ГЛАВА 15
Для Амары дорога в Бернардгольд превратилась в долгое и изощренное упражнение в способности переносить боль. Что бы она там ни говорила Тави утром, колено, разбитое при безумном приземлении в ночную грозу, распухло, болело, как фурии знают что, и почти полностью отказывалось выдерживать ее вес. Да и порез на плече, полученный от Олдрика в лагере мятежников, тоже добавлял острых ощущений. При этом одна боль не заглушала другую; обе лишь складывались в едва переносимую пытку, отнимавшую почти все ее силы и внимание, — и даже так у нее еще оставались силы испытывать боль за ковылявшего перед ней паренька.
Сначала она решила, что его дядька реагировал на происшедшее еще довольно мягко. Многие на его месте начали бы с порки и лишь потом снизошли бы до объяснений, за что, — если вообще снизошли бы. Однако чем дольше они шли, тем яснее становилось ей, как глубоко ранили мальчика дядькины слова… или отсутствие слов. Он привык к мягкому обращению, даже к своего рода уважению. Выказанная стедгольдером холодная отстраненность застала Тави врасплох и причинила ему гораздо больше боли, чем любое другое наказание. К тому же это похоронило его надежды на будущее, на Академию, на жизнь без постоянных напоминаний о его неполноценности. Он снова превратился в беспомощное дитя, подумала она. В угрозу для себя и окружающих.
Как знать, может, здесь — на дальних рубежах королевства и цивилизации, где жизнь или смерть каждый день зависят от борьбы с враждебными фуриями и зверьем, — так оно и есть?
Амара тряхнула головой и снова уставилась на булыжники под ногами. Конечно, она испытывала сострадание к этому мальчику, но не могла позволить, чтобы это отвлекло ее от главной задачи: выяснить, что происходит в долине, и в зависимости от этого предпринять те или иные действия, все, что в ее силах для защиты королевства. Кое-что она уже узнала, и это кое-что нужно собрать воедино и обдумать хорошенько — вот этим ей и стоило бы заняться.
В долину Кальдерона вернулись мараты, чего не случалось почти семнадцать лет. Воин-марат, с которым столкнулись Тави и его дядя, вполне мог оказаться разведчиком надвигающейся орды.
Впрочем, при свете дня эта угроза казалась все менее вероятной. Если они и правда встретились с маратом, почему дядя мальчика не выказывает особого облегчения по поводу того, что его пропавший племянник нашелся? И если уж на то пошло, как это стедгольдер так быстро встал на ноги? Если раны его были такими серьезными, как описал мальчик, столь быстрое исцеление требовало вмешательства исключительно одаренного заклинателя воды, а Амара сомневалась, чтобы такие нашлись вдали от столицы или хотя бы крупного города. Значит, рана не была такой серьезной, как утверждал паренек, — и поэтому вся эта история с маратом может быть сильно им преувеличена.
Зато как выдуманная история вчерашние приключения Тави укладывались в картину гораздо лучше. Страдающий от неполноценности паренек мог сочинить все это, чтобы произвести впечатление более значимой фигуры. Что ж, это вполне логично объясняло все, что он ей наплел.
Амара нахмурилась. Это было куда более понятное объяснение, однако она не могла отрицать и несомненной отваги и изобретательности мальчика. Он не только выжил во вчерашнюю чудовищную грозу, но сумел спасти и ее, причем рискуя жизнью, тогда как мог бы без особого труда спастись, бросив ее на произвол стихий. Подобная отвага, убежденность и самоотверженность как-то неважно сочетались с обманом…
В конце концов Амара решила, что для серьезных выводов у нее слишком мало информации. Ей нужно было бы поговорить еще и с дядей мальчика — но тот, похоже, пребывал не в лучшем расположении духа для беседы. Вороны, ей просто необходимо знать больше… Если мараты и правда готовят нападение, оборона от них потребует всеобщей мобилизации — это в конце-то года. О том, во что это обойдется казне верховного лорда Ривы, да и всего королевства, она боялась и думать. Подобные новости наверняка встретят активное сопротивление, поэтому, если она явится к здешнему графу, имея на руках всего лишь сбивчивый рассказ пастушка, ее будут без конца кормить притчей о мальчишке, то и дело пугавшем всех волками. Ей необходимы показания вызывающего доверие землевладельца, одного из стедгольдеров, — только в таком случае она может надеяться на серьезное отношение к ее словам.
Впрочем, самое большое, на что она может рассчитывать, — это уговорить графа выслать навстречу врагу своих разведчиков. И даже если те сумеют вернуться с такого задания живыми, орда маратов может нагрянуть прямо по их следам. Мараты запросто, одним ударом захватят долину и начнут разорять окружающие Риву земли, а ее верховному лорду, запертому в городских стенах зимними снегами, останется лишь бессильно смотреть на то, как гибнет его провинция.
В идеальном случае — если показания Бернарда подтвердят ее опасения, она может добиться от центральной власти более активных действий гарнизона и посылки в Риву подкрепления. Возможно, даже опережающего удара, который рассеял бы волну наступающей орды прежде, чем та обрушится на берега королевства.
С другой стороны, если вторжение так и не состоится, если действия агента Короны впустую поднимут местные легионы и опустошат казну провинции, это вызовет резко отрицательную реакцию остальных верховных лордов и Сената. Репутация Гая может не перенести и нынешних нападок, и новое возмущение и без того беспокойных верховных лордов может иметь поистине трагические результаты.
Амара задумалась. Гай назначил ее представителем его интересов в долине. Конечно, он будет нести моральную и этическую ответственность за ее действия, и все же верховные лорды запросто могут потребовать покарать ее за злоупотребление полномочиями — и Гаю придется пойти на это. Тюрьма, ослепление, распятие — это еще самый мягкий приговор, который она могла ожидать от этого суда.
Репутация Короны, вероятная безопасность королевства и ее собственная жизнь зависели теперь от ее решений. И принимать их ей лучше как можно осторожнее.
Ей отчаянно не хватало информации.
Они добрались до Бернардгольда вскоре после того, как солнце миновало верхнюю точку небосклона.
Первое, что поразило Амару, — это основательность, с которой все здесь было выстроено. Она сама родилась и выросла в стедгольде, поэтому знала, какой должна быть крепкая усадьба, тем более в неспокойных местах. Стены центральных построек стедгольда превосходили высотой иные военные укрепления: почти в два человеческих роста, старательно выращенные из серого каменного массива каким-то искусным заклинателем земли. Ворота из окованного железом дубового бруса были чуть приоткрыты, и у входа стоял, вглядываясь в окрестности, коренастый селянин с древним мечом в руках.
Остальные постройки находились недалеко от стен: одноэтажные здания, в число которых входили, судя по всему, кузница, крытый загон для гаргантов, хлев, объединенный с конюшней, и еще несколько помещений для скота и домашней птицы. Амбар с кладовыми, как она знала, должны находиться в укрепленной части усадьбы, где-то рядом с кухней и жилыми помещениями, а также несколькими загонами поменьше, обыкновенно используемыми только в критических ситуациях. Пара гаргантов в упряжи стояла под навесом и терпеливо ждала, пока высокий, симпатичный черноволосый юноша с обветренными щеками уложит несколько мотков тяжелого каната в мешок и приторочит его к упряжи.
— Фредерик! — окликнул его Бернард, когда они подошли ближе. — Куда это ты собрался?
Юноша — уже не мальчик, но и недостаточно взрослый, чтобы вступить в легионы, подергал себя за чуб и поклонился стедгольдеру.
— Вот, гоню их на южное поле, чтобы выдернуть тот большой камень, сэр.
— Справишься с тамошней фурией?
— Вдвоем с Тампером справимся как-нибудь. — Паренек перевел взгляд на спутников Бернарда. — Привет, Тави. Рад, что ты вернулся целым.
Амара покосилась на подпаска, но Тави почти не поднял головы, вяло махнув рукой в ответ.
— Надвигается новая гроза, — буркнул Бернард. — Я хочу, чтобы вы вернулись через два часа, не позже, Фред, — выдернете вы этот камень или нет. Мне не нужны новые пострадавшие.
Фредерик кивнул и вернулся к работе. Бернард подошел к воротам, кивнул сторожу-часовому и первым вошел на двор.
— Тави, — произнес он, когда и остальные двое оказались внутри.
Не дожидаясь дальнейших распоряжений, мальчик побрел к самой большой постройке — залу, поднялся по тянувшейся вдоль стены снаружи лестнице и скрылся за дверью верхнего этажа — Амара знала, что обычно там располагаются жилые помещения.
Бернард, морщась, смотрел ему вслед. Потом тяжело вздохнул и оглянулся на нее.
— А ты иди за мной.
— Да, сэр, — пробормотала Амара и попыталась изобразить реверанс. Именно этот момент выбрала ее коленка, чтобы окончательно отказать, и Амара, негромко охнув, пошатнулась.
Рука Бернарда мгновенно метнулась вперед и схватила девушку за плечо, не давая ей упасть. При этом он задел нанесенную Олдриком рану, она охнула, и мир поплыл у нее перед глазами.
Стедгольдер шагнул вперед и легко, как ребенка, подхватил ее на руки.
— Вороны, девочка! — буркнул он. — Если ты ранена, могла бы и сказать об этом.
Амара молча кивнула: облегчение смешалось со странным чувством от внезапной близости его тела. Подобно Олдрику, он был почти великаном, но его не окружала та аура угрозы, которая окружала мечника. Сила его казалась совсем другой: теплой, успокаивающей, полной жизни. От него пахло выделанной кожей и сеном. Амара попыталась что-то сказать, но так и не нашла подходящих слов, пока он нес ее через большой зал на кухню, где блаженное тепло и аромат пекущегося хлеба окружили ее, словно обернув мягким одеялом.
Он донес ее до ближнего к очагу стола и бережно усадил на гладко оструганные доски.
— Сэр, правда же… — пробормотала она. — Со мной все в порядке.
— Черта с два, — фыркнул Бернард.
Он повернулся, придвинул к столу стул и сел сам, осторожно взяв ее ногу обеими руками. Прикосновения его были теплыми, уверенными, и снова она ощутила себя маленьким ребенком, которого утешают, словно часть его уверенности передалась через это прикосновение ей.
— Холодная, — сказал он. — Но не так плохо, как могло бы быть. Ты использовала заклинание, чтобы нога не замерзала?
Она удивленно уставилась на него и молча кивнула.
— Доброй пары вязаных чулок это все равно не заменит. — Он нахмурился, осторожно ощупывая ее ногу. — Так больно?
Она мотнула головой.
— А так?
Боль пронзила ее ногу до самого бедра, и она не удержалась, чтобы не поморщиться. Прикусив губу, она кивнула.
— Перелома нет. Растяжение. Теперь надо согреть тебе ноги.
Он встал, подошел к полке и взял с нее небольшой медный таз. Потом коснулся пальцем торчавшей из стены над умывальником трубы и не отнимал его до тех пор, пока текущая из него вода не начала пыхать паром, а палец не покраснел от жара. Только тогда он наполнил таз водой. Амара осторожно прокашлялась.
— Вы стедгольдер, сэр?
Бернард кивнул.
— Тогда вам не обязательно делать это, сэр. Я имею в виду, возиться с моими ногами.
Бернард хмыкнул.
— Все эти городские штучки, девочка, нас здесь волнуют очень мало.
— Ясно, сэр. Как вам будет угодно. Могу я еще спросить?
— Как хочешь.
— Мальчик, Тави. Он рассказал мне, что на вас напали воин-марат и одна из их птиц. Это правда?
Бернард хмыкнул, и лицо его помрачнело. Излишне резким движением он хлопнул по задвижке, и струя воды, булькнув, словно извиняясь, иссякла.
— Тави любит порассказать всякого.
Она склонила голову набок.
— Но это все-таки случилось?
Он поставил таз на стул, на котором только что сидел, и снова взял ее за ногу — на этот раз выше щиколотки. Несколько секунд Амара чувствовала только, как он держит ее ногу, как плащ и подол платья сдвинулись, обнажив ногу почти до колена. Она почувствовала, как лицо ее заливается краской, но если стедгольдер и заметил это, вида он не подал. Он сунул ее больную ногу в воду и жестом приказал поставить туда же и вторую. Замерзшие пальцы немилосердно заныли; из таза поднимался пар.
— Как ты ухитрилась повредить ногу? — поинтересовался он.
— Поскользнулась и упала, — ответила она и повторила свой рассказ насчет послания в гарнизон от ее господина, добавив при этом, мол, она упала как раз перед тем, как ее нашел Тави.
Лицо стедгольдера помрачнело еще сильнее.
— Надо сообщить ему о тебе. Ты не сможешь ходить еще день, если не два. Ладно, подождем, пока ноги не согреются. Потом вытри их и садись сюда.
Он повернулся к ларю у стены, открыл его и достал оттуда домотканый мешок с овощами. Небрежно бросив его на стол, он поставил рядом с ним большую миску и положил небольшой нож.
— У меня в доме все работают, красотка. Когда согреешься, почистишь вот это. Я вернусь, посмотрю, что у тебя с рукой.
Она невольно подняла руку и положила ее на повязку.
— Вы оставите меня здесь?
— С такой лодыжкой ты далеко не уйдешь. И потом, надвигается новая гроза. Ближайшее укрытие — это мавзолей принцепса, и сдается мне, ты это место уже обчистила. — Он кивнул в сторону алого плаща. — На твоем месте я бы уже сейчас призадумался над тем, что я скажу графу Грэму: охрана мавзолея входит в его обязанности. Я не уверен, что этот твой поступок придется ему по душе. Как, кстати, и твоему господину, кем бы он ни был. — Бернард повернулся и шагнул к двери.
— Сэр, — взмолилась Амара. — Вы ведь так и не сказали мне, правда это или нет. То, что говорил Тави про марата.
— Ты права, — бросил он, не оборачиваясь. — Не сказал.
И вышел.
Мгновение Амара смотрела ему вслед в совершеннейшей ярости. Потом опустила взгляд с захлопнувшейся за ним двери на свои ноги, на исходящий паром таз. Потом снова посмотрела на дверь. Ноги ее понемногу оттаивали, и ощущение это было не из приятных. Она тряхнула головой и принялась ждать, пока боль в ногах не станет терпимее.
С ума сойти можно, что за тип, подумала она. Уверенность, граничащая с пренебрежительностью. Так бесцеремонно с ней не обращались бы ни в одном из мало-мальски уважающих себя домов королевства.
И это абсолютно соответствовало действительности. Она ведь не в городе. Здесь, в стедгольде, его слово было законом — и это касалось почти всех аспектов жизни, включая то, что делать и как поступать с беглой рабыней. Будь она рабыней на самом деле, а не по легенде, он мог бы сделать с ней все, что угодно, — при условии, что вернет ее владельцу живой и годной к исполнению своих обязанностей, и закон был бы на его стороне. Поэтому вместо заботы, вместо теплой комнаты и горячей ножной ванны он запросто мог бы запереть ее в хлеву… или найти ей другое применение…
Щеки ее вспыхнули снова. Этот человек ей нравился, а это никуда не годилось. Она видела, как несется он на земляной волне — ну да, в конце концов, он заклинатель земли, так? А ведь известно, что некоторые из них способны воздействовать на животных, да и на самые примитивные человеческие эмоции, вызывая на поверхность то, что обыкновенно остается скрытым. Что ж, этим все объясняется…
С другой стороны, он ведь и правда был с ней очень добр и осторожен. Как он ее держал… Никто же не заставлял его делать все это для нее, буквально навязывать ей свое гостеприимство. Что бы он ей ни говорил, как бы ни угрожал, он ведь не запер ее в подполе; она вообще пока не видела от него ничего, кроме доброты и заботы.
Амара подвигала ногами в воде и нахмурилась. Стедгольдер явно пользовался у своих людей немалым уважением. Его стедгольд производил впечатление основательного и уж наверняка процветающего. Те селяне, которых она успела увидеть здесь, отличались чистотой и несомненным физическим здоровьем. То, как он обошелся с мальчиком, было по-своему жестоко, но, по меркам большей части королевства, все же очень и очень сдержанно. Если бы он желал ее, он просто взял бы ее и дело с концом, а не хлопотал бы с очаровывающими заклинаниями.
Более всего ее поражал контраст между его силой — и физической, и прочей — и проявлениями мягкости. Она совершенно не сомневалась в том, что при необходимости он может быть и жестким, и все же ощущала в его поведении доброту и неподдельную любовь к мальчику.
Амара вынула ноги из тазика, насухо вытерла их полотенцем и осторожно перебралась со стола на стул. Потом взяла нож и принялась чистить овощи, кидая срезанную аккуратной спиралькой кожуру в тазик с водой из-под ног, а сами овощи — в оставленную стедгольдером миску. Монотонная, бездумная работа успокаивала.
Слишком много всякого пришлось пережить ей за несколько последних часов. Весь мир, в котором она жила до сих пор, пошатнулся, она заглянула в глаза смерти — не раз и не два. Может, этим объяснялись захлестнувшие ее эмоции, неожиданная реакция на стедгольдера? В конце концов, он производил неплохое впечатление и был к тому же не лишен привлекательности. Наверное, она испытала бы такое же влечение к любому, оказавшемуся так близко от нее. Это часто можно наблюдать у солдат, которые ходят бок о бок со смертью, поэтому используют малейшую возможность, чтобы жить полнее. Да, это, наверное, тот самый случай, решила Амара.
Однако это ни на шаг не приближало ее к выполнению ее задания. Она с досадой вздохнула. Бернард не подтвердил и не опроверг свою стычку с маратом. Напротив, при любом упоминании о ней он переводил разговор на другую тему. Гораздо старательнее, подумала она, чем было бы естественно в подобной ситуации.
Мысль эта заставила ее нахмуриться. Стедгольдер что-то скрывал.
Что?
Зачем?
В эту минуту она, пожалуй, отдала бы все, чтобы стать заклинательницей воды и прощупать его эмоции — или хотя бы лучше читать по лицам и жестам людей.
Ей необходимо узнать, есть ли у нее внушающий доверие свидетель, с которым она могла бы предстать перед местным графом. Вороны, да прежде всего ей необходимо знать, обоснованны ли страхи Первого лорда.
Бернард вернулся через несколько минут, неся под мышкой еще одну миску. При виде Амары, сидевшей за столом с ножом в руках, брови стедгольдера удивленно полезли вверх. Потом он нахмурился, подошел к ней и остановился у стола.
— Сэр? — спросила она. — Я что-то сделала не так?
— Вороны, девочка, — хмуро отозвался Бернард. — Я думал, ты еще отогреваешься.
— Но вы хотели, чтобы я почистила это, сэр.
— Да, но… — Он недовольно хмыкнул. — Ладно, не обращай внимания. Сядь-ка обратно на стол, дай я еще посмотрю твои ноги. Да и руку, если на то пошло.
Амара уселась на стол, и стедгольдер опустился перед ней на колени, поставив миску на пол рядом. Он поднял ее ноги по очереди, буркнул что-то себе под нос и достал из ящика маленький пузырек с какой-то вонючей мазью.
— У тебя все ступни изрезаны камнями, — сообщил он. — Хотя ты сама, поди, этого и не чувствуешь — с такими-то замерзшими ногами. Это, — он кивнул в сторону снадобья, — поможет очистить раны и немного уймет боль, когда к ногам вернется чувствительность.
Неожиданно мягкими пальцами он осторожно намазал ей ступни. Потом достал кусок белой ткани и ножницы. Он осторожно перевязал ее ноги и, наконец, принес шлепанцы с мягкими кожаными подошвами и пару серых шерстяных носков. Она открыла рот, чтобы возразить, но, увидев его взгляд, промолчала, и он надел ей носки и шлепанцы.
— Для женщины у тебя ноги не маленькие, — заметил он. — Пришлось поискать свои старые. На некоторое время сойдут.
Она молча наблюдала за его действиями.
— Спасибо. Что, действительно так плохо?
Он пожал плечами.
— На мой взгляд, ничего, но я не заклинатель воды. Попрошу сестру посмотреть тебя — когда ей станет лучше.
Амара склонила голову набок.
— Она больна?
Бернард опять буркнул что-то невнятное и встал.
— Снимай плащ и закатай рукав. Дай-ка я погляжу, что у тебя с рукой.
Амара отодвинула плащ с плеча и попыталась закатать рукав рубахи, но рана была высоко, у самого плеча, и рукав от засохшей крови стал жестким, как корка. Она сделала еще одну попытку и больно дернула рану. Она удержалась и не вскрикнула, только с шумом втянула воздух сквозь зубы.
— Э, так дело не пойдет, — сказал Бернард. — Придется тебе и рубаху новую искать.
Он взял ножницы и принялся осторожно срезать рукав. При виде бурой от крови повязки он нахмурился; впрочем, он нахмурился еще сильнее, размотав повязку и увидев, что она присохла к ране. Он покачал головой, налил в таз теплой воды, взял чистую тряпку и принялся осторожно отмачивать повязку.
— И как, скажи, ты повредила руку?
Свободной рукой Амара откинула с лица волосы.
— Упала вчера. И порезала.
Бернард издал неопределенный звук и молчал до тех пор, пока не удалил последний клочок повязки, не потревожив при этом самой раны. Потом, продолжая хмуриться, взял тряпку и мыло и осторожно промыл рану. Жгло сильно, и Амаре пришлось зажмуриться, сдерживая слезы, — она боялась, что не выдержит и разревется от усталости и неунимавшейся боли. Она так и сидела с закрытыми глазами, пока он медленно, методично обрабатывал рану.
В дверь кухни постучали, и встревоженный голос парня… Фредерик, так его, кажется, звали, окликнул хозяина.
— Сэр? Там вас у ворот спрашивают.
— Пусть подождут минуту.
Фредерик осторожно кашлянул.
— Но, сэр…
— Я же сказал, Фред. — Голос стедгольдера стал чуть жестче. — Минуту.
— Хорошо, сэр, — откликнулся паренек.
Дверь снова закрылась.
Бернард еще пригляделся к ране.
— Это надо бы зашить. Или наложить хорошее заклинание. Так, говоришь, ты упала?
— Упала, — подтвердила она.
— Если так, то ты упала на острый меч, — заметил стедгольдер.
Он в последний раз промыл рану и перевязал ее — очень осторожно, но даже так рука болела ужасно. Больше всего Амаре хотелось теперь забиться в какой-нибудь темный, тихий угол и свернуться там калачиком. Вместо этого она тряхнула головой.
— Прошу вас, сэр. Правда ли то, что рассказал мальчик? На вас в самом деле напал марат?
Бернард глубоко вдохнул. Он отошел от нее к стене, вернулся и набросил ей на плечи что-то легкое, но теплое — одеяло.
— Ты задаешь очень много вопросов, девочка. Не уверен, что мне это нравится. И я не уверен, что ты говоришь мне правду.
— Чистую правду, сэр. — Она подняла на него глаза и сделала попытку улыбнуться.
Уголок его рта чуть скривился. Он посмотрел на нее, потом повернулся, чтобы снять с крючка у умывальника полотенце.
— С твоим рассказом не все просто. Никто не послал бы рабыню с раной, как у тебя, чтобы доставить послание. Это просто безумие.
Амара вспыхнула.
— Он… он не знал об этом. — По крайней мере, тут она не солгала. — Я боялась упустить такую возможность.
— Нет, — покачал головой Бернард. — Ты, девочка, не похожа на тех рабов, которых мне приходилось видеть. Особенно на хорошеньких молодых женщин, находящихся в услужении у мужчины.
Она залилась краской еще сильнее.
— О чем это вы, сэр?
Он даже не повернулся к ней.
— То, как ты держишься. То, как ты покраснела, когда я дотронулся до твоей ноги. — Он повернулся и посмотрел на нее. — Очень немногие осмеливаются выдавать себя за рабов, ибо боятся, что могут ими и остаться. Так поступают либо совсем уж дураки, либо отчаявшиеся люди.
— Вы полагаете, я вам лгу?
— Я знаю, что ты лжешь, — ровным, лишенным угрозы голосом ответил стедгольдер. — Осталось только понять, глупа ли ты, или отчаялась. Возможно, тебе нужна моя помощь, а может, тебя нужно запереть в подвале до тех пор, пока за тобой не приедут. Мне нужно заботиться о моих людях. Тебя я совсем не знаю. Я не могу доверять тебе.
— Но ведь…
— Все, — сказал он. — Кончен разговор. А теперь помолчи… а не то еще в обморок грохнешься.
Она почувствовала, что он придвинулся ближе, и взглянула на него. Он снова поднял ее на руки, прижав здоровым плечом к своей груди. Она не собиралась делать ничего такого, но голова ее сама собой легла ему на плечо и она закрыла глаза. Она слишком устала, ей было слишком больно. Она не спала… сколько? Неужели всего два дня?
— …придут сейчас готовить обед, — говорил Бернард. — Поэтому я пересажу тебя на скамью в зал — у огня. Там сегодня все соберутся — из-за грозы.
Она как бы со стороны услышала свой голос: она сказала бы что-нибудь более внятное, но от боли и усталости ей хватило сил лишь на односложное восклицание. Она сонно привалилась к нему, растворяясь в его тепле.
Она не шевелилась до тех пор, пока он не начал опускать ее на скамью. Дверь в зал отворилась за спиной у Бернарда, пропуская внутрь кого-то. Шаги приблизились, но она не видела вошедшего, да у нее и сил на это не осталось.
— Сэр, — произнес взволнованный голос Фредерика. — Сэр, тут несколько путников просят убежища от грозы.
— Все верно, стедгольдер, — подтвердил ровным, приятным голосом Фиделиас. Он говорил с ленивым риванским акцентом так, будто прожил здесь всю свою жизнь. — Надеюсь, мы трое не будем вам в тягость.
