ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Айден
Это с самого начала была плохая идея. Я не про танцы — хотя они, кажется, всю деревню насмешили… Да, у меня хорошая зрительная память, и Арлета мне кое-какие основные движения показывала. Но кнесна де Шасвар, очевидно, привыкла к совершенно другим увеселениям. Она краснела, бледнела, зажималась, не попадала в такт и каждый раз, стоило мне опустить взгляд ниже ее носа, пыталась одной рукой подтянуть повыше вырез платья. Надо полагать, веселые агуанские пляски не доставляли ей ни малейшего удовольствия. А согласилась она на них исключительно из гордости… Чтоб ее, гордость эту.
Зря я взял кнесну с собой. Надо было оставить у Рокуша. Или у Дуна. Или у Фелана, в конце-то концов! Что, в Фирбоуэне все девственницы на корню перевелись? Ну помыкался бы чуть подольше, небось не рассыпался бы. Так ведь нет. Захотелось господину офицеру попроще да поприятнее… Вот и получайте теперь. Высокородную гордячку, которая скорее предпочтет утонуть, чем «опозориться у всех на глазах». Вот со страху мне на шею прыгать — так это не зазорно. А подумать о том, как я сам себя чувствую? Да, я полукровка. Да, в академиях не обучался. Да, меня собственный отец стыдится. Но что я теперь, табуретка бездушная, что ли?
Я криво усмехнулся — Матильда, в очередной раз закусив губу, потянулась к вырезу на блузке. Бросьте, капрал, эта девушка думает только о себе. Причем не тогда, когда надо, а уже после. Интересно, кого от кого я невольно спас — ее от загадочного жениха или наоборот? Да, кнесна — очень красивая женщина. Но терпеть перепады ее дворянского настроения — адский труд. Если бы не единорог… Я скосил глаза на пунцовые щеки своей партнерши и мысленно вздохнул. Кого я обманываю? Ведь не в единороге дело. Она мне нравится. Сам не знаю, почему, честное слово, — красавиц я видал и полюбезнее.
Рука кнесны снова соскользнула с моего плеча и метнулась к злополучному корсету. Ну все, хватит! Это не танец, а каторга какая-то.
Я не стал дожидаться, когда музыканты закончат плясовую. Аккуратно «дотанцевал» запыхавшуюся Матильду до нашей лавочки у стола, поклонился, буркнул пару соответствующих слов и, извинившись, отошел. За мной, чем-то увлеченно чавкая, поскакал иглонос. Надо ему, что ли, имя дать. А то так и будет безымянным бегать, с нашей-то удачей…
Музыканты, надувая щеки, старались вовсю, извлекая из своих деревянных дудочек развеселую мелодию. Простенькую, но красивую. Интересно, а что-нибудь другое они играть умеют? Я остановился неподалеку, ожидая перерыва. Он, судя по всему, должен наступить очень скоро — рядом с помостом, на пеньке, трудяг дожидались кувшинчик вина и нехитрая закуска. К которой, роняя слюни, уже вовсю мостился наш нахальный подземный найденыш.
— Брысь, паршивец! — шикнул я, щелкнув зверя по носу.
Тот прижал уши и подхалимски завертел хвостом. Впрочем, бросать на пенек нежные взгляды не перестал. Он, интересно, всегда такой голодный? Я топнул ногой и состроил свирепую рожу:
— Брысь, кому сказал! Нельзя! Чужое!
— Гры-ы? — на всякий случай уточнил иглонос.
— Уши оборву! — пообещал я.
Зверь тяжко вздохнул, облизнулся и, смешно переваливаясь, потопал к столу. Понятно. К кнесне де Шасвар побежал, не иначе как жаловаться. Она и посочувствует, и угостит. А я, изверг такой, только гавкать горазд. Чувствую, скоро мои спутники объединятся и начнут активно против меня дружить… Я посмотрел на кнесну. Она понуро сидела на лавочке, поджимая под себя то одну, то другую ногу. Мерзнет, что ли?.. Или… Да она же босая! А я ее танцевать потащил — по земле да по сосновым иголкам! То-то ей, бедняжке, не до веселья. Я смущенно опустил глаза и почесал в затылке. Обувь моей спутницы сушилась на распорках у огня, агуане ботинок в принципе не носят… Ну ничего. Сейчас что-нибудь придумаем.
Провозился я долго. Чуть ли не час. Пока отловил наконец кого-то из агуанок постарше, пока объяснил, что от нее требуется, пока уговаривал, пока ждал… А потом еще пришлось для главы деревенского «оркестра» за вином бегать: гость я не гость, убил химеру или нет, а забесплатно старый пройдоха и копытом о копыто не ударит. Но пытаться отвязаться от капрала Иассира, когда ему дурь в голову стукнет, — гиблое дело! Я таки своего добился. И, надеюсь, не зря.
Агуане, похоже, собирались плясать всю ночь. Уже совсем стемнело, над верхушками деревьев показалась ущербная луна, вокруг маленькой площади зажгли второй ряд факелов. Кнесна де Шасвар, грустнея с каждой минутой, сидела все там же, на лавочке, машинально почесывая за ухом блаженствующего иглоноса. Тот зевал во всю пасть. Судя по валяющемуся возле когтистой лапы огрызку кекса, милый зверек сожрал все, что было на нашем участке стола, и теперь стоически пытался не заснуть. Я обернулся к музыкантам, сделал предупреждающий знак их главе и, выдохнув, направился к своим спутникам. Точнее, к спутнице — этот обжористый дурень интересовал меня не больше, чем воинский устав позапрошлого столетия.
— Вы не замерзли, госпожа?
Матильда подняла на меня глаза:
— Нет. Вечер теплый.
— Ну вот и чудненько, — заулыбался я, выуживая из-за пояса тонкую, как паутина, шаль. Не знаю, из чего ее плетут агуанские мастерицы, но таких узоров я еще нигде не видел. — Держите. Это вам. Тепла от нее никакого, но ваша истерзанная блузка скажет вам спасибо.
— Капрал Иассир! — Она опять покраснела.
Я пожал плечами:
— Не нравится? Ну ладно. Тогда Арлете подарю… Зря я, что ли, две монеты за этот пустячок отдал?
