у меня были ежедневно свежими!!! Я буду жаловаться!

— Жалуйтесь, — бросил Жупаев. — А касаемо свежести мой вам совет, monsieur Ежинский: мойте ноги перед сном. И посыпайте дустом.

— Р-ракалья!

— За ругательства вы, Ежинский, тоже ответите!

— Мы еще посмотрим, кто за что ответит! — отбрил Жупаева Ежинский, гордо сияя подлыми очами.

Его подхватили под покрывшиеся гусиной кожицей рученьки и повлекли к выходу, принося попутно Ларисе извинения за беспокойство.

— Да-да… Простите, господа, я уже почти сплю… Кстати, а когда вы планируете заседание Суда?

— Все зависит от вас, Раиса… э-э-э…

— Просто Раиса.

— Comme on veut, как вам будет угодно. Заседание состоится, едва вы подадите официальное заявление о совершенном над вами акте насилия в местный Административный Аппарат…

— А-а… Понятно.

— Доброй ночи, господа. Спасибо за помощь.

— Спокойных снов… э-э-э… Раиса.

— Der ruhigen Nacht, die nette Dame!

…Лариса заперла за ночными гостями дверь и снова уселась на пуф. Кровать после известного события была ей противна.

Кажется, она снова попала в ситуацию со странностями.

И самое обидное, что эти странности она вряд ли сможет себе разъяснить.

Потому что Ежинский теперь под арестом, и, разумеется, ее к нему не допустят до Суда. Это даже было специально оговорено князем Жупаевым.

А на Суде насильничек. конечно, не преминет воспользоваться некоей уликой . Причем изъятой из тела, так сказать, потерпевшей…

Данке вам, конечно, герр Вымпель, за пожелание спокойной ночи “милой даме”.

Милой даме теперь не до сна.

Не до спокойствия.

На часах — половина четвертого пополуночи.

Самое время, чтобы отправиться за советом. К кому-нибудь располагающему к… доверительным беседам.

Например, к Вере Червонцевой.

Лариса расхохоталась. В пустой комнате, где центром была разгромленная и отвратительная постель, этот смех прозвучал почти безумно. Она. безжалостная убийца экстра-класса, идет к своей потенциальной жертве поплакаться на то, что сама стала жертвой! Да еще и совета попросить: куда лучше обратиться — в Комитет по правам защиты женщин или сразу в Гаагу письмецо отправлять?! С жалобой на насильника нечеловеческого вида?

Черт, черт, черт!

Но ей действительно надо поговорить! Срочно! И не с Гликерией Агаповной же, привидением нахальным. Той только все расскажи…

Кстати, Гликерия что-то бормотала насчет того, что Червонцева — дама опасная. Ну да это мелочи. Лариса тоже не елочная хлопушка. Даже не пиропатрон. Так что идем к Червонцевой.

Потому что больше Ларисе, кастелянше-убийце, поговорить по душам не с кем.

А очень надо.

Кроме того, ужасно хочется сжевать чего-нибудь сладенького. Булочки с вареньем, конфеток “Озеро Рица”. шоколаду со взбитыми сливками да тертым миндалем… Ларису всегда после секса (даже такого паршивого) на сладости тянуло. Да еще этот маньяк своими кулинарными сравнениями душу растравил! Будто секс для него — как ресторанный десерт, изюминка в меню! У-у-у, сволочь! Банан в шоколаде!

Только вот у Ларисы в жилище насчет еды. да еще изысков кондитерских — шаром покати.

А у Веры наверняка найдется хоть какая-нибудь слойка с маком. Пара эклерчиков, оставшихся с ужина, и все такое… Святое дело — поделиться таковым богатством с… уже почти приятельницей. Для утешения рекомой изнасилованной приятельницы и подкрепления ее морально-физических сил.

Чем не повод для визита?

Даже для столь раннего.