ГЛАВА 7 В поисках былинной славы
Просим запретить и изъять из обращения былину «Илья Муромец и Соловей-разбойник» как подающую дурной пример противозаконного реагирования на свист…
Руководство дорожной автоинспекции
Спрятавшись где-то в густых ветвях печальной березы, звонкоголосый Соловей-разбойник выводит любовные трели. Он восторженно повествует всему миру про то, как он прекрасен, как ласково ясное солнышко, как нежен легкий ветерок, какое трепетное сердце бьется-трепещет в птичьей груди, как сильны его чувства.
– Фьюу-уу… фьюууу… – И тут из-за поворота выезжаю я с Добрыней и полной телегой мельников.- Кх… Чирик-чирик! Ква?
Бомс!
Потрясенный до глубины селезенки представшей пред его очами картиной, Соловей сверзился с ветки, падая, ударился головой о сук и прикусил при этом язык. С этой поры он стал сильно шепелявить, так что ни о каком художественном свисте речи уже и быть не могло. С одной стороны, он, в отличие от батюшки, не попал из-за этого в былины, но с другой – в отличие же от родителя, дожил до старости.
Но я всего этого не знал, как не знал и того, что именно мой внешний вид послужил причиной его падения.
И что странного он в нем нашел?
Можно подумать, он никогда в жизни не видел былинного богатыря… немного не по уставу снаряженного, но… для истории это ведь не важно. Окажись Буцефал не конем, а верблюдом, каменный Александр восседал бы на каменном же верблюде? А вот и нет! Это не соответствует образу великого полководца. И он будет сидеть на коне. «Будет сидеть. Я сказал!»-, как говорил Глеб Жеглов.
Это я к тому, что если даже кто-то решит написать картину «Четыре богатыря», то меня изобразят верхом,на могучем жеребце, а не на лохматом олене.
«Или вообще не изобразят,- шепнуло второе Я из I недоступных первому глубин памяти.- «Три богатыря» тоже неплохо смотрятся».
Но это дело далекого будущего, а сейчас мы с богатырем Добрыней Никитичем пытаемся подобрать имя моему будущему «Буцефалу».
– Может, назовем Рогатым? – предложил я.
– И первый же священник усмотрит в этом намек на Нечистого.
– Косматым?
– То лешего так кличут,- отклонил мою версию Добрыня.
– Тогда не знаю! Не Безымянным же его величать?
– Назови Стремительным.
– Мне на нем не в гонках участвовать, да и корабль такой был.
– Не слыхал про такой… А может, Серым?
– Словно Братца Волка.
– Н-да… – задумались мы.
А тропинка знай себе вьется, с каждым изгибом приближая к месту назначения. Вон и мельники притихли, перестали травить байки да втихую потешаться над моим скакуном.
Смейтесь-смейтесь, а как дело дойдет до драки, тут уж он себя покажет. Может, и выглядит он как безобидное травоядное, но в душе хищник.
– Придумал!
– И как же? – заинтересовался Добрыня.
– Будет он у меня Рекс.
– Рекс? – переспросил напарник.- И что это значит?
– В давние, очень давние времена, когда человек еще не ступал по земле…
– А что, по деревьям лазил? Как белка… – рассмеялся богатырь.
– Типа того, только уж скорее как обезьяна. Но не спрашивай, что это за зверь такой – не помню. Так вот, в те далекие времена по земле бродили ужасные Змеи Горынычи.
– Они и сейчас ходят. Как обожрутся, так и ходят – взлететь не могут. Тут бери копье покрепче да меч поострее.
– Те были другие. Динозавры назывались. И самым страшным среди них был тираннозавр рекс. Король хищных ящеров.
– И где они теперь?
– А я почем знаю? Может, вымерли.
– С чего бы это?
– Заболели.
– Чем?
– Свинкой.
– Рекс так Рекс.
А мой олень (не возвращать же его Деду Морозу?), гордо подняв свои ветвистые рога, на которых после недавней погони осталось зарубок не меньше, чем было бы на рукояти меча, делай я таковую после каждого поверженного врага, с самым зверским выражением на морде обозревает окрестности, выискивая потенциальную жертву своей врожденной маниакальной тяги к убийству. Видно, в его крови бродит охотничий инстинкт.