Провокация удалась — кнесна, бросив взгляд на свое декольте, вцепилась в подарок мертвой хваткой:
— Ну что вы! Мне… мне нравится! Правда! Спасибо. А кто такая Арлета?
— Моя старая приятельница. Может, вы ее в таверне видели. Она тоже из агуан.
— Подавальщица?
Мне показалось или госпожа де Шасвар недовольно сморщила нос? Зря. Меня пусть ругает как хочет, но друзей в обиду не дам. Я уже открыл было рот, чтобы высказать все, что думаю о заносчивых кнесовых дочках, но передумал. Чего от нее еще ждать-то? Она ведь другой жизни, считай, и не видела. Опять же воспитание… А, боги с ним, с социальным неравенством! Такой славный вечер. Теплые летние сумерки, мягкий ветерок приносит аромат диких роз, стаканчик вина, распитый с музыкантами, приятно греет кровь… И на меня снизу вверх смотрят самые прекрасные глаза из всех, что я когда-либо видел. Смотрят вопросительно, с легкой обеспокоенностью.
И правда, я что, пялиться сюда шел? Сейчас ведь опять по морде схлопочу — за недостойное разглядывание. Я прокашлялся и церемонно опустился перед кнесной на одно колено. Она удивленно моргнула:
— Что…
— Тсс! — заговорщицким шепотом перебил я. — Госпожа де Шасвар! Первая попытка произвести на вас впечатление не удалась, но я настойчивый. Не окажете ли честь…
«…стать моей женой?» — издевательски хохотнул внутренний голос. Я едва успел прикусить язык. И, подумав, молча протянул недоумевающей девушке сложенные лодочкой ладони. В них, матово поблескивая атласными лентами, лежали мягкие кожаные туфельки. Я такие на одной танцовщице в Эгесе видел во время выступления. Понятно, что в них особо по лесу не походишь, но на один-то танец хватить должно?
— О! — сказала кнесна. И захлопала длинными ресницами. По ее щекам опять разлился румянец.
— С размером не угадал, да?
— Угадали, — невнятно пробормотала девушка, кончиком пальца коснувшись атласной ленты. — Но откуда? Здесь же не носят…
— Говорю же — я настойчивый. — Подмигнув дочери великого кнеса, я со значением изогнул бровь. — И очень расстроюсь, если вы не согласитесь дать мне еще один шанс.
— Капрал Иассир, — зеленые глаза взглянули на меня уже с откровенным испугом, — вы с ума сошли? Какой шанс? О чем вы?
— О танце, разумеется, — ухмыльнулся я. — После недавней бодрящей пощечины ни о чем другом я даже не заикаюсь. Удар у вас, кстати, хорошо поставлен. Это комплимент, если что.
Матильда снова моргнула. Потом посмотрела мне в лицо и с подозрением прищурилась:
— Вы смеетесь надо мной, да?
— И в мыслях не было. Так я смею надеяться? Или катиться в произвольном направлении?
— Капрал! — Не сдержавшись, она фыркнула. — Ну что вы за человек! Я совершенно не могу понять, когда вы говорите серьезно, а когда… Зачем вы туфли убираете?
— Мне показалось, они вам не понравились.
— Я таких никогда не носила. — Кнесна, отряхнув стопы от приставших иголок, сунула ножки в туфельки. Затянула ленты на щиколотках, осторожно встала на землю и расплылась в блаженной улыбке. — Такие мягкие! И как по мне шили.
— Замечательно. — Я легко поднялся с колен и, отвесив зардевшейся девушке очередной полагающийся поклон, протянул ладонь: — Прошу вас.
За спиной, повинуясь жесту моей левой руки, нежно запела свирель. К ней присоединилась тонкоголосая флейта. Потом подключились скрипки. Глава «оркестра», хоть и жмот несусветный, дело свое знает.
— «Осенний вальс»? — Кнесна ушам своим не поверила. — Здесь?
Спрятав улыбку, я пожал плечами:
— В жизни нет ничего невозможного. Ну так что, госпожа? Рискнем еще раз? Может, мое воспитание оставляет желать лучшего, но по части танцев меня еще никто не упрекал!
— Вы сама скромность, господин офицер, — хихикнула Матильда. Но руку тем не менее навстречу протянула.
— Что есть, то есть.
Праздник грозил затянуться до утра. Кажется, давно перевалило за полночь, а разошедшиеся не на шутку агуане все плясали и плясали. Я так понимаю, наш пока безымянный питомец оказал им не просто большую, а прямо-таки огромную услугу, прикончив химеру.
Слева от площади, почти скрытый за пышными кустами, изгибался над нешироким ручьем каменный мостик. Со всех сторон его оплетали гибкие стебли ползучих роз. Мы с кнесной, восстановив свое реноме в глазах благодарных зрителей, сбежали сюда полчаса назад и сейчас сидели рядышком на гладких перилах, болтая ногами. Несмотря на позднее время, спать не хотелось. Танцевать, впрочем, тоже — за прошедший час мы исполнили весь бальный репертуар (а вальс — так вообще три раза на бис) и порядком выбились из сил. Обжористый иглонос храпел тут же, за нашими спинами, прикрыв лапой морду.
— И все-таки, — Матильда, сорвав с ветки розовый бутон, посмотрела на меня, — где вы взяли эти туфли, капрал?
— Сшил.
— Сами?
— Да нет, на заказ. — Я весело хмыкнул. — Я, конечно, кладезь достоинств, но уж скорняк из меня точно никакой.
Я потянулся и отогнул чуть в сторону разлапистую ветку:
— Вон видите ту старую агуанку, в зеленом платке? Она в центре круга пляшет.
— Вижу.
— Ее работа. Я только эскиз набросал. По памяти.
Помолчали. Кнесна, потеребив в пальцах благоухающий цветок, улыбнулась:
— Спасибо. Это был чудный вечер… А где вы научились так вальсировать? Я, признаться, до сих пор под впечатлением.
— Приятно слышать. — Я усмехнулся. — Просто мой учитель фехтования в прошлом был весьма неплохим танцором. Он утверждал, что у меня отменное чувство ритма. Ну и дал дюжину-другую уроков. Так сказать, вспомнил молодость. Хорошо, отец об этом так и не узнал.
— Хорошо? — Девушка наморщила лоб. — Почему?
