Но Феликсу довелось увидеть несколько занятных явлений прежде, чем наступила ночь.

До того как отполыхал закат и на землю опустились сумерки, в калитку поскребся еще один деревенский житель, жаждущий помощи почтенного старца.

— Черти меня по ночам носят, спасу нет! — всхлипнув, сообщил мужичок, по одному свекольному носу которого можно было смело предположить, что если не с нечистой силой, то с зеленым змием он общается регулярно.

— Так-так, — покивал Серафим Степанович. — Опишите-ка мне, дружок, этих чертей. Как они выглядят? Какого размерчика, окрасочки?

Совершенно очевидно — снова «сверхъестественные» явления. Но на сей раз, похоже, в них не только бесы, но и печники не виноваты.

— Видать, жена меня сглазила, — доверительно поведал посетитель. — Как домой прихожу, всегда скажет: и где тебя черти носили? Вот, договорилась. Теперь каждое утро просыпаюсь черт знает где — то в канаве, то в хлеву, то под крыльцом…

В подобных делах помощи Серафиму Степановичу не требовалось. Чтоб не мешать, Феликс снова отправился исследовать местность.

Проходя мимо дома Глаши, он с сожалением отметил, что хозяйки не видно ни во дворе, ни в цветущем палисаднике. Только на краю крыши сидел толстый кот, с сосредоточенной мордой следивший за разгуливающими перед домом гусями и курами.

Бесцельно околачивающегося вокруг да около субъекта кот проводил надменно-подозрительным взглядом желтых глаз.

Заглядевшись на высокомерного (во всех отношениях) зверя, Феликс едва не налетел на появившуюся из-за куста сирени тетушку, спешившую по делам с тяжелой корзиной в руках. Извинившись, он предложил помочь, но та наотрез отказалась, почему-то испуганно спрятав корзину за спину, и поспешила прочь. Феликс пожал плечами. Но, обернувшись, посмотрев ей вслед, заметил, что у полотенца, которым была прикрыта корзина, отогнулся уголок, и оттуда выглядывает круглая, ярко-алая в белую крапинку… Шляпка мухомора? Феликс не поверил своим глазам. Еще ведь не пришла пора собирать грибы? Тем более зачем могла понадобиться целая корзинка мухоморов?..

Чуть позже, совершенно случайно Феликс подслушал не менее странный разговор, состоявшийся между двумя деревенскими кумушками. Одна из них шла полоскать белье на речку, другая гнала хворостиной свою корову. Оказавшийся неподалеку Феликс остался не замечен никем, кроме коровы. Меланхолично жуя, она молча скосила на незнакомца вишневый глаз, мерно взмахивая пушистыми рыжими ресницами.

— Я слышала, твой опять? — после обмена приветствиями спросила одна.

— Ой, не говори! Всю душу вымотал, ирод, — вздохнула вторая. — Никакого с ним сладу не стало…

— Приходи вечерком, — велела первая. — Я тебе верное средство дам. Помнишь моеш-то?

— Еще бы! Земля ему пухом. Такой был изверг, прости господи.

— Я ему в питье подливала по капле, так на второй уж день подействовало. Вчера, кстати, на могилку ходила проведать…

Поздно вечером Феликс уже нарочно проследил за повторной встречей приятельниц. В условленное время несчастная жена мужа-ирода постучалась в дверь скромной избушки, сиротливо стоявшей на окраине селения, будто на отшибе. Сторожевой пес, до того рычавший на каждый шорох, никак на женщину не среагировал — видимо, привык к поздним гостям. Хозяйка открыла сразу, словно только и ждала, пригласила войти.

Феликс выбрал место для наблюдения если не удобное, то вполне сносное. Не учел лишь одного — проговорили кумушки больше часа. За это время комары не только обнаружили местоположение своей жертвы, но, кажется, и подмогу привели из леса.