Как бы мне научить его боевому кличу или, на худой конец, рыку?
Нужно будет на досуге потренироваться – если уж попугаев приучают на себя напраслину возводить…
– Это он, это он! – в один голос закричали мельники, ссыпав с телеги и рассредоточившись в придорожных зарослях. Лишь облачко муки поднялось в воздух, белесой пеленой опадая на зеленые листья.
На расположенном в полукилометре от нас кургане, рядом с изрядно потрепанной каменной бабой, высится фигура закованного в броню рыцаря. У острия его поднятого вверх копья трепещет малиновый вымпел, на голове широкополая металлическая шляпа с плюмажем из одного-единственного пера.
– Чего это он? – спросил Добрыня.- Спит?
– Бдит.
– Да не… – Былинный богатырь принюхался и с сомнением покачал головой. Видимо, ему что-то померещилось.
Обогнув болотистую низину, мы направили наших скакунов к незнакомцу, на которого жаловались мельники. Он, дескать, их до разорения доведет.
Зашелестел под копытами коня и оленя бледный камыш, закачал светло-коричневыми метелками.
– Ква-ква такие? – поинтересовалась толстобрюхая жаба, недовольно надувая щеки и пуча глаза.
Мой олешек лишь фыркнул разок… Королеву местной лужи словно катапультой подбросило. Описав дугу, она с плеском вошла в заросший илом и затянутый тиной водоем. Лишь из-под ряски блестит презрительный и одновременно подозрительный взгляд. Но нет, вроде бы не похожи эти двое на французов, а те, одна знакомая путешественница говорила, страх как обожают лягушачьи лапки. Ценители, не то что местные. Даже слеза от жалости к себе набежала.
Неосторожно зависшая над жабой стрекоза мигом подняла настроение, вкусно захрустев ломкими крылышками в широком рту.
Миновав ручей, мы объехали натужно скрипевшую крыльями мельницу и начали приближаться к рыцарю, немного разъехавшись, чтобы иметь место для маневра. Если верить мельникам, он не человек – изверг. Хуже которого лишь вдова трактирщика Ксенофонта – Агриппина. Та не наливает в долг и никому не дает. Уточнять, чего у нее просили, мельники не стали, перевели разговор на другое.
– Я иду на вы!!! – опуская копье, проорал закованный в железо мужик и пустил коня вскачь.
В первое мгновение мы онемели от изумления – его движения сопровождались таким грохотом металлолома, словно каждая деталь доспехов специально подгонялась так, чтобы издавать как можно больше шума, стоит ему лишь пошевелиться. Как он не рассыпался по дороге?
А во второе мгновение поняли, что его конь несется не на нас, а между, прямиком на мельницу.
– А-а-а!!!
Рыцарь налетел на мельничное крыло, пронзив его копьем, а потом, продолжая по инерции двигаться, головой.
Его атака прошла для мельницы незамеченной, она, все так же скрипя, продолжала вращать своими крыльями, повинуясь воле ветра.
Конь рыцаря не остановил свой бег и помчался дальше, а его седок остался висеть, запутавшись в грубой мешковине и каркасных рейках.
– Врешь, не унесешь! – Извернувшись, рыцарь выхватил меч и принялся размахивать им из стороны в сторону.
– Что это с ним?
Не знаю, кто из нас – я или Добрыня – задал этот вопрос, наверное, вместе, но, что мы получим на него ответ, не ожидали оба.
Выехав из-за пригорка, низкорослый толстяк на вислобрюхом осле (или ишаке? – я в них не разбираюсь) притормозил около нас и объяснил смысл происходящего действа:
– Мой благородный господин имеет честь сражаться с ужасным змеем.
– Так он что, пьяница? – Найдя логичное объясне ние происходящему, я облегченно вздохнул.
– Почему пьяница? – обиделся толстяк. И заорал, размахивая руками: – Я иду к вам на помощь! Держитесь, господин!!!
– И этот туда же,- выдохнул Добрыня.