— Генерал Ференци считает, что воину «эти глупые кривляния» без надобности. Может, и так, не знаю… А мне нравится.
— Генерал Ференци?.. Ференци Шандор? — Матильда захлопала глазами. — Он ваш отец?!
Я нехотя кивнул.
— Не знала, что у него есть дети. Я думала, он и женат-то никогда не был.
— Может, и не был, — выдавил я, глядя в землю. — Он мне про мать ничего не рассказывал. Надеюсь, вы не погубите свою репутацию окончательно, якшаясь с бастардами?
Получилось несколько ехидно. Но кнесна де Шасвар на мой тон не обратила никакого внимания. Она, кажется, и слово «бастард»-то не расслышала.
— Ничего не понимаю! — после паузы сказала девушка. — Генерал Ференци — старый друг и сослуживец моего отца. Он часто бывал у нас дома. Почему же я вас там ни разу не видела?
— И не увидите. Для всех я — всего лишь воспитанник нашего доблестного генерала. Может, кто и догадывается, конечно. Но во всеуслышание назвать полукровку сыном, да еще таскать его по светским раутам, — это уж слишком. В свете нынешней политической ситуации.
— И вас это устраивает? — с недоверием спросила Матильда.
Я пожал плечами:
— А почему нет? Мне нравится моя служба. А что до балов и тому подобного — так мест для танцев в Эгесе предостаточно.
— Я же не о вальсах. Ваш отец… он…
— Он меня вырастил и дал образование, — сухо отозвался я. — Большего я от него требовать не могу. Не желает официально признать меня своим сыном — да и пес с ним. Какая разница? Это его личное дело.
Я поморщился. Матильда, кажется, приняла это на свой счет. Она смутилась, опустила глаза и сказала официальным тоном:
— Простите. Я не хотела лезть не в свое дело.
— Да при чем тут вы, — махнул я рукой. — Ладно, не забивайте голову. В конце концов я на отца не сержусь. Мог бы и мне приемным сказаться, но ведь все-таки не стал. Разве что… О маме я из него так и не смог вытянуть ни словечка. Ни имени, ничего. Даже фамилия моя — всего лишь название отцовского имения. Ему за заслуги в войне когда-то пожаловали крохотный кусочек приграничной территории. А «де Иассиром» называться — для милеза слишком много чести.
— Это несправедливо, — помолчав, тихо заметила кнесна. И добавила, словно забывшись: — А я маму почти не помню. Так, обрывками. Она умерла, когда мне было десять. Папа даже проводить ее не позволил. Наверное, боялся меня расстроить. И тоже говорить о ней не любит. Тяжесть утраты, я так думаю.
— М-да, — невесело хмыкнул я. — Отцы у нас с вами, госпожа, — всем на зависть! Ну да и боги с ними. Не желаю я себе такой хороший вечер воспоминаниями портить.
— Я тоже. — Девушка решительно встряхнулась и посмотрела на сладко спящего иглоноса. — Вы не думали, капрал, как нам его назвать? Нехорошо получается, ведь он нас так выручил — и до сих пор без имени бегает.
«Нам», «нас»… И почему эти слова так греют душу? Эх, капрал Иассир, ничему вас жизнь не учит. Опомнитесь! Кто она и кто вы? Милез, простой унтер, скорее всего бастард, пусть и бастард героя войны. И дочь великого кнеса. Богатая, знатная, красивая… такая красивая… и эти глаза…
— Пушок? Дружок? Бублик?..
О чем это она? Какие такие бублики? Есть хочет, что ли?
— Пончик? Клубок?.. Ой, нет, Клубок уже у Фелана есть.
Тьфу ты, она же про иглоноса. Имя подбирает. Только все почему-то с гастрономическим уклоном.
— Сахарок? Кекс?
Наш любитель вкусно покушать хрюкнул во сне и открыл один глаз. Кнесна де Шасвар, обрадованная таким успехом, захлопала в ладоши:
— Кекс! Тебе нравится, да?
Иглонос облизнулся и внимательным взглядом уставился на ее руки. Угу, кексы ему, вне всякого сомнения, нравятся. Только, кажется, вовсе не в плане имени. Теперь понятно, почему старина Пем назвал своего зубастого питомца Изюмчиком. Иглоносы же за вкусняшку мать родную продадут!
— Лучше бы уж тогда Колбаской его назвали, — хохотнул я. — Или Окороком!.. Ближе к правде. Ах ты, зараза!
Это наш обжора, расслышав слово «окорок», подорвался с камней и со всего размаху ткнул меня мордой в бок. Я зашатался на перилах, но усидел.
— Брысь, паршивец! — делая вид, что не слышу хихиканье кнесны, прошипел я. — Ты что, себе за правило взял хозяев купать? И так из-за тебя…
Чуть не брякнув: «…во второй раз ни за что по морде получил», я запнулся и сердито закончил:
— …одни неприятности. Брысь, сказал! Лезешь под руку.
Зверь, плюхнувшись на упитанный зад, с интересом склонил башку набок. И вопросительно гыркнул. Я поднял брови:
— Что ты мне глазки строишь? Брысь!
Он замолотил хвостом по мостику. Не понял?.. Или…
— Кажется, мы не с того боку к вопросу подошли, госпожа де Шасвар. — Наконец осознав, в чем дело, фыркнул я. — Имя он себе уже выбрал!
— Какое?
— Брысь!
— Гр-р-ы!.. — поддакнул иглонос, умильно щурясь.
Матильда всплеснула руками:
— Брысь? Да какое же это имя, капрал!
— Сдается мне, самое подходящее. — Я поманил зверя пальцем: — Брысь, поди сюда. Иди-иди, не бойся. Нос почешу!
Найденыш, поколебавшись, шагнул к нам. Осторожно ткнулся мне в руку, получил обещанное и, счастливо хрюкнув, зарылся мордой в подол платья Матильды. Она покачала головой:
— Ну что ж, если ему нравится… Но Кекс все же было лучше!
— Осторожнее! — Я едва успел придержать кнесну под локоть — вечно голодный зверь при слове «кекс» радостно подпрыгнул вверх. — М-да. Над выдержкой еще работать и работать. А то так и будем бултыхаться. — Я с досадой вздохнул: — И стоило книжку портить? Теперь ведь, если Фелан пропажу обнаружит, достанется мне на орехи. А за что? Я и узнать-то не успел, что стащил. Страница где-нибудь в иле гниет, на дне реки. А все этот обормот!
