Теплая ванна.

Элси не принимала теплой ванны уже — в буквальном смысле — несколько месяцев. Она почти привыкла к слою грязи, накопившейся на коже, к неизменному блеску жира, который, казалось, исполнял роль лака для ее кудрявых черных волос. Она сидела, подтянув колени к груди, а сестра обливала ей плечи теплой мыльной водой из стеклянной банки.

За дверью шли шумные приготовления.

Мужчины кричали, что-то поднимали и перетаскивали. Переворачивали ящики, разматывали провода, сдабривая речь вкраплениями французского; раздавались шутки, сердечный смех эхом отдавался в коридоре. Словно труппа актеров готовилась к величайшему представлению, которого они ждали многие, многие годы. И третий звонок должен был вот-вот прозвенеть.

В ванной комнате Элси молча наслаждалась ощущением теплой воды на спине и плечах.

— Ладно, — сказала Рэйчел. — Последний раз.

Элси кивнула:

— Прямо. Налево. Налево. Прямо. Направо. Прямо.

— Угу, — кивнула Рэйчел. Она смотрела на карту, которая лежала на полу перед ней, скрытая от взгляда сестры бортиком ванны.

— Вентиляционное отверстие. Коридор, — она посмотрела на сестру в ожидании подтверждения.

— Ага. Дальше что?

— Туалет. В нескольких футах справа. Люк в потолке. Налево от двери. Потом прямо. Довольно долго. Потом направо. Налево. Налево. Направо. Прямо. Выход из люка.

— Хорошо, Элс, — сказала Рэйчел. — Тут осторожно.

— Да, это же комната отдыха, верно?

Ее сестра кивнула.

— Значит, ждем, пока все уйдут. Потом вылезаем. А потом… — тут она запнулась.

— Потом?

Элси заглянула за бортик ванны. Рэйчел схватилась за карту.

— Не подглядывай, Элс! Это важно. В башне у тебя не будет времени смотреть на карту. Ты должна все запомнить, — ее лицо выражало глубокую тревогу; Элси чувствовала, как сестра беспокоится. — Тебе нельзя им попадаться, Элси. Просто нельзя.

Та глубоко вдохнула и продолжила, глядя Рэйчел прямо в глаза.

— Через комнату отдыха. Дальше по коридору. Служебный лифт. Дождаться, пока он выключится, — тут она остановилась и пытливо посмотрела на сестру; отключить лифт было обязанностью Антэнка. Одной из многих. Вся операция, казалось, зависела от того, сумеет ли он выполнить несколько сложных заданий в самом сердце башни Титана. Рэйчел не подняла взгляда; Элси продолжила. — Открыть дверь. Кабинки там не будет. Забраться по лестнице до пятнадцатого этажа. Там шахта в комнату-сейф. Взломать решетку и залезть туда. Потом: направо. Прямо. Налево. Налево. Прямо. Направо. Прямо. И…

— И?

— Вот она. Решетка в сейф. Залезть туда. Аварийный лифт — за книжной полкой. Извлечь пленных, rendez-vous наружу через восточные ворота, — последнее предложение было цитатой со слов Жака. Оно звучало строго и официально, и Элси нравилось его повторять.

— Хорошая работа, сестренка, — улыбнулась Рэйчел. — По-моему, ты все запомнила.

— Merci, — сказала Элси, подражая «Шляпам».

В этот момент раздался стук в дверь.

— Вы там закончили? — спросил Майкл.

— Почти! — крикнула Рэйчел в ответ. — Кажется, она все зазубрила.

— Хорошо. Вы нам нужны. Остальные Неусыновляемые уже тут, — они с Синтией проделали обратный путь на склад, в Забытое место, раздали пожертвованную «Шляпами» еду и коротко рассказали всем, что случилось. Как и было обещано, они выбрали еще нескольких детей для нападения на башню Титана.

Элси посмотрела на сестру широко распахнутыми глазами, только сейчас начиная верить, что все происходит на самом деле.

— Мы идем! — крикнула она.

