ГЛАВА 7
О дочери той, которую не захотел Иргал-Заг
Гарнизон оказался выгоревшим и пропахшим потом палаточным лагерем на сотню человек. Чего там забыла белокурая красавица Евгения, Гуннар так и не понял. Ладно командовала бы женским отрядом, так ведь нет, кругом одни мужики, прожженные наёмники. За сбежавшим супругом отправилась? Вряд ли… Ни одному мужу, тем паче вояке, не нужна такая жена. Солдат предпочитает женщин тихих и одомашненных, хотя… Викинг что-то прикинул в уме. С другой стороны, если подождать с детьми, то вместе удобно ходить в разведку, скрывать награбленное, уединяйся с ней когда хочешь, и за жильё платить не надо…
Как он раньше не подумал? Волна жгучей ревности накрыла Гуннара. Кто-то опередил его, и теперь этот кто-то, быть может сам Крайслер, нагло наслаждается жизнью, пока другие просто служат…
Неудивительно, что, только завидев Евгению в следующий раз, широкоплечий ревнивец сорвался с места в карьер и влепил синеглазой прямо без прелюдий:
— Как зовут твоего мужа?
Женщина крепко обхватила рукоять меча, сжала его так, что побелели костяшки пальцев, и сквозь зубы процедила:
— Я не замужем, но постоять за себя могу, и даже очень. Ещё вопросы есть?
— Выйдешь за меня? — не веря своим ушам, брякнул викинг.
— Дурак, — довольно спокойно ответила красавица и плюнула, как выразился бы Торн, с особым прицелом. Плевок покружился в воздухе и цинично приземлился у викинга под ногами. — Ты такой же, как и все здесь. Только что из кабака, а душа как в штанах была, так и осталась. Пойдём лучше в палатку командира, у него гость.
В палатке Крайслера собрался народ. Гостем оказался темнокожий старик — вождь одного из местных племён. Вождь слушал офицеров с отсутствующим видом. Ветер развевал его благородную белую бороду, а поблекшие глаза смотрели не на мир вокруг, а глубоко в прожитые годы.
— Племя гулей, — рассказывал Крайслер, — это ребята, которые натираются красной глиной, раскрашивают лица ярко-жёлтой краской и выращивают свиней. Живут они (гули, не свиньи) в Атласских горах. Так бы и жили, но, говорят, случилась у них беда — завёлся чудо-зверь: не лев, не леопард, а что-то вроде медведя или огромного волка. Смерть пришла в деревню. Вождь просит отряд наших солдат. Его воины не смогли найти и убить это страшилище…
— Что за чепуха, капитан?! — послышался голос лейтенанта Замаллеха, стройного ливийца средних лет. — Сколько знаю гулей — невежи ещё те. Академий не оканчивали, живут вдали от цивилизации, умываются редко, книжек не читают, едят сало и знать не хотят Всевышнего Аллаха. Кроме того, ещё и поклоняются идолам, язычники небритые!
— А ты начитанный, лейтенант! — жёлчно отозвалась белокурая Евгения. — Я не верю в Аллаха, но это не означает, что я невежа. Один — форева!
— Никто не назвал бы тебя невежей, Евгения, даже если ты не умеешь читать, писать, считать, мыть руки перед едой и гладить плиссировку на тунике, — Лейтенант попытался вывернуться с грубоватым комплиментом. — Но ты родилась слишком далеко отсюда и не знаешь здешних обычаев, хотя возглавляешь разведку гарнизона…
— Людям нужна помощь. Какая разница, кому они поклоняются?
— Нужна помощь — поможем, — прервал дебаты Крайслер. — Но у меня не хватает воинов, чтобы отправить на плато целый отряд. Поэтому пойдет Гуннар — он достаточно крепкий и выносливый. Справится. А если нет, не такая уж и потеря для гарнизона. Он ещё тот бандит, гуляка и разбойник. А, викинг?
Молодой варвар расплылся в застенчивой улыбке. Его давно так не хвалили.
* * *
— Пошли в палатку, я тебе кое-что покажу, — хрипло дыша, предложил Гуннар.
— Кобель разнузданный! Одно на уме! — Белокурая Евгения ругалась, как белка Рататоск, живущая на Иггдрасиле, в период линьки. — Отдаться варвару?! По-твоему, я гулящая девка из «Пьяного верблюда»? Это на них можно взбираться мимоходом за пару монет! Щас, жди! И вообще, почему ты решил, что мне понравится такое чучело, как ты?
— Остынь! Меня посылают на задание, с которого можно и не вернуться. Я, конечно, не барон, это правда, но и ты не королева Франции. Ты провела много времени на палубе, по походке видно. Раз не шлюха и не рабыня, стало быть, служила пиратом Красного братства с острова Пахеро.
Белокурая умолкла и присмотрелась к собеседнику.
— Викинг Гуннар, — голос её смягчился, — даю слово, мы поговорим на эту тему, когда вернёшься от гулей, хорошо?
— Расцениваю это как обещание, Евгения.
— Я тебе обещала только поговорить! На большее губы не раскатывай.
— Мы явно нравимся друг другу, — резюмировал Гуннар, вскакивая на флегматичного Слейпнира. — Вернусь в ближайшее время. Гони всех! Помни обо мне. Я проверю…
Мгновением позже он мчался на верном верблюде вслед за вождём пустынного племени и его свитой. Евгения тайно поползла следом.
* * *
На границе Ливии с чёрными королевствами, в одном из которых родился и вырос Бонго Бо, в кольце оазисов, на высоком плато Атласских гор, скромно жили гули. В деревню вели извилистые тропы меж низких гор и высоких холмов. Мягкие мозоли дромадеров ступали осторожно и точно. Гибкие четырёхсуставные ноги хорошо держали равновесие. Люди на седельных подстилках погоняли животных палками по ушам. Гуннар к тому времени стал неплохим ездоком и прекрасно ладил со своим белошерстным Слейпниром.
…Жара Сахары отступила. На смену мёртвым оранжевым горам пришли горы, кудрявые от зелени, а вдали за туманом уже виднелись снежные вершины, пронзающие небо. Гуннар снова загрезил далёкой Скандинавией: в его мыслях белая пена лизала чёрную землю, а сквозь холодный ветер шумел прибой. Вместе с тем воспоминания о родине отнюдь не мешали ему наслаждаться жизнью вдалеке от неё. Норвегия, её долины и пастбища давно поделены, жить там молодому мужчине, потерявшему близких, было бы трудно, а грабить чужие земли по-любому веселее…
Путешествуя по Африке, Гуннар разучил общие фразы местных диалектов, пополняя словарный запас при любой возможности. Знание обретаешь в пути, говорят мудрецы.
— Сколько дорог ведёт на плато твоего племени?
— Две, синеглазый человек, — ответил вождь гулей Муарим эль-Бекир. — Оба перевала охраняются.
— Значит, незаметно пройти нельзя?
Вождь кивнул.
— Есть такие страшные твари, северный человек, которых даже Иргал-Заг не увидит. Они превращаются во что угодно, исчезают когда и где захотят, появляются в любом месте.
— Иргал-Заг? Я слышал, его почитают лишь дикие пикты.
— Иргал-Заг — древний и могучий. Очень древний и очень могучий. Гули поднялись на плато много веков назад, спасаясь от жрецов Ахерона, чернокнижников из Питона и Бухары. И когда твои предки уничтожили империю зла, мы остались здесь под покровительством Иргал-Зага, пока нас не нашли ливийские сборщики налогов, против которых Иргал-Заг оказался бессилен. Они очень сильны своими цифрами…
— Вы знаете эту историю про Ахерон? Мне рассказывал её Порн, про святого Скелоса и про преподобного Стингера. Ваш народ знает эти имена?
— Нет.
— Так, значит, ливийские сборщики налогов и есть те ужасные твари, познавшие магию перевоплощения и перемещения в пространстве?
— Нет! Ты всё напутал!
— Ладно, остынь. Я думаю, тот, кто пытается истребить твой народ, живёт рядом с вами.
— Возможно. На плато водятся львы, барсы, гепарды. Но мы знаем их повадки. В Запретном ущелье, недалеко от Огненной пещеры, живёт семейство огромных саблезубых тигров. Реликты, остались ещё с ледникового периода…
— Ух ты!
— Древние животные, самого старого зовут Диего, им приносятся жертвы. Даже львы их боятся. Сейчас саблезубых осталось не больше трёх-четырёх.
— Так мало?
— Они перестали плодиться после того, как мы скормили им отряд убитых нами свирепых сборщиков податей. Видимо, то ещё мясо… Теперь саблезубые совсем не покидают ущелье.
— Может, всё-таки это они мстят вам за недоброкачественную жертву?
— Мой народ знает повадки саблезубых, страх сеет кто-то другой.
— А хоть кто-нибудь видел чудо-зверя?