Кнесна улыбнулась:
— Не ругайте его, капрал. Он же не нарочно. А за страничку не беспокойтесь — у вас ее и так не было.
— В каком смысле?
— Я не успела рассказать, — объяснила девушка, — но маг ее вернул. Вы не видели. Сказал, что воровать нехорошо, и взамен дал… Ой! — Она схватилась за корсет и недовольно фыркнула. — Забыла совсем. Тетрадка же в доме у старосты, вместе с мокрым камзолом.
— Тетрадка? — совсем запутался я.
Замечательно. Обворованный маг мало того что мой хитрый маневр как нечего делать разгадал, так еще и обокрал меня обратно, получается? А я ни ухом ни рылом. Матильда, кстати, тоже хороша! Не могла раньше сказать? Я полдня как дурак, пока ее горячим молоком отпаивали, по камышам шастал!
— Хотите, принесу? — предложила девушка. — Тетрадка совсем не пострадала от воды. Замагичил он ее, что ли?
— Вполне возможно. — Я поднял руку. — Сидите-сидите! Сам сбегаю. У старосты, да?
— Ага, — кивнула она. — В маленькой горнице, слева от входа. Я под подушку сунула, вряд ли кто мог взять. Мы вас тут подождем, капрал. Брысь! Брысь, мальчик, ты же меня одну не оставишь?
Иглонос, поднявшийся было следом за мной, обернулся к Матильде, подумал — и снова плюхнулся на игольчатый зад. Балбес не балбес, а поди ж ты — понимает, кажется. Я одобрительно кивнул (бояться тут некого, но все равно с ним кнесне спокойнее будет) и, раздвинув кусты, зашагал по дорожке к дому старосты.
Упомянутая моей спутницей «тетрадка» лежала там, где ее оставили. Сдвинув подушку, я взял в руки тощую стопку криво сшитых листочков. Хм… Ну и везучий же вы, капрал Иассир! Обокрасть огненного мага и вместо справедливого возмездия получить в подарок не один лист, а целую кучу? Чудеса случаются. Я медленно пролистнул страницы. Первая — копия той самой, которую я выдрал из книги. Две стрелы, три медальона… Так, вот этот, с изображением Матери Рассвета на оборотной стороне, носит Матильда. А у меня Змей, кажется?
Я потянул кверху цепочку медальона. И крякнул — она словно по волшебству укоротилась. Отпустил — золотая безделушка успокоенно легла на грудь. Снова попытался снять — впилась в шею удавкой… Приехали! Кнесна, конечно, что-то там лепетала насчет того, что ее медальон не снимается, но… Нет, это уже даже не смешно. Выругавшись сквозь зубы, я взялся за цепь и рванул вниз. Ладонь обожгло огнем, по шее словно ножом полоснули, а тонкая, как нить, цепочка рваться даже не подумала.
— Ну дела, — растерянно буркнул я, дуя на пальцы.
Плюнув на безуспешные попытки избавиться от подлой безделушки, опустил глаза на поблескивающий в темноте золотой овал. Точно, Змей. Который Вечный. Стало быть, есть еще и третий медальон, с изображением Зеленого Отца. Интересно, где он?
Снова взялся за уголок листа. Перевернул. Опять картинки. Те самые, из книги. Вот заросший храм, вот знакомая пещера с кристаллами… О! Иглонос! Смотри, как похоже вышел. А зачем эти стрелочки и крестики? И значки какие-то непонятные. Хоть бы подписали, что ли, честное слово… Ладно, со схемами потом разберемся.
На следующей странице я увидел уже знакомое изображение алтаря в храме Вечного Змея. То есть как знакомое… Разве что формой похоже. Но там было изображение божества, выложенное перламутром, с пустой выемкой в короне. А здесь — никаких тебе Змеев и иже с ними. Гладкий прямоугольник и три черных овала по центру. В жизни не видел таких алтарей. Хотя где бы я их вообще увидел — у нас принято скрывать алтарные камни от посторонних глаз.
Пожав плечами, взялся за уголок листа. Перевернул. О, эта картинка мне уже знакома. Женщина в маске. А тут у нас что?.. Хм. Какой странный герб. Никогда таких не встречал. Формой напоминает древний треугольный щит, снизу мечи, сверху листья дуба, а по центру три фигуры — воина, книжника и мага. Со всеми атрибутами. И как будто лента по контуру, с надписью. Текст недлинный, всего три слова. Я понял только одно — оно было написано по-унгарски. Самое первое: «Честь».
Нет, у меня сейчас точно голова треснет. Маги — они, конечно, все не от мира сего, но нам с Матильдой и вовсе странный попался. На грабеж не обижается, головоломки всякие подсовывает… Или крыша у него от вынужденного затворничества слегка поехала, или я просто тонкого юмора не понял?
— Да где уж мне, темному, — философски протянул я, берясь за последнюю страницу.
Картинок больше не обломилось. На желтом пергаменте была изображена какая-то карта. Старая, выцветшая, с кучей непонятных названий и обозначений. Приглядевшись, я узнал в левом верхнем углу очертания восточных границ Унгарии. Позвольте, так ведь это же территория Мертвого Эгеса! А все остальное, выходит, — Фирбоуэн?
— Так-так-так, — быстро забормотал я, торопливо запуская руку за пазуху.
Карта, переданная Змеями, от воды почти не пострадала. И что она, что вот эта — считай, одно и то же! Почти. За исключением пары спорных моментов. Ну точно! Вот тут не сходится, здесь и здесь еще… Да они сговорились все, что ли? Я им не нанимался с утра до вечера играть в игру «Найди пять отличий». Покачав головой, я захлопнул тетрадь, свернул карту и сунул все скопом обратно за пазуху. Нанимался не нанимался, а все эти странности настораживают. Сейчас вернусь к мостику — и многомудрой кнесне представится еще одна возможность подняться в своих глазах повыше… Поморщившись, я развернулся к двери.
— Трын одноглазый!