Правда, совсем уж потерянным этот час посчитать было нельзя. Отсюда прекрасно просматривались и берега реки — Феликс сразу заметил, как заблестели, замигали в сгустившейся ночной мгле вдали, будто светлячки, голубоватые огоньки. Пока вновь не скрипнула дверь избушки, он на них вдоволь налюбовался, на их неспешное блуждание взад-вперед и вверх-вниз по чернеющей полосе крутого берега. Будто ищут там что-то…

Жена ирода еще долго на крыльце благодарила куму. Наконец ушла, бережно прижимая к груди завернутую в тряпицу бутыль. Феликс прикинул на глаз — ее мужу предстояло выпить с четверть ведра наговоренного зелья.

Невидимый в темноте, Феликс проводил отравительницу до дома. Завтра же он расскажет обо всем Серафиму Степановичу, у старца большой опыт, он разберется. А Феликс ломать голову над семейными заговорами не стал — еще предстояло выяснить природу явлений, о которых ему поведала маленькая Арина.

Для начала можно было присмотреться к проделкам «домового» тети Маши. Проявлял себя сей беспокойный дух, в основном пачкая белье — постиранное и вывешенное на ночь для просушки на дворе, на натянутой через двор веревке.

Наведавшись к указанному дому и внимательно оглядев двор (для чего пришлось вспомнить детство и забраться на растущую возле забора яблоню), Феликс обнаружил — очень кстати — будто специально выстиранные простыни и полотенца, в лунном свете отливающие прозрачным голубоватым сиянием и едва колышущиеся от легкого дуновения ветерка. Кажется, все в порядке, не считая того, что намокшая веревка растянулась, провисла дугой, и в середине сорочка опущенными вниз рукавами едва не касалась земли, будто поклонившийся в пояс призрак. А по двору за день проходили и коровы, и лошади, и козы, про птиц и говорить нечего. В общем, хозяйство большое, за каждой скотиной с лопатою не набегаешься. Вот и выходит, что если ночью придет туман с речки, выпадет роса, а после утреннее солнце все высушит, и веревка натянется струной…

На яблони Феликса заставил задержаться глухой звук, донесшийся от крыши сарая. Звук повторился, похожий на тяжкий, сиплый вздох, на сетование. Феликс замер. Неужели все-таки домовой?.. В проеме чердачного оконца показался округлый силуэт, как будто чья-то голова… Серая тень, раскинув широкие мягкие крылья, бесшумно сорвалась с высоты и опустилась на веревку. От лишней тяжести та еще больше провисла, закачалась, и злосчастное белье на десяток вершков от низа проехалось туда-обратно по дворовой грязи.

Белесое круглое лицо, огромные черные глаза, нос крючком — такое существо, неожиданно моргнувшее тебе из ночной тьмы, могло показаться и домовым, и навью, и призраком. Да какой угодно нечистью, подсказанной услужливым воображением!

Феликс усмехнулся — так вот он каков, домовой-то. И не сычик какой-нибудь, а приличных размеров сова-сипуха. Поди, мышей в хозяйстве вдосталь развели. Не ругаться — благодарить должны своего домового за службу! Пожалуй, этот секрет он никому не раскроет, лучше ограничится советом перенести или хотя бы натянуть веревку получше.

Рядом опустились еще три тени, все разного размера, много меньше первой. Птенцов вывела на прогулку заботливая мамаша? Нет, на учение. Почистив перья, повертев головой, старшая птица заметила промелькнувшую в тени поленницы мышь и стремительно бросилась в атаку. Вернулась, держа добычу в клюве.

Феликс принялся за арифметику. Ну сколько тяжести в одной птице? Перьев только на целую подушку, да сколько в них весу-то! Но если помножить на четыре? Да ежели каждая поймает за ночь по паре-тройке мышей? Хм, коли хозяева не придумают для своего «домового» насест покрепче, рискуют остаться и без белья, и без зерна, и остальных запасов не досчитаются.

Итак, одна тайна разгадана. Оставалось узнать, что за привидение бродит по крыше дяди Вени и какой такой банник мешает спокойно жить бабе Любе.

В темноте все избы казались совершенно одинаковыми. Окончательно заблудившись на одной-единственной улице и чтоб не поднять всех собак — еще, чего доброго, за грабителя примут. — Феликс решил пройти задворками и подняться к опушке леса. Оттуда открывался великолепный вид, можно спокойно посидеть, подумать, пересчитать крыши.