— Дочь шамана Саед-е-Бархана, её имя Заллеха, но она ещё ребёнок.
— Жива?
— Жива. Амулеты защитили её. Пришла в себя неделю назад и рассказала моей внучке. Зверь похож на человека, но с волчьей мордой, ходит на задних лапах, глаза большие, светятся. Вот и всё, что рассказало невинное дитя…
— Где это случилось?
— В поселении у озера.
— Есть другие свидетели?
— Нет. Мы искали, подстерегали его, обходили оазисы, устраивали засады, и ничего. Однажды ночью в полнолуние мы проснулись от шума битвы. Тела, разорванные на мелкие куски, нашли, только когда рассвело. И целое стадо скота полегло — зверь просто рвал им глотки, даже не съев ни одного…
Молодое, но уже отмеченное шрамами лицо Гуннара потемнело. Он и вождь племени шли рядом, верблюды шагали позади. И вдруг варвар остановился. Муарим эль-Бекир обернулся.
— Так ты говоришь, в полнолуние? — уточнил викинг.
— Да.
— Легенду о вурдалаках знаете? Во время полнолуния люди превращаются в волков, рвут одежду на груди, воют, кусаются и всё такое.
— Знаю, — кивнул вождь. — Но Иргал-Заг… Мы каждый год проводим древнюю церемонию…
— Древнюю церемонию?
— Известную со времён Ахерона. В день Великого Начала и Кончала, летнего солнцестояния, мы привязываем самую красивую девушку к алтарю.
Иргал-Заг, если хочет, приходит в полночь и обладает ею. Потом бог благодарит нас урожаем и удачей на охоте.
— Точно, и пикты привязывают. Но кто овладевает девушкой, по сей день неизвестно, похоже, любой случайный прохожий. Если совести нет, а бабу хочется…
— Знаешь их обычаи? Что это за народ? Откуда?
— Пиктов трудно назвать народом. Они просто раскрашенные дикари. Каждый год воюют между собой и нападают на норманнские форты в Британии. Ходят как голодранцы и мажутся разноцветными красками, самых хитрых называют Гибсонами. У них нет городов, нет письменности, нет культуры быта, они похожи скорее на животных, чем на людей. Но один умный человек, мудрец из Мадары, однажды рассказал мне, что у пиктов когда-то была империя. Это потом они скурились, стали надевать на голову стринги и деградировали…
— У каждого народа свой путь. Твои обычаи тоже могут показаться им странными.
— Вряд ли! — засмеялся честный викинг. — У нас простые обычаи. Бог Один — огромный викинг, который раскрыл нам секрет стали и чего-то там ещё сорокаградусного с использованием змеевика, уж точно не помню. Мы нечасто молимся ему, но он и не сердится. Вождём выбираем самого сильного, у кого скота и земли побольше. Пока он в силе, подчиняемся. Пьём много и много веселимся. Что может быть лучше?
— Теперь будем пить и веселиться в моём шатре, Гуннар из Скандинавии! — торжественно объявил вождь гулей, панибратски приобнимая его за плечи. — Деревня близко. Гостеприимства у нас не занимать. А уж для тебя, последней надежды, ничего не жалко! Хочешь девственницу?
* * *
Шатёр Муарима эль-Бекира был сшит из разноцветных верблюжьих шкур. Слейпнир в ужасе уставился на останки бывших своих сородичей, задумчиво шевеля губами, пытался припомнить хотя бы самые главные строчки ключевых верблюжьих молитв. Ничего не вспоминалось! К счастью для всех, слуга повёл Слейпнира на озеро — поить. Возможность выпить и напиться легко заменяет в мозгу дромадера все иные мысли…
Итак, «дворец» стоял на берегу в окружении финиковых пальм.
Около сотни мужчин и женщин в одеждах, усыпанных драгоценностями, упали на колени. Сквозь торжественную тишину старый вождь и его плечистый гость нырнули под шкуры.
На большую пьянку собрались все домочадцы Муарима. В многожёнстве гулей было только одно ограничение — способность прокормить. Вождь похвастался, что содержит девять жен, а количество детей, тем более внуков, он и не помнит. Хотя справедливости ради надо признать, что кормил всю эту ораву не он лично, а всё племя…
Богато накрытый стол оказался весьма кстати — варвар проголодался. Властным жестом вождь распустил соплеменников и, по обычаю, предложил Гуннару самое ценное — воду. Гостю дозволялось напиться, смыть с лица и рук дорожную пыль. В исключительных случаях, как и сейчас, предлагали купание — знак наивысшей доброжелательности.
Муарим эль-Бекир жестом предложил варвару снять потную тунику. Гуннар охотно сбросил с себя эту тряпку и осторожно снял пояс с оружием. Вождь полностью разделся. Викинг, не стесняясь, последовал его примеру. Настоящий мужчина не стыдится показывать тело, а тем более шрамы, разбросанные по нему, как овраги по лесу.
Две служанки забрались на высокие стулья. Другие две подали им кожаные мехи с прохладной озёрной водой. Гуннар насладился ласковыми струями (после долгих часов восхождения самое то), а служанки — бесплатным стриптизом: далеко не каждый день сюда заявлялся белый мужчина, да ещё стройный, мускулистый и теперь уже совершенно нагой. Голый Муарим кряхтел и фыркал как лошадь и, разумеется, не вызывал тех впечатлений, которые дарил женщинам его иноземный гость. Нагота вождя всем давно приелась…
После омовения, переодетый в воздушный шёлковый халат, викинг вкусил от щедрот тульской кухни. Варёное и жареное мясо баранов, верблюдов, лошадей, варанов и тушканчиков чередовалось с тушёными овощами и обильно запивалось отличным выдержанным мёдом. Праздник живота завершился поглощением огромного, пропитанного сахарным сиропом торта с ломтиками ананасов, бананов и фиников.
— Клянусь выпученными глазами белки Рататоск, узревшей ореховый куст, нигде я не ел так вкусно, как у тебя! — прошамкал полным ртом довольный Гуннар.
— И это говорит тот, кто объездил весь свет. — Ублажающий голос Муарима располагал к разговору. — Думаю, хоть в той же Голландии ты и не такое пробовал. Говорят, у них мужчины ведут себя как женщины и в постели умеют…
Однако Гуннар не хотел рассказывать об этой стороне своих приключений, хотя в Голландии определённо был.
— Э-э, как-нибудь в другой раз. Больно вспоминать, я был пьян…
— Когда господин Крайслер объявил, что направляет к нам только одного воина, я поначалу разочаровался, — охотно сменил тему старый гуль, — но в пути, общаясь с тобой, я успокоился. Ты настоящий воин, Гуннар из Скандинавии! Ты не рождён в Сахаре, но сумел пройти Сахару. Ты избавишь нас от проклятия.
— На моей родине даже тролли боятся острой стали, — с трудом скрывая превосходство, сказал Гуннар. — Вечером осмотрю деревню.
— Сперва отдых, — остановил его вождь. — Дорога утомляет.
— Чтобы викинг устал, одной дороги мало. — В качестве доказательства молодой варвар пару раз подбросил старика под купол словно младенца. — Я в боевой форме. Хочу быстрее закончить дело, ведь в Аль-Бенгази меня ждёт…
— Женщина? — угадал наблюдательный гуль и рассмеялся, на всякий случай отходя подальше. — Не спеши, здесь любые красавицы, мои дочери, в твоём распоряжении. Какую захочешь, бери — она твоя! А можешь и двух, и трёх…
Гуннар смутился. Он не был с женщиной с того дня, как покинул Испанию.
— Не обижай нас, странник, — с поклонами настаивал Муарим, — твоё семя — подарок моему роду.
Викинг радостно закивал, едва не высунув язык от таких перспектив. Два хлопка сухих, старческих дланей вождя — открылись кожаные завесы, и появились мало одетые восточные девушки. Улыбаясь, смуглянки побросали последнюю одежду и, тряся чем можно, в соблазнительном танце прошли перед изумленным викингом.
Естественно, Гуннар мигом захотел всех!
Но воздержался. С трудом.
— Мама Рея учила не спать с первой попавшейся девушкой. «Надо быть разборчивым», — говорила она. Так что я ещё повыбираю, можно?
— Тебе не понравились эти? — искренне огорчился вождь. — Я призову служанок, рабынь, всех женщин племени и даже собственных жён! Необласканный гость?! Позор мне на века!
Гуннар понял, что запросто рискует опозорить самого влиятельного человека в округе. Непорядок. Такого даже мама Рея не одобрила бы…
Блуждающий взгляд викинга упал на ту, что сидела дальше всех, будто пряталась, отводила взгляд, но при этом выглядела великолепно. От прелестницы тянулись серебряные цепи, поэтому норвег принял её за рабыню. Когда присмотрелся повнимательнее, то понял, насколько выгодно она отличается от остальных. Фарфоровая пышность европейских сеньор, навязчивый шарм ливийских подруг, слащавое жеманство и дерзость африканок — всё меркло перед её красотой, она была вне всего этого, она была другая, иная, не как все….
