– Чья каша горит?! – По коридору общежития пронесся звучный крик.

Я встрепенулась. Я корпела над упражнениями по эльфийскому, отношения с которым у нас не заладились с самого начала. Каша... Каша! Каша!!!

Я добежала до общей кухни, чувствуя, как по коридору распространяется запах горелого. Как же я могла про нее забыть! Вот досада! И что же я теперь буду есть?

Я понюхала гречку. Ужас! Но если присыпать сверху какой-нибудь остро пахнущей травкой, то есть можно. Теоретически. И запивать мятным чаем. Я высыпала все, что не успело превратиться в черную корочку на тарелку, поскребла дно ногтем. Корка не поддалась. Я налила в кастрюлю воды и отнесла на кухню отмокать.

К моему возвращению в комнате слегка попахивало паленым. Я похоронила гречку под слоем приправы, но в рот взять не рискнула, отложив этот процесс до состояния полного оголодания.

В вестибюле на первом этаже скопился народ. Студенты что-то бурно обсуждали и косились на двери.

– Что случилось? – спросила я у знакомой по этажу.

– Шакалы засели на крыльце,– вздохнула она.– Всех, кто выходит, обливают водой.

– А вылезти через окно?

– Там засады.

Я оглядела присутствующих. В основном младшекурсники, старшие уже либо на занятиях, либо – что более вероятно – еще отсыпаются после ночных пирушек.

Блондин Лим, встреченный мной в день поступления, был сынком заместителя головы столицы, мужика подлого и хитрого, как и все политики. От матери Лиму достался небольшой магический дар, и отец отдал сына на факультет Провидцев и Судей, проча ему политическую карьеру. Вот и морочил он мозги всем преподавателям, которые не могли его ни выгнать (худо-бедно он учился, к тому же платно), ни наказать за издевательства над другими студентами – Блондин был достаточно умен, чтобы не попадаться на горячем.

Лим собрал себе компанию прихвостней – несильных магов, подпевал и лизоблюдов. И этой чудесной компанией (с дрожью в голосе называемой стаей шакалов) они терроризировали студентов, слабых морально и магически. Стаю боялись: у большинства шакалов, золотой молодежи, были высокопоставленные покровители. И ненавидели.

– Что же делать? – отчаянно спросил Птронька.– Мы опоздаем на занятия. Проклятый эльф из нас всю душу вытрясет!

Эльфийский у нас преподавал профессор Ломиториэль. Студентов не-эльфов он не любил. Гномов ненавидел. Никогда не шутил и не улыбался. На ошибающегося (а попробуй не ошибись, если только падежей в эльфийском двадцать шесть!) смотрел всегда с презрением и жалостью, как на обезьяну, пытающуюся подражать человеку. Ходили слухи, что за два века преподавания Ломиториэль с успехом издал на родине серию книг под общим заглавием «Ограниченность человеческой расы», изучаемые эльфами в школе как программные.

Я сопоставила гнев профессора и перспективу прогуляться мокрой под холодным весенним ветерком, и решилась идти.

– Пойдем,– сказала я Птроньке.

– Не-э,– заскулил он.– Я боюсь.

– Я тоже боюсь, но эльфа больше.

– Мы заболеем,– попытался воззвать к голосу моего разума одногруппник.

– Как заболеем, так и вылечимся,– махнула я рукой и решительно открыла двери.

Стая встретила меня одобрительным гулом. Им надоело просто сидеть и ждать, когда «малышня» надумает выходить на улицу.

Я вжала голову в плечи, и, не обращая внимания на обидные выкрики, поспешила к дорожке.

Блямс! Водяной шар ударил меня по спине. Стало мокро и холодно. Я плотнее прижала к себе учебники и тетради.

– Давай еще! – раздался полный азарта голос Блондина.– По заду целься!

Блямс, блямс! Мокрая юбка прилипла к ногам. Удары водяными шарами были очень чувствительными. Я поняла, что завтра буду щеголять синяками.

– В голову! – командовал Блондин.

У меня получилось увернуться.

– Ты что, криворукий? – сзади раздался звук подзатыльника.– Давай еще раз!

Я поняла, что терять мне нечего. Из общежития не спешила группа поддержки – или хотя бы группа отвлечения внимания, безобразничать шакалы будут еще долго. А вдруг им придет в голову ради развлечения преследовать меня до учебного корпуса?

Я повернулась и крикнула Блондину:

– А сам ты что, попасть не можешь? За чужими спинами прячешься?

Лим в ярости вскочил. Водяной шар в его исполнении был мелким и распался, не пролетев даже половины дистанции. Меня охватил лихой азарт смертника.

– Подойти поближе? – издевательским тоном спросила я.