Выяснилось, что у Ариши, по всей видимости, проблемы с устным счетом. Вот почему он запутался. Но сам тоже хорош — положился на слова ребенка, хотя взрослому человеку не мешает своей головой думать иногда.

Деревня спала крепким сном. Ни над одной трубой не вился дымок, ни в одном окошке не горел свет. Даже сверчки в траве притихли. Только тихий шелест листвы нарушал сонное безмолвие да редкий всплеск, отчетливо доносившийся с реки.

Мрачный час — час волка.

Феликс почувствовал, как против воли его охватывает глухое отчаяние. Это глупо — потакать крестьянским выдумкам, которыми от скуки развлекают друг друга в этом дремучем, богом забытом месте. Ведь просто не существует ни домовых, ни русалок — но ему приходится это еще доказывать! А этот Фома Лукич, из-за которого они здесь, — он наверняка решил не мудрствуя лукаво присвоить все якобы украденное монастырское добро и сейчас спит себе спокойно дома, довольный, что столь удачно заморочил всем головы…

Стукнула дверь — Феликс вздрогнул, будто выстрел услышал. На крыльце крайней, ближней к реке избы появился тусклый огонек. Не синий, как те, что блуждают по берегу, а обычный, желтоватый. Скорее всего, от масляной лампы. Медленно спустившись с крыльца, огонек потух. Ах нет, его чем-то прикрыли, какой-то темной тряпицей, сквозь которую он едва просвечивал. Так, не торопясь, выбирая окольные тропки, он добрался до леса, где снова замерцал меж темных стволов медовой искоркой.

Феликс последовал за ним. Интересно, что бабке Нюре — а это было ее крыльцо и ее избушка — понадобилось в такое время в лесу?

Оставалось надеяться, что на сей раз его не заведут на кладбище. Хотя кто ее знает…

Но нет, старушка выбрала другую дорогу. На удивление, бабка шустро семенила лаптями, так что Феликсу оказалась весьма кстати ее глухота — бесшумно передвигаться по незнакомому лесу в темноте он еще пока не научился.

Однако «погоня» закончилась неожиданно. Деревья расступились, и Феликс вдруг оказался перед озером. Дорога — две колеи в густой траве — свернула и потянулась дальше вдоль берега. А бабка пропала неизвестно где. Как он ни вглядывался — сквозь сомкнувшиеся плотной стеной стволы не промелькнуло ни искорки, ни отблеска. Даже ни один шорох не выдал тайны исчезновения старушки. От воды поднимался молочный туман. Вдалеке квакали лягушки.

Феликс понял, что он вовсе не умнее мотылька, что несется сломя голову сам не зная куда. Он вернулся назад, пошел, не поднимая головы, внимательно глядя под ноги. Лишь снова оказавшись на краю леса, окинул угрюмым взглядом расстилающийся внизу пейзаж. В неверном предрассветном мареве очерчивались острые коньки крыш, полоски заборов, клубящаяся зелень садов, мерцающая сквозь заросли ивняка серебряная гладь реки…

Будто опомнившись, глаза его метнулись обратно к крышам. На мгновение брови удивленно поднялись, потом нахмурились. И Феликс бросился вниз, едва разбирая дорогу.

То, что он сперва принял за белесый столб тумана, оказалось человеческой фигурой в белых просторных одеждах. Силуэт неподвижно стоял на самом конце шелома — этого узкого бруса, венчающего два крутых ската кровли, — потом раскинул руки и, будто во сне, пошагал по этому гребню крыши вперед, к резному коньку.

Хорошо хоть через забор не пришлось лезть — ворота во двор были не заперты.

Фигура, маячащая на фоне синевато-бирюзового неба, оказалась не призраком и не видением. Запрокинув голову, Феликс разглядел молодого парня в длинной рубахе до пят, точно только что вылезшего из постели. Несмотря на то что сейчас он медленно шел по узкому брусу, лицо его было совершенно спокойно, а глаза не мигая смотрели куда-то вдаль. До конца пути оставалось несколько шагов, впереди был конек, крыша кончалась, и под ногами сомнамбулы скоро окажется пропасть. На первый взгляд, конечно, не слишком глубокая, но все-таки: подклеть, светлица, горница, чердак… — у Феликса не осталось времени на расчеты. И как только этого лунатика туда занесло?! А главное — каким образом теперь до него самого добраться? Вокруг нет ни лестницы, ничего! Лишь неподалеку от крыльца росла старая береза, ветви которой — вполне, кстати, толстые и прочные на вид — низко склонялись над крышей, словно собирались ее обнять, защитить от непогоды. К стволу ее весьма кстати была приставлена пустая бочка.