— Её! — кивнул Гуннар, тыча пальцем. — Я уважаю твоих дочерей, ценю жён, поэтому предпочту рабыню. Она чем-то пленила меня…
Муарим, к удивлению викинга, совсем сник. Нервно дал отмашку всем, кроме той, на которую пал выбор, и приказал ей встать.
— О, как ты ошибся, Гуннар из Скандинавии, и ошибся дважды. Во-первых, мои дочери рождены для секса и обучены доставлять удовольствие любому, во-вторых, ты выбрал самую любимую дочь эль-Бекира. Самую-самую-самую!
— А цепи тогда зачем, для мазохизма?
Старик тяжело вздохнул. «Сейчас будет долго и нудно рассказывать, набивая девушке цену», — подумал Торнсон и не ошибся. Гуль прикрыл глаза и начал, по-восточному покачиваясь:
— Шестнадцать лет назад самая красивая из моих жён Лялил-бе-Сахара, Роза кактуса пустыни, умерла во время родов. Но младенца удалось спасти, так появилась Шаммила. Таких дочерей наш народ сохраняет для великих целей. Девочка и сейчас абсолютно невинна, мы берегли на всякий пожарный. Когда проклятие стало терзать нашу деревню, шаман сказал, что Иргал-Загу нужна огненная жертва. По обычаю, огненная жертва приносится один раз в сто лет — на костре сжигают невинную девушку. Шаман сказал, что Иргал-Загу нужна Шаммила. Я бы одобрил приношение обычной девушки, но Шаммила — единственное, что осталось у меня от Лилы… И ста лет ещё не прошло, куда гнать лошадей? Тем не менее шаман очень настаивал, но дочь я не дал… Он обиделся.
— А других жечь не пробовали?
— Кучу! Сначала по одной, а потом коллективно, но без толку! Сколько ни пытались заставить хворост гореть — не горит, зараза, и всё тут…
— Тогда понятно, ведь жертва так и не состоялась.
— Всем это понятно. — Вождь остановился, не в силах продолжать. Перевёл дыхание, хлебнул вина и, выдавливая слова, закончил: — Я отменил сожжение и, как сказал шаман, обрёк народ на вымирание. А ещё Иргал-Заг отвернётся от гулей, и скоро в горах о нас будут знать только стервятники. Поэтому я и поехал в Аль-Бенгази за помощью. Ты — последняя надежда. Последняя. Не спасёшь нас, я буду вынужден склониться перед жрецом и исполнить волю Иргал-Зага.
Так что пока придётся моей Шаммиле терпеть цепи целомудрия…
Гуннар снова взглянул на девушку, теперь она казалась ему совсем замечательной. Водопад блестящих тёмных локонов, нежные черты, плечи, оформившаяся грудь. Шаммила выпрямилась и улыбнулась. Улыбка получилась вымученной.
— Клянусь топором Одина, бородой Аллаха и наковальней Тора, что дочь Розы кактуса пустыни будет жить! — пообещал викинг и вскочил, играя мускулами спереди и сзади. Резня за горстку медяков, за миску похлёбки, за потные объятия куртизанок и то не смущали его, а здесь, перед взором невинной девицы, он ощутил в себе силу трёх верблюдов и был готов поубивать всех демонов чохом. — Я это ваше проклятие найду, посажу на цепь целомудрия и засажу в задницу Иргал-Загу, пускай наслаждается!
Шаммила затрепетала. Её тело покрылось капельками пота от желания…
— Лев! — умилённо глядя на викинга, воскликнул вождь. — Царь! Лев! Асад!
Гуннар плюхнулся задом на подушки и снова покосился на Шаммилу. Несчастная смотрела на него со страхом и, как ему показалось, с восхищением и обожанием. Еле слышно позвякивали серебряные цепи.
— Я человек. Хотя Порн, это наш дед-заклинатель, любил повторять, что я сын самого Одина. — Незаметно для себя Гуннар перешёл с диалекта гулей на общий для скандинавов язык данов.
— Священный закон гостеприимства обязывает меня уважать твой выбор, — хрипло признался эль-Бекир. Он с усилием поднялся, прикинул что-то и, приняв решение, махнул рукой: — Она твоя до последнего волоса!
С этими словами старый гуль исчез за складками шатра.
Гуннар любил женщин. Не сказав ни слова, девица сама подошла, присела рядом, тихо побрякивая оковами, и стала нежно приводить в порядок его спутанные, влажные после купания волосы. Варвар покраснел. Её эфирные движения действовали как опиум, он чувствовал нежное тепло. Перебрал цепи — сплав серебра с другим металлом, в браслетах преобладало золото. Гуннар стиснул их крепкими пальцами, разжал, и Шаммила стала свободной…
— Не позволю, чтобы тебя сожгли. Лучше беги. Оставаться в деревне опасно.
Тонкие пальчики прикрыли ему рот. С загадочной улыбкой дочь старого Муарима выпрямилась и погасила факелы. Она подняла занавес, открывая вид на озеро. В небе висели крупные звёзды. В их свете место казалось неземным. Подул лёгкий ветерок, раскачивая навешанные на стенах украшения, лошадиные и верблюжьи сбруи. Плескалась вода. На фоне мерцающего неба её великолепный стан манил и радовал глаз.
Гуннар впервые услышал её голос, низкий и чувственный:
— Подойди, посланец богов. Возьми то, что принадлежит только тебе.
Ну кто против такого устоит? Страсть пленяет даже небожителей, а Гуннар хотя и не был богом, но почувствовал себя равным ему и сдался. И пожалуй, уже не его вина, что за упоительными стонами туземки он не уловил лёгких движений за плотными тканями шатра. Снаружи появилась гибкая, еле заметная фигурка той, которой совсем недавно викинг сделал предложение.
Вот почему Евгению назначили начальником разведки. Да, это она подкралась к шатру, оставаясь невидимой для острых глаз гулей. Разведчица наблюдала и делала выводы.
* * *
Эта белая девушка, выросшая среди мужчин, дочь свирепого британского пирата, знала все прелести морской качки, вкус рома и пьяный угар победы. Она впервые убила в двенадцатилетнем возрасте — пьяного боцмана, решившего с ней поразвлечься. Когда ей исполнилось семнадцать и команда корабля дралась из-за неё похлеще собачьей стаи, каждый день отваливая за борт по матросу, отец принял решение.
Старый Джон посадил Евгению в шлюпку, показал на линию берега и произнёс:
— Дочка, я всего лишь пират. Я и эта гнилая шхуна, мы стоим друг друга, мы единое целое…
Она стояла в шлюпке, плакала и слушала, как он говорил сверху:
— Дочка, будет неправильно, если ты останешься с нами. Парни сходят с ума, они не могут по-другому…
— Они грязные гоблины! — не утерпела девушка и разрыдалась пуще прежнего.
— Да, ты права, но они пираты и все сплошь мужики! — вынужденно признал отец. — Я дал тебе с собой достаточно золота, хватит на год скромной жизни и на маленький домик. Плыви, деточка, пройдут годы, и ты поймёшь, что я не мог поступить иначе. Там, — он показал в сторону суши, — мне будут рады лишь виселицы, а ты совсем другое дело, тебя никто не знает, а это лучшая репутация, какая может быть у пирата на суше! Особенно для тебя!
Спустя год мирной жизни Евгения продала дом, закрыла лавочку и, пополнив ряды наёмников, впервые почувствовала себя в своей тарелке. По-прежнему находясь среди мужчин, не подпуская их слишком близко, она вела тщательный отбор. Будущий муж и отец её детей должен быть похож на пирата, но оставаться человеком, он должен быть достаточно умным, чтобы нравиться ей, но в то же время и сильным, чтобы защищать её и добывать пищу. Всё прочее представлялось маловажным…
В этом, собственно, и заключалась вся психология дочери капитана. Сбросьте налёт маскулинности, и останется здоровая молодая девушка со здоровыми потребностями и желаниями.
* * *
Обняв хрупкое горячее тело (теперь уже без всяких сомнений женщины), Гуннар прислушивался к звукам ночи. Дикие животные под её покровом шли к водопою. Ветер хозяйничал в листьях пальм. Шаммиле что-то приснилось, и воплощённая юность заёрзала в могучих объятиях гостя. Незабываемая ночь. Ласки были такие трогательные. Гуннар думал о новых вспыхнувших чувствах. С этой девушкой ему впервые в жизни захотелось дома, детей, уюта. Скитания, битвы вдруг потеряли былую привлекательность. Хотелось остаться в этом шатре и годами радоваться полученному счастью…
Кусачий москит вонзился в тяжёлый бицепс. Викинг очнулся и осторожно прихлопнул кровососа. Реальность вернулась, и он обрадовался, что вовремя сбросил с тебя мягкие оковы мещанского быта.