Снаружи, в главном помещении, царил полнейший хаос. Всюду темнели черные водолазки, над ними висела стая черных беретов. Девочки осторожно влились в толпу; Майкл шагнул к ним, проскочив под деревянной катушкой фитиля для бомбы, которую несли двое диверсантов. За ним следовали еще трое детей: самые маленькие и проворные из юных Неусыновляемых. Их звали Гарри, Оз и Рути. Всем было около девяти лет, все довольно невысокие для своего возраста. Гарри был мальчик плотный, с удивительно широкими плечами для такого малыша, и силы ему было не занимать. Остальные ребята называли его Гарри Стена. Оз и Рути были близкими друзьями и умели общаться почти телепатически; было решено, что такого рода искусство пригодится в деле. Элси оглядела команду и улыбнулась.

— Ну, что, — сказала она, — готовы к дурдому?

Не успели дети ответить, как явился Нико с высокой стопкой чего-то похожего на темные скатерти в руках.

— По одной на каждого, — сказал он и начал раздавать упаковки. — Размеры: маленькие и очень маленькие.

Майкл развернул то, что ему бросили; это были черная водолазка, такие же брюки и берет.

— Вы, может, и Неусыновляемые, — объяснил Нико, — но сегодня вы — часть «Шапо нуар».

— Да, сэр, — автоматически сказала Элси. Она не знала, так ли надо отвечать, но ей показалось, что звучит правильно. Девочка энергично вытащила берет из своей кучи одежды и нахлобучила себе на голову — немного криво. По спине от гордости пробежали мурашки.

— Как влитой, — Нико подмигнул ей. Элси покраснела.

Вскоре собравшиеся Неусыновляемые облачились в форму, и преображение в юных диверсантов было завершено.

Элси повернулась к остальным «стеногрызам», как собирались прозвать их команду, а Рэйчел вместе с Нико прошла в другой конец помещения, где располагался своего рода конвейер. За одним столом несколько человек вынимали из деревянных ящиков черные матовые железные шары размером с крупный снежок и бросали их на второй стол, где в шары через воронку засыпали какой-то порошок. Продолжал этот конвейер третий стол: за ним команда мужчин тщательно вкладывала в шары фитили и запечатывала воском. Нико свистнул одному из подрывников у третьего стола и протянул руки; ему бросили готовую бомбу, и он взвесил ее в руке, как бейсбольный мячик.

— Как тебе? — спросил он, протягивая снаряд Рэйчел.

Бомба была тяжелее, чем казалась на вид, и девочка едва не выронила ее, как только взяла в руки. Еще она была холодная и пахла серой. Рэйчел расправила плечи, расставила ноги пошире.

— Отлично, — сказала она.

Нико не впечатлился:

— Как думаешь, куда ты сможешь ее добросить?

Рэйчел перекинула бомбу туда-сюда в ладонях, оценивая вес.

— Не знаю, — призналась она. — Куда-нибудь смогу, наверно.

— Вон туда докинешь? — спросил Нико, указывая на груду мешков с мукой в углу помещения. До них было по меньшей мере футов двадцать.

Рэйчел сделала глубокий вдох, задумчиво прищурилась и изо всех сил бросила бомбу с нижней подачи, будто играя в софтбол на физкультуре. Шар упал на цементный пол, не долетев до цели нескольких футов.

— Нет-нет-нет, — покачал головой Нико. Подняв бомбу, он принес ее обратно и показал правильное исходное положение, согнув руку так, что черный шар оказался у его шеи. Он чуть присел — вышло немножко забавно, — а потом медленно распрямил руку от плеча. — Вот так, — сказал диверсант. — Вся сила должна идти из ног, — и передал бомбу обратно Рэйчел.

Та подняла снаряд на плечо и попыталась снова; на этот раз железный шар с глухим стуком приземлился прямо посреди кучи мешков.

— Отлично! — сказал Нико, хлопая в ладоши. — Помни: из les jambes, — и перевел: — Из ног то есть.

Когда Рэйчел пошла забирать свой тренировочный снаряд, за спиной у нее раздался другой голос:

— Тебе придется удвоить это расстояние. Здесь ты все еще в радиусе поражения.

Обернувшись, она увидела, что это был Жак.

— Я над этим поработаю, — сказала девочка, слегка побледнев от его слов.

— Хорошо. Bon. От этого зависит твоя жизнь, — тут Жак повернулся к Нико. — Надеюсь, она не сразит никого из твоих коллег-диверсантов.

