Солнце уже стояло высоко в небе, когда Ясмина проснулась. Она не вскинулась на ложе и не смотрела недоуменно по сторонам, спрашивая себя, куда она попала. Девушка проснулась с полным осознанием того, что произошло накануне. Руки и ноги у нее ныли после вчерашней долгой скачки, а тело, похоже, до сих пор ощущало прикосновение мускулистых рук, которые занесли ее так далеко.

Она лежала на овчине, брошенной поверх кучи листьев прямо на утоптанном земляном полу. Под головой у нее покоилась сложенная бурка, а укрывала ее поношенная накидка. Она находилась в большой комнате, крепкие стены которой были сложены из неотесанного камня, скрепленного обожженной на солнце глиной. Тяжелые балки перекрытия поддерживали крышу, сделанную из того же материала. В ней зияло смотровое окно, к которому вела лестница. В толстых стенах были прорезаны не окна, а узкие бойницы. Здесь имелась единственная дверь из прочной бронзы, наверняка позаимствованная в каком-нибудь приграничном вендийском городе. В стене напротив красовался широкий проем, который перегораживало не дверное полотно, а несколько крепких деревянных брусьев. За ними Ясмина разглядела великолепного черного жеребца, мирно пережевывающего охапку сена. Здание служило фортом, жилым помещением и конюшней одновременно.

В другом конце комнаты перед небольшим очагом сидела горская девушка в жилетке и мешковатых штанах и жарила полоски мяса на железной решетке, положенной на большие камни. В нескольких футах над полом виднелась почерневшая от сажи и копоти расщелина, куда уходила часть дыма, тогда как оставшийся смрад клубами плавал по комнате.

Девушка оглянулась на Ясмину, показав ей смелое и красивое личико, после чего вернулась к своему занятию. Снаружи зазвучали голоса, затем кто-то пинком распахнул дверь, и в комнату по ступенькам спустился Конан. В спину ему светило утреннее солнце, он выглядел еще массивнее прежнего, и Ясмина подметила некоторые детали, которые давеча ускользнули от ее внимания. Одежда его была чистой и не потрепанной. Широкий бахариотский пояс, на котором висел нож в расписных ножнах, подошел бы скорее принцу крови, а из-под рубашки поблескивала туранская кольчуга.

– Твоя пленница проснулась, Конан, – сказала девушка-вазули, и он фыркнул, подошел к огню и смахнул полоски баранины в каменную тарелку.

Сидящая на корточках девушка рассмеялась, словно радуясь какой-то пикантной шутке, а он в ответ улыбнулся по-волчьи и ловко поддел ее ногой за пятку, так что она опрокинулась на пол. Похоже, такое грубое заигрывание доставило ей несказанное удовольствие, но Конан уже утратил к ней всякий интерес. Выудив откуда-то большой ломоть хлеба и медный кувшин вина, он принес угощение Ясмине, которая поднялась со своего лиственного ложа и с сомнением смотрела на него.

– Неподходящая еда для Дэви, но это – лучшее, что у нас есть, – проворчал он. – По крайней мере, тебе будет чем набить желудок.

Он поставил тарелку на пол, и девушка вдруг поняла, что ее терзает лютый голод. Она молча опустилась на пол, подобрав под себя ноги, переставила тарелку на колени и принялась есть пальцами, поскольку других столовых приборов в ее распоряжении не имелось. В конце концов, умение приспосабливаться к обстоятельствам является одним из признаков подлинного аристократизма. Конан остался стоять, глядя на нее сверху вниз, засунув большие пальцы рук за пояс. Сам он никогда не садился по-восточному, скрестив ноги.

– Где я? – внезапно поинтересовалась она.

– В доме Яра Афсала, вождя хурумских вазули, – ответил варвар. – Афгулистан находится на много миль дальше к западу отсюда. Мы ненадолго задержимся здесь. Кшатрийцы рыщут в здешних горах, они ищут тебя – и местные племена уже вырезали несколько отрядов.

– Что ты намерен делать дальше? – поинтересовалась она.

– Подержу тебя до тех пор, пока Чандер Шан не захочет обменять тебя на моих семерых конокрадов, – проворчал он. – Женщины-вазули готовят чернила из листьев шоки, так что скоро ты сможешь написать письмо наместнику.

Девушка почувствовала, что при мысли о том, как неожиданно пошли прахом все ее планы после того, как она стала пленницей мужчины, которого намеревалась привлечь к их осуществлению, в груди у нее вновь разгорается прежний владетельный гнев. Она оттолкнула от себя тарелку с остатками угощения и вскочила на ноги, дав волю душившему ее негодованию.

– Я не стану писать письма! Если ты немедленно не отвезешь меня обратно, твоих семерых соплеменников просто повесят, и многие тысячи помимо них!

Девушка-вазули издевательски рассмеялась. Конан нахмурился, но в это мгновение отворилась дверь и в хижину ввалился Яр Афсал. Вождь вазули ростом не уступал Конану и выглядел даже массивнее киммерийца, но при этом заплыл жиром и двигался гораздо медленнее крепко сбитого варвара. Он погладил бороду и метнул повелительный взгляд на девушку-вазули, которая моментально вскочила с колен и без слов выбежала вон. Яр Афсал повернулся к своему гостю.

– Мои люди ропщут, Конан, дьявол их забери, – проворчал он. – Они хотят, чтобы я убил тебя, а девчонку забрал себе и потребовал за нее выкуп. Они говорят, по ее одежке видно, что она – благородная леди. Они спрашивают – почему собаки-афгули должны получить выгоду от ее пленения, если охраняют ее и рискуют как раз они?

– Уступи мне своего коня, – сказал Конан, – я заберу ее, и мы уедем вместе.

– Не мели ерунды! – взревел Яр Афсал. – Или ты полагаешь, что мои люди больше мне не подчиняются? Да если они попробуют мне перечить, я заставлю их танцевать передо мной на задних лапках! Они не любят тебя – как и любого чужака, – но ты однажды спас мне жизнь, и я не забуду этого. Однако же идем на воздух, Конан: только что вернулся мой шпион.

Конан подтянул пояс и последовал за вождем наружу. Они закрыли за собой дверь, и Ясмине пришлось довольствоваться бойницей. Она увидела ровную площадку перед хижиной. В дальнем ее конце виднелось скопление грубых каменных хижин, меж валунов играли голые ребятишки, а стройные горские женщины занимались своими делами.

Прямо перед хижиной вождя на земле и на корточках сидели несколько длинноволосых и бородатых мужчин в поношенной одежде, глядя на дверь. В нескольких шагах от нее стояли Конан и Яр Афсал, а между ними и остальными воинами сидел, подобрав под себя ноги, еще один мужчина. Он что-то говорил вождю на грубом диалекте вазули, который Ясмина почти не понимала, хотя в свое время будущую наследницу престола обучали языкам Иранистана и родственным наречиям Гулистана.

– Я разговаривал с дагозаи, который видел всадников прошлой ночью, – сказал лазутчик. – Он прятался поблизости от того места, где мы устроили засаду Конану, когда туда подошли и они. Он подслушал, о чем они говорили. С ними был Чандер Шан. Они нашли мертвую лошадь, и один из всадников сказал, что она принадлежала Конану. Потом они обнаружили убитого Конаном мужчину и опознали в нем воина вазули. Тогда они решили, что Конан был убит, а девушка попала в плен к вазули, поэтому они отказались от своих первоначальных намерений ехать в Афгулистан. Но они не знают, из какой именно деревни пришел убитый, а мы не оставили после себя следов, по которым могли бы пойти кшатрийцы. Тогда они направились в ближайшую деревню вазули, которая оказалась поселением Югры, и сожгли ее, а многих жителей убили. Но в темноте на них напали люди Кходжура и тоже убили некоторых из них, а самого наместника ранили. Тогда уцелевшие под покровом ночи отступили обратно к Жаибару. Но они вернулись с подкреплением еще до восхода солнца, и сегодня утром в горах произошли столкновения. Говорят, что кшатрийцы собирают большую армию, чтобы прочесать все горы вокруг Жаибара. Так что племена точат ножи и устраивают засады во всех проходах, ведущих в долину Гураша. Кроме того, в горы вернулся Керим Шах.

Воины, сидевшие кружком, негромко заворчали, и Ясмина буквально прилипла к амбразуре, заслышав имя человека, к которому она уже начала относиться с подозрением.

– Куда он направился? – требовательно спросил Яр Афсал.

– Дагозаи не знал; с ним было тридцать иракзайцев из деревень в предгорьях. Они поднялись в горы и исчезли.

– Эти иракзайцы – настоящие шакалы, которые крадутся за львом, чтобы подобрать объедки с его стола, – прорычал Яр Афсал. – Они дерутся друг с другом за монеты, которые Керим Шах швыряет пограничным племенам, покупая воинов, словно лошадей. Он мне не нравится, пусть даже он – наш родич из Иранистана.

– Вовсе нет, – возразил Конан. – Я давно его знаю. Он – гирканец, шпион Йездигерда. Если он попадется мне в руки, я вздерну его на первом же суку.

– Но что делать с кшатрийцами? – подали голос мужчины, собравшиеся в кружок. – Или мы будем сидеть сиднем и ждать, пока они выкурят нас отсюда, как сурков? В конце концов они непременно узнают, в какой из деревень вазули содержится девчонка! Жаибарцы нас не слишком-то любят; они помогут кшатрийцам выследить нас.

– Пусть приходят! – рявкнул Яр Афсал. – В проходах мы сможем обороняться против целой армии.

Один из мужчин вскочил на ноги и погрозил Конану кулаком.

– Мы что же, должны рисковать, а вся награда достанется ему? – возопил он. – Или мы должны сражаться вместо него?

Одним прыжком Конан оказался подле него и слегка наклонился, чтобы взглянуть в бородатое лицо. Киммериец не стал хвататься за нож, но его левая рука многозначительно легла на ножны, и рукоять сама собой скользнула к нему в ладонь.

– Я никого не прошу сражаться вместо себя, – негромко и мягко сказал он. – А ну, доставай свой нож, если ты такой смелый, брехливая собака!

Вазули попятился и зашипел, как рассерженная кошка.

– Только попробуй прикоснуться ко мне, и вот эти пятьдесят человек разорвут тебя на куски! – взвизгнул он.

– Что?! – проревел Яр Афсал, и лицо его потемнело от гнева. Усы у него встопорщились, а мощная грудь, казалось, стала еще шире. – Или это ты – вождь Хурума? Кто отдает приказы вазули – Яр Афсал или этот подлый трус?

Мужчина съежился и отступил перед лицом своего непобедимого вождя, а Яр Афсал, широким шагом подойдя к нему, схватил его за горло и слегка придушил, пока лицо того не налилось кровью. Тогда он с гневом отшвырнул мужчину от себя, да так, что тот простерся на земле, а сам остановился над ним, держа в опущенной руке кривую саблю.

– Есть еще кто-нибудь, кто хочет бросить вызов моей власти? – проревел он, и воины угрюмо опустили глаза, когда он обвел их воинственным взором.

Яр Афсал презрительно фыркнул и небрежным жестом, что само по себе являлось верхом оскорбления, сунул клинок в ножны. Затем он с такой силой мстительно пнул несостоявшегося возмутителя спокойствия носком сапога, что тот взвыл от боли.

– Ступай вниз, в долину, к наблюдателям, и узнай, нет ли у них новостей, – распорядился вождь, и мужчина поспешил убраться прочь, дрожа от страха и скрипя зубами от ярости.

А Яр Афсал тем временем тяжеловесно опустился на валун, что-то ворча себе под нос. Конан остался стоять рядом с ним, широко расставив ноги, заснув большие пальцы рук за пояс и прищуренными глазами глядя на собравшихся воинов. Они мрачно смотрели на него, не желая навлечь на себя гнев Яр Афсала, но при этом в их глазах, обращенных на чужака, пылала такая ненависть, какой умеют ненавидеть только горцы.

– А теперь слушайте меня, сыновья безымянных собак, и я расскажу вам, что мы с Конаном придумали, чтобы одурачить кшатрийцев… – Раскатистый бас Яр Афсала преследовал униженного воина, пока тот удалялся от места всеобщего сборища.

Мужчина прошел мимо нескольких хижин, где женщины, видевшие его унижение, начали смеяться над ним и отпускать язвительные замечания на его счет, и поспешно зашагал по тропе, которая, извиваясь меж вершин и валунов, вела к верховью долины.

Но не успел он пройти первый поворот, скрывший его от глаз жителей деревни, как замер на месте, открыв рот и удивленно хлопая глазами. До сих пор он считал, что ни один незнакомец не может войти в долину Хурума без того, чтобы его не обнаружили остроглазые наблюдатели на склонах; тем не менее на невысоком уступе сбоку от тропы сидел, поджав под себя ноги, какой-то мужчина в накидке из верблюжьей шерсти и зеленом тюрбане.