Раздумывать некогда — парень медленно, но верно приближался к краю. Стараясь не шуметь, зная, что если лунатик очнется, то непременно испугается, и тогда точно падения не миновать, Феликс, настороженно поглядывая на сумасшедшего любителя прогулок при луне, забрался сначала на бочку, потом на березу. Выбрал самую крепкую, низко нависающую ветку и, уцепившись, будто гороховый ус, обхватив ее руками и ногами, подполз как мог близко — пока ветка не закачалась, угрожающе поскрипывая. Теперь хотя бы можно будет дотянуться и ухватить лунатика за шиворот.

А тот между тем дошагал до конька, с минуту постоял, словно погруженный в раздумья, после чего резво подпрыгнул и уселся на декоративное украшение верхом, спустив ноги вниз. Пришпорил голыми пятками резные бока и принялся изображать скачки, понукая деревянную лошадь воображаемыми поводьями.

Феликс несколько раз порывался подхватить парня, но лунатик и не думал падать. Он с увлечением, причем в полнейшей тишине, размахивал в предутренних сумерках всеми четырьмя конечностями, чудом не сваливаясь. После внезапно устал, обмяк и прикорнул, где сидел — одной рукой обняв конька за длинную шею и подперев щеку ладонью другой. Мирно засопел. Феликс подождал, но лунатик не шевелился. Тогда он сполз чуть вниз, в развилку ствола, огляделся.

Сквозь трепещущие листочки синело стремительно выцветающее небо, по которому свежий ветерок гнал барашки пушистых облачков. Над рекой дымкой таял туман. Ярким румянцем разливалась заря над черными верхушками соседнего леса.

По двору гордо прошествовал черный кот. Задрав голову, поглядел на свисающие ноги лунатика, и, махнув хвостом, отправился дальше.

По соседству с березой росла вишня. Кроны двух деревьев смыкались, сплетаясь ветвями. Протянув руку, Феликс без труда собрал горсть пунцовых, горящих в полумраке ягод. Сочных, но совсем не сладких…

Мягко распахнулась дверь дома. Феликс напряженно замер, вглядываясь в черноту проема. На крыльцо вышел жилистый, дочерна загорелый мужик с всклокоченной бородой, в одних залатанных подштанниках. Зевнул во весь рот, сошел вниз и, лениво глянув по сторонам, пристроился прямо к березе. Феликс отвел глаза. Оправившись, мужик отправился обратно спать, так и не подняв ни разу голову. А то вот бы удивился…

Черный кот вновь появился в поле зрения — теперь уже на крыше стоявшего за забором сарая. Деловито обежав по кромке кровли, аккуратно переступая лапами, спустился по балкам, прошелся по выступающей дверной притолоке. Потянувшись во всю длину гибкого тела, нащупал лапой засов, наступив на который, оттолкнулся и легко спрыгнул вниз. Засов из горизонтального принял вертикальное положение, кот скрылся из виду, а дверь сарая, чуть скрипнув, плавно отворилась. Из темноты появилась узкая рогатая голова, покосилась по сторонам, тряхнула развесистыми ушами. Не заметив поблизости хозяев, семейка из четырех коз смело потрусила в огород…

Подремав немного, лунатик зашевелился, неспешно поднялся, как будто вполне осознанно подобрав рубаху, съехал по скату, точно с горки, до козырька крыльца. Взявшись за край, перекувырнулся — и оказался на перилах, откуда спрыгнул на землю и, уже как все нормальные люди, поднялся по ступеням и вошел в избу через дверь, тихо ее за собой закрыв и даже не хлопнув.