— Ш-ш-ш-ш…
На пороге, покачиваясь из стороны в сторону, стояло нечто. Темно-зеленого цвета, чешуйчатое и блестящее. Оно скалило зубы и таращилось на меня немигающим взглядом желтых глаз.
Я отшатнулся и выставил вперед руку, вспомнив, что клеймор остался на площади, — снял перед танцами, да так и забыл надеть обратно. А еще я вдруг осознал, что больше не слышу веселого гомона снаружи. И музыки не слышу. И голосов.
Хрясь!..
Да, вы все правильно поняли. Тихого шороха чешуи за спиной я не услышал тоже…
Пол был мокрый и липкий. Кое-как придя в себя, я приподнял голову и тихо выругался — перед глазами все поплыло.
Во рту ощущался соленый привкус крови. Моей крови. Ею же были выпачканы половицы. Вторая тварь, которую я преступно проморгал, чем-то неслабо приложила меня по затылку… Я отогнал наплывающую дурноту и с трудом сел. Ощупал дрожащими руками голову — волосы слиплись, кожа под пальцами расползается, но кость вроде бы цела. Уже кое-что… Уй! Левая рука, ощупывающая пострадавший затылок, мизинцем наткнулась на что-то острое и твердое. Размером с ноготь. Сжав зубы, я ухватил это что-то за краешек и дернул.
Чешуйка. Зеленая непрозрачная чешуйка, крепкая, как сталь. Я вспомнил замершее на пороге чудище и криво усмехнулся — ну да, оружия ведь у них не было. И рук не было. А вот длинный хвост — был. Стало быть, им мне и прилетело?
Хвост.
Чешуйчатый зеленый гад.
Затихшая деревня.
Дом старосты.
Тетрадка Фелана…
— Матильда! — взвыл я, подрываясь с изгвазданного пола.
Сапоги заскользили, голова закружилась… Но прислушиваться к собственным ощущениям было некогда. Матильда! Я же ее там оставил, у мостика. В компании иглоноса, но… я уже видел, как эти твари умеют подкрадываться! И бьют без промаха. Да, мне башку не проломили, но в сравнении с хрупкой госпожой де Шасвар… Я придушенно взвыл, костеря свое ротозейство последними словами. Солдат, называется! Порубежник! Он книжек с картинками никогда не видел! А теперь что?
— А теперь — все, — сам себе ответил я, цепляясь за дверную притолоку. Дверь все так же была открыта настежь. — У-у, чтоб меня!
Дом старосты стоял в самом сердце деревни. Как раз напротив площади — локтей пятьдесят до нее, не больше. Луна светила ярко, так что втоптанные в землю погасшие факелы мне не понадобились.
Агуане исчезли. Все до одного, будто их и не было. Если бы не накрытые столы и разбросанные по помосту музыкальные инструменты, я бы решил, что давешнее зеленое чудовище — просто пьяный бред. Вино у деревенских крепкое.
А вот бойцы из них оказались никакие. Это я уяснил, когда с горем пополам доковылял до опустевшей площади. Ни трупов, ни следов борьбы — они что, даже не сопротивлялись? Или заодно с тварями этими были? Поразмыслив, я отрицательно качнул головой. И, скрипнув зубами от новой вспышки боли, подумал: «Нет. Это уже чересчур. Пусть я хорошо знаю всего двух агуан — Рокуша и Арлету, но на сговор с такой поганью этот народ не способен».
Результаты поверхностного осмотра не обрадовали — кроме меня, в деревне не осталось ни души. Тяжело переставляя ноги, я поплелся к мостику, теша себя безумными надеждами и уповая на то, что обжора-иглонос оказался расторопнее меня… Увы. Ни найденыша, ни кнесны — живых ли мертвых — я у ручья не нашел. Только оборванные ползучие стебли роз, россыпь костяных игл на распаханной когтями земле, красные лепестки в воде, похожие на капельки крови, и одиноко лежащая у перил кожаная туфелька с оборванной атласной лентой.
Голова закружилась сильнее. Я плюхнулся задом прямо на холодный камень и поднял туфельку. Все, что осталось. Вы кретин, капрал Иассир. Неужели трудно было догадаться, что одной химерой может и не ограничиться?
Стоп.
Химера?
Я прищурился, вспоминая чешуйчатую тварь в доме старосты. Гибкий змеиный хвост, блестящая броня, желтые звериные глаза, кошачье шипение. И — чтоб мне пусто было — загнутые назад маленькие козлиные рожки!
— Это полная чушь, дружище, — недоверчиво усмехнувшись, пробормотал я. И скользнул взглядом по истерзанной земле возле мостика. Рытвины, оставленные когтями иглоноса, кое-где были словно заглажены и вдавлены в землю. Ну-ка, ну-ка… Прекратив самобичевание, я быстро плюхнулся на живот и уткнулся носом в землю. Даже мутить перестало. А погасшие надежды вспыхнули с новой силой: в неверном свете луны я увидел отпечатавшийся в мягкой почве волнистый рисунок. Чешуя! И если вспомнить, что она идет от головы к хвосту, то по рисунку ясно видно — похитившие моих спутников твари отсюда двинулись в обратную сторону. Вероятно, к логову. Сдается мне, ушли они не так давно.
— Вот и прекрасно, — многообещающе протянул я, вновь принимая вертикальное положение. Усилием воли отогнал головокружение, обернулся в сторону осиротевшей деревеньки и прошипел не хуже зеленого гада: — Ну теперь держитесь…
Милезы не отличаются мягкостью нрава, это всем известно. От себя могу добавить только одно: чтобы умереть, совсем не обязательно спорить с полукровкой!
След чешуйчатых тварей потерять в лесу было нелегко — широкая колея изломанных кустов и словно бельевым катком спрессованная трава услужливо подсказывали дорогу. Клеймор, на всякий случай вынутый из ножен, вселял уверенность. Зеленая ткань мундира слилась с листвой. Голова, правда, все так же раскалывалась на части. Рану на затылке я промыл и кое-как перевязал, чтобы не кровила, но больше ничем поправить здоровье не смог. Головокружение ушло, и на том спасибо… Древесные стволы впереди начали редеть. Я пригнулся и перешел с бега на шаг. Не хватало еще, чтобы меня во второй раз в клещи взяли тепленьким.