Вазули уже открыл было рот, чтобы поднять тревогу, и рука его потянулась к рукояти ножа. Но в это мгновение взгляд его встретился с глазами незнакомца, и крик замер у него на губах, а пальцы разжались. Он застыл, словно статуя, его собственные глаза остекленели, и в них появилось отсутствующее выражение.

Несколько мгновений оба оставались в неподвижности, а потом мужчина на уступе указательным пальцем начертал в пыли на скале какой-то знак. Вазули не видел, чтобы он клал что-либо внутрь эмблемы, но вскоре в центре ее что-то заблистало – круглый, сверкающий черный шарик, похожий на полированный нефрит. Мужчина в зеленом тюрбане взял шар в руку и швырнул его вазули, который машинально поймал его.

– Отнеси это Яр Афсалу, – сказал он, и вазули повернулся, как автомат, и зашагал обратно по тропе, держа черный шар на вытянутой руке.

Он даже не повернул голову и не обратил внимания на ядовитые насмешки женщин, проходя мимо хижин. Казалось, он вообще их не слышал.

Мужчина, сидевший на уступе, смотрел ему вслед с загадочной улыбкой на губах. Над гребнем скалы появилась голова девушки, которая смотрела на него с восхищением и испугом во взоре, которого не было еще вчера вечером.

– Зачем ты это сделал? – поинтересовалась она.

Он ласково взъерошил ей волосы.

– Неужели ты до сих пор не пришла в себя после скачки на горячем призрачном скакуне, раз сомневаешься в моей мудрости? – рассмеялся он. – Пока Яр Афсал жив, Конан будет в безопасности среди воинов вазули. Но даже мне будет легче заманить Конана в ловушку, если ему придется спасаться бегством вместе с девчонкой, чем искать способ убить его и отнять у горцев принцессу. Не нужно быть волшебником, чтобы предсказать, как поведут себя вазули и как поступит Конан, когда моя жертва вручит шар Йезуда вождю Хурума.

А у хижины Яр Афсал, прервавший на полуслове свою очередную тираду, с удивлением и неудовольствием глядел на мужчину, отправленного им в долину, который проталкивался к нему сквозь толпу.

– Я же приказал тебе идти к наблюдателям! – проревел вождь. – У тебя не было времени дойти до них и вернуться!

Воин ничего не ответил; он стоял, словно зачарованный, тупо глядя в лицо вождю и протягивая ему на раскрытой ладони нефритовый шар. Конан, вытянув шею и заглянув через плечо Яр Афсала, пробормотал что-то и положил руку вождю на плечо, но в этот самый миг Яр Афсал, охваченный бешенством, ударил мужчину кулаком в лицо, и тот рухнул на землю, как подрубленное дерево. Упав, он выпустил шар из рук, тот подкатился к самым ногам Яр Афсала, и вождь, похоже, только сейчас заметивший его, нагнулся и поднял шар. Воины, которые ошеломленно уставились на своего лишившегося чувств товарища, видели, как их вождь наклонился, но не разглядели, что именно он взял с земли.

Яр Афсал выпрямился, взглянул на нефрит и вознамерился спрятать его в кошель на поясе.

– Отнесите этого идиота в хижину, – рявкнул он. – Он выглядел так, словно объелся лотоса, и смотрел на меня стеклянными глазами. Я… ай!

В своей правой руке, опускавшейся к кошелю на поясе, он ощутил движение, которого там не должно было быть. Голос его прервался, и он замер, глядя перед собой ничего не выражающим взором; в правой ладони он ощутил дрожь перемен, зарождение жизни. Он больше не держал в пальцах блестящий и гладкий черный шар. И он не смел опустить глаза и посмотреть, что же там происходит; язык прилип у него к гортани, и он даже не мог разжать ладонь. Его пораженные воины увидели, как глаза вождя расширились и кровь отхлынула у него от лица. А потом вдруг жуткий крик боли сорвался с его посиневших губ; он покачнулся и упал, словно громом пораженный, выбросив перед собой правую руку. Он лежал лицом вниз, а из-под его растопыренных пальцев выбежал паук – отвратительный черный монстр на волосатых лапках, тело которого сверкало, словно нефритовое. Воины в ужасе отпрянули, а мерзкое существо нырнуло в расселину и исчезло.

Мужчины вздрогнули, приходя в себя и дико озираясь по сторонам, как вдруг, заглушая нестройные восклицания, посреди всеобщего смятения неизвестно откуда зазвучал чей-то голос, отдавая распоряжения. Впоследствии каждый из тех, кто выжил, разумеется, отрицал, что кричал именно он, но, тем не менее, голос слышали все.

– Яр Афсал мертв! Убейте чужака!

Этот крик приковал к себе их внимание и успокоил мятущиеся души. Сомнение, растерянность и страх исчезли как по мановению волшебной палочки, сменившись яростной жаждой крови. Дикий вопль гнева потряс небеса, когда горцы с готовностью ухватились за предложение. Они ринулись вперед через открытое пространство; полы их накидок хлопали на бегу, глаза бешено сверкали, а в воздетых руках блестели ножи.

Но Конан действовал ничуть не медленнее их. При первых же звуках голоса он прыгнул к двери хижины. Однако воинам до него было ближе, чем ему до двери, и, ступив одной ногой на порог, он вынужден был обернуться, чтобы отразить смертельный выпад длинного лезвия. Он раскроил одному из нападавших череп, присел, пропуская над головой замах другого, после чего выпустил ему кишки, свалил ударом кулака третьего и проткнул ножом живот четвертому, а потом всем весом навалился на запертую дверь. Засвистели брошенные ножи, откалывая щепки от косяка, но дверь распахнулась под его натиском, и он ввалился внутрь. Бородатый горец, воспылавший ненавистью к Конану, рванулся следом за ним и немного перестарался, головой вперед влетев в комнату. Киммериец наклонился, ухватил его за полы накидки и отшвырнул в сторону, после чего с грохотом захлопнул дверь перед самым носом у остальных нападавших, которые уже ломились в нее. От сокрушительного удара затрещали кости, а в следующий миг Конан задвинул засовы и стремительно развернулся, чтобы встретить мужчину, который вскочил с пола и, словно обезумев, бросился в атаку.

Ясмина забилась в угол, с ужасом глядя на двух мужчин, сошедшихся в смертельной схватке; они катались по комнате и пару раз едва не задели ее. В комнате сверкали обнаженные клинки и лязгала сталь, а снаружи неистовствовала толпа, завывая подобно стае волков, кидаясь на запертые бронзовые двери с ножами в руках и осыпая их градом камней. Кто-то приволок ствол дерева, и дверь зашаталась под сокрушительными ударами. Ясмина зажала уши ладонями, дико озираясь по сторонам. Насилие и ярость внутри, повальное безумие снаружи. Жеребец в своем стойле поднялся на дыбы и заржал, ударяя копытами в стены. Он повернулся и лягнул прутья в то самое мгновение, когда горец, уходя от смертельно опасного выпада Конана, отпрыгнул назад и прижался к ним спиной. Его позвоночник сломался в трех местах, словно сухая ветка, и он полетел головой вперед на киммерийца, сбив того с ног, так что оба оказались на утрамбованном до каменной твердости полу. Ясмина вскрикнула и метнулась вперед; ее затуманенному взору показалось, будто погибли оба. Но не успела она подбежать к ним, как Конан отшвырнул от себя труп и поднялся на ноги. Она схватила его за руку, дрожа всем телом.

– Ох, ты жив! Мне показалось… Я думала, тебя убили!

Он метнул быстрый взгляд на ее запрокинутое бледное лицо и расширенные в испуге темные глаза.

– Почему ты дрожишь? – пожелал узнать он. – Какая тебе разница, выживу я или погибну?

К ней вернулась толика самообладания, и девушка отпрянула, предприняв довольно жалкую попытку вновь вести себя, как подобает Дэви.

– Твое общество предпочтительнее той стаи волков, что завывает снаружи, – ответила она, жестом указывая на дверь, под которой уже начал трескаться и рассыпаться каменный порожек.

– Она долго не выдержит, – пробормотал Конан и быстро направился к жеребцу.

Ясмина стиснула руки и затаила дыхание, когда увидела, как он выламывает расщепленные брусья и входит в стойло к обезумевшему животному. Жеребец, выкатив глаза, встал на дыбы, дико заржал, оскалив зубы и прижав уши, но Конан подпрыгнул и ухватился за его гриву, после чего, демонстрируя поистине нечеловеческую силу и сноровку, потянул вниз, заставляя его опуститься на передние ноги. Конь зафыркал, его сотрясала крупная дрожь, но он стоял неподвижно, пока варвар не взнуздал его и не водрузил ему на спину украшенное золотом седло с широкими серебряными стременами.

Развернув жеребца в стойле, Конан окликнул Ясмину, и девушка подошла к нему, опасливо стараясь держаться подальше от огромных копыт жеребца. Конан возился у каменной стены, не прерывая разговора.

– Здесь есть потайная дверь, о которой не знают даже вазули. Однажды Яр Афсал показал ее мне, когда был пьян. Она выходит в долину, которая начинается прямо за хижиной. Ха!

Он потянул за ничем не примечательный выступ, и вся секция стены повернулась на смазанных железных шарнирах. Осторожно выглянув наружу, девушка увидела узкое ущелье, открывающееся в сплошной скале в нескольких футах от задней стены хижины. Конан вскочил в седло, подхватил ее на руки и усадил перед собой. Позади них огромная бронзовая дверь застонала, словно живое существо, и рухнула. Потолок вздрогнул от торжествующего рева, когда через порог хлынули разгоряченные горцы, сжимая в волосатых руках сверкающие клинки. Огромный жеребец метнулся вперед сквозь отверстие в стене, словно каменное ядро, выпущенное из катапульты, и в грохоте копыт помчался вниз по ущелью, закусив удила.

Их бегство оказалось совершенно неожиданным для вазули. Кроме того, оно стало полным сюрпризом и для тех, кто тайком пробирался вниз по ущелью. Все произошло настолько быстро – ураганный рывок огромного жеребца, – что мужчина в зеленом тюрбане не успел убраться с дороги. Он полетел под копыта коня, и воздух прорезал отчаянный женский крик. Конан успел мельком взглянуть на нее, когда они пролетали мимо, – стройная темноволосая девушка в атласных шароварах и украшенной драгоценными камнями блузке, распластавшаяся на скале. А потом черный жеребец со своими наездниками умчался вниз по ущелью, словно пена, сорванная ураганным ветром с гребня волны, и воины, высыпавшие вслед за ними сквозь проем в стене, столкнулись с настоящим ужасом, отчего их кровожадные крики сменились воплями страха и смертельной боли.

– И куда теперь? – Ясмина попыталась сесть прямо на покачивающейся луке седла, но ей тут же пришлось ухватиться обеими руками за своего похитителя.

Ее охватил стыд при мысли о том, что она получает удовольствие, ощущая его железные мускулы под своими пальцами, но при этом девушку кольнуло острое наслаждение, которое трудно было назвать неприятным.

– В Афгулистан, – ответил он. – Путь нам предстоит долгий и трудный, но конь с легкостью выдержит нас обоих, разве что мы попадем в руки кому-нибудь из твоих друзей или моих племенных врагов. Теперь, когда Яр Афсал погиб, эти чертовы вазули непременно бросятся за нами в погоню. Я удивляюсь, что мы еще не заметили их у себя за спиной.

– Кто был человек, которого ты стоптал конем? – поинтересовалась она.

– Не знаю. Никогда не видел его раньше. Он – не из гули, это точно. Какого дьявола он здесь делал, тоже не могу сказать. Кстати, с ним была девушка.

– Да. – Взгляд принцессы затуманился. – И вот этого я понять не могу. Эта девушка была моей служанкой. Ее зовут Гитара. Как ты думаешь, может, она шла ко мне на помощь? И этот человек тоже был другом? Если так, то вазули наверняка схватили их обоих.

– Что ж, – отозвался он, – тут мы ничего не можем поделать. Если мы вернемся, они сдерут с нас кожу живьем. Не могу понять, как твоя служанка могла так далеко забраться в горы всего с одним мужчиной, – а он был одет, как книжник, во всяком случае, выглядел таковым. Что-то есть во всем этом дьявольски странное. Взять хотя бы этого малого, которого избил и прогнал Яр Афсал, – он двигался, как сомнамбула. Я видел, как жрецы в Заморе проводили жуткие ритуалы в запрещенных храмах, и у их жертв был в точности такой взгляд, как у того человека. Жрецы смотрели им в глаза и бормотали заклинания, после которых люди превращались в ходячих мертвецов с остекленевшими глазами и делали все, что им прикажут. А потом, я видел, что этот парень держал в руке ту штуку, которую поднял Яр Афсал. Она была похожа на большую черную нефритовую бусину, точно такую же, какие носят девушки в храме Йезуда, когда танцуют перед огромным каменным пауком, который и является их богом. Именно она лежала на ладони Яра Афсала, поскольку больше ничего с земли он не поднимал. Но когда он упал мертвым, паук, как истинный бог Йезуд, только меньше размером, выскочил у него из-под пальцев. А потом, когда вазули замерли в растерянности, чей-то голос прокричал, что они должны убить меня, и я знаю, что это был не голос кого-либо из воинов или женщин, наблюдавших за происходящим с порогов своих хижин. Такое впечатление, что он прозвучал откуда-то сверху.