Феликс вздохнул с облегчением и тоже засобирался вниз. Но вздрогнул, вскинув голову, впился глазами в небесную даль. Приглушенный женский крик пронзил синеву, будто пущенная стрела. Прочь от растекающегося пламени зари пронеслась черная тень — не птицы, значительно крупнее, со шлейфом развевающихся волос и чего-то странно знакомого, — и резко спикировав вниз, влетела в дымоход одной избы, подняв из трубы серое облако золы.

В тот же миг в отдалении прокричал петух. Торжественный клич подхватили на соседнем дворе — и наперебой принялись вторить со всех сторон остальные.

Кажется, этой ночью он увидел более чем достаточно…

Однако до восхода солнца Феликса ждал еще сюрприз. Он невольно стал случайным свидетелем весьма деликатной тайны, которая смутила его более всех остальных, ныне раскрытых.

К терему Яминой он возвращался обходным путем, по краю неглубокого овражка, с одной стороны к которому подступала роща, по-утреннему бодро звеневшая птичьими голосами, а с другой стороны начинался сад, пестрый от любимых Полиной Кондратьевной колокольчиков, маргариток и прочей ароматной флоры. Поднявшись по заросшему земляникой откосу, нужно было обойти вокруг беседки, густо обвитой ярко-изумрудными плетьми дикого винограда, — и до терема оставалась буквально пара шагов.

Итак, когда он проходил мимо беседки, чьи вообще-то ажурно-прорезные стенки стали совершенно непрозрачны из-за плотного ковра резных листьев, слуха его коснулся тихий всхрап. Оглянувшись, Феликс увидел возвышающуюся над смородиновыми кустами спину лошади. Услышав шаги, лошадь тоже подняла голову и поглядела на него поверх зарослей. Повела ухом в сторону беседки — точно пальцем указала. И правда — оттуда послышался смех и приглушенные голоса. Два голоса, мужской и женский.

Это неправильно, это аморально — но он подслушал. Нет сомнений: то было тайно назначенное свидание. Чтоб в этом точно увериться, он задержался, пожалуй, на полминуты. С каждым словом все больше лицо его заливалось краской, а глаза не знали, на чем остановиться. Встретившись наконец взглядом с меланхолично жующей лошадью, словно опомнился — и поспешил покинуть сей укромный уголок сада, уединение которого он непреднамеренно нарушил.

В окне комнаты, предоставленной хозяйкой Серафиму Степановичу, мерцали тусклые отблески огня. Ставни были приоткрыты, внутри виднелась прозрачно колышущаяся кисея занавески. Феликс негромко позвал, а для верности закинул камешек, звонко стукнувший по стеклу. Так и есть, воспользовавшись привычной бессонницей, монах занялся изучением обширной хозяйкиной библиотеки — что наметил еще с вечера.

— Ты что хулиганишь? — выглянул Серафим Степанович. — Полину Кондратьевну ведь разбудишь!

— Не разбужу, будьте покойны.

— Чего? Не слышу, что ты говоришь, — перегнувшись через подоконник, помахал в первых лучах восходящего солнца бородой старец. — Погоди, лучше спущусь к тебе, там и расскажешь.

Ожидая старца, Феликс прислонился спиной к бревнам сруба, потом устало сполз, сел на узкую завалинку. В голове какая-то чехарда — что он все-таки узнал полезного, а что примерещилось?

— Ну и где, брат Феликс, ты всю ночь бродил?

Феликс попытался собраться с мыслями. Взгляд его уперся в окладистую бороду собеседника… Так вот что это было! Тень, пронесшаяся у него над головой — развевающиеся волосы и обыкновенное помело, которым убирают дворы!

— Серафим Степанович, я кое-то видел, — начал он, потерев переносицу пальцами, привычным жестом пригладив пятерней волосы.

— Не волнуйся, говори как есть, — похлопал его по плечу монах. — Ты же сам любишь повторять — каждому явлению можно найти разумное объяснение, если хорошенько поразмыслить. Ну давай подумаем на пару, авось да разберемся.

Солнце окрасило ярким золотом верхушки деревьев. По реке разлилась, расстелилась парчовая, в искру, дорожка бликов. Над пучками мокрой осоки зигзагами заметались, взвились шумные стрекозы. Над лугом разнесся звучный рожок пастуха, усиленный эхом.