Допуск Рэйчел в отряд подрывников был у этих двоих больной темой. Жак считал, что отправлять детей в башню через вентиляционную систему и так уже достаточно безрассудно; позволять же неопытному подростку метать бомбы — это вовсе немыслимо.

— Elle peut le faire, Жак, — сказал Нико железным тоном. — Elle à besoin d'un peu de pratique, c'est tout.

— Nous n'avons pas le temps pour la pratique. Nous frappons ce soir.

Рэйчел подошла к ним и встала рядом, понимая, что они говорят о ней. Но ее школьных знаний французского было недостаточно, чтобы разобрать их быструю речь. Она прожигала мужчин взглядом, пока один из них не заговорил по-английски:

— Что ж, — сказал Нико, с вызовом глядя на Жака. — Надеюсь, твой собственный проект, твой ручной псих, пришел в себя настолько, что не угробит нас всех.

— Он справится. О, он справится. И я буду гораздо спокойнее рядом с ним, чем в компании пигалицы с бомбой в руке.

«Пигалицы»? — изумилась про себя Рэйчел. — «Так вообще еще хоть кто-нибудь говорит?» Она кашлянула в надежде привлечь внимание спорящих, но безрезультатно. Они продолжали ругаться, будто ее даже не было рядом.

— Слушай, это же твой грандиозный проект, Жак. На карте стоит твоя гордость.

— Скажем так, все развивается не совсем в соответствии с моими желаниями. Потому что тебе обязательно надо было наобещать детям с три короба — и пошло-поехало.

Рэйчел наслушалась достаточно. Она подняла железный шарик на плечо, согнула колени и, вспомнив инструкции Нико, бросила его через все помещение, как минимум футов на сорок, очень некуртуазно хрюкнув в процессе. Незажженная бомба с громким стуком приземлилась где-то в коридоре, и от этого грохота вся кипучая деятельность вокруг внезапно прекратилась.

— Мы не дети, — сказала Рэйчел, мгновенно ощутив на себе внимание присутствующих. — И я не «пигалица», — она посмотрела туда, где лежала бомба и, сама удивившись, воскликнула: — Ой, как далеко!

Нико улыбнулся и посмотрел на Жака.

— Видишь, товарищ? Она отлично справится. К тому же теперь мы знаем: если нужно бросить бомбу, положитесь на les ados.

В комнате воцарилась прежняя лихорадочная активность; Рэйчел принесла бомбу обратно и продолжила бросать ее в кучу мешков с мукой. Несколько других диверсантов, припомнив, по-видимому, что и сами давно не практиковались, составили ей компанию, и вскоре между ними разгорелось шуточное соревнование.

В углу, рядом с грудой пустых ящиков с надписью «ВЗРЫВЧАТКА», сидел сгорбленный человек в потрепанном клетчатом жилете, копаясь в стопке белых карточек. Он почти не шевелился, словно единственный неподвижный объект посреди мира, показанного в ускоренной съемке, и был занят только лишь карточками у себя в руках, а вся остальная жизнь в комнате обтекала вокруг него. Элси некоторое время понаблюдала за ним: за тем, с какой черепашьей скоростью он читает, как проговаривает одними губами слова, написанные на карточках. Она оторвалась от щебетавших в сторонке «стеногрызов» и подошла к человеку.

— Здравствуйте, мистер Антэнк, — сказала девочка.

Тот, казалось, не услышал ее; он продолжал тихо бормотать про себя, повторяя слова с карточек. Она повторила:

— Мистер Антэнк.

Он прервался и посмотрел на нее. Бегающий взгляд широко распахнутых глаз напомнил Элси взгляд испуганного, растерянного животного.

— Вы меня помните? — спросила она. — Я Элси Мельберг.

Антэнк покачал головой.

— Н-н-нет, — выдавил он. — Я н-н-не знаю, помню или нет, тра-ла.

— Мои родители поехали в Стамбул искать моего брата. Он пропал в прошлом году. Нас оставили с сестрой в вашем приюте. Они сейчас вроде бы где-то в России. Вы объявили нам запрет на усыновление. Забавно вообще-то, потому что нас и усыновлять никто не должен был, — произносить этот монолог, этот отрывок из собственной биографии, почему-то было очень приятно.