Лес кончился. Показалась дорога. И знакомая река, где еще днем мы с госпожой де Шасвар стараниями Брыся бултыхались в воде. Так. Кажется, сумасшедшая мысль насчет химеры все-таки имеет под собой некоторые основания.
Я свернул влево, туда, где темнел густыми кронами очередной перелесок. Тоже знакомый. Вон сухая балка, за ней — три кипариса, а чуть дальше — кружок молодых дубков. Помнится, как раз у их корней мы из лабиринта вылезли? Прекрасно. Там я уже был, врасплох не застанут, сволочи.
Вход в логово химеры черным провалом темнел в земле. Он стал раза в четыре шире. А примятая трава услужливо подсказала, что с чужого праздника ночные гости ушли именно сюда. Кстати, если я прав, они отсюда же и вылезли. Вот сейчас и проверим! Я с сомнением сунул руку в карман и нащупал огниво. С одной стороны, в такой темнотище я точно на кого-нибудь нарвусь. Но привлекать к себе внимание огнем — тоже не лучшая идея. Пальцы наткнулись на теплый каменный шарик. Подарок Фелана? Жаль, потух. Хорошая вещь, полезная. Я покосился на карман и недоверчиво хмыкнул — из прорези в ткани пробивалось неяркое холодное свечение. Он… работает? Снова? «Вот уж свезло так свезло!» — мысленно усмехнулся я, вынимая дар подземного мага из кармана. Шарик светился все тем же ровным светом. Отдохнул и подзарядился, что ли?.. А, да какая разница.
Я разжал кулак, и магический предмет плавно поднялся в воздух. Описал кривой полукруг, переместился за мое правое плечо и послушно завис. Отлично. Свет есть, цель вижу — осталось только спуститься, найти Матильду, а дальше по обстоятельствам. Окинув ностальгическим взглядом притихший перелесок, я вдохнул напоследок свежего воздуха и скользнул вниз. Обратно под землю.
В логове было влажно, холодно и пусто. Метнувшись к развороченной каменной стене, я сунулся в темноту подземного хода и понял, что, кроме нас троих — кнесны, меня и иглоноса, — здесь давно никто не ходил. Так куда же подевались чешуйчатые?
— Ничего не понимаю, — буркнул я себе под нос. И вернулся в центр пещеры.
Скудный свет волшебного шарика с трудом разгонял темноту. Покрытые мутными каплями неровные стены, обломки камней, слежавшаяся охапка травы — бывшая лежанка химеры, кости по углам… И ни следа похитителей.
— Да что они, сквозь землю провалились? — тихо прошипел я, злобно пнув носком сапога смятую травяную копну. Сухие стебли с тихим шелестом посыпались на камни. А магический фонарь вдруг мигнул и, погаснув, упал к моим ногам.
Выругавшись про себя, я присел на корточки, с трудом нашарив в темноте теплый кругляш. Ненадолго заряда хватило. А я-то уже губу раскатал… Стоп. А это еще что такое? Из-под лежанки пробивались дрожащие желтые лучи. Ха! Провалились не провалились, а все-таки здесь! Я быстро раскидал жесткую травяную подстилку, смахнул в сторону ошметки какой-то серой скорлупы и довольно усмехнулся — кажется, дар Фелана потух не просто так. Он почуял свет. Дельная игрушка все-таки.
Под лежанкой химеры обнаружилась неровная каменная плита. Ее левый край был чуть сдвинут в сторону от широкой горловины земляной норы. Изнутри пахнуло теплом. Кажется, нашел! Теперь бы шуму не наделать… Поднатужившись, я сдвинул плиту, освободив проход. Хорошо, что она лежала на голой земле: был бы это камень, скрежет стоял бы сейчас на пол-лабиринта… Ну что ж, обратной дороги нет. Я стиснул в ладони рукоять клеймора и ужом нырнул в дыру. Вопреки всяким опасениям, навстречу мне никто не бросился. Длинный лаз убегал вперед, чуть наискось и вниз, заканчиваясь локтях в сорока от плиты. Часовых никаких не было. Пока везет. Я прижался спиной к влажной стене норы и короткими перебежками двинулся к выходу из лаза. Круглому, большому, хорошо освещенному. Местечко-то насиженное, как я погляжу. «Надеюсь, — мелькнула в голове запоздалая мысль, — этих тварей там не воз и маленькая тележка. Меня и двое-то чуть не уделали».
Мысль была здравая. А все надежды тихо сдохли, когда я, затаив дыхание, осторожно высунул нос из лаза. Воз не воз, а дюжина точно! Вздохнув, я сдвинул брови и еще на дюйм высунул нос из-за земляной кромки.
Пещера. Размером — чуть больше верхнего логова. На стенах почти под самым потолочным сводом криво торчат уже виденные ранее мерцающие желтым кристаллы. Я вспомнил другую пещеру, ту, что встретилась нам по пути к Фелану, и нахмурился. Эти кристаллы мне еще тогда не понравились. Одна радость — здесь их совсем немного… Взгляд скользнул в глубь норы. Ха, нашел чего опасаться! Десяток зеленых гадин длиной в два моих роста — это тебе не светящиеся камушки!.. Уродливые твари, шурша чешуей, деловито суетились в центре пещеры. Нет, не десять. Восемь. Еще двое — у некоего подобия загона, обложенного разномастными каменными глыбами. Один, свившись в жгут, подергивается возле правой стены пещеры, а последний…
Меня передернуло: в круге лоснящихся змеиных тел на некоем подобии пьедестала лежала огромная зеленая туша. Такая же, как остальные, но в два раза крупнее, с почти совершенно оформившейся козлиной головой, четырьмя отростками лап и круглым бугром на шее. Бугор подергивался и, натягивая чешуйчатую шкуру, время от времени принимал какие-то знакомые очертания. Пасть чудовища была распахнута. Из нее торчали покрытые шерстью ноги, заканчивающиеся козлиными копытцами. Агуанин?.. Я быстро отвел глаза. Все равно несчастному уже ничем не поможешь. А вот тем, которые стайкой сбились в центре загона… Да тут, считай, вся деревня! Стоят столбиками, неподвижно. Глаза стеклянные. Рты полуоткрыты, лица отсутствующие. Ничего не понимаю… Чисто теоретически — могли попытаться сбежать! Или уже пробовали и больше не рискуют? Я вгляделся попристальнее в застывшие фигуры деревенских. Что-то в них было знакомое. И поза такая… как кролики перед удавом. Даже не моргают. Вот это я влип. Выходит, эти твари еще и гипнозом владеют?