Нет, пожалуй, для настоящего северянина такая жизнь была бы чересчур пресной… На высоком плато гулей сытно и хорошо, но настоящий повелитель морей должен увидеть мир, собрать добра побольше, построить крепость, основать собственный город, а вот там можно и дом соорудить, и семью создать. У гулей свои обычаи, у викингов свои. Задание Крайслера надо выполнить, вернуться в Аль-Бенгази, где ждёт Евгения…
Он поцеловал горячую спину сонной девушки, наслаждаясь ароматом её волос.
А что будет с Шаммилой? Кого выбрать — её или Евгению? А если обеих сразу? В пустыне такое принято, может, и не передерутся, а его ласк хватит на двоих…
Что бы сделал в этой ситуации Пламен Славянин? Гуннар вдохнул могучей грудью свежий ночной воздух, вспоминая любимого сказочного героя.
Для начала бы выспался.
О, а это дельная мысль! Синеглазый герой-любовник кивнул и захрапел.
СТРАННЫЙ СОН
Плам Славянин зарычал в жидкую грязь, и она забулькала совсем как кипящая овсянка. Раб приподнялся на руках, и на голую спину героя опустилась огромная ступня. Великан продолжал издеваться. Нет чтобы взять и раздавить или запустить его в стену вон того полуразрушенного каменного особняка. Великану непременно хотелось поглумиться над Пламом! Как же хотелось ему увидеть человеческую беспомощность…
— Тварь вонючая! — Сын короля орал прямо в чёрную лужу, поворачиваться не было ни сил, ни времени.
Враг, позвякивая цепями, расхохотался и повторил вслед за ним:
— Тварь вонючая!
Чудовище сипело, как проколотый рыбий пузырь, воистину это был в большей степени ветер, чем голос. Плам поморщился от омерзения, вспомнив дыхание возбуждённого дяди Кетиля, которого не возбуждали только фикусы, потому что он никогда не видел фикусов…
Косой дождь рьяно поливал развалины Парижа. Небо свело судорогой молнии, из тьмы проступили поваленные деревья, дома без крыш, ямы, пожары и группки парижан, с интересом наблюдавших за поединком.
Ладони героя заскользили по дну лужи. Руки снова разъехались, но правая наткнулась на знакомый холодный металл. Плам всем телом плюхнулся в гостеприимную грязь, схватился за рукоять и, когда великан стал поднимать ногу, в одно мгновение перевернулся на спину.
Перед его синими глазами предстало огромное серое вонючее пятно. Ступня медленно уменьшалась. Ну всё, конец мучениям…
— Ага-а-а-а-а! — грозно заорал Славянин и вонзил клинок строго в середину пятна.
Реакция последовала сразу. Это был вопль, заглушающий гром, вопль, от которого из уцелевших окон полетели стекла и смальта. Из чёрного леса ответил кашель грачей, а в поле отчаянно завыли мокрые коровы.
Луна спряталась за тучей и дрожала, как арабский нож в руках пьяного нарушителя законов шариата. Великан рухнул на бок, извиваясь и дёргаясь. Победитель, побитый, но живой, молча любовался агонией врага. Строение тела великана не позволяло тому дотянуться до ступни и выдернуть меч. Спина громилы была негибкой, а руки слишком коротки.
— Конец тебе! — крикнул Гуннар, понимая, что он и есть Плам Славянин. — Меч можешь не возвращать, он сделал своё дело и больше мне не принадлежит.
Развернулся и двинулся прямиком в лес. Дождь отступил на второй план и затих, будто нарыдавшийся вволю младенец.
Плам сделал своё дело.
Сосны обступили его — душистые, высокие… Славянин задрал голову, где-то там, наверху, трутся друг о друга их колючие ветви. Сосны не внушали доверия. Между стволов гуляли юркие сквозняки. Почему ему так тревожно? Он остановился и прислушался. Сосны тихо свистели…
Что за…
Свистящие сосны?
Викинг нахмурился и ещё раз внимательно осмотрелся. Может, стоило добить великана? Знать, сам Один свистит ему, но зачем? Уж не хочет ли показать верный путь? Но куда?
Сосны вытянулись, исчезли в ночи и больше не появились. Плам дёрнулся, хотел побежать, но не смог. Ноги налились свинцом, дыхание перехватило, и он… проснулся.
* * *
Утром Гуннар сообщил всему племени, что Шаммила, дочь вождя, провела с ним ночь и поэтому не может быть принесена в жертву Иргал-Загу.
Шаман Саед-е-Бархана, немолодой, но крепкий мужчина, измерил Торнсона мутными, как омут, глазами и нырнул в палатку. Женщины бросали на чужака укоризненные взгляды. Шаман с горя полчаса бил в бубен, кричал, выл, ругался, клятвенно обещая впредь не выходить наружу. Племя недоумённо и даже укоризненно обратилось взорами к вождю, но тот только отмахивался. Старик верил викингу…
Тем более что через пару часов шаман всё равно вышел, щеголяя в пёстром ритуальном одеянии из перьев, зубов и когтей. На голове череп саблезубого муравьеда, умершего в припадке эпилепсии, — страшное зрелище. Кривые передние зубы хищника забралом спускались над мрачным лицом. В правой руке длинный посох с продолговатой сухой тыквой с шуршащими семенами на конце, а в левой — сосательная конфета на палочке.
Первожрец подождал, пока конфета привлечёт максимальное внимание публики, и разразился глубоким перекатистым басом:
— Гули! Иргал-Заг разгневался! Проклятие настигнет каждого! Гули!
Он осклабился и величественно, притоптывая в ритме степа, прошёлся по кругу, пока не упёрся в широкую грудь норвега. На каковую шаман и указал пальцем. Впрочем, указал осторожно, без тыканья…
— Гули! Вы доверились авантюристу и самозванцу, который испортит ваших дочерей, охмурит ваших жён и уйдёт с вашими верблюдами куда подальше. Гули!
Театральным жестом, которому могли бы позавидовать актёры-травести Константинополя, шаман схватился за голову. За широкой спиной Гуннара стояли эль-Бекир и Шаммила. Шаман разом переключился на старика…
— Гули! Он во всём виноват, слышите?! Вот на ком лежит вина за нашу смерть! Гули!
Старый вождь склонил побелевшую голову, не в силах терпеть взгляды сородичей.
Тогда голос молодого варвара, ясный и мощный, расколол гробовую тишину:
— Лаешь как пёс, на которого наступил синий слон! Ты шаман или старый дурак? Слушаешь бога, а слышишь только его отрыжку! Побей по собственной голове, если стук в бубен не помогает. Ху…ли, тьфу, гули, кого вы слушаете, а?
Народ громко молчал. Даже вода в озере притаилась. Никто ещё не дерзил шаману, даже ливийские сборщики налогов.
Посох шумно грохнул о землю, семена в тыкве возбуждённо заверещали.
— Авантюрист и самозванец! ООН… тьфу, ОНО найдёт тебя, уж будь уверен, я вижу печать гибели на твоём бесстыжем лице! Хочешь помочь, иди к Запретному ущелью, там и доказывай свою правоту! — Шаман с трудом перевёл дыхание и потряс медвежьими клыками, — А когда западный ветер донесёт твой последний вопль, мы разложим костёр. Огромный. И принесём Иргал-Загу девушку, поруганную мертвецом, но очищенную пламенем!
На этом разбор полётов закончился, Гуннар порывался дать шаману по макушке, но передумал: битьё стариков никому не прибавляет чести. Короче, народ разошёлся вполне удовлетворённый компромиссом.
Вокруг головы шамана зарделось красноватое сияние, его жезл потрескивал словно набитый горящими щепками. Викинг начинал проникаться уважением к сверхъестественной силе. Хотя желание дать в бубен всё равно не отпускало…
— Завтра на восходе солнца ты один пойдёшь в Огненную пещеру, — спокойным и без пафоса тоном вещал Саед-е-Бархана. — Если до захода солнца не будут предъявлены доказательства того, что проклятие убито, я начну обряд жертвоприношения. О побеге не думай, ибо ОНО найдет тебя везде, даже на твоей северной родине.
Гуннар встряхнулся, как лев, переплывший реку, его глаза вспыхнули холодным огнем:
— Я — викинг, сын Торна Кузнеца! Ты со мной говорил или с пугалом оазисным? Мой народ единственный умеет ходить под парусом (и ещё много чего делать) против ветра. Я пойду туда, буду драться, и я вернусь. А ты жди здесь, балаболка…
ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ
РАЗВЕДЧИЦЫ ЕВГЕНИИ
Как я и думала, он оказался кобелём. Приятно удивлена другими его положительными качествами: способен к языкам, любит животных, справедлив к детям. Задолбалась ползать за ним по всему посёлку. Камни больно исцарапали мне живот и ноги. Чёртовы условности! Как же! Ведь я девушка и не могу первой вешаться на шею постороннему викингу. Вдруг он подумает, что я несерьёзная?! И к тому же надо изучить человека, прежде чем связывать с ним свою жизнь. А как его, варвара, изучишь? Он же дома не сидит, ему скитаться надо. Переписываться глупо. Писать он скорей всего не умеет, бумага штука дорогая, почта работает медленно. Ждать, пока он нацарапает «выходи за меня» на изъеденной термитами берёзовой коре, да пока она дойдёт до гарнизона. Не-э-эт. Это ж когда мы закончим? Годам к шестидесяти?
Вчера меня засёк его одногорбый верблюд Слейпнир. Но тот не выдаст, мы договорились, я нарвала ему сочной травы в огороде вождя и отдала свою морковку из сухого пайка. Представляете, съел?! Пришлось отвлекать охрану, издавая рычание озабоченной львицы, но это было нетрудно… Ведь я такая и есть.
А всё-таки он кобель.
* * *
Муарим эль-Бекир озабоченно наблюдал, как викинг точит продолговатым бруском длинный французский меч. На покрывале была расстелена блестящая кольчуга — в гарнизоне выдали.
— Возьми моё копьё и щит, — подсказал гуль. — Против саблезубых с мечом идти опасно, а кольчугу они прокусывают только так.
Гуннар кивнул и спросил:
— За что шаман преследует тебя и твою семью?
— Преследует?
— Или мне так показалось?
— Не знаю. Я считал Саед-е-Бархана хорошим. Он, конечно, хитрый, знает, что в Огненной пещере в одиночку уцелеть невозможно, но больше мне не в чем его упрекнуть. Он никогда не толковал волю Иргал-Зага к собственной выгоде, не рвался к власти, зная, что только человек моей крови наследует ее.
— А твоя дочь? Шаммила? Почему жребий выпал именно ей?
— Трудно сказать. Она выросла вместе с дочкой Саеда, всегда как сёстры. Но Саед тоже любил прекрасную Лялил. Все юноши посходили с ума из-за Лялил. И я сошёл, хотя был в годах. Пройдя испытание, она выбрала мой шатёр.
Гуннар с интересом слушал. Сложно расплетать узлы интриг, проще рассекать их мечом, но викинг старался. Выяснить истинные причины, двигающие жрецом Иргал-Зага, пока не удавалось. Обоюдная любовь к одной женщине и ревность к счастливому сопернику — уже ценная информация, но этого было мало.
— Возможно ли, вождь, что Саед-е-Бархана исказил волю бога?
— Конечно, возможно, проверить-то нельзя. Мне и самому странно, почему Иргал-Заг так настойчиво хочет ту, в чьих жилах может быть и его собственная кровь.
— Что?! — Варвар вскочил.
— Двадцать лет назад красавица Лялил должна была провести ночь связанной на алтаре Иргал-Зага довольно близко к Запретному ущелью. Обычно божество вселяется в тело шамана и обладает жертвой. Ребёнок считается от бога и пользуется особенным почётом. Но этого не случалось веками! Я сам правнук божьего ростка.
Старый гуль тёр длинную бороду. В тёмных глазах отражалось страдание и бремя старости, несущей ответственность за жизнь целого племени.
Гуннар не смел прерывать это созерцание. Только когда Муарим сам с тяжёлым вздохом поднялся и пожелал спокойной ночи, молодой человек спросил:
— Почему в Шаммиле может течь кровь Иргал-Зага?
Старик не стал избегать ответа:
— В брачную ночь я убедился, что я у Лялил не первый. Целая перед свадьбой, после испытания она уже таковой не была. Она молчала, ничего не рассказывала.
— Кто тогда шаманил?
— Отец Саед-е-Бархана, глубокий старик. Исключается.
— Точно? — усомнился Гуннар.
— И к тому же он всю ночь был со мной! — Гуль тряхнул седой бородой. — Мы пировали в этом шатре. Мы были лучшими друзьями. Хватит! Не забивай себе голову. Отдыхай.
* * *
— Я с тобой! Жена разделяет судьбу мужа, любую судьбу.
— Пожалуйста, не усложняй! — взмолился Гуннар. — Во-первых, мы ещё не женаты, а так, переспали разок. Во-вторых, мой герой детства Плам Славянин голыми ногами отбивал почки белым медведям, а они, знаешь ли, свирепы. Зато я мог бы положить Плама на обе лопатки. Так что тебе не стоит волноваться. Сиди себе тут, смешивай краски, а к моему возвращению накрасишь ими папу, а ещё лучше — шамана.
Но Шаммила убеждённо твердила:
— Мы вместе по воле богов. Даже если ты оставишь меня, я буду проводить дни и ночи в воспоминаниях и в ожидании твоего возвращения и даже не пойду на фестиваль народного танца Синг-Синг!
— Успокойся! Ты мне ничего такого не должна. Всё равно, когда я справлюсь с саблезубыми, проклятием или троллем, кто бы он ни был, я должен буду вернуться в Аль-Бенгази.
— Без меня?!
Гуннар вздохнул. Тонкие, прочные цепи привязанности стягивали его сердце. Образ белокурой красавицы из гарнизона Крайслера бледнел перед молодой гулькой. Но и серьёзных семейных связей викинг боялся, как волки огня.
— Не знаю, — признался он. — Ты для меня много значишь, Шаммила. Намного больше, чем казалось ещё вчера. Но впереди не праздник, а битва, и шансов выжить почти нет…
— Никто, даже ты не сможешь справиться с целым семейством саблезубых! — пылко подтвердила туземка. — Ты хоть видел саблезубого тигра?
— Нет. Они водятся только у вас. Мы с ребятами всё больше с белыми медведями в закуски играли. Это игра такая, наша. Кто не убежал, тот идёт медведю на закуску. Да, было дело, бегали-и… А что до тигров, говорят, есть они в Пиктской пустоши, но я и там не ходил.
— Наши тигры ростом с крупного буйвола, но быстрее и мощнее. Одним укусом переламывают хребет слону! Каждую неделю им скармливают больных и старых животных из стада. Это вынужденная мера, иначе нам конец.
— Почему вы их не уничтожили? — удивился викинг. — У вас здесь такие искусные стрельцы и копьеметатели, и бегают все быстро. Взяли б да и прикончили кошек! Или в падаль можно напихать отравы, они сожрут и сами сдохнут…
— Эти кошки священны. Они детёныши самого Иргал-Зага и появились раньше людей.
— Священные или нет, завтра они по ушам точно получат! Ладно, хватит разговоров. У меня есть кое-что для тебя.
Он достал небольшую вещицу из потайного поясного кармана, раскрыл мозолистую ладонь, и Шаммила вскрикнула:
— Какая прелесть, Гуннар! Это мне?
На ладони сияла чудно сплетённая цепочка с маленьким алмазом на золотом колечке.
— Самаркандская побрякушка, — лениво признался он.
— Красивая! Но почему ты даришь её мне?
— Шаммила, это только украшение. Я мог отдать его куртизанке, проиграть, отыгрываясь в съедобное-несъедобное. Уж лучше пусть это золото украсит грудь такой замечательной женщины, как ты, и…
Страстный поцелуй прервал его излияния. Унесённый на крыльях страсти, Гуннар так и не увидел слёз, оросивших точёное лицо Шаммилы. Только её поцелуи были с лёгким солёным привкусом.
* * *
Гуннар встал до рассвета. Шаммилы рядом не было. Прекрасная дочь Муарима подарила викингу незабываемую ночь и, наверное, ушла, чтобы у любимого остались силы для опасного поединка.
Что ж, теперь варвара ожидала работа, в которой он был не менее опытен и искусен, чем в любви. Работа, для которой был создан, — убивать врагов!
Бесшумно, как призрак, викинг топал к Запретному ущелью. Без Слейпнира и без провожатых. Хорошо смазанные пальмовым маслом чешуйки на кольчуге не звякнули ни разу. Не было слышно, как подпрыгивал на спине щит из девяти слоев кожи буйвола. Гуннар воспринял совет старого Муарима и взял с собой крепкое копьё. В битве с саблезубыми тиграми и прочим зверьём, будь то проклятие или (а вдруг?!) белый медведь, ищущий Пламена Славянина, чтобы поквитаться за отбитые почки, любое оружие могло стать полезным.
Ловко, как горный козёл, варвар спустился в зловещую пасть Запретного ущелья. Скелеты домашних животных валялись там вперемешку с останками людей. Вывернутый щит, раздавленный исполинской лапой, бедренная кость быка, ржавый шлем, сломанная пика, белёсый, оскалившийся череп, козьи рога… Здесь едят всех без разбора, отметил викинг.