Ясмина ничего не ответила. Она обвела взглядом резкие изломанные линии горных вершин, обступивших их со всех сторон, и поежилась. Их надменная жестокость навевала на нее тоску. Девушка почувствовала, как при взгляде на них у нее душа уходит в пятки. Ее окружала суровая и голая земля, где могло случиться что угодно. Старинные предания и обычаи вселяли ужас перед горными вершинами в любого из тех, кто вырос на жарких и плодородных южных равнинах.

Солнце стояло уже высоко, обжигая землю своими лучами, но ветер, дующий с гор, нес с собой ледяное дыхание их вершин. Однажды девушка даже расслышала над головой какой-то странный шум, похожий на хлопанье крыльев, и по тому, как Конан поднял голову, она поняла, что эти звуки незнакомы и ему. Ей даже показалось, что полоска чистого голубого неба на мгновение подернулась рябью и помутнела, словно какое-то невидимое существо пролетело в вышине. Впрочем, это могла быть игра воображения. Оба промолчали, но Конан проверил, легко ли выходит его клинок из ножен.

Они двигались по бездорожью, опускаясь на самое дно ущелий, куда никогда не заглядывает солнце, поднимались по крутым склонам, где сланцевая глинистая почва так и норовила выскользнуть из-под ног, и брели по острым, как лезвие ножа, горным кряжам, по обе стороны которых простирались пропасти, где гуляло эхо.

Солнце уже миновало зенит, когда они выехали на узкую тропу, петлявшую между скалами. Конан натянул поводья, направляя коня, и двинулся по ней, хотя она сворачивала почти под прямым углом в сторону от их прежнего курса.

– Эта тропа приведет нас в деревню галзаи, – пояснил он. – Их женщины ходят по ней к колодцу за водой. Тебе нужна другая одежда.

Опустив взгляд на свое грязное и запыленное платье, Ясмина согласилась с ним. Ее шитые золотом шлепанцы порвались в клочья, а накидка и шелковое нижнее белье превратились в лохмотья, едва прикрывавшие тело. Наряд, вполне уместный на улицах Пешкаури, совершенно не годился для прогулок по гимелийским скалам.

Доехав до того места, где тропа делала поворот, Конан спешился, помог слезть на землю Ясмине и застыл в ожидании. Вскоре он кивнул головой, хотя она так ничего и не услышала.

– По тропе идет женщина, – заметил он.

Внезапно запаниковав, она схватила его за руку.

– Ты не станешь… Ведь ты не убьешь ее?

– Обычно я не убиваю женщин, – фыркнул он, – хотя некоторые из этих горянок – сущие волчицы. Нет. – Он широко улыбнулся, словно услышав забавную шутку. – Клянусь Кромом, я заплачу ей за одежду! Видишь? – И он продемонстрировал ей пригоршню золотых монет, после чего спрятал их все обратно, кроме самой большой.

Ясмина кивнула с облегчением. Наверное, убивать и умирать было для мужчин в порядке вещей, но при мысли о том, что она станет свидетельницей убийства женщины, по коже у нее пробежали мурашки.

Вскоре из-за поворота тропы появилась высокая стройная девушка-галзаи, гибкая, как молодое деревце; она несла большую калебасу. Увидев их, она замерла на месте, и калебаса выпала у нее из рук; бедняжка заколебалась, не зная, бежать ей или нет, но потом сообразила, что Конан стоит слишком близко, чтобы позволить ей улизнуть, и смирилась, глядя на них с любопытством, изрядно приправленным страхом.

Конан показал ей золотую монету.

– Если ты отдашь этой женщине свою одежду, – сказал он, – то получишь вот эту монету.

Ответ последовал незамедлительно. Девушка широко улыбнулась, удивленная и обрадованная, и со всем презрением горской женщины к ханжеским условностям скинула с себя разукрашенную вышивкой безрукавку, стянула до лодыжек свои шаровары и переступила через них, выскользнула из рубашки с широкими рукавами, после чего сбросила с ног сандалии. Связав вещи в узел, она протянула его Конану, который, в свою очередь, передал его изумленной Дэви.

– Ступай вон за тот камень и переоденься, – распорядился он, в очередной раз демонстрируя, что не является уроженцем гор. – Свяжи свои вещи в узел и принеси их мне, когда закончишь.

– Деньги! – требовательно заявила горская девчонка, жадно протягивая ему руку. – Золото, которое ты мне обещал!

Конан бросил ей монету, и девушка поймала ее на лету, сунула в прическу, потом гибко наклонилась, ловко подхватила оброненную калебасу и невозмутимо зашагала по тропе, лишенная как одежды, так и каких-либо предрассудков. Тем временем Конан нетерпеливо ожидал, пока Дэви впервые в своей изнеженной жизни переоденется сама. Когда же она появилась из-за скалы, он удивленно выругался, и она испытала неожиданный прилив самых необычных эмоций от неприкрытого восхищения, светившегося в его синих глазах. Ее охватили стыд, смущение и тщеславие, каких она еще не чувствовала никогда, вкупе с уже знакомым легким покалыванием, испытанным ею раньше, когда она встречала его взгляд или ощущала прикосновение его рук. Он положил тяжелую ладонь ей на плечо и заставил повернуться, с изумлением разглядывая ее со всех сторон.

– Клянусь Кромом! – заявил он. – В своих прозрачных загадочных одеждах ты казалась недосягаемой, холодной и далекой, как звезда! А теперь ты превратилась в живую женщину из плоти и крови! Ты зашла за камень как Дэви Вендии, а вышла оттуда горской девчонкой – но в тысячу раз красивее любой девушки Жаибара! Раньше ты была богиней – а теперь настоящая!

Он шлепнул ее пониже спины, и она, правильно истолковав этот жест как еще одно проявление неприкрытого восхищения, не стала обижаться. Принцессе и впрямь казалось, будто с переменой одежды изменилась и ее личность. Чувства и ощущения, которые она старательно подавляла до сих пор, вдруг овладели ею, словно королевский наряд, который она только что сбросила, был материальным олицетворением кандалов и запретов.

Но Конан, невзирая на страсть, которую испытывал к ней, ни на миг не забывал о нависшей над ними опасности. Чем дальше от Жаибара они уходили, тем меньше становилась вероятность встречи с войсками кшатрийцев. При этом он не забывал прислушиваться, стараясь уловить признаки того, что мстительные вазули Хурума вышли на их след.

Подсадив Дэви, он взлетел вслед за ней в седло, и они опять двинулись в западном направлении. Узел с одеждой, который она отдала ему, он швырнул со скалы в пропасть глубиной в добрую тысячу футов.

– Зачем ты это сделал? – поинтересовалась она. – Почему ты не отдал их той девушке?

– Всадники из Пешкаури рыщут в этих холмах, – ответил он. – Им будут устраивать засады на каждом шагу, а они в отместку станут жечь все деревни, которые смогут захватить. В любой момент они могут повернуть на запад. Встретив девушку в твоей одежде, они пытками заставят ее говорить, и она может навести их на наш след.

– И как же она поступит? – полюбопытствовала Ясмина.

– Она вернется в свою деревню и расскажет, что какой-то незнакомец раздел ее и изнасиловал, – ответил Конан. – Разумеется, она расскажет им, в какую сторону мы ушли. Но сначала ей нужно набрать воды: если она осмелится вернуться с пустыми руками, с нее шкуру спустят. Так что преследователям нас не догнать. А к наступлению ночи мы окажемся уже во владениях афгули.

– В этих краях нет дорог или вообще каких-либо признаков того, что здесь живут люди, – заметила Ясмина. – Даже гимелийцы считают эти земли необитаемыми. Мы не встретили ни одной тропинки с тех пор, как расстались с этой девушкой-галзаи.

Вместо ответа он показал на север, где среди россыпи скал она увидела высокий пик.

– Йимша, – пояснил Конан. – Племена строят свои деревни как можно дальше от этой горы.

Принцесса почувствовала, как по коже у нее пробежал легкий холодок.

– Йимша! – прошептала она. – Гора Черных Прорицателей?

– Так говорят, – отозвался он. – Ближе я еще не подходил к ней. Я повернул на север, чтобы избежать встречи с кшатрийскими войсками, рыщущими в горах. Караванный путь из Хурума в Афгулистан лежит к югу отсюда.

А принцесса с напряженным вниманием по-прежнему вглядывалась в далекую вершину. Она судорожно стиснула кулачки с такой силой, что ногти впились в розовые ладошки.

– Сколько времени понадобится, чтобы добраться отсюда до Йимши?

– Остаток дня и вся ночь, – ответил он и ухмыльнулся. – Хочешь попасть туда? Клянусь Кромом, это не самое подходящее место для простого смертного, судя по тому, что рассказывают горцы.

– Почему они не объединятся и не уничтожат этих дьяволов? – требовательно спросила она.

– Уничтожить колдунов с помощью мечей? Как бы там ни было, они никогда не вмешиваются в жизнь людей, если только люди сами не лезут в их дела. Лично я не видел ни одного из этих волшебников, хотя и разговаривал с теми, кто клялся, что встречался с ними. Они уверяли меня, будто видели магов из башни среди скал на закате или рассвете – высокие молчаливые фигуры в черных одеждах.

– А ты не побоялся бы напасть на них?

– Я? – Подобная мысль, похоже, не приходила ему в голову. – В общем, если бы они начали первыми, речь шла бы о моей либо их жизни. Но мне нечего делить с ними. Я пришел в эти горы, чтобы стать вождем человеческих существ, а не воевать с колдунами.

Ясмина промолчала. Глядя на гору, как на личного врага, она почувствовала, что в груди у нее поднимается новая волна ярости и ненависти. Кроме того, в душе у нее начало зарождаться новое чувство. Она собиралась уничтожить хозяев Йимши руками человека, в чьих объятиях сейчас находилась. Вероятно, существовали и иные способы добиться поставленной цели, помимо придуманных ею. Она не могла ошибиться в оценке выражения, с которым все чаще обращал на нее свой взор Конан. Случалось, королевства рушились, когда тонкая женская ручка начинала перебирать нити судьбы… И вдруг она оцепенела:

– Смотри!

За далекую вершину, смутно видимое отсюда, зацепилось облачко странной формы. Оно имело морозно-малиновый оттенок, пронизанный золотистыми прожилками. И это облако двигалось, вращалось и уменьшалось в размерах. В конце концов оно превратилось в спиральную ленту, поблескивавшую на солнце. Внезапно облачко оторвалось от заснеженной вершины, поплыло над пропастью подобно легкому перышку и затерялось в небесной лазури.

– Что это было? – с тревогой спросила девушка, когда выступ скалы скрыл от их глаз далекую вершину; увиденное напугало ее, несмотря на свою красоту.

– Горцы называют это Ковром Йимши, что бы оно ни значило, – отозвался Конан. – Я видел, как пятьсот человек улепетывали во все лопатки, забиваясь в любую трещинку и норку, потому что заметили, как с вершины сорвалось вот такое алое облачко. Какого дьявола?!

Они миновали узкое, словно прорубленное ножом ущелье с отвесными стенами в виде башенок и выехали на широкий уступ, с одной стороны которого тянулись изрезанные неровные склоны, а с другой зияла гигантская пропасть. По уступу вилась едва заметная тропа; она огибала большой валун и появлялась уже далеко внизу, петляя по неровному спуску. Выскочив из горловины ущелья, черный жеребец замер как вкопанный и зафыркал. Конан нетерпеливо понукал его, но конь лишь храпел и мотал головой, дрожа и отказываясь идти дальше, словно дорогу ему преграждал невидимый барьер.

Конан выругался и спешился, а потом помог слезть и Ясмине. Он пошел вперед, выставив перед собой руку, как человек, опасающийся наткнуться на невидимую стену, но его ничто не остановило. Зато когда он попробовал повести в поводу коня, тот вновь пронзительно заржал и заупрямился. Тут Ясмина громко вскрикнула, и Конан резко развернулся, хватаясь за нож.

Никто из них не заметил, как и откуда он появился, но теперь он стоял перед ними, скрестив руки на груди, – тот самый мужчина в накидке из верблюжьей шерсти и зеленом тюрбане. Конан выругался от удивления, узнав человека, угодившего под копыта его коня в ущелье у деревни вазули.

– Кто ты такой, дьявол тебя подери? – требовательно рявкнул он.