Я прищурился и тихо выругался, разглядев в толпе агуан знакомую кудрявую макушку. Матильда. Стоит не шелохнется, глаза остекленевшие, как у остальных. Одна радость — живая и относительно здоровая. Что в общем-то уже хорошо, ведь так? Я завертел головой. Если иглонос тоже здесь, то нашей везучести пора ставить памятник!
— Гр-р! — словно в ответ на мои мысли, раздалось от стены.
Я впился взглядом в свернувшуюся жгутом зеленую тушу. И, присмотревшись, с облегчением выдохнул: из толстых змеиных колец торчала свирепо скалящаяся морда нашего зверька. Он был жив и страшно зол. Ничего удивительного — химера, помнится, ему тоже сильно не понравилась. Странно только, что его сразу не прибили. Или после схарчить намерены, в качестве десерта?
Ну уж нет. Что я, зря сюда тащился на грани кровопотери?
Я занес ногу, чтобы шагнуть вперед, и замер. С пьедестала, где неподвижно лежало самое крупное чудовище, раздался чавкающий звук. Я повернул голову — останки несчастного агуанина исчезли. По телу твари прошла волна, шишка на шее увеличилась; затрещала, лопаясь, чешуйчатая шкура… Светлые боги! У меня на почве удара по башке начались видения или это вторая голова? Львиная голова… Я вспомнил серые осколки скорлупы в логове химеры, сопоставил кончину монстра с появлением зеленых гадов — и покрылся холодным потом. Чтоб мне провалиться! Да ведь страхолюдины себе вторую «мамочку» делают!..
Две твари возле загона зашевелились. Одна, покачнувшись на хвосте, мигнула желтыми глазищами, а вторая, мазнув скользким брюхом по камням, схватила поперек туловища стоявшую с краю пожилую агуанку в изорванном зеленом платке. Ту самую, мастерицу… Значит, будущая химера вновь проголодалась. И будет жрать до тех пор, пока не изменится окончательно.
Из горла следующей жертвы, на миг пришедшей в себя, вырвался истошный вопль. Брысь, хрипя, задергался в стальном капкане змеиных колец. А я… А что я?
Мне, как говаривал Блэйр, начисто снесло башню.
«Скрип… скрип… скрип…» Что это? Похоже на звук несмазанных колес. К нему примешиваются чавканье грязи, постукивание множества копыт и разноголосый шепот. Почему так темно?
«Скрип… скри-и-ип…» Какой противный скрежет! Голова и так гудит, словно колокол на башне храма Зеленого Отца в праздничный день, а тут еще эти звуки. Уши заткнуть, что ли? Только почему я не чувствую рук? И ног. И остального тела тоже. Будто осталась одна голова, да и та вот-вот разлетится на кусочки. Еще и сверху что-то капает. Дождь? А почему он соленый?
«Скрип… скрип… скри-и-ип…»
— Держитесь, госпожа. Да пребудет с нами Великий Кернос, все обойдется! Н-но, пошла! Шевелись, ленивая кляча!
Что же он так орет-то? Хуже телеги, честное слово. У-у, моя голова! Я ею что, орехи колол?
— Уж недолго осталось. Сейчас по мелководью переберемся, там встретят. Насчет знахаря я запиской предупредил.
— Не проще было к нам его вызвать? Дорога дрянь, а милез и так на ладан дышит.
— Вот-вот. Пока голубь долетит, пока знахарь до нас доберется — лечить некого будет. Так оно вернее. Час — не два, уж дотерпит как-нибудь… Вот правду говорят насчет полукровок. Это ж надо — в одиночку-то на эдакую пакость попереть! Я бы на месте окочурился.
— Ты и так едва не окочурился. С чистого страху… Молчи уже!
— Дак я ж чего… Но как он прыгнул-то, а! Глаза горят, меч будто сам по себе летает… Кого он там одноглазого все поминал-то? И эдак еще с дополнениями. С меня в один миг вся одурь слетела!
«Прыгнул»? Кто прыгнул? Какой меч? Светлые боги, дорога совсем дрянная — кажется, меня укачивает. Этого только недоставало. И без того дышать от боли не могу. Честное слово, лучше бы я умер. Там, в пещере… Стоп. Пещера? «Одноглазый»? Да ведь эти люди говорят обо мне!
— Молился небось. Богам своим, что ли… И помогли они, выходит?
— Как тут не поможешь, ежели с таким-то усердием поминать. Твари те лютые аж по стенам с перепугу размазались! А может, конечно, и не с перепугу. Меч-то вострый! И рука у хозяина евойного тяжелая.
— И иглоносы жуть до чего кровожадные! Слышь, Джодок, я вот чего не понял — ведь они в деревню только одного привели! А откуда же тогда еще шестеро взялись? И слышь, здоровые такие да злющие…
— Почем я знаю? Взялись, да и все. А если по мне, так и вовремя. Не сдюжил бы он один-то, пускай и милез.
Кристаллы. Все дело в них. Брысь их расколотил в пыль, я видел… Подпрыгнул вверх, как пружина, расколотил — и на гадину, что в центре лежала, бросился. А за ним еще шесть иглоносов. Как из воздуха появились или из пыли каменной. Невидимый возница прав: если бы не это чудо, нас бы всех сожрали. Сколько тварей я зарубил? Кажется, четыре. Или шесть… Да, сначала тех двух, у загона, — это я точно помню. Потом подоспели остальные. Первой я снес башку сразу, а с другими пришлось повозиться. Недолго, правда. Клеймор выбили из рук. Толстые кольца стиснули со всех сторон. Острые клыки вцепились в плечо… Сзади кто-то закричал. Голос такой знакомый, женский… У-у, проклятая телега! Меня сейчас точно вывернет!
— Жалко зверей-то. Всех змеюки положили… А ведь врут про иглоносов, как есть врут! Дикие, мол, приручить нельзя, да кровожадные-де до ужаса… А ить вон оно как на самом-то деле.