Как оказалось, толстячок на осле рассчитал все верно. Едва он оказался у мельницы, как изрубленное в щепу крыло, не выдержав сыплющихся на него ударов, обломилось, и рыцарь, успев прокатиться на нем полный круг, рухнул наземь.
От грохота железа у меня зубы свело судорогой и бесследно пропала начавшаяся было икота. Наверное, звук докатился и до того, кто изволил в этот миг поминать меня «незлым, тихим словом».
– Убился, горемычный,- пустил скупую мужскую слезу Добрыня.
Ага! Сейчас прям!!! Как известно, дуракам и пьяницам везет… Это просто народная примета, а не вывод из дальнейшего.
Распластанная на земле фигура рыцаря пошевелилась, он поднял вверх правую руку, затем левую, согнул ноги в коленях.
«Аэробика»,- всплыло из темной, хорошо забытой, стороны моей памяти.
Издавая душераздирающий скрежет, с помощью ослиного наездника мельницеборец поднялся на ноги и провозгласил:
– Враг повержен. Виктория!!! Коня мне, коня!
Верный слуга бросился ловить коня, который, исполнив свое назначение – доставив рыцаря до мельницы, отбежал к ближайшему заливному лужку и принялся неспешно набивать.свою утробу. Даже не пытаясь выплевывать случайно подвернувшуюся живность, как то: кузнечиков, гусениц и прочее.
И тут то ли ветер подул слишком резко, то ли до мозга уничтожителя ветряных мельниц наконец-то дошли последствия падения, но, покачнувшись, он плашмя рухнул на землю.
Слуга заметался, не зная – бежать за конем или поднимать хозяина. Видимо, придя к выводу, что господину не повредит отдых, он отправился за конем.
Добрыня, а вслед за ним и я приблизились к грозе мельников и, подняв, поставили на ноги. Глаза горемыки были мутны и смотрели куда-то невидящим взглядом.
– Эй, камрад, вам плохо? – поинтересовался я.
В ответ лишь ветер прошелестел в изрубленных мельничных крыльях.
Подведя коня, упитанный слуга помог господину взобраться на него и подал оброненные на землю копье и меч.
– Благодарю вас, благородные сеньоры и сеньориты.
Кого это он имеет в виду?
Покрутив головой по сторонам, удостоверяюсь, что, кроме нас, здесь никого нет.
Сжав копье, больше напоминающее плохо оструганную мачту для натяжки бельевых веревок, рыцарь округлил глаза и наконец-то заметил наше присутствие:
– Санчо, представь нас.
Толстяк прочистил горло, снял помятую шляпу и склонился в почтительном поклоне. Все это он проделал, не слезая со своего флегматичного осла.
– Благородный идальго Дон Кихот Ламанчский, по борник справедливости, защитник всех униженных и оскорбленных, бесстрашный победитель драконов, освободитель плененных прекрасных дам и… э-э-э…
– Добрыня Никитич, товарищ Бармалей,- представились мы, придя на помощь забывшему слова герольду.
– Санчо Панса,- качнув копьем в направлении на ездника на осле, сообщил Дон Кихот.- Мой верный оруженосец.
Как же меня зовут на самом деле? Шутка с Бармалеем начинает надоедать… тем более что непонятная какая-то. Может, смеяться надо, а я тут сидю на олене, вернее сижу.
– Теперь, когда мы имели честь быть представленными друг другу, я хочу заявить следующее: донна Дульсинея Тобосская – образец женской красоты и ангельской чистоты. Кто посмеет оспорить это, с тем мырешим наше противоречие, как подобает двум мужам благородных кровей.
– Я в свою очередь,- высокопарно произнес я (икто меня за язык тянул?),- готов сразиться со всяким, кто будет оспаривать тот факт, что Кикимора Страхолюдова самая ужасная ликом и нравом.
– Я го… – воскликнул было «поборник справедливости», но постепенно часть сказанного мною проникла в его закаленные рыцарством мозги, и он сбился на невнятный Лепет.- Э… о… но, может…
– Как хорошо, что вам не придется сражаться с этими добрыми господами,- всплакнул от умиления Санчо.- А то эти траты на кузнецов совсем истощили наш кошелек…
Договорить ему не дали.
Из леса, где осмотрительно окопались мельники, раздался дикий крик.
Санчо Панса побледнел и перекрестился. Дон Кихот опустил копье и, оглашая окрестности громкими восклицаниями, ринулся на шум.
Мы припустили следом.
Да что там такое случилось?
Влетев на опушку, идальго крикнул:
– Защищайтесь! – и погнал свою клячу вперед.
Мой олень радостно фыркнул и, опустив рога, устре мился на невидимого врага.
Дон Кихот то ли от усердия, то ли из-за последствий давешнего падения налетел на первое же дерево. Скрежет металла, треск ветвей, и вот уже конь с пустым седлом неторопливо отправляет в свою утробу листья лещины, а его всадник неподвижной грудой металлолома блестит среди кустов. Лишь пика вызывающе смотрит в небо.
Вокруг с воплями носятся мельники и какие-то подозрительные личности в звериных шкурах и с дубинками в руках.
– Разбойники!
Так сразу и сказали бы…
Пока я выхватывал меч, мой проворный Рекс успел догнать одного и, приложившись рогами бандиту пониже спины, сбил его наземь. Не дав подняться, ухватил зубами за ухо и стал трепать, дергая из стороны в сторону, словно охотящийся крокодил.
Вопли потерпевшего огласили поле битвы, свидетельствуя о том, что охотники поменялись местами с жертвами.
Разбойники разом оставили в покое мельников и скопом бросились на нас.
Всего полтора десятка?
– Ха!
Они совсем не уважают моего Рекса. Да ему это на один зубок, так… побаловаться.
Добрыня остановился у телеги и, выдернув жердь, которой наращивали борт, несколько раз взмахнул ею. Видимо, решив не пачкать богатырский меч.
Хлоп! И грабитель, раскинув руки, плашмя опускается на землю. Дзынь! Шлеп!!! Нож летит в кусты, а обезоруженный бородач с ярко-красной повязкой на правом глазу, перевернувшись в воздухе несколько раз, отлетает в противоположную сторону. Попытки встать он не предпринимает – понимает, чем ему это грозит.
Уклонившись от мощного, но бестолково широкого замаха корявой дубины, позволяю оленю заняться противником. Он не тратит времени напрасно. Поддев рогами, перебрасывает бандюгу через себя, лягнув вдобавок идущее на посадку тело.
– Живыми брать! – кричу я.
Трещит ветка над головой. Рекс резко прыгает вперед. Я едва успел удержаться на его спине. А на то место, где мы только что находились, плашмя падает тело. Гуп! Подскочившие мельники проворно втрамбовывают его в землю, не жалея ног и лаптей. ' Оставшиеся бандиты дружно бросаются наутек.
– Ура!!! – голосят мельники.
– Господин, что с вами? – квохчет Санчо, склонившись над грудой металлолома.- Вы ранены?
Добрыня опускает импровизированный «демократи-затор».
– Свяжите их покрепче и сложите в телегу, пускай власти разбираются,- велит он.
Мы обратили врага в бегство. Мы победили. Ура!!!
Вот только моему кровожадному оленю этого мало, он, сверкая красными глазами, упорно преследует разбойников, оглашая лесную чащу злобным фырканьем.
– Тпру…
Рекс словно не слышит меня, он опьянен погоней.
Чаща становится все гуще, шипы и колючки на кустах – все острее, и ветви все настойчивее появляются именно на уровне моего лица и прямо по курсу следования моего лихого скакуна.
Чудится мне, леший не забыл моего намерения изловить его и проучить, чтобы боле неповадно было озорничать.
Вставив в уши наушники, кликнул «ПУСК».
Сквозь ритмичный бой барабанов и искусственно созданный шум шквальным ураганом прорвался голос Егора Летова.
Солдатами не рождаются, Солдатами умирают…
После того как от тряски капелька наушника выскочила из уха в третий раз, я вздохнул и, выключив плеер, задумался.
Интересно, что чувствуют разбойники, слыша за своей спиной яростное сопение разъяренного оленя?