Незнакомец не ответил. Конан заметил, что глаза у него широко раскрыты, как-то странно блестят и напряженно смотрят в одну точку. И еще эти глаза притягивали его собственный взгляд, как магнитом.

В основе колдовских способностей Кхемзы лежал гипноз, как и почти во всей магии Востока. Такой порядок вещей сложился на протяжении многих поколений, живших и умиравших твердо убежденными в реальности существования и могуществе гипноза, в возможности создания и развития, путем мысленных усилий и обширной практики, особой, хотя и незримой атмосферы, столкнувшись с которой человек, выросший в рациональном мире равнин, оказывался совершенно беспомощным.

Но Конан не был истинным сыном Востока. Его традиции представлялись ему бессмысленными, он был порождением совершенно иной – чужой – цивилизации. Даже в легендах и мифах Киммерии не содержалось ни малейших упоминаний о гипнозе. И наследия, с пеленок готовившего коренного жителя Востока к тому, чтобы пасть жертвой гипноза, он был лишен.

Впрочем, он прекрасно сознавал, что пытается проделать с ним Кхемза, но жутковатые и сверхъестественные способности колдуна вызывали у него лишь легкое раздражение, которое он мог стряхнуть подобно тому, как человек стряхивает случайно попавшую ему на лицо паутинку.

Понимая, что против него пущена в ход враждебная черная магия, он выхватил свой длинный нож и прыгнул вперед, стремительный, как горный лев.

Но магия Кхемзы не ограничивалась только и исключительно гипнозом. Ясмина, наблюдавшая за схваткой, так и не поняла, с помощью какого ловкого фокуса или иллюзии человек в зеленом тюрбане сумел избежать страшного удара ножом. Острое как бритва лезвие лишь скользнуло сбоку от тела, под поднятой рукой, и принцессе показалось, будто Кхемза лишь слегка коснулся открытой ладонью бычьей шеи Конана. И все же киммериец рухнул на землю, словно срубленное дерево под топором дровосека.

Однако Конан был жив; выставив перед собой левую руку, он еще в падении полоснул ножом, целясь Кхемзе по ногам, и ракша сумел избежать чудовищного удара, грозившего срезать его, словно серпом, лишь отпрыгнув назад в неприличной для мага манере. И вдруг Ясмина пронзительно вскрикнула, заметив, как женщина, в которой она сразу же узнала Гитару, вышла из-за скалы и направилась к своему спутнику. Приветственный возглас замер на губах Ясмины, когда она увидела злобное выражение лица девушки.

Конан тем временем медленно поднимался с земли, оглушенный и потрясенный жестоким ударом, нанесенным по древней методике, существовавшей еще до того, как Атлантида погрузилась в океанскую пучину, – ударом, который сломал бы, как сухую ветку, шею любому другому человеку, не столь выносливому, как он. Кхемза смотрел на него с опаской и неуверенностью. Ракша познал всю силу своего чародейства, когда ему противостояли ножи взбешенных горцев-вазули в ущелье за деревней Хурум, но сейчас сопротивление киммерийца потрясло и подкосило его новообретенную уверенность. Магия расцветает благодаря успехам, а не поражениям.

Он шагнул вперед, поднимая руку, – но вдруг застыл, словно статуя, откинув голову и широко раскрыв глаза. Конан помимо воли проследил за его взглядом, как и обе женщины – одна, дрожащая у стремени жеребца, и другая, стоящая рядом с Кхемзой.

Вниз по горному склону, подобно завесе пыли, несущейся перед ураганом, пританцовывая, спускалось малиновое конусообразное облако. Темное лицо Кхемзы посерело, рука его задрожала и бессильно упала вдоль тела. Девушка, стоявшая рядом, уловила перемену, произошедшую в ее спутнике, и с тревогой взглянула на него.

А малиновый призрак покинул горный склон и слетел к ним по широкой пологой дуге. Он ударился о землю между Конаном и Кхемзой, и ракша отпрянул, испустив сдавленный вскрик. Он попятился, закрывая Гитару своим телом и расставив дрожащие руки в стороны.

Несколько мгновений малиновое облачко вертелось на месте, словно сверкающее веретено. А затем, без всякого предупреждения, оно вдруг растаяло, как тает лопнувший мыльный пузырь. На уступе стояли четверо мужчин. Чудо, невероятное и невозможное, – но оно случилось. Это были не призраки или миражи. На уступе встали в ряд четверо высоких мужчин с лысыми головами стервятников в черных мантиях до пят. Руки их прятались в широких рукавах. Они стояли молча, слегка кивая в унисон непокрытыми головами. Мужчины смотрели на Кхемзу, но Конан, оказавшийся у них за спиной, почувствовал, как кровь стынет у него в жилах. Он осторожно поднялся на ноги и попятился, пока не уперся спиной в круп дрожащего жеребца и к его боку не прижалась Дэви. Не прозвучало ни слова. Над уступом повисла зловещая тишина, тяжелая, как надвигающаяся буря.

Вся четверка мужчин в мантиях не сводила глаз с Кхемзы. Их лица стервятников ничего не выражали, а в глазах светилась созерцательная задумчивость. Но Кхемза вдруг затрясся, словно в лихорадке. Он стоял, расставив ноги на скалистом уступе, и икроножные мышцы его напряглись, словно он старался удержать неимоверную тяжесть. По его темному лицу ручьями тек пот. Его правая рука отчаянно сжимала что-то, спрятанное в складках его коричневой накидки, с такой силой, так что вся кровь отхлынула от нее и она побелела. Левая же его рука упала на плечо Гитаре и вцепилась в него судорожным усилием тонущего человека, ухватившегося за соломинку. Девушка не шелохнулась и не изменилась в лице, хотя пальцы его впились, словно когти, в ее упругую плоть.

За свою бурную жизнь Конан был свидетелем многих сражений, но никогда еще не видел такого, в котором бы четыре дьявольские воли стремились сломить одну, уступающую им в силе, но столь же дьявольскую по природе своей. Впрочем, до него долетали лишь отголоски этой чудовищной битвы. Прижавшись спиной к отвесной скале, Кхемза, вынужденный принять безнадежный вызов, брошенный ему хозяевами, отчаянно боролся за свою жизнь, пустив в ход всю темную силу, все жуткое знание, которому они научили его за долгие и мрачные годы рабства и подчинения.

Он оказался сильнее, чем предполагал, и свободное использование силы в своих собственных интересах вскрыло такие запасы внутренней энергии, о которых он даже не подозревал. И еще его подстегивали дикий страх и отчаяние. Он шатался под безжалостными ударами этих гипнотических взглядов, но сопротивлялся до последнего. Черты его исказились, и лицо превратилось в жуткую маску, напоминая скорее морду животного, по которой струился кровавый пот, а руки и ноги его изогнулись, словно колеблемые невидимым ураганным ветром. Это было столкновение духовных начал, ужасающих разумов, обладающих знаниями, миллионы лет недоступными человеку, битва интеллектов, погружавшихся в самые темные бездны и исследовавших черные звезды, где рождаются тени.

Ясмина понимала характер происходящего лучше Конана. И еще она смутно догадывалась, почему Кхемза до сих пор выдерживал концентрированный удар четырех разумных энергий, способных разнести на атомы саму скалу, на которой он стоял. Причина заключалась в девушке, в которую он вцепился со всей силой отчаяния. Она стала якорем для его души, изнемогающей под натиском психических эманаций. Его слабость превратилась в силу. Его любовь к девушке, пусть грубая и корыстная, стала ниточкой, привязывающей колдуна к остальному человечеству, обеспечивая материальную опору его воле, цепью, которую не могли разорвать его враги-нелюди. По крайней мере, разорвать, воздействуя непосредственно на Кхемзу.

Они поняли это раньше него. И один из Черных Прорицателей перенес взгляд своих глаз с ракши на Гитару. И вот здесь никакого сражения уже не было. Девушка съежилась и поникла, как лист растения в засуху. Не в силах противостоять оказываемому на нее давлению, она вырвала свою руку у возлюбленного раньше, чем он успел сообразить, что происходит. А потом случилось нечто ужасное. Она начала пятиться к пропасти, неотрывно глядя на своих мучителей, и глаза ее были расширены и пусты, как мерцающее стекло, позади которого задули свечу. Кхемза застонал и потянулся к ней, угодив в расставленную ловушку. Разум, раздираемый на части, более не смог выдержать неравную схватку. Он был побежден, и соломинка, за которую он цеплялся, сломалась. Девушка продолжала пятиться, переставляя ноги, как бездушный механизм, и Кхемза, шатаясь как пьяный, шел за ней, тщетно протягивая к ней руки, стонущий и захлебывающийся от боли, словно к ногам его были привязаны свинцовые гири.

На самом краю она замерла на миг, стоя неподвижно. Пятки ее повисли над пропастью, а он упал на колени и пополз к ней, плача, чтобы оттащить от края и уберечь от гибели. И за мгновение до того, как его дрожащие пальцы коснулись ее, один из чародеев рассмеялся, и смех его походил на резкий колокольный звон в аду. Девушка внезапно покачнулась, и глаза ее затопил страх осознания жестокого и неминуемого конца. Она вскрикнула, сделала отчаянную попытку дотянуться до рук своего возлюбленного, но потом, не в силах более сопротивляться, со стонущим криком совалась в бездонную пропасть.

Кхемза подполз к самому краю обрыва и свесился, глядя вниз. Губы его беззвучно шевелились, когда он зашептал что-то, слышимое ему одному. Затем он повернулся и долго, неотрывно смотрел на своих мучителей; в его расширенных глазах погасли последние признаки человеческой сущности. А потом с криком, от которого вздрогнули скалы, он вскочил на ноги и бросился на них, замахиваясь ножом, который держал в руке.

Один из ракшей шагнул вперед и топнул ногой. Земля содрогнулась, и в глубине раздался далекий гул, который быстро перешел в оглушительный рев. Там, где нога колдуна коснулась земли, в сплошной скале появилась быстро расширяющаяся трещина. А потом с душераздирающим грохотом кусок откоса отвалился. На мгновение перед ними мелькнул Кхемза, отчаянно размахивающий руками и пытающийся ухватиться хоть за что-нибудь, а потом его погребла под собой каменная лавина, обрушившаяся в бездну.

Четверка магов задумчиво смотрела на иззубренный край скалы, ставший новым гребнем пропасти. И вдруг они повернулись. Конан, сбитый с ног землетрясением, только-только поднимался на ноги, помогая встать Ясмине. Он двигался столь же медленно, как и его разум осмысливал случившееся. Он был оглушен и раздавлен. Варвар понимал, что должен во что бы то ни стало посадить Дэви на черного жеребца и мчаться прочь отсюда, как ветер, но непривычная слабость сковывала все его движения и мысли.

Теперь волшебники смотрели на него; они воздели руки над собой, и он, к своему ужасу, увидел, как их силуэты стали таять и исчезать в воздухе, становясь смутными и расплывчатыми, а вокруг их ног заклубилась малиновая дымка, скрывая их из виду. Внезапно их поглотило вихрящееся облако – и он понял, что слепящий малиновый туман накрыл с головой и его самого. Отчаянно вскрикнула Ясмина, а жеребец заржал от боли совершенно по-человечески. Неведомая сила вырвала Дэви у него из рук, и он вслепую принялся полосовать воздух ножом, ничего не видя вокруг. А затем на него обрушился сокрушительный удар, словно порыв ураганного ветра, и сбил его ног. Лежа на земле, Конан смутно видел, как заклубилось, истончаясь, малиновое облако, вытягиваясь вверх и исчезая за гребнем скалы. Ясмина растворилась в нем вместе с четверкой магов. На утесе рядом с варваром остался лишь насмерть перепуганный жеребец.

Как порыв сильного ветра рассеивает туман, так рассеялась и пелена, окутавшая разум Конана. Изрыгая проклятия, он прыгнул в седло, и жеребец, жалобно заржав, встал на дыбы. Бросив взгляд на склоны, уводившие вверх, он заколебался, а потом повернул коня и поскакал обратно, в ту сторону, откуда они шли, когда их остановили колдовские штучки Кхемзы. Но теперь он ехал не медленно и осторожно, тщательно выбирая путь. Конан отпустил поводья, и жеребец пошел галопом, с грохотом копыт мчась вниз по ущелью, словно надеясь физическим напряжением всех мышц стряхнуть память о жутком страхе. Они пролетели откос, обогнули выступ скалы и с головокружительной быстротой устремились вниз по узкой тропе, ведущей вдоль края бездонной пропасти. Тропа следовала складкам скального грунта, виляя от одного яруса до другого, и однажды далеко внизу Конан мельком разглядел какие-то руины – нагромождение камней и валунов у подножия гигантской скалы.