— Да уж… О! Неужто мост? Слава Керносу, добрались-таки. Н-но, пошла! Шевелись! Невлин, бегом в деревню, упреди, чтобы встречать готовились.
Что значит «всех положили»? Всех иглоносов? А как же Брысь? Он же первым тогда швырнулся… Заткнуть бы уши, пока я еще чего в том же духе не услышал… Да когда прекратится этот дождь? Капает и капает, я скоро коркой соляной покроюсь. Хоть бы лицо мне прикрыли, что ли! Только трепаться горазды.
Телегу тряхнуло. В голове что-то хрустнуло и взорвалось. Голоса вокруг затихли. Значит, я все-таки умер? Печально. Зато уже не больно. Дышать трудновато, но в целом ощущения вполне ничего. Так легко… И темнота рассеивается понемножку. Интересно, куда подевалась проклятая телега? И откуда взялась эта река? Гладкая, черная, с серебринками лунных бликов. Разве что луны никакой нет. Странно… Ну да какая мне разница? Главное, этот соленый дождь прекратился и голова больше не болит. Ничего не болит. Славно-то как, братцы!.. Небо над головой звездное-звездное, лодка покачивается, усыпляя, унося все дальше и дальше…
— Айден…
Опять знакомый голос. Все тот же. Такой тихий, ласковый, чуть дрожащий… Слушал бы и слушал, честное слово.
— Айден!..
Да, это я. А ты кто? И прекрати раскачивать лодку, меня опять начинает мутить.
— Айден! Не надо!.. Не смей… Не смей, слышишь?!
Начинается. А что «не смей»? Плыву себе, никого не трогаю. Вечно она всем недовольна. Сейчас еще и по морде получу, как бог свят!..
Шлеп!.. Шлеп-шлеп-шлеп!
Ну вот, что я вам говорил? Опять эта девчонка все испортила! Мне было так хорошо, так спокойно… Да что такое, лодка словно взбесилась! Или это волны? Как же болтает-то… И голова, о-о, моя голова! Да оставьте вы все меня в покое!
— Айден… — прерывистые всхлипывания, — ну пожалуйста… Не уходи! Не бросай меня здесь одну! Что же я… что же я без тебя буду делать?
— То же, что и раньше, — сипло прохрипел я, с трудом разлепив опухшие веки. — Только не так долго… У-у-у, как же мне паршиво…
— Айден! — Над моей головой вспыхнули два сияющих изумруда. — Ты… Вы вернулись! О Вечный Змей, благодарю тебя!
— Вернулся, — согласно простонал я сквозь зубы. — Вы же с того света достанете, госпожа де Шасвар. Ну по лицу-то опять зачем?
— Чтобы в чувство привести, — шмыгнула носом зареванная кнесна, наклоняясь надо мной. — Простите, я так испугалась. Агуанский знахарь сказал, что вы хватанули яду. Сказал, что шансы равные. Что приходится только ждать! Я с вами осталась, а вы… У вас глаза совсем закатились, и губы стали такие синие…
— Замечательно. Значит, эти твари еще и ядовитые?
— Угу. — Девушка вытерла слезы концом шали и улыбнулась. — Были ядовитые. Вы убили больше половины, еще одного агуане скопом запинали, а остальных порвали иглоносы… Хотите пить? Знахарь сказал, вам нужно много пить, чтобы яд скорее вышел.
— Успеется. Где Брысь? Он… его тоже?..
— Нет. — Матильда снова улыбнулась и, приподняв одной рукой мою голову, поднесла к губам плошку с водой. — Пейте. Вы хрипите, как загнанная лошадь… А Брысь спит там, снаружи. Его знахарь выгнал, потому что он к вам лизаться лез. Хотите, я впущу потихоньку?
— Не надо. — Представив, как по свежим ссадинам прохаживается шершавый язык нашей милой зверюшки, я вздрогнул. — Жив, значит, обормот?
— Жив. — Кнесна отняла от моих губ пустую плошку. — Все живы. Почти все… Несколько агуан чудовища сожрали еще до вашего прихода, двоих уже после, когда свалка началась. Но остальным повезло. Спасибо, капрал.
— Не за что. — Я поморщился. К гудящей голове теперь присоединилось все тело. Светлые боги, лучше бы я, как раньше, ни рук ни ног не чувствовал! И свет еще глаза режет. Наверное, действие яда. Надо же было так вляпаться…
— Вы отдохните, — ласково сказала Матильда, поправив одеяло. — Хотите, я свечи погашу?
— Нет, — подумав, отозвался я. — Не надо. И, госпожа де Шасвар…
— Да?
— Вы не могли бы… ну… если вам не трудно…
— Еще водички? — с готовностью откликнулась девушка.
Я улыбнулся:
— Пожалуйста. И это… посидите со мной немножко… Ну так, на всякий случай. Что-то мне умирать расхотелось.
Она фыркнула и утешительно погладила меня по руке:
— Конечно, посижу. Не волнуйтесь. Я бы все равно не смогла заснуть до самого рассвета. Стоит глаза закрыть — так сразу со всех сторон страшилища мерещатся.
— А вы не закрывайте, — посоветовал я. И, кое-что вспомнив, добавил: — Кстати, вашу тетрадку я в карман мундира сунул. Во внутренний, нагрудный, вместе с картой. Может, достанете? И ночь скоротаем, и узнаем наконец, что нам этот хитромудрый фений подкинул.
— Вам бы лучше спокойно полежать. — Девушка сняла со спинки стула мой камзол. — Но как знаете. Внутренний карман?
— Да, — кивнул я. — Достали? Все в целости?
— В полной. — Кнесна придвинула свечу поближе и, положив тетрадку себе на колени, раскрыла на первой странице. — Подождите, я сейчас прочту, переведу быстренько…
— Прочтите вслух, — попросил я, едва не ляпнув: «…у вас такой красивый голос».
— Хорошо.
Я закрыл глаза и откинулся на подушку. За стенами дома стрекотали ночные сверчки. Потрескивала свечка над ухом. Гудел огонь в очаге. И тихий голос Матильды серебряным перезвоном колокольчиков ласкал слух. Я не понимал ни слова из того, что она говорила. Язык для меня был чужой.
Но роднее этого нежного голоса у меня, кажется, в жизни ничего не было…