Блондин опять промахнулся. Среди стаи раздались смешки, которые, впрочем, быстро увяли под взглядом Лима.

– Мне саму себя облить? – спросила я.

Аристократ сжал кулаки:

– Сейчас кровью обольешься, девчонка!

Я молча смотрела на него, не двигаясь с места. Мне было настолько страшно, что ноги отнялись, а руками я только крепче прижала к себе книги.

– Я думаю, Блондин, ты не будешь размениваться на такую мелочь,– с рядом стоящей лавочки медленно поднялся Ирга, которого я не заметила.

Он часто оказывал стае мелкие магические услуги, но никогда не участвовал в подобных развлечениях.

– Не указывай мне!

– Не буду,– сказал некромант.– Если доказательство твоей власти держится на избиении девчонки.

Блондин помолчал.

– Так,– распорядился он,– выманите мне еще какого-нибудь идиота, я хочу развлекаться!

Ирга пошел по дорожке по направлению к корпусу, я за ним. Зубы у меня стучали то ли от холода, то ли от пережитого.

– Всегда интересно наблюдать за людьми,– сказал Ирга.– Почему вышла ты, а не какой-нибудь парень?

– Я боюсь профессора Ломиториэля больше, чем Блондина,– честно призналась я.

– Зачем бояться Блондина? – спросил Ирга.– Обычный пакостник.

Мне вдруг захотелось рассказать, как это – слушать мелкие подколки, обнаруживать, что на твоей спине болтается табличка с обидным словом, падать, споткнувшись о невидимую веревку, натянутую посреди коридора, получать по спине водяным шаром... Это обидно, да. Но... Ирга прав – это нестрашно. Странно, а ведь я об этом никогда не думала. А ведь и Блондину можно противостоять! Как же я раньше этого не понимала!

Я остановилась, пораженная этой мыслью.

Некромант тоже остановился, посмотрел на меня и рассмеялся:

– У тебя амплуа мокрого котенка? Хочешь, я тебя высушу?

– Ничего я от тебя не хочу! – гордо ответила я, ускоряя шаг. Меня догнала волна теплого воздуха, но я даже не обернулась.

Профессор Ломиториэль вовсе не обратил внимания на мой потрепанный вид, хотя, несомненно, он ранил его нежную эльфийскую душу. Он подождал, пока все усядутся, и сказал:

– Я запомнил, кто отсутствует. Они об этом пожалеют.– И в аудитории воцарилась полная тишина. Хорошо было слышно, как тихо икает от страха на последней парте Томна, не сделавшая домашнее задание.– Сегодня у нас необычный урок. Я пригласил в гости моего старого друга Элувириэля из соцветия Ормотилэлей. Он будет вам рассказывать, а вы конспектируйте. Потом сдадите ваши записи мне, я проверю ваше понимание устной речи.

Элувириэль! Мое сердце затрепетало. Я увижу вновь моего возлюбленного! Я прижала пальцы к губам, вспоминая поцелуй на заснеженной улице.

Эл вошел в аудиторию и улыбнулся присутствующим.

– Я сам недавно был студентом,– сказал он,– и я знаю, что вам тяжело. Поэтому я постараюсь говорить как можно понятнее.

Возможно, он и правда говорил понятно. Возможно, он рассказывал что-то интересное. Я не знаю. Я не слушала. Я смотрела на своего возлюбленного, слушала, как плавной мелодией течет его речь, как он двигается, как колышутся его длинные шелковистые волосы. Для меня время остановилось.

– Урок окончен,– громко сказал профессор.– Сдаем работы.

Я с ужасом посмотрела на свой чистый листок. Не было даже времени, чтобы спросить у кого-то, о чем вообще шла речь. Я подписала свой листок, громко выдохнула и поплелась на пытку.

– Что это? – спросил Ломиториэль.

– Моя работа,– пролепетала я, не поднимая глаз.

– Точнее, полное отсутствие ее,– констатировал преподаватель.– Не думал, что вы настолько плохо понимаете устный язык.

Признаться в том, что я не слушала, я не могла, поэтому просто кивнула. Я знала эльфийский язык – плохо, ужасно, но знала. Его основы я выучила еще в Лицее, воодушевленная своей любовью.

– Не надо так жестко, Ломиториэль,– по-эльфийски сказал Эл.

– Ты ее знаешь? – Мое обостренное испугом восприятие со скрипом переводило эльфийские слова.

– Учились вместе.– Элувириэль помолчал и добавил: – Представляешь, она была в меня влюблена.

– Влюблена? – с ужасом переспросил профессор.– В тебя была влюблена человеческая женщина? О Создатель! Какой кошмар! Я не думал, что это случится с моим другом! Я надеюсь, ты ей не отвечал взаимностью? Не давал повода?