Дно долины было еще далеко внизу, когда он добрался до длинного и высокого кряжа, очень походившего на природную дамбу, мощеную камнем. По нему Конан и поскакал, а с обеих сторон зияла провалами глубокая пропасть. Под копыта коню убегала тропа, по которой ему предстояло проехать; далеко впереди она уходила с гребня кряжа и совершала резкий поворот, опускаясь до русла реки по левую руку от него. Он выругался вслух, раздосадованный необходимостью покрыть несколько лишних миль, но другого пути не было. Спуститься напрямик с кряжа на нижний отрезок тропы было равносильно самоубийству. Только птица смогла бы совершить подобный маневр и добраться до русла реки целой и невредимой.

Итак, он лишь пришпорил начинавшего уставать жеребца, и тут снизу до него долетел слитный цокот множества копыт. Натянув поводья и подъехав к краю обрыва, Конан взглянул вниз, на русло пересохшей реки, что вилась у подножия горной гряды. Там по узкому ущелью ехала на конях разношерстная компания – бородатые мужчины на полудиких лошадках, числом около пятисот, с ног до головы увешанные оружием. И тогда Конан крикнул, свесившись с края обрыва и находясь на триста футов выше.

Заслышав его голос, они натянули поводья, останавливая коней, и пять сотен запрокинутых бородатых лиц уставились на него снизу; глубокий оглушительный рев эхом прокатился по каньону. Конан не стал терять время и бросать слова на ветер.

– Я направлялся в Гор! – рявкнул он. – И никак не рассчитывал встретить на своем пути вас, собаки. Следуйте за мной, если ваши клячи еще в состоянии волочить ноги! Я еду к Йимше, и…

– Предатель! – Слитный рев ударил ему в лицо, как порыв ледяного ветра.

– Что? – Он уставился на них, не веря своим ушам и лишившись дара речи. Его обжигали яростные взгляды, лица исказились от гнева, а в воздетых руках засверкали клинки.

– Предатель! – вновь, теперь уже вразнобой, завопили всадники. – Где наши семеро вождей, что попали в плен в Пешкаури?

– В тюрьме наместника, где же им еще быть, – ответил он.

Ответом ему был кровожадный вопль, исторгнутый сотней глоток, сопровождаемый таким лязгом оружия, что он не разобрал ни слова. Он заглушил нестройные вопли, проревев:

– Что это за дьявольские шутки? Пусть говорит кто-нибудь один, чтобы я мог понять, чего вы хотите!

На эту должность себя выдвинул сухопарый старый вождь. В качестве преамбулы он погрозил Конану своей кривой саблей и прокричал обвиняющим тоном:

– Это ты не позволил нам напасть на Пешкаури, чтобы освободить наших братьев!

– И правильно сделал, придурки! – проревел выведенный из себя Конан. – Даже если бы вы прорвались сквозь стену, что маловероятно, все равно их повесили бы еще до того, как вы сумели бы добраться до них.

– А ты, значит, пошел один, чтобы договориться с наместником? – прокричал в ответ афгули, доводя себя до исступленного бешенства.

– Да!

– Ну и где наши семеро вождей? – взвыл старейшина, вращая клинком над головой с такой скоростью, что тот превратился в сверкающий круг стали. – Где они? Мертвы!

– Как это? – Конан едва не свалился с лошади от удивления.

– А вот так! Они погибли! – уверили его пять сотен кровожадных голосов. Старый вождь замахал руками и вновь вернул себя право говорить от имени всех. – Их не повесили! – проскрежетал он. – Сидевший в соседней камере вазули видел, как они умерли! Наместник прислал колдуна, чтобы тот умертвил их своим чародейством!

– Этого не может быть, – сказал Конан. – Наместник не осмелился бы так поступить. Недавно я разговаривал с ним…

Признание оказалось неудачным. Небеса вздрогнули от рева, в котором слились ненависть и обвинения.

– Да! Ты отправился к нему в одиночку! Чтобы предать нас! Это правда. Вазули сбежал через дверь, которую походя выломал колдун, и рассказал эту историю нашим лазутчикам, когда встретил их в Жаибаре. Они отправились на север, чтобы разыскать тебя. Выслушав историю вазули, они со всей возможной поспешностью вернулись в Гор, и мы оседлали своих коней и перепоясались мечами!

– И что же вы, глупцы, вознамерились сделать? – пожелал узнать киммериец.

– Отомстить за наших братьев! – взвыли воины. – Смерть кшатрийцам! Убейте его, братья, потому что он – предатель!

Вокруг него о камни застучали стрелы. Конан привстал на стременах, пытаясь перекричать шум и гвалт, а потом, взревев от ярости, негодования и презрения, повернул коня и понесся галопом обратно вверх по тропе. Позади него и ниже афгули бросились в погоню, яростно выкрикивая оскорбления и в гневе забыв о том, что единственный путь, по которому они могли подняться на высоту, где сейчас скакал он, пролегает по руслу высохшей реки, правда, в обратном направлении. Кроме того, им предстояло сделать большой крюк и подняться по извилистой тропе на гребень. А когда они все-таки вспомнили об этом и повернули назад, их отвергнутый вождь уже почти добрался до места, где гребень кряжа соединялся с откосом.

Оказавшись на обрыве, Конан свернул не на тропу, по которой только что спускался, а на другую, едва заметную тропинку, усеянную острыми камнями, где коню пришлось ступать очень осторожно. Он проехал совсем немного, когда жеребец зафыркал и попятился, – впереди, на тропе, что-то лежало. Конан уставился сверху вниз на то, что когда-то было человеком, а теперь походило на измятую окровавленную кучу, которая говорила быстро и невнятно, сверкая обломками сломанных зубов.

Только темным богам, правящим мрачными судьбами колдунов, известно, как Кхемза сумел вытащить свое изломанное тело из-под груды крупных валунов, а потом и взобраться вверх по крутому склону на тропу.

Повинуясь смутному порыву, Конан спешился и остановился, глядя на изуродованное тело и сознавая, что стал свидетелем чуда, противного природе по самой своей сути. Ракша поднял окровавленную голову, его странные глаза, остекленевшие от боли и приближающейся смерти, остановились на лице Конана, и в них мелькнуло узнавание.

– Где они? – раздался жуткий хрип, ничем не напоминающий человеческий голос.

– Ушли обратно в свой проклятый замок на Йимше, – проворчал Конан. – Они забрали с собой Дэви.

– Я пойду! – прохрипел колдун. – Я последую за ними! Они убили Гитару; я убью их – прислужников, учеников, четверку Черного Круга, самого Магистра! Убей, убей их всех! – Он попытался ползти по камням, но даже его несокрушимая воля более не могла заставить двигаться изуродованное тело, в котором сломанные кости соединялись лишь обрывками сухожилий и тканей. – Иди за ними! – бешено захрипел Кхемза, и на губах у него выступила кровавая пена. – Иди!

– Я так и собирался, – проворчал Конан. – Я хотел взять с собой моих афгули, но они повернули против меня. Так что на Йимшу я теперь пойду один. Я верну Дэви, даже если мне придется голыми руками разнести эту проклятую гору на кусочки. Я не думал, что наместник решится убить моих вождей после того, как я захватил Дэви, но, похоже, он все-таки сделал это. Теперь он заплатит мне своей головой. Как заложница она мне бесполезна, но…

– Да падет на них проклятие Йизила! – прохрипел Кхемза. – Иди! Я умираю. Подожди – возьми мой пояс. – Он сунул изувеченную руку в свои кровавые лохмотья, но Конан, догадавшись, что он хочет сделать, наклонился над ним и снял с талии перепачканный пояс необычной формы.

– Через пропасть иди по золотой жиле, – пробормотал Кхемза. – Надень пояс. Он достался мне от стигийского принца. Он поможет тебе, хотя меня и подвел в конце концов. Разбей хрустальный шар с четырьмя золотыми гранатами. Бойся превращений Магистра… Я иду к Гитаре… Она ждет меня в аду… Айе, йа Скелос яр! – И он умер.

Конан внимательно рассмотрел пояс. Он был сплетен не из конского волоса. Почему-то варвар был уверен, что материалом для него послужили густые черные женские пряди. В плотное и частое плетение были вставлены самоцветы, каких он раньше никогда не видел. Золотая пряжка тоже выглядела весьма необычно: она была выполнена в виде головы змеи, плоской и клиновидной, причем все чешуйки были отлиты с потрясающей точностью. Неприятная дрожь пробежала по телу Конана, пока он вертел его в руках; варвар даже повернулся, собираясь швырнуть его в пропасть, но потом заколебался и в конце концов застегнул его у себя на талии, под бахариотской перевязью. Затем он сел на коня и продолжил путь.

Солнце скрылось за горами. Он ехал вверх по тропе в густой синей тени, которую, подобно мантии, скалы набросили на долины и кряжи далеко внизу. До гребня оставалось уже совсем недалеко, когда из-за очередного выступа до него донесся цокот подкованных копыт. Но он не повернул обратно. Да и тропа стала такой узкой, что огромный жеребец просто не смог бы развернуться. Конан обогнул выступ и выехал на участок, где тропа немного расширялась. В уши ему ударил слитный хор угрожающих воплей, но его жеребец придавил чужую лошадь к отвесной стене, и Конан перехватил чью-то занесенную руку с зажатым в ней мечом.

– Керим Шах! – пробормотал варвар, и глаза его заволокла красная пелена.

Но туранец и не думал сопротивляться; оба сидели на своих скакунах грудь в грудь, и железные пальцы Конана сомкнулись на запястье руки его врага. Позади Керима Шаха виднелся отряд худощавых иракзайцев на усталых лошадках. Они уставились на него, как стая волков, сжимая в руках ножи и луки, но не спешили пускать их в ход – уж слишком узкой была тропа, а рядом, зевая, на них смотрела бездонная пропасть.

– Где Дэви? – требовательно спросил Керим Шах.

– А тебе какое до этого дело, гирканский шпион? – прорычал Конан.

– Мне известно, что она была с тобой, − ответил Керим Шах. – Я как раз направлялся на север со своими людьми, когда попал в засаду, устроенную врагами в проходе Шализах. Многие из моих людей погибли, а нам, всем, кто уцелел, пришлось уйти в горы. Отделавшись от погони, мы повернули на запад, к проходу Амир Джехун, а сегодня утром наткнулись на вазули, заблудившегося в горах. Он сошел с ума, но перед тем, как умереть, многое рассказал мне. Я узнал, что он был единственным, кто выжил из всего отряда воинов, которые преследовали вождя афгули и пленную кшатрийскую женщину в ущелье за деревней Хурум. Он бормотал что-то невразумительное о человеке в зеленом тюрбане, которого стоптал своим конем вождь афгули, но который, когда на него налетели вазули, стер их с лица земли неведомым колдовством с такой легкостью, с какой степной пожар пожирает саранчу. Не знаю, как удалось уцелеть этому человеку, да и сам он, похоже, этого не понимал, зато из его бормотания я выяснил, что в Хуруме останавливался Конан из Гора вместе со своей царственной пленницей. А потом, пока мы ехали по горам, нам удалось перехватить обнаженную девушку-галзаи с калебасой воды, которая поведала нам сказку о том, как ее раздел догола и изнасиловал гигант-чужеземец в одежде вождя афгули. По словам девушки, он отдал ее одежду вендийской женщине, которая сопровождала его. И еще она сказала, что вы двинулись на запад.

Керим Шах не счел нужным упомянуть, что сам он ехал на встречу с войсками, которые должны были подойти из Секундерама, когда обнаружил, что дорогу ему перекрыли враждебные племена. Путь в долину Гураша через проход Шализах был длиннее, чем тропа, что вела через проход Амир Джехун, но последний частично пролегал по территории афгули, которой Керим Шах стремился избежать любой ценой, пока не встретится с войском. Но, не имея возможности направиться в Шализах, он все-таки пошел опасным маршрутом, пока известия о том, что Конан вместе со своей пленницей еще не достиг Афгулистана, не заставили его повернуть на юг, хотя это было весьма опасно, в надежде перехватить киммерийца в горах.

– Так что тебе лучше сказать мне, где находится Дэви, – предложил Керим Шах. – Мы превосходим тебя числом…

– Пусть только кто-нибудь из твоих собак попробует натянуть тетиву, и я сброшу тебя со скалы, – пообещал Конан. – Тебе в любом случае нет смысла убивать меня. По моим следам идут пять сотен афгули, и если он узнают, что ты оставил их с носом, они живьем спустят с тебя шкуру. Кроме того, я потерял Дэви. Она угодила в лапы к Черным Прорицателям Йимши.

– Тарим! – выругался Керим Шах, в первый раз с момента встречи лишившийся самообладания. – Кхемза…

– Кхемза мертв, – проворчал Конан. – Хозяева отправили его в ад, похоронив под оползнем. А теперь прочь с дороги! Будь у меня время, я бы с радостью убил тебя, но я направляюсь к Йимше.

– Я пойду с тобой, – неожиданно сказал туранец.