Пока Элси говорила, Джоффри только пялился на нее с озадаченным видом и изредка пел «тра-ла, тра-ли».

— Вы заставили нас пойти в Непроходимую чащу, мистер Антэнк. Засунули какую-то гадость моей сестре в ухо, а мне дали какую-то таблетку. А потом отправили нас туда. Без еды, без воды, без всего. Помните? Мы бы умерли от голода, если бы не нашли там остальных Неусыновляемых. Вы никогда об этом не думаете, мистер Антэнк?

Продолжая бессвязно лепетать, он нервно перетасовал карточки в руках. Элси показалось, что в его глазах появились слезы.

— Но знаете что, мистер Антэнк? Мне кажется, на самом деле где-то очень глубоко внутри вы хороший человек. Мне кажется, вы просто сделали в жизни много неправильного. Вы послали нас в Непроходимую чащу ради своей странной, нехорошей цели, но мы выбрались. Выбрались и даже стали лучше. Я теперь знаю о себе больше, знаю, что у меня есть особая сила, о которой я раньше понятия не имела. И хотите, еще кое-что скажу? — тут она опустилась на колени, чтобы поглядеть Антэнку прямо в глаза. — Я думаю, она поможет мне найти брата.

Элси подождала ответа; тишина.

— Вот так. Вся ваша жадность только сделала меня сильнее. Что вы об этом думаете?

Снова бормотание и пение. Огромная круглая слеза сорвалась с ресниц Антэнка и скатилась на кончик носа.

Элси стало ужасно его жалко.

— Вы можете все исправить, мистер Антэнк. Можете нам помочь. Помочь вернуть наших друзей. Вы можете перестать быть сумасшедшим, совсем ненадолго, перестать плакать и петь, и выполнить свою часть плана, чтобы помочь нам. Как вы думаете, вы смогли бы это сделать? И тогда, может быть… Может быть, тогда нам всем будет немножко легче простить вас. Как вам это, мистер Антэнк?

Мужчина кивнул. Слезы уже струились по его щекам. Он перестал бормотать. Руки стиснули карточки так крепко, что те смялись. Девочка услышала за спиной голос: к ним подошел Жак.

— Полегче, Элси, — попросил он. — На него сейчас много всего навалилось. Ему нужно хорошенько подготовиться.

— Извините, — сказала та. — Я просто хотела с ним поговорить. Он был такой грустный.

Жак серьезно кивнул и обернулся к Антэнку:

— Как идет практика?

Антэнк поднял руку и вытер слезы с глаз. На лице его вдруг отразилась железная решимость, зародившаяся где-то глубоко внутри, в недрах растянутого шерстяного жилета. Он сосредоточенно наморщил лоб, а потом бросил карточки на пол и сказал:

— Я готов.

* * *

В маленькой медной миске, когда-то принадлежавшей ее матери, на комоде теперь лежали две вещи: пестрое орлиное перо и гладкий белый камешек. Последний Зита положила туда, вернувшись к себе вечером, когда отец опустил заслонку на дровяной печи за дверью ее комнаты, а тусклые лучи солнечного света спрятались за завесу деревьев.

Она забралась в постель и, слушая, как сторож зажигает газовые фонари за окном, стала ждать, когда отец мягко прошлепает по коридору к своей спальне. Она смотрела в зеркало на комоде, ожидая тумана. Ей хотелось больше узнать об этой Зеленой императрице; у нее появились сомнения, что это тот дух, о котором шептались дети на школьном дворе, мать убитого мальчика. Она подозревала, что в рассказах что-то было перепутано. Этот призрак явился не из эпохи Древних. Это был кто-то другой. И у нее было предположение, кто именно.

То мгновение, когда она споткнулась о диколесский Пьедестал, окруженный ковром плюща, не выходило у нее из головы. Девочка ощутила, что в этом месте лес пронизан чем-то вроде электричества, которое словно подключило ее и камешек к рифленому белому постаменту. Это подтвердило ее подозрения о том, что она не просто вызвала какой-то давно дремавший призрак из небытия на невинный спиритический сеанс. Она ввязалась в нечто куда более серьезное. Зерно этой мысли заронил в ней орленок, тот самый, который любезно одарил ее первым из необходимых предметов. В самом деле, что она хотела от мира живых?

Настала ночь; Зита все ждала.

По небу медленно, лениво ползла луна. В окно спальни лился серебристый свет.

Она, должно быть, задремала, сидя в кровати, потому что, открыв в следующую секунду глаза, услышала, как часы в коридоре бьют полночь, и обнаружила, что успела хлопнуться набок на подушку. Зита снова села прямо и пригладила волосы, сама не зная, зачем. Почему-то сегодня ей хотелось выглядеть перед призраком прилично. Ей хотелось, чтобы ее увидели.

Тикали часы в коридоре; отец храпел в своей постели. Зеркало окутала дымка. У Зиты заколотилось сердце.

«МОЛОДЕЦ», — написал дух.

— Я знаю, кто вы, — сказала Зита.

Поверхность зеркала не изменилась.

— Вы — старая губернаторша. У которой сын умер. Которая сошла с ума.

Стекло затуманилось снова. Зита помедлила. Но… ничего.

— Правильно? Это вы?

По комнате пронесся порыв ветра; Зита ощутила холод на коже.

Она продолжила:

— Не бойтесь. Я все равно принесу, что вам нужно. Я просто хотела сказать, что знаю, кто вы. И знаю, что с вами случилось. И что я, наверное, вас понимаю, — на нее снизошел покой, словно она говорила со старым другом. Слова сами слетали с языка. — Мне про вас папа рассказал. Я тогда еще даже не родилась. Он сказал, что вы были замечательной женщиной. Что вы прошли через самое худшее, что только можно представить, что вы потеряли сына. И сказал, что вы, может быть, под конец немного перегнули палку, но этого можно было ожидать, и что любой родитель вас понял бы. Вот что он сказал.

Тишина. Дымка на зеркале.

— И хотя я не родитель, я пока еще подросток, мне кажется, я тоже понимаю, — тут она помедлила, набираясь смелости, чтобы произнести то, что собиралась. — Со мной случилось наоборот. Моя мама умерла. Где-то семь месяцев назад, — она тихонько усмехнулась. — Забавно. Я ни с кем толком про это не говорила. Вы — первый человек… ну или что вы там такое. Мама была очень добрая. Любила играть на гитаре и возиться в саду. И еще пела просто здорово. И вообще просто была такая хорошая, знаете? Просто хорошая. А потом она заболела и умерла. И все. В смысле, кажется, что только плохих людей наказывают всякой ужасной смертью, а она была очень хорошая, моя мама, но ее просто раз — и не стало. Так быстро. В смысле, вот вы ни за что не подумаете, что такое может случиться с вами, а потом оно случается, и весь ваш мир просто разваливается, правда?

Зеркало ничего не отвечало.

— Я просто хочу сказать, я понимаю, что вы чувствуете. Я знаю, почему вы сделали то, что сделали. И, может быть, в каком-то смысле, помогая вам, я просто пытаюсь помочь себе, понимаете? Это вообще можно хоть как-то понять?

Ветер зашелестел шторами. На поверхности зеркала появилось слово «ДА».

Зита просияла.

— Вы меня слышите! Так это вы, старая губернаторша?

«ДА».

— Как вас зовут?

Зеркало затуманилось. Потом раздался скрип пальца по стеклу, и на нем появилось имя «АЛЕКСАНДРА».

— Точно! Ничего себе, — изумилась Зита. — Ну, я рада, что с этим мы разобрались. Просто чтобы знать. Кто мы такие. Вы — Александра, и вы потеряли сына. Я — Зита, и я потеряла мать. Так что, выходит, мы — неплохая команда, правда?

Она не стала ждать ответа, вскочила с постели и подошла к миске на комоде, не сводя глаз с затуманенного зеркала и выведенных на нем букв.

— Ладно, — сказала девочка. — Что дальше?

На стекле появились слова, начертанные в тумане призрачным пальцем умершей вдовствующей губернаторши. Зита побледнела, прочтя их, хотя теперь, когда личность духа открылась, в каком-то жутком, леденящем кровь смысле все стало на свои места. Более того, где-то в глубине ее души разверзлась новая бездна сочувствия к этой женщине — и она поняла. Теперь она поняла.