Я почувствовала, как мои уши краснеют. Увлеченные разговором эльфы меня совсем не замечали, уверенные, что я их не понимаю. Ломиториэль обмахивался пустым листочком, где сверху криво была написана моя фамилия. Сейчас Эл признается, что поцеловал меня на улице, подарил мне свою книгу, а профессор тогда мне вообще жизни спокойной не даст.

– Нет, конечно, за кого ты меня принимаешь? – спросил Эл.

– Ольгерда, почему вы еще здесь? – обратился на общем языке ко мне преподаватель.– Идите.

Я, чувствуя себя куклой-болванчиком, кивнула и пошла к выходу. У самых дверей я услышала:

– Извини, что я такое мог подумать. Ведь человеческие женщины ни на что не годны.

– Это точно,– сказал Элувириэль.– Они даже не умеют целоваться...

Эльфы рассмеялись, полностью уверенные в своем превосходстве над другими расами.

Как во сне я дошла до библиотеки, повторяя про себя на эльфийском все, что услышала. Записала в тетради и перевела. Я все поняла правильно! Конечно, каждое слово в эльфийском языке имеет множество смысловых оттенков, но думать об этом мне не хотелось. Не хотелось быть не «негодной», а, например, «пылью под ногами Перворожденного» или «недостойными перегнившими листьями».

Внутри меня образовалась пустота. Простая и всеобъемлющая пустота. Я подперла голову руками и уставилась на ряды книг на стеллажах.

Через какое-то время меня вывел из оцепенения вопрос Томны:

– Ола, а ты не знаешь, как по-эльфийски будет «молодой весенний цветок»? Я знаю, что там какое-то одно слово, только никак вспомнить не могу. Чтоб в словарь не лезть, может, подскажешь, а?

– Да это же просто! – хотела ответить я, но промолчала. Я не знала, как по-эльфийски будет «молодой весенний цветок». Я по-эльфийски не знала даже, как будет «мама». Все мои знания языка словно ветром выдуло.

– Я не знаю,– ответила я, отдавая словарь. И снова уставилась на стеллажи.

– Вставай, вставай, хватит уже страдать,– услышала я голос Лиры.– Все уже дома, спят, а ты сидишь в читальном зале, замерзшая, мокрая. Я тебе шубку принесла.

– Я уже высохла,– сказала я.– Давно высохла.

– Томна сказала, что ты пропустила все пары после эльфийского. А потом она нашла тебя в библиотеке, где заметила, что ты ведешь себя несколько странно. Что случилось?

– Ничего.– Я пожала плечами и встала. Мир перед моими глазами закачался...

– ...Открой ротик, ну, открой! – уговаривал меня ласковый голос.– Вот так! А теперь глотай!

Горячая жидкость потекла ко мне в горло. Я закашлялась и открыла глаза.

– Ой,– обрадовалась Лира и чуть не выпустила чашку из рук.– Ты глаза открыла! Какая прелесть!

– Что...– попыталась спросить я, но в горло будто песка насыпали.

– Ничего не говори! – замахала на меня рукой Лира.– Пей, я сейчас все расскажу. Ты заболела! Очень сильно простудилась – вот! Моя наставница сказала, что течение болезни усугубило душевное потрясение. Про душевное потрясение я ничего не знаю, но ей поверила. И ты была моим первым пациентом! Меня даже от занятий освободили и обещали поставить зачет по одному предмету, если ты на ноги встанешь раньше чем через неделю. А прошло всего три дня!

– Три...

– Да, ты в бреду была, чего-то там про любовь кричала. Ну, сегодня, пожалуй, ты на ноги еще не встанешь, но вот завтра... А, у меня есть еще одна хорошая новость.– Лира ловко вливала в меня из ложки куриный бульон.– Стае Блондина досталось из-за тебя. Птронька сказал Бефу, что ты заболела после того, как тебя Блондин водой облил, и Беф разобрался. Блондину, конечно, ничего не было – он честно сказал, что водой тебя не обливал. А вот Ряку, его ближайшему дружку, хорошо перепало! Беф его чертить заставил, почти весь Университет собрался посмотреть на это представление.

Подруга засмеялась и пошла мыть посуду.

Я улеглась поудобнее и задумалась. Внутри уже не было той ужасной пустоты – в желудке приятно переваривался куриный бульон, кишки недовольно бурчали, что уже три дня не едят нормальной пищи, кожа от долгого лежания чесалась. Мир стал на свое место, и мне было хорошо.

– Да, забыла сказать,– сообщила вернувшаяся из кухни Лира.– Кастрюлю твою от пригоревшей каши я отдирать не рискнула, так что она тебя ждет. А гречку, ты уж извини, я выкинула. Очень уж она воняла.