Конан рассмеялся ему в лицо.

– Неужели ты думаешь, что я доверяю тебе, гирканская собака?

– А я и не прошу тебя верить мне, – парировал Керим Шах. – Нам обоим нужна Дэви. Тебе известны мои резоны: король Йездигерд желает присоединить ее королевство к своей империи, а ее саму взять в свой гарем. И я знаю тебя еще с тех времен, когда ты был гетманом степных казаков, и знаю, что тебя интересует лишь добыча. Ты мечтаешь разграбить Вендию и получить большой выкуп за Ясмину. Что ж, я предлагаю нам с тобой, не питая иллюзий насчет друг друга, заключить временный союз и попытаться вырвать Дэви из лап Прорицателей. Если нам повезет и мы останемся живы, то сразимся, чтобы решить, кому она достанется.

Конан прищурился, пристально вглядываясь в неожиданного союзника, а потом кивнул, отпуская руку туранца.

– Договорились. А как насчет твоих людей?

Керим Шах оборотился к хранившим молчанием иракзайцам и заговорил:

– Мы с вождем направляемся к Йимше, чтобы сразиться с колдунами. Вы пойдете с нами или останетесь здесь, чтобы погибнуть от рук афгули, которые преследуют этого человека?

Они выслушали его с мрачным фатализмом. Они были обречены и знали это – знали с того момента, как посвист стрел устроивших им западню дагозаи заставил их повернуть прочь от прохода Шализах. У воинов с предгорий Жаибара было много кровных врагов среди обитателей горных склонов. Их было слишком мало, чтобы с боем прорваться через горы к пограничным поселениям без помощи хитроумного туранца. Они уже считали себя мертвыми, поэтому дали ответ, который могут дать только мертвые:

– Мы пойдем с тобой и умрем на Йимше.

– Тогда, во имя Крома, нам пора выступать, – проворчал, глядя на сгущающиеся сумерки, Конан, которого снедало нетерпение. – Мои волки отстали от меня на несколько часов, но мы потеряли здесь чертовски много времени.

Керим Шах заставил попятиться своего коня, зажатого между черным жеребцом Конана и скалой, сунул меч в ножны и осторожно развернул своего скакуна. Вскоре отряд уже двигался по тропе со всей возможной быстротой. Они вышли на гребень в миле к востоку от того места, где Кхемза остановил киммерийца и Дэви. Тропа была трудной и опасной даже для горцев, поэтому Конан и не рискнул идти по ней вместе с Ясминой, хотя Керим Шах, преследуя его, пошел именно таким путем, полагая, что и Конан поступит так же. Даже гигант-киммериец вздохнул с облегчением, когда лошади преодолели последний горный кряж. Они ехали, подобно призракам, через заколдованное царство теней. Их путь отмечал мягкий скрип кожи и негромкий лязг стали, а потом голые и мрачные склоны замерли в звенящей тишине в свете звезд.

Ясмина успела лишь вскрикнуть, когда малиновый вихрь с ужасающей силой подхватил ее и разлучил с защитником. Пронзительный крик сорвался с ее губ, а потом у принцессы перехватило дыхание. Сначала она ослепла и оглохла, а потом и вовсе лишилась чувств в ревущем потоке воздухе. Девушка смутно осознавала, что ее подняли на огромную высоту, на которой она летит с дикой скоростью, но вскоре и эти ощущения сменились головокружением и полным забвением.

Туманные воспоминания об этих ощущения сохранились у нее в памяти, когда она наконец пришла в себя и тут же вцепилась во что-то обеими руками, словно для того, чтобы остановить безудержное и неконтролируемое падение. Пальцы ее сомкнулись на мягкой ткани, и на нее нахлынуло невыразимое облегчение. Принцесса принялась осматриваться по сторонам.

Она лежала на возвышении, покрытом черным бархатом. Оно находилось в просторной комнате, в которой царил полумрак. Стены были увешаны темными гобеленами, на которых ползали драконы, изображенные с отталкивающим реализмом. Зыбкие тени намекали на высокий потолок, а в углах притаился сумрак, который сам казался игрой воображения. В стенах, похоже, не было ни окон, ни дверей, или же они были искусно скрыты черными как ночь гобеленами. Откуда в комнату просачивается тусклый свет, Ясмина определить даже не пыталась. Просторная комната походила на царство загадочных теней и призрачных контуров, которые, вроде бы оставаясь неподвижными, тем не менее наполняли ее смутным и неуловимым ужасом.

Но вот взгляд девушки остановился на вполне осязаемом предмете. На еще одном возвышении, правда, поменьше, но такого же угольно-черного цвета, сидел, подобрав под себя ноги, мужчина и задумчиво смотрел на нее. Он был облачен в свободную черную мантию, расшитую золотой нитью, скрывавшую очертания его фигуры. На голове у него красовалась бархатная шапочка. Лицо его оставалось спокойным и безмятежным; его нельзя было назвать неприятным, а глаза были лучистыми и слегка раскосыми. Он сидел совершенно неподвижно, глядя на нее, и выражение его лица не изменилось, когда он понял, что она пришла в сознание.

Ясмина почувствовала, как страх ледяными лапками пробежался у нее по спине. Она приподнялась на локте и вопросительно уставилась на незнакомца.

– Ты кто? – требовательно спросила она, но собственный голос показался ей жалким и дрожащим.

– Я – Магистр и Владыка Йимши. – Голос незнакомца был сочным и резонирующим, как колокольный звон.

– Зачем ты принес меня сюда? – пожелала узнать Ясмина.

– Разве ты не искала меня сама?

– Если ты – один из Черных Прорицателей, то да, искала! – смело ответила она, полагая, что он все равно читает ее мысли.

Мужчина негромко рассмеялся, и по спине у нее вновь пробежал предательский холодок.

– Ты хотела натравить диких детей гор на Прорицателей Йимши! – Он улыбнулся. – Я прочел это в твоей голове, принцесса. Твой жалкий человеческий ум полон ненависти и сладких мечтаний об отмщении.

– Вы убили моего брата! – Поднимавшаяся у нее в груди волна гнева грозила смести страх; руки ее были сжаты в кулачки, и девушка напряженно застыла, как натянутая струна. – За что вы погубили его? Он не сделал вам ничего плохого. Жрецы говорят, что Прорицатели стоят выше суетных человеческих дел. Так почему же вы уничтожили короля Вендии?

– Разве может простой смертный понять мотивы поступков Прорицателя? – невозмутимо парировал Магистр. – Мои послушники в храмах Турана, жрецы жрецов Тарима, упросили меня вмешаться ради Йездигерда. По некоторым причинам я счел возможным согласиться. И как я могу объяснить свои непостижимые резоны твоему жалкому интеллекту? Ты все равно ничего не поймешь.

– Я понимаю одно: мой брат мертв! – В голосе принцессы звенели слезы горя и ярости. Она поднялась на колени и уставилась на него широко раскрытыми горящими глазами, гибкая и опасная в это мгновение, как пантера.

– Так пожелал Йездигерд, – спокойно ответствовал Магистр. – В тот момент мне захотелось удовлетворить его притязания.

– Разве Йездигерд – твой вассал? – Ясмина изо всех сил старалась держать себя в руках.

Она вдруг почувствовала, что ее колено упирается во что-то твердое и продолговатое, притаившееся в складках материи. Девушка незаметно переменила позу и украдкой сунула руку под бархатную ткань.

– Разве пес, что пожирает требуху во дворе храма, является вассалом бога? – возразил Магистр.

Похоже, он не заметил ее движений, от которых ей отчаянно хотелось отвлечь его внимание. Пальцы девушки под бархатом сомкнулись на том, в чем она узнала позолоченную рукоять кинжала. Она наклонила голову, чтобы скрыть торжествующий блеск в глазах.

– Мне прискучил Йездигерд, – заявил Магистр. – Я обратился к другим развлечениям… ха!

С яростным криком Ясмина вскочила на ноги, словно дикая кошка, и нанесла убийственный удар кинжалом. Но она тут же споткнулась и осела на пол, где и сжалась в комочек, глядя на мужчину на возвышении. Он даже не пошевелился; на губах его по-прежнему играла загадочная улыбка. Вся дрожа, она приподняла руку и уставилась на нее расширенными глазами. В ладони ее больше не было кинжала; она сжимала в пальцах цветок золотого лотоса, и раздавленные лепестки поникли на сломанном стебле.

Она испуганно уронила его на пол, словно держала в руках змею, и отползла подальше от своего мучителя. Девушка вернулась на собственное возвышение, поскольку это более подобало королеве, чем ползать на полу у ног колдуна, и с тревогой воззрилась на него, ожидая упреков и наказания.

Но Магистр не шелохнулся.

– Для того, кто владеет ключом от космоса, все сущее одинаково, – обронил он загадочную фразу. – Для адепта ничто не является неизменным и непреложным. Воля заставляет распускаться стальные цветы в безымянных садах или цветочные мечи – вспыхивать в лунном свете.

– Ты дьявол, – всхлипнула она.

– Не я! – рассмеялся колдун. – Я родился на этой планете, пусть и давно. Когда-то я был самым обычным человеком и даже не утратил присущие человеку черты в течение своего обучения и посвящения, которые длились несколько тысячелетий. Человек, обученный темному искусству, могущественнее дьявола. Я родился человеком, но теперь повелеваю демонами. Ты видела Властителей Черного Круга – твоя душа не выдержит и погибнет, если ты узнаешь, из каких далей я призвал их и от какой судьбы уберег с помощью магического хрустального шара и золотых змей. Но повелевать ими могу только я один. Мой глупец Кхемза решил сам стать великим – бедный дурачок, взламывающий материальные двери и прыгающий по воздуху вместе со своей возлюбленной с одной горки на другую! Тем не менее, если бы мы его не уничтожили, со временем его сила могла бы сравняться с моей.

Магистр вновь рассмеялся.

– И ты, бедная, несчастная глупышка! Задумала отправить косматого горского вождя на штурм Йимши? Это была славная шутка, которую я мог бы придумать и сам, когда ты попала к нему в руки. А сейчас я читаю в твоем детском разуме намерение соблазнить меня, пустив в ход свои женские штучки, дабы добиться своей цели. Но, невзирая на твою глупость, ты – женщина, на которую приятно смотреть. Мне вдруг захотелось сделать тебя своей наложницей.

Услышав эти слова, наследница тысячелетней династии гордых императоров задохнулась от стыда и ярости.

– Ты не посмеешь!

Его издевательский смех ударил принцессу, как кнут по обнаженным плечам.

– Это король не смеет раздавить жалкого червяка на дороге? Маленькая глупышка, неужели ты еще не поняла, что твоя гордость для меня – все равно, что соломинка, несомая ветром? Для меня, познавшего прелесть поцелуев королевы ада! Ты еще увидишь, как я поступаю с непокорными!

Испуганная и раздавленная, девушка сжалась в комочек на покрытом бархатом возвышении. Свет потускнел и стал совсем призрачным. Черты лица Магистра расплылись. А вот в тоне его голоса появились властные нотки.

– Я никогда не покорюсь тебе! – Голос девушки дрожал от страха, но в нем прозвучала решимость.

– Покоришься, – с ужасающей невозмутимостью ответил Магистр. – Страх и боль станут тебе достойными наставниками. Я сломлю сопротивление твоей дрожащей плоти болью и ужасом, пока ты не станешь податливой, как воск, из которого я слеплю все, что пожелаю. Ты станешь такой покорной, какой не бывала еще ни одна смертная женщина, и самое мое незначительное повеление превратится для тебя в волю богов, подлежащую неукоснительному исполнению. А для начала, дабы усмирить твою гордыню, ты отправишься обратно в забытые века и посмотришь на свои предыдущие воплощения. Айе, уил ла кхоза!

При этих словах призрачная комната поплыла перед глазами испуганной Ясмины. У нее вдруг зачесалась кожа головы, а язык прилип к гортани. Где-то далеко на одной протяжной и зловещей ноте зазвучал гонг. Драконы на гобеленах сначала засветились голубым пламенем, а потом побледнели. Магистр на своем возвышении превратился в бесформенную тень. Тусклый свет сменился мягкой, густой, почти осязаемой темнотой, пульсировавшей необычными волнами. Девушка более не видела Магистра. Она вообще ничего не видела. У нее вдруг появилось странное чувство, будто стены и потолок отодвинулись куда-то далеко-далеко.

А потом в темноте зародилось тусклое мерцающее зарево, как будто светлячок начал ритмично взмахивать крылышками. Оно превратилось в золотистый шар, стало шире и обрело ослепительно-белый оттенок. Внезапно шар взорвался, забрызгав темноту искрами, которые почему-то не освещали тени. Но все-таки в полумраке осталось слабое свечение, озарившее туманный ствол, выраставший, казалось, прямо из пола. На глазах онемевшей девушки он начал разрастаться и обретать форму; появились побеги и широкие листья, а над головой у нее закачались огромные ядовитые черные цветы, и она испуганно вжалась в бархатную ткань на возвышении. В воздухе повис тонкий аромат. Ясмина поняла, что видит рождение страшного и овеянного легендами черного лотоса, произрастающего в диких и забытых джунглях Кхитая.