Обнадёживало, что хищники получали еду, а не охотились. Если зверь не охотится, он становится ленивым и вялым. С таким справиться легче. Значит, саблезубые не могут быть проклятием гулей. Глядя на отвесные стены ущелья, передвигаться по которым могли только ящерицы, Гуннар терялся в догадках.
Тесная, натоптанная тропа отвела его ко входу в пещеру. В глубоком наклонном проходе царил серый полумрак. Глаза привыкли не сразу…
Но, едва ступив за ближайший поворот, варвар увидел их! Громадные полосатые туловища в беспорядке валялись тут и там. Гуннар осторожно подступил к трупам. Запах свежей крови — запах смерти. Кто-то был здесь и выполнил большую часть работы. Священные кошки погибли. Варвар с изумлением разглядывал саблезубых. Разорванные глотки, распоротые животы. Насчитал шесть тигров. Волосы викинга зашевелились, когда он обнаружил на земле отпечаток огромной лапы, нечто среднее между человеческой и волчьей. Это явно кто-то пострашнее чудовища из маминой сказки…
Сквозь мёртвую тишину прокатилось глухое рычание.
Гуннар обернулся.
По западному склону ущелья грациозно спускалась кошка размером с быка. Она так хорошо смотрелась, что хотелось забыть об опасности и просто любоваться. Сильная короткая шея поддерживала усатую голову, из пасти торчали полумесяцы клыков. Золотисто-жёлтые немигающие глаза впились в Гуннара как москиты. В сладостном предвкушении добычи липкие слюни ползли по красным брылам.
«Когда убивали сородичей, этот красавец или охотился, или удрал, — предположил Гуннар, — а на мне он просто отыграется». И запустил копьё. Кошка увернулась. Снаряд бессмысленно шлёпнулся в гранитные обломки, усеявшие ущелье.
Тигр прыгнул. Это был затяжной, прицельный выпад. Зверюга великолепно изогнулась в воздухе. Викинг рассчитал место приземления, достал меч и нырнул под летящего врага.
Клинок распорол белое брюхо, и, совсем не царственно переворачиваясь, кошка покатилась вниз, к входу в подземелье, увлекая за собой компанию маленьких камушков. Из распоротого живота хлынула кровь.
Саблезубый поднялся и с воем бросился на обидчика. Меч попал в разинутую пасть, не причинив вреда. Один хряп мощных челюстей — и кованая сталь перекушена словно ветка.
Вспомнив бой с датчанином Хротгардом, викинг вцепился хвостатому в шею и оказался на спине. Над головой хрипел священный убийца, на ноги лилась его горячая жизнь. Левая передняя лапа царапнула кольчугу, и та разошлась, как старый мешок из-под муки. Длинные кровавые борозды пересекли грудь скитальца.
Удар правой лапой отбросил человека на пятнадцать футов. Теряя равновесие, викинг заставил себя подняться. Рука нащупала среди осколков гранита что-то знакомое. Случайность, судьба или боги вернули ему копьё?
Копьё, направленное судьбой, спасло викингу жизнь, поразив последнего саблезубого в сердце. Тигр умер в последнем прыжке, подмяв человека под себя.
* * *
— Один и грозовые молнии! — Гуннар кое-как выполз из-под мёртвого зверя. С большим трудом, качаясь от усталости, поднялся.
По телу поверженного тигра плясала дрожь, лапы сгибались и разгибались в конвульсиях. Человек победил. Но сказать, что высокой ценой, — не сказать ничего. Кольчуга висела как тряпка вперемешку с кожей, грудь и плечи кровоточили, меч превратился в две бесполезные железки.
Теперь уже совершенно ясно — шаман послал его на верную гибель. Завалить всю семейку саблезубых, окажись она здесь, на месте, живьём, нереально даже для отряда викингов. Но кто же тогда убил целую стаю?
Познав истинную силу обитателей Запретного ущелья, викинг не сомневался, что только сверхсильное, сверхкровожадное и сверхбыстрое существо было в состоянии это сделать. А какие шансы у него, лишённого меча, раненого и контуженого, против того, кто порвал не одного, а шесть тигров зараз?
Правильно. Никаких.
Однако долгие рассуждения никогда не были сильной стороной детей Скандинавии.
Выдернув копьё из тела самца, Гуннар нащупал на поясе длинный ильбарский кинжал, хвала небу, хоть он остался цел. Убрал сломанный меч в шагреневые ножны — в крайнем случае сдаст в переплавку, по гарантии. На баккарийском поясе оказалась совершенно целая фляга превосходной медовины — спасибо милой гульке. Осушив сосуд, почувствовал, как приятная истома разливается по жилам и боль отступает. Силы возвращались. Кровь на ранах свернулась и образовала почёсывающиеся корочки.
За час викинг обошёл окрестности. Животные отсутствуют, пара перепуганных до инфаркта седых сусликов не в счёт. Страшных следов больше нигде нет. Единственным неисследованным местом оставалась та самая Огненная пещера. Гуннар нашёл деревья, напоминающие скандинавские кедры, отсёк пару ветвей, наломал коры. Достал огниво и кремень из сумки, зажёг первый факел.
Теперь стоило бы дождаться ночи, чтобы привыкнуть к темноте. Слишком опасно оставаться у входа, здесь его силуэт на светлом фоне дня чётко виден, даже если выбросить факел.
— Хватит придумывать пустые отговорки, в деревне надо быть до заката, — рявкнул Гуннар сам на себя и шагнул в подземелье.
Отец в своё время учил: «Сынок, беспокойство — это поводья, которые придумали женщины, чтобы управлять нами. Если ты чего-то или кого-то боишься, найди это чего-то или кого-то, укради его или убей. А если в твоей голове уже торчит топор, надо спокойно залезть под юбку ближайшей валькирии и не париться, как баня над гейзером. Усёк, сынок?»
Внутри его встретила страшная, глубокая пустота. Обстановка менялась: местами стены и потолок расширялись, и тогда путь его шел через залы, местами пространство сжималось в узкий коридор. Настолько узкий, что приходилось ползти, держа факел перед собой. Щит, привязанный к спине, царапался о низкий потолок, а копьё, тычась во всё подряд, мешало на поворотах. Так что хотя сын Торна и Реи имел железные нервы и ослиное упрямство, но путь в неизвестность исчерпал и его терпение. Но именно в тот момент, когда он уже был готов послать всех в задницу к Одину, туннель кончился…
Варвар неожиданно попал в просторный зал, где, казалось, были нарушены все законы природы. Жирные сталактиты свисали с высокого потолка, а от пола поднимались сталагмиты, похожие на термитники. Дальше выстроились колоннады из толстых, как баобабы, сталактонов. Строительство наверняка длилось не одно тысячелетие.
Гуннар пригубил прозрачную бисерную жидкость из полости сломанного сталагмита и двинулся вперёд. Быть может, на поверхности уже вечер? Или ещё светло и времени достаточно? Кто его знает…
В центре зала до вспотевших ноздрей героя вдруг долетел резкий запах. В глубине что-то поблёскивало. Гуннар сощурился, положил ладонь на рукоять кинжала и пошёл на свет. О кривые корни Иггдрасиля! Смертным не дано было это увидеть…
Странное помещение обрывалось глубокой пропастью, на дне которой в сотне ярдов от пары его изумлённых глаз жила своей жизнью огненная река. Свет шёл от её волн, отражаясь в кусочках слюды, коими были усыпаны неровные стены. Игра огня, подхваченная и умноженная миллионами микрозеркал, нарисовала мистический пейзаж — фееричные изломы света и радугу бликов. Мощный гул тяжелых потоков лавы давил на каменный панцирь подземелья. Молодой мужчина остановился, пораженный величием увиденного…
Только сейчас Гуннар понял, почему пещера в Запретном ущелье называлась Огненной. В глубокой древности, может быть тысячи лет назад, отчаянный смельчак обхитрил саблезубых, преодолел тёмные коридоры и попал сюда, чтобы потом вернуться и рассказать гулям о подземных чудесах…
Но сможет ли современный викинг повторить этот подвиг? Развязка была близка. Пещера заканчивалась длинным выступом над огненной бездной.
А перед самым выступом кто-то был. Или что-то?!
Гуннар резко ощутил, как его длинные волосы снова становятся дыбом…
Мохнатое чудовище прижималось к каменному полу, глаза размером с апельсин горели оранжевым пламенем, зубастая пасть лязгала клыками. Вот так Гуннар из Скандинавии нашёл древнее проклятие пустыни.
Огромная тварь, способная уложить стаю тигров, кучу гулей и стадо крупного рогатого скота, с единственным противником, викингом, может полгода просто играть. И словно в подтверждение этому, страшилище медлило с нападением. Оно издало горловой рык, перекрывший звуки огненной реки. Варвар храбро шагнул навстречу, и тогда зверюга поднялась. Гуннар, чтоб не сказать по-мужски, откровеннее… остолбенел.
Чудовище ходило как человек, ростом десять футов в холке, покрыто дремучей шерстью, есть ноги, есть руки, а голова — смесь волка и медведя, уши острые, как у лисы-фенека. Чудовище потянулось к нему, распахивая страшные объятия…
Гуннар машинально запустил ему в раскрытую грудь копьём!
Увы, животное вырвало из себя эту мелкую занозу, сломало и отправило в огонь.
Гуннар прикрылся щитом, вытянул вперёд ильбарский кинжал и с истерическим кличем: «Хочу под юбку валькирии!» — атаковал врага.
Всё равно что пытаться избить кулаками каменное ограждение Долины Зверя. Раны твари мгновенно зарастали. Наконец ей это надоело, и она вмазала настырному викингу лапой в ухо. Сын Торна плоской лягушкой распростёрся на каменном полу, безуспешно пытаясь сделать вид, что помер…
В полуобмороке Гуннар вспомнил, как в детстве столкнулся лоб в задницу с диким мускусным быком. Пахнущее травкой копыто лягнуло юного викинга в лицо. Результат? Полчаса на свежем воздухе без памяти, и ещё полгода объяснял мальчишкам и взрослым, что зловещая улыбка, впечатанная поперёк лица, не имеет к ним ничего личного. Впрочем, дефект исправила очередная драка с такими же юными данами.
Так что времени валяться и разглядывать себя не было, Гуннар это понимал… но вот проклятие почему-то не торопилось. Что, согласитесь, странно для хищника…
Гуннар собрал последние силы, вскочил и атаковал снова. Кинжал утонул в косматой груди. Тихо, без единого вздоха и претензий, зверь тисками сжал запястье варвара.
Колоссальная сила! А затем и вовсе обнял, как любимую игрушку. Больно-о!
Неистовый рёв Гуннара отразился в стенах пещеры. Даже берсеркерский гнев не помог освободиться. Дрожащие пальцы в попытке задушить врага вдруг нащупали на волосатой груди что-то знакомое, взгляд человека упал на золотую цепочку с…
* * *
Сознание возвращалось медленно.
Первая мысль: он видел то, что видел?
Вторая: или это не то, что он видел?
Третья: видел, но не он?
Тяжёлое дыхание перепутало все мысли. Башка гудела, как ведьмовской котёл…
Гуннар открыл глаза.
Многое отразилось в тот миг в синих глазах викинга: тихо тонущие корабли, сладко стонущие девы, громко орущие враги, но такое… Над ним склонилась морда зверя, от близости которой саблезубый тигр просто обязан был отгрызть со страху собственный хвост.
Воплощённое проклятие пустыни взирало на человека сквозь туннели огня апельсиновых глаз. Разум и кровожадность, плоть и огонь, страсть и голод слились в одном существе. Викинг не знал, чего ждать: укуса или удара, готовиться к разговору за чашечкой лавы или смерти на гриле над ней же?
Огонь… Мысли текли медленно, твердея на ходу раньше времени, не успевая обрести вразумительную форму. Но одна всё же кое-как оформилась: зверь неуязвим для оружия, а вот как для огня? Огня-то все животные боятся!
А что, если вежливо, по-викингски, попросить тварь нырнуть в вулканическую реку? Обычно в таких случаях используются обманные движения, отвлекающие вопросы или тяжёлый таран, незаметно приближающийся со спины на мускулистых руках четырёх-пяти румяных молодцев. «Нет, последний вариант, конечно, хорош, но не подойдет, — медленно соображал Гуннар, — ибо тарана нет. А без него не тот эффект…»
Значит, остаются обманные движения.
Избитый, израненный, еле дыша, сын кузнеца поднялся на дрожащие, как заячий хвост, ноги. Сколько раз за этот жаркий день приходилось вот так подниматься? Когда это кончится? И как именно кончится, что важно…
Чудовище отступило на шаг. Они стояли почти на краю пропасти. Внизу постреливала всполохами река, лениво ползли потоки лавы. Гуннар прыгнул головой вперёд, надеясь столкнуть зверя вниз. Сам викинг рассчитывал остаться на выступе, раскачиваясь от усталости и ожидая туземок с ароматическими медикаментами. Увы, обманного выпада не получилось. Страшилище предусмотрительно шагнуло влево, и Гуннар сам полетел навстречу огню!
Переворачиваясь в воздухе как кошка, варвар уцепился левой рукой за выступающий камень. Сил хватило только на это. Вообще, хотелось бы, конечно, крикнуть что-нибудь обидное, спеть что-нибудь неприличное или рожу скорчить, но сил осталось тупо висеть и ждать, а что делать? Висит туша — могут скушать…
Слишком много энергии израсходовано утром за завтраком — не надо было так тщательно пережёвывать пищу. Непрекращающийся секс с Шаммилой не в счёт.
Человеческие возможности и возможности викингов в том числе имеют предел. Увы, увы, увы… Хотя. По совести говоря, важно абсолютно не это! А что? А вот что…
Когда висишь на скале над фьордом более получаса, не на спор, когда тебя в любой момент вытащат, а на самом деле, честно, без дураков, это как минимум грозит простудой. Да и любопытные чайки, тупики всякие (чтоб их, клювастых дур!), не дают толком наслаждаться прекрасным видом на бухту.
На краю огненной бездны обстановка несколько иная, но, согласитесь, близкая к вышеописанной. Сквозняков меньше, пейзаж попроще, и не летает вроде никто, да вот всё равно плохо. Мягко говоря. Гуннар бы сказал — хреново…
Остатки сознания сосредоточились на четырёх немеющих пальцах. Не было сил даже поднять свободную руку, схватиться за что-нибудь, подтянуться. Почерневшие губы едва слышно произнесли проклятие всем богам, пальцы разомкнулись, пропасть ласково улыбнулась улыбкой смерти, но…
Косматая лапа схватила его онемевшую руку и оставила реку голодной.
* * *
Кто-то нёс его, как носил папа, когда он сбегал играть в охотника, а затем засыпал на ветках сосны, нервируя совокупляющихся бурундуков. Наверное, храпел громко и разговаривал во сне, а мелкие зверюшки это не любят…
А потом его протащили за ногу волоком по земле.
Нет, папа не позволял такого. Папа мог ругаться, дать пинка или тяжёлую отеческую затрещину, но тащить по земле… Отец всегда знал, чего можно, а чего нельзя. В противном случае мог словить такую же плюху от мамы…
«Я жив, — сообразил Гуннар. — То есть, скорее, ещё не совсем мёртв. Наверное, волкомедведь несёт меня в логово, чтобы правильно, по науке, освежевать, замариновать и сохранить к ближайшему празднику, а за день до торжества спокойно заняться приготовлением в точном соответствии со старинным семейным рецептом. Интересно, по какому рецепту? — Викинг преисполнился практическим любопытством, — Я бы предпочел кваситься в вине или пиве, а там хоть трава не расти, и пусть вся семейка подавится моими тазобедренными костями и никто им не поможет».
После чего резко потерял сознание, мысленно представив себе весь процесс.
Он очнулся от ощущения тепла, разливавшегося по всему телу. Открыл глаза и тут же закрыл. Яркое солнце. Типа мы в пустыне, а не в Огненной пещере? И что теперь?! Какая, блин, разница, где тебя съедят?!! Ладно, хватит фигнёй голову забивать.
— Значит, ты нашёл проклятие, Гуннар из Скандинавии? — раздался с небес довольный голос старого шамана Саед-е-Бархана. — Или оно тебя нашло?
— Оно отлучилось за рецептом, — не раскрывая глаз, предположил сын Торна.
— Куда?
— За рецептом, — повторил викинг, пытаясь нащупать осколки собственной головы. — Такие тайные правила приготовления чего-нибудь вкусненького, их вечно пишут на чём попало и никогда потом не находят.
— Кто пишет?
— «Кто», «кто»… Проклятые домохозяйки. Скажи, Саед, у меня всё на месте?
— Ай-ай, какая разница! Ты не сможешь помешать моим планам! Не понимаю, как можно уцелеть после саблезубых и тем более после НЕГО, но так даже лучше… Иргал заполучит две жертвы — тебя сейчас и Шаммилу вечером!
С мрачной улыбкой Саед достал из-под туники кремнёвый нож и затянул ритуальные куплеты.
— Знаешь, Саед, уж в твои-то годы можно было бы иметь и побольше мозгов, — устало заметил викинг.
— О чём ты? Ахххххх!!!
Жёсткая рука варвара молнией схватила жреца за горло.
Удивлённый сопротивлением, Саед выпустил нож. Захват был железным!
Жрец синел, как голубая тряпка в воде. Его кожа никогда не отличалась здоровой свежестью, а тут вдруг сплошные неудобства: ни тебе вдохнуть, ни выдохнуть, и бубен далеко, и сочувствующих соплеменников нету.
Руки зашарили в поисках ножа, лицо стало сиреневым, местами чёрным. Он попытался что-то произнести кривыми губами:
— Шаммила… Проклятие… Она… Лялил… Не Заг… Гурах… Отец… О Иргал!
С сухим щелчком позвонки переломились, и Гуннар, выложившийся по полной, снова потерял сознание. Ну никаких сил на этих предателей не хватит.
* * *
Всё племя гулей собралось на площади перед шатром вождя. В центре громоздилось высокое кострище. Приближалась полночь, а ни Гуннара, ни шамана Саед-е-Бархана ещё никто не видел. Вокруг полыхали костры поменьше, детишки незаметно пекли в них картошку. Старый Муарим казался совсем древним. Он любил дочку, но долг вождя перед племенем выше отеческой любви…
Перед заходом солнца Шаммилу привязали к пальме.
До полуночи оставалось четыре часа.
Рослый детина, отмеченный по всему телу и ягодицам следами жестокой битвы, появился из темноты. Удивлённый шёпот пробежал от туземца к туземцу:
— Варвар! Смотрите, это варвар!
Гуннар принёс только завязанную мешком тунику и бросил свёрток перед всем племенем. Он молчал как человек, переживший все ужасы преисподней!
В глазах вождя читался немой вопрос. Собственно, как и у всех прочих…
— Проклятия больше нет! — тихо, но твёрдо произнёс варвар. — Живите и радуйтесь! Вот ваше проклятие! — И Гуннар достал из мешка круглый предмет, подняв его высоко, чтобы все видели. Это была голова Саед-е-Бархана.
— Асад! Асад-ал-Сахара! — ошеломленно пронеслось по площади. — Ты лев пустыни!
Наверное, вот так в лучах победы когда-то стоял его любимый сказочный герой — Пламен Славянин.
ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ
БЕЛОКУРОЙ РАЗВЕДЧИЦЫ ЕВГЕНИИ
Сколько событий! Сколько эмоций! Мой Гуня показал им всем! Чудные гули хором упрашивали его, жгли свои колдовские костры, потом снова упрашивали, и вот он смилостивился и показал… Ах! Бесстыдник^ конечно, но, учитывая моё положение (в последнее время маскируюсь под местную дурочку) и важную ритуальную значимость символа, это даже хорошо. Как я соскучилась по его толстым намёкам и похотливому взгляду, хотя мне только пару раз и перепало… Но это ж на самом деле не мне! Даже не знаю, что и думать. А он всё сражается, сражается, устаёт страшно… Гунечка мой, Гунёшечек, Гуняшка! Интересно, как ему больше понравится?
* * *
Гуннар молча уводил Слейпнира, нагруженного водой и припасами. Из предложенных даров викинг забрал только то, что принадлежало ему с самого начала, — Шаммилу. Она была его — до последнего волоса!
Муарим плакал. Вождь предлагал спасителю остаться с народом гулей. Готовился весёлый пир, жарились сочные кабаны, разносилось вино. Но викинг был неумолим…
— Неинтересен пир, тогда возьми хотя бы сопровождение до Аль-Бенгази!
— Нет, — строго отказался викинг и обнял так и не понявшего ничего старика.
Оно и к лучшему. Всё, что случилось, было только его решением и его судьбой.
* * *
Варвар объявил привал в последней роще перед Сахарой. Шаммила постелила коврик, и молодые люди сели. Гуннар молча обнял девушку, она тоже молчала. Его рука дотронулась до золотой цепочки на её шее. Их взгляды встретились.
— Ты догадался?
— Да.
— Тогда почему…
— Надо закончить начатое.
— Я не виновата, Гуннар. Мать зачала меня не от Иргал-Зага. В ночь жертвоприношения к матери пришёл Гурах — помощник ужасного Молоха!
— Что?!
— Я дочь демона Гураха. — Она остановилась, вопросительно глядя на своего мужчину. Тот молча кивнул, хотя понятия не имел ни о тёмной личности Гураха, ни о более тёмной индивидуальности Молоха. Какая теперь разница? Вероятно, выглядели они точно так же, как Шаммила в Огненной пещере. Но даже если ещё уродливее, то фигли… — В полнолуние и в любое время внутри пещеры я принимаю иной облик, ты сам видел его. Боюсь, в конце концов всё живое, окружающее меня, будет истреблено!
Страшные слова. Гуннар высвободил руку, обнимающую любимую…
— Я сама страдаю, — пыталась оправдаться она. — Не могла убить Заллеху, ведь с ней мы как сестры. Но отец Заллехи тоже догадался…
Торнсон с завистью поглядел на Слейпнира — дромадеру на всё плевать.
— Я убила этих тигров, я знала, что никто с ними не справится. Ты пришёл, одолел последнего и вошёл в мою пещеру. Я не хотела тебя трогать!
После этих слов Шаммила долго плакала. Слёзы щедро струились по щекам, дрожали губы, сжималось сердце викинга. Когда слёзы кончились, она обхватила себя руками и стала раскачиваться. Взгляд опустел, лицо осунулось.
— А давай, — упавшим голосом предложила туземка, — я сделаю тебя таким же?
Гуннар посмотрел на неё долгим, серьёзным взглядом.
— А чего, классно же! — Губы девушки истерично скривились. — Будем вместе рвать всех на части?
И снова ударилась в слёзы.
— Перестань, милая…
— Ты дрался как герой, — вдруг призналась она, шмыгая носом. — Любимый, ни один человек не смог выдержать того, что перенёс ты. Я горжусь, что ты был у меня первым… и единственным!
Больше она ничего не сказала.
Гуннар думал, долго, потом ещё. И вот его потрескавшиеся губы раскрылись.
— До сих пор я не произносил этих слов и вряд ли произнесу снова. Я тебя люблю, Шаммила. Именно поэтому твоё предложение принять не могу. Я должен убить тебя.
— Знаю. Сделай это, любимый. Но прошу, подари мне последнюю ночь любви.
Испепеляющая страсть интима залила звёздную
ночь и безбрежные пески.
* * *
Следуя древнему погребальному обычаю, викинг заготовил хворост, часа два собирая верблюжьи колючки по всем барханам. Выглянуло розовое солнце. Шаммила послушно легла на смертное ложе из колючих веток, вытянула руки и закрыла глаза.
— Не знаю, куда отправится твоя душа, — тихо сказал рыдающий викинг, — пусть это будет хорошее место. Доброго пути, роза пустыни. Я люблю тебя!
Гуннар, закрыв глаза, вонзил в её сердце кинжал. А потом был огонь и неласковый ветер, и остался только пепел, но со временем и тот смешался с песком…
Подхватив поводья верблюда, варвар вялым шагом двинулся на север. Там его ждали Аль-Бенгази и Евгения. После часа пути солнце свалило его в песок, он кое-как перевернулся на спину и долго смотрел в жёлтое небо.
К фьорду Евгению! К фьорду Аль-Бенгази и всех остальных! Теперь он настоящий Пламен Славянин. Герой над всеми героями — громадный и сокрушительный!
Всё, что делает Славянин, — правильно. Все, кто гибнет от руки Славянина, — недостойные. Всё, что берёт Славянин, — его по определению, и не фиг!
В город всё-таки придётся заглянуть, купить побольше хны и перекраситься.
Чтоб всё было по-настоящему, ясно вам?! Белый верблюд смотрел за горизонт огромными чёрными глазами. «Кстати, и Слейпнира надо перекрасить, — подумал бывший Гуннар, — вот только надо бы придумать, в какой цвет…»
ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ
СТОЙКОЙ РАЗВЕДЧИЦЫ ЕВГЕНИИ
Он прекрасен! Я, конечно, устала спать одна, зарывшись в песок… Хорошо, если попадётся какой медлительный варан, которого хотя бы можно обнять или подоткнуть под голову… Временные неудобства уже надоели. Хочу в кабак, Гуннара на колени и под венец… Хотя лучше сначала под одеяло, а потом отдохнуть, пару раз опять под одеяло, а потом и под венец… В идеале, конечно, сперва надо помыться.
Как он прекрасен! Под лоснящейся загорелой грудой мышц бьётся, как наш штурман головой об мачту, огромное сердце. Правильно кричали гули, сердце льва! Он страшно рыдал, глядя на погребальный костёр. Бедненький мой. Большое сердце… Шаммилочку сжёг.
Вот и отлично, он свободен без моего вмешательства. Не переживал бы так сильно… Бормочет как полоумный, без конца по сторонам озирается. Ничего, терпи, викинг, готовься к семейной жизни.