Широкие листья вскипели зловещей жизнью. Цветки склонялись над ней, как живые, по-змеиному покачивая головками на гибких стеблях. Четко выделяясь на фоне мягкой непроницаемой темноты, они казались ей нереальными плодами больного воображения. Голова у нее пошла кругом от дурманящего аромата, и ей вдруг захотелось забиться под возвышение. А потом она обеими руками вцепилась в него, потому что помост вдруг заскользил куда-то по чудовищному склону. Она закричала от ужаса, цепляясь за бархат, но какая-то сила безжалостно оторвала от него ее пальцы. У девушки возникло тошнотворное чувство, будто у нее выдернули опору из-под ног, и она утратила остатки здравого смысла, превратившись в трепещущий клочок сознания, гонимый сквозь ревущую ледяную черную бездну ураганом, грозившим погасить слабое биение ее разумной жизни; так гаснет свеча, задутая штормовым ветром.

А потом огонек ее сознания попал в полосу бешеной слепой тряски и хаотического мельтешения, слившись с мириадами ему подобных в плодоносном слое нарождающейся материи, пока, под воздействием фундаментальных сил, не превратился в мыслящее существо, скользящее по бесконечной спирали бесчисленных жизней.

Окутанная пеленой страха, она заново пережила все свои прежние воплощения, узнала и вновь перенеслась во все тела, что несли ее «я» в прошлом. Она вновь сбила ноги на долгой и утомительной дороге жизни, что терялась в туманной дали прошлых лет. На рассвете времен она влачила жалкое существование в первобытных джунглях, скрываясь от свирепых хищников. Не имея другой одежды, кроме собственной кожи, она бродила по колено в воде по рисовым болотам, сражаясь за драгоценные зернышки с водоплавающей живностью. В одной упряжке с буйволами она напрягала последние силы, чтобы провести заостренной палкой очередную борозду в неподатливой почве, и проводила бесконечные часы, горбясь над примитивной прялкой в крестьянской хижине.

Она видела, как гибли в пламени пожаров обнесенные стенами города, и с криком спасалась бегством от безжалостных убийц. Спотыкаясь и обливаясь кровью, она брела по раскаленным пескам, держась за стремя работорговца, и познала жестокое прикосновение жадных горячих рук к своей стонущей плоти, позор и боль скотской похоти. Она кричала под ударами кнута и стонала на дыбе; сходя с ума от ужаса, отчаянно сопротивлялась рукам, укладывавшим ее голову на окровавленную плаху.

Она испытала боль деторождения и горечь преданной любви. Она страдала от всех горестей, бед и издевательств, которым на протяжении столетий мужчина подвергал женщину; она сполна познала всю силу ненависти и злобы, которые одна женщина может питать к другой. И все это время где-то в самом дальнем уголке ее сущности тлела робкая память о том, что она остается Дэви. Она была всеми женщинами своих прошлых жизней, но при этом знала, что остается Ясминой. Осознание этого факта не затерялось в круговерти минувших воплощений. Она одновременно ощущала себя рабыней, стонущей под хлыстом надсмотрщика, и гордой Дэви Вендии. И она терпела страдания не только как наложница, но и как Ясмина, гордость которой сносила прикосновение кнута, как прикосновение раскаленного добела клейма.

Бесчисленные жизни текли перед ней непрерывной чередой, каждая со своим свинцовым грузом горестей, стыда и боли, пока до нее не донесся собственный голос, зашедшийся в крике невыносимой агонии, звучащий на одной ноте сквозь тьму веков.

А потом она пришла в себя на покрытом бархатом возвышении в загадочной комнате.

В призрачном тусклом свете перед ней вновь предстал помост и сидящая на нем таинственная фигура в мантии. Голова в капюшоне склонилась на грудь, и в полумраке смутно виднелись высоко поднятые плечи. Она не могла разглядеть подробностей, но капюшон, сменивший бархатную шапочку, отчего-то вызывал в ней тревожные ощущения. Чем дольше она смотрела на неподвижную фигуру, тем сильнее охватывал ее безрассудный страх, от которого язык у девушки прилип к гортани, – ее не покидало ощущение, что перед ней на возвышении сидит уже не Магистр.

И тут фигура пошевелилась и выпрямилась во весь рост, нависая над ней. Затем она наклонилась, протягивая к Ясмине длинные руки в широких рукавах накидки. Девушка молча боролась с ними, преодолевая страх и про себя удивляясь тому, какие они сильные и жилистые. Голова в капюшоне склонилась над ее лицом, и принцесса поспешно отвернулась. И тогда она закричала, громко и истошно, давая выход своему страху и ненависти. Костлявые руки вцепились в ее гибкое и податливое тело, а из-под капюшона выглянул лик смерти и разрушения – на полуразложившемся черепе проступили черты лица, похожие на рассыпающийся от ветхости пергамент. Девушка вновь закричала, а потом, когда шамкающие безгубые челюсти потянулись к ее губам, лишилась чувств.

Над заснеженными вершинами Гимелийев взошло солнце. Группа всадников остановилась у подножия длинного склона и стала смотреть вверх. Высоко над ними, на горном склоне, небеса пронзала каменная башня. Позади нее и выше блестели стены колоссальной цитадели – как раз там, где начиналась линия снегов, укрывших белоснежной шапкой вершину Йимши. Представшая взорам всадников картина выглядела слегка нереальной – фиолетовые склоны, поднимающиеся к фантастическому замку, казавшемуся игрушечным на таком расстоянии, и над ними на фоне пронзительной голубизны неба сверкал увенчанный белой пеной горный пик.

– Лошадей придется оставить здесь, – проворчал Конан. – По этому предательскому склону легче будет передвигаться пешком. Кроме того, кони уже выбились из сил.

Он соскочил на землю с черного жеребца, который стоял, широко расставив ноги и опустив голову. Они ехали всю ночь, на ходу подкрепляясь скудными припасами из седельных сумок и останавливаясь только для того, чтобы дать краткий отдых лошадям.

– В первой башне живут ученики Черных Прорицателей, – сказал Конан. – Во всяком случае, так говорят; они – как сторожевые псы своих хозяев, колдуны уровнем пониже. Но и они не будут просто сидеть и смотреть, как мы карабкаемся к ним.

Керим Шах посмотрел на гору, после чего оглянулся туда, откуда они пришли. Они уже довольно высоко поднялись по склону Йимши, и под ними остался сплошной лес иззубренных пиков и вершин пониже. Там, в лабиринте острых зубцов и каменных осыпей, туранец тщетно высматривал хоть какое-нибудь движение, которое выдало бы присутствие людей. Очевидно, афгули, преследовавшие своего вождя, ночью потеряли его след.

– Ладно, идем.

Привязав измученных лошадей к ветвям тамариска, растущего неподалеку, они, не тратя лишних слов, повернулись к склону. Укрыться на нем было негде. Перед ними простирался голый и безжизненный подъем, усеянный валунами, недостаточно большими для того, чтобы за ними мог спрятаться человек. Зато они скрывали кое-что другое.

Люди не успели пройти и пятидесяти шагов, как из-за скалы вывернулась злобно рычащая тварь. Это была одна из тех огромных сторожевых собак, каких полным-полно в любой горной деревне; красные глаза пса горели адским огнем, а с клыков капала слюна. Первым шел Конан, но тварь не тронула его. Промчавшись мимо, она прыгнула на Керима Шаха. Туранец успел отскочить в сторону, и зверюга набросилась на шедшего следом иракзайца. Тот завопил и выставил перед собой руку, которую и принялась рвать клыками тварь. Воин попятился, и в следующую секунду с полдюжины кривых сабель принялись кромсать зверя. Но только после того, как тварь была в буквальном смысле изрублена на куски, челюсти ее разжались и она перестала рвать своих обидчиков.

Керим Шах перевязал рваные раны на руке своего воина, пристально взглянул на него и отвернулся, не сказав ни слова. Присоединившись к Конану, он стал вместе с ним подниматься по склону.

Наконец Керим Шах нарушил молчание:

– Странно встретить деревенского пса в таком месте.

– Да, здесь нет для него потрохов и отбросов, – согласно проворчал Конан.

Оба оглянулись на раненого воина, с трудом поспевающего за своими товарищами. Его смуглое лицо блестело от пота, и он оскалился, морщась от сильной боли. Затем оба подняли глаза на каменную башню, возвышавшуюся над ними.

Вокруг царила сонная, какая-то сверхъестественная тишина. Ни на башне, ни на странном пирамидальном сооружении позади нее не наблюдалось признаков жизни. Но людей, с трудом переставляющих ноги, не покидало ощущение того, что они идут по лезвию ножа. Керим Шах взял в руки свой тяжелый туранский лук, бивший на пятьсот шагов, а иракзайцы вооружились своим луками, полегче и не таким смертоносными.

Но не успели они подойти к башне на дистанцию выстрела из лука, как с неба на них без всякого предупреждения обрушилось нечто крылатое. Оно пролетело так близко от Конана, что его обдало волной воздуха от мощных крыльев, но зашатался и упал шедший следом иракзаец, из разорванной яремной вены которого фонтаном ударила кровь. Ястреб с крыльями словно из закаленной стали вновь взмыл в небеса, роняя капли крови со своего изогнутого, как скимитар, клюва, но тут рядом щелкнула тетива лука Керима Шаха. Птица камнем рухнула на землю, однако где именно она упала, не разглядел никто.

Конан склонился над жертвой воздушного нападения, но воин был уже мертв. Никто не проронил ни слова; рассуждения о том, что никогда раньше ястребы не нападали на людей, были бесполезны. Ярость понемногу начала вытеснять фаталистическую летаргию в необузданных и свирепых иракзайцах. Волосатые пальцы выдергивали стрелы из колчанов, и мужчины, горя жаждой отмщения, вглядывались в башню, молчание которой выглядело издевательским.

Но и следующее нападение оказалось быстрым и действенным. Они все увидели его – белый клубок дыма, что сорвался с верхушки башни и покатился к ним по склону. За ним последовали и другие. Они казались безвредными, эти шерстяные клубки облачной пены, но Конан стремительно шагнул в сторону, уступая дорогу первому из них. У него за спиной кто-то из иракзайцев ткнул мечом в колышущуюся белую массу. В следующее мгновение склон горы вздрогнул от взрыва. Последовала вспышка ослепительного пламени, сам моток облачной пряжи исчез, а от чересчур любопытного воина осталась лишь груда обгорелых и почерневших костей. Высушенная рука по-прежнему сжимала рукоять меча, но лезвие расплавилось и испарилось от страшного жара. Мужчины, шедшие рядом с невезучей жертвой, нисколько не пострадали, если не считать легкого головокружения и огненных кругов перед глазами от яркой вспышки света.

– Они взрываются от прикосновения стали, – проворчал Конан. – Смотрите, они идут!

Склон над ними почти весь был покрыт катящимися шарами. Керим Шах поднял лук и начал стрелять в приближающиеся клубки, и те, в которые попадали стрелы, взрывались, как воздушные шары, наполненные пламенем. Его люди последовали примеру своего вожака, и следующие несколько минут на склоне горы бушевал огненный шторм, где били молнии, исчезая во вспышках пламени. Когда стрельба прекратилась, в колчанах у лучников оставалось всего по несколько стрел.

Они двинулись дальше, исполненные мрачной решимости, ступая по почерневшей и обгорелой земле и камням, которые от взрывов этих дьявольских бомб превратились в спекшуюся лаву.

Растянувшись в цепь, они находились уже на расстоянии полета стрелы от молчаливой башни, напряженно ожидая очередной смертельной опасности, что могла обрушиться на них.

На вершине башни появилась одинокая фигура и поднесла к губам десятифутовый бронзовый рог. Его гулкий рев эхом раскатился по горным склонам, словно возвещая наступление Страшного суда. И вскоре последовал жуткий ответ. Земля под ногами незваных гостей задрожала, а из неведомых глубин донеслись громыхание и скрежет.

Иракзайцы пронзительно закричали, шатаясь как пьяные на внезапно ожившем склоне, а Конан с горящими глазами дерзко устремился вверх, держа в руке клинок, прямо к двери, что вдруг открылась в стене башни. Над головой у него гулко и издевательски продолжал реветь рог. Керим Шах оттянул стрелу к самому уху и спустил тетиву.

На такой выстрел был способен только исконный туранец. Рев огромного рога внезапно оборвался, сменившись пронзительным истошным воплем. Фигура в зеленой робе зашаталась, схватившись обеими руками за древко длинной стрелы, торчащей у нее из груди, перевалилась через парапет и полетела вниз. Огромный рог зацепился за зубец и повис, опасно раскачиваясь, и к нему устремился еще один силуэт в мантии, крича от ужаса и намереваясь поднять его. И вновь щелкнула тетива туранского лука, и вновь ответом ей стал тягучий предсмертный крик. Второй аколит, падая, задел рог локтем, и тот упал на камни внизу и разбился вдребезги.

Конан мчался вперед такими гигантскими прыжками, что не успело эхо падения замереть вдали, как он уже ломился в дверь. Шестое чувство дикаря заставило его отскочить в сторону, когда сверху на то место, где он только что стоял, обрушился поток расплавленного свинца. В следующий миг он вновь подскочил к двери и принялся кромсать ее с удвоенной силой. Тот факт, что враги прибегли к вполне земному оружию, придавал ему уверенности. Значит, магия аколитов была не всемогущей. К тому же запасы их колдовской энергии попросту могли иссякнуть. Керим Шах уже спешил вверх по склону, и его воины старались не отставать от своего командира. На ходу они стреляли из луков, и стрелы их со звоном ударяли в стены или по отвесной дуге падали на парапет.

Тяжелая тиковая дверь наконец поддалась яростным усилиям киммерийца, и он осторожно заглянул вовнутрь, не зная, чего ожидать. Взору его предстала круглая комната с лестницей, ведущей куда-то наверх. На противоположной от входа стороне зияла настежь распахнутая дверь, за которой виднелся наружный склон – и спины полудюжины поспешно удаляющихся фигур в зеленых мантиях.

Конан заорал, шагнул через порог, но тут же врожденное чувство опасности заставило его отпрянуть, и на то место, где он стоял еще мгновение назад, рухнула тяжелая каменная глыба. Криком сзывая своих союзников, он побежал вокруг башни.

Аколиты покинули первую линию обороны. Конан, обогнув башню, увидел, как зеленые пятна мантий мелькают впереди, карабкаясь вверх по склону. Он бросился в погоню, пылая жаждой мести, и вслед за ним устремились Керим Шах и иракзайцы, причем последние завывали, как волки, преследующие убегающую добычу. Их фатализм на мгновение сменился торжеством.

Башня стояла на нижнем уступе неширокого плато, общий восходящий уклон которого был едва заметен. Через несколько сотен ярдов плато резко обрывалось в пропасть, которая была не видна с его дальнего края. Аколиты, не останавливаясь и не замедляя бега, прыгнули прямо в эту пропасть. Их преследователи видели лишь, как над краем плато затрепетали полы их зеленых мантий и исчезли.

Еще через несколько секунд они сами стояли на краю глубокого ущелья, отделявшего их от замка Черных Прорицателей. Стены ущелья были отвесными, и оно тянулось в обе стороны, насколько хватало глаз, очевидно, рассекая гору пополам. В ширину оно имело примерно четыреста ярдов и пятьсот в глубину. И все ущелье от края до края заполнял полупрозрачный светящийся туман.

Глядя вниз, Конан яростно выругался. Далеко внизу, по тускло мерцающему дну, которое светилось, как начищенное серебро, двигались фигурки аколитов в темно-зеленых мантиях. Очертания их выглядели нечеткими и размытыми, как бывает, когда смотришь на предметы под водой. Они гуськом шагали к противоположной стене ущелья.

Керим Шах наложил на тетиву стрелу и пустил ее вниз. Но стоило той войти в туман, заполняющий пропасть, как она потеряла скорость и сбилась с курса, вильнув далеко в сторону.

– Если они смогли спуститься, значит, и мы сможем! – рявкнул Конан, пока Керим Шах с изумлением глядел вслед своей стреле. – Последний раз я видел их на этом самом месте…

Прищурившись, он разглядел внизу нечто вроде светящейся золотой нити, протянутой по дну каньона от одного края к другому. Аколиты, похоже, как раз по ней и шагали, и в памяти у него вдруг всплыли загадочные слова Кхемзы: «Иди по золотой жиле!» Присев, на самом краю обрыва он нащупал ее – тонкую жилу сверкающего золота, которая тянулась от скалистого выступа до края и дальше вниз, по серебряному дну. И он обнаружил еще кое-что, до сих пор остававшееся невидимым из-за необычного преломления лучей света. Золотая жила тянулась по узкому пандусу, соскальзывавшему вниз и снабженному удобными выемками для рук и ног.

– Вот здесь они спустились, – заявил он, обращаясь к Кериму Шаху. – Не такие уж они и сильные колдуны, чтобы перелететь через пропасть по воздуху! Мы пойдем за ними…

В это самое мгновение воин, которого искусала бешеная собака, дико закричал и бросился на Керима Шаха. Он жутко клацал зубами, и на губах у него выступила пена. Но туранец, быстрый и ловкий, как кошка, отскочил в сторону, и сумасшедший головой вперед ухнул в бездну. Остальные подбежали к краю обрыва и с недоумением смотрели ему вслед. А маньяк падал совсем не камнем. Он очень медленно опускался сквозь розоватую дымку, как человек, погружающийся в воде на глубину. Руки и ноги его тоже двигались в ритме пловца, и черты его посиневшего лица исказились настолько, что это уже нельзя было объяснить одним сумасшествием. Наконец, достигнув мерцающего дна, тело его успокоилось и легло совершенно неподвижно.

– В этой пропасти нас ждет смерть, – пробормотал Керим Шах, отступая на шаг от края обрыва и розоватого тумана, клубившегося почти у самых его ног. – И что теперь, Конан?

– Пойдем дальше! – угрюмо ответил киммериец. – Эти аколиты – такие же люди, как и мы; если туман не убил их, он не убьет и нас.

Он поправил перевязь, и пальцы его коснулись пояса, который дал ему Кхемза; поначалу Конан нахмурился, а потом мрачно улыбнулся. Он совсем забыл об этом поясе, а ведь смерть трижды прошла мимо, выбрав другую жертву.

Аколиты тем временем добрались до противоположной стены ущелья и теперь поднимались по ней, похожие на зеленых мух. Ступив на пандус, Конан стал осторожно спускаться. Розоватый туман обхватил его за лодыжки, медленно поднимаясь по мере того, как он погружался в него. Вот призрачная пелена скрыла колени, потом бедра, талию, добралась до подмышек. Она походила на густой туман, который бывает сырой промозглой ночью. Когда розовая пелена заколыхалась у него под подбородком, Конан заколебался, а потом погрузился в нее с головой. У него мгновенно перехватило дыхание; воздух улетучился из легких, и он почувствовал, как ребра вдавливаются внутрь, сжимая внутренние органы. Отчаянным усилием он рванулся кверху, голова его поднялась над поверхностью, и он стал жадно глотать воздух.

С обрыва к нему наклонился Керим Шах и заговорил, но Конан не расслышал его и не обратил на него внимания. Сосредоточившись на том, что сказал ему умирающий Кхемза, киммериец принялся нащупывать золотую нить и обнаружил, что, спускаясь вниз, отклонился в сторону. Но на пандусе были вырезаны выемки для рук. Встав прямо над нитью, он вновь начал спуск. Розоватый туман поднялся сначала до колен, а потом накрыл его с головой. Теперь вокруг него колыхалась сплошная розоватая пелена, но он по-прежнему вдыхал чистый воздух. Над собой он увидел своих спутников, которые смотрели на него сверху, и сквозь дымку черты их лиц выглядели размытыми и искаженными. Он жестом пригласил их следовать за собой и быстро нырнул вниз, не став дожидаться, чтобы посмотреть, отважатся они на такой шаг или нет.

Керим Шах молча сунул меч в ножны и последовал за киммерийцем, а вслед за ним полезли и иракзайцы; перспектива остаться в одиночестве пугала воинов сильнее ужасов, которые могли поджидать их внизу. Каждый цеплялся за золотую нить в точности так, как это делал Конан.

По наклонному пандусу они спустились на дно пропасти и зашагали по мерцающему слою, ступая по золотой жиле, как канатоходцы по канату. Создавалось впечатление, что они идут по невидимому туннелю, в котором свободно циркулирует воздух. Они чувствовали, как сверху и с боков на них давит смерть, но не может добраться до них.

Жила взбиралась по такому же пандусу на противоположной стене, за срезом которой и исчезли аколиты, и воины последовали тем же путем. Нервы у всех были натянуты, как тетива лука, потому что никто не знал, что поджидает их за острыми выступами скал, которыми был утыкан край пропасти.

А поджидали их ученики магов в зеленых накидках и с ножами в руках. Наверное, они дошли до рубежа, дальше которого отступление стало невозможным. Не исключено, что стигийский пояс на талии Конана мог поведать о том, почему колдовские заклятия оказались столь слабыми и так быстро иссякли. Пожалуй, осознание неминуемой смерти в случае поражения выгнало их из-за валунов, и они, сжимая в руках ножи, с горящими глазами бросились на своих противников, в порыве отчаяния прибегнув к материальному оружию.

И вот среди острых выступов скал, на краю пропасти, развернулось сражение, которое не было состязанием в магическом искусстве. Здесь правила бал острая сталь, затеяв вихрь сверкающих клинков, в котором жалили настоящие мечи и текла настоящая кровь, в котором мускулистые руки наносили разящие удары и люди валились наземь, чтобы быть затоптанными в горячке боя.

Один из иракзайцев истек кровью среди скал, но аколиты были уничтожены все до единого – разрублены на куски или сброшены в пропасть, где они медленно опустились на серебристое дно, тускло мерцавшее внизу.

А победители смахнули с глаз пот и кровь и посмотрели друг на друга. Конан и Керим Шах по-прежнему твердо держались на ногах, как и еще четверо иракзайцев.

Они оказались среди скалистых зубцов, которыми ощетинился край пропасти, откуда вилась тропинка, полого поднимающаяся к широкой лестнице. Она насчитывала с полдюжины ступенек в сотню футов шириной, вырубленных из зеленой породы, похожей на жадеит. Лестница вела к широкой террасе или галерее без крыши, построенной из того же полированного камня, над которой, ярус за ярусом, высился замок Черных Прорицателей. Казалось, он вырублен прямо в теле горы. Архитектура была безупречной, но строгой, без всяких украшений. Многочисленные бойницы снаружи были забраны решетками, а изнутри занавешены шторами. И в нем не ощущалось никаких признаков жизни, ни дружественной, ни враждебной.

Они шагали по тропе в полном молчании с осторожностью охотников, выслеживающих логово смертельно опасного змея. Иракзайцы демонстрировали мрачную покорность, как люди, смирившиеся со своей судьбой. Даже Керим Шах не проронил ни слова. И только Конан, казалось, даже не подозревал о том, какой переворот в устоявшихся представлениях и образе мыслей означало их вторжение, какое нарушение традиций олицетворяло. Киммериец не принадлежал миру Востока; он был потомком народа, который привык сражаться с демонами и колдунами столь же целеустремленно и сознательно, как и с врагами в образе человеческом.

Он поднялся по сверкающим ступеням и пересек галерею, подойдя к огромным, обитым золотом тиковым дверям, выходившим на нее. Киммериец метнул лишь беглый взгляд на верхние ярусы колоссальной пирамиды, что возвышалась над ним. Он протянул руку к бронзовому выступу, который, похоже, исполнял роль дверной ручки – но тут же спохватился и вымученно улыбнулся. Ручка была отлита в форме змеи, голова которой покоилась на длинной вытянутой шее, и Конан подозревал, что в его руке эта металлическая голова заживет своей отвратительной жизнью.

Он срубил рукоятку одним ударом и стал ничуть не менее осторожен даже после того, как она со звоном упала на стеклянный пол. Он отшвырнул ее в сторону кончиком ножа и вновь повернулся к двери. Над башнями реяла мертвая тишина. Далеко внизу горные склоны терялись в фиолетовой дымке. Солнечные лучи золотили снежно-белые пики по обеим сторонам от них. Высоко над головой в холодной пустоте голубого неба черной точкой парил стервятник. Кроме него, единственными живыми существами поблизости были лишь мужчины, застывшие перед окованной золотыми полосами дверью, крошечные фигурки которых терялись на галерее из зеленого жадеита, вознесенной на головокружительную высоту. А над ними нависала колоссальная каменная громада.

Резкий порыв ветра с заснеженных вершин хлестнул их ледяной плетью, раздувая полы потрепанных накидок. Лезвие длинного ножа Конана пробило тиковую дверь насквозь, породив странное эхо. Он бил и бил по двери, расщепляя дерево и металл с равной легкостью, а потом, напряженный, как волк, заглянул в образовавшийся пролом. Он увидел просторную комнату, стены которой из шлифованного камня не были задрапированы тканой материей. Ковров на мозаичном полу тоже не было. Единственными предметами мебели оказались квадратные кресла из полированного эбенового дерева да каменное возвышение. В комнате не было ни единой живой души. В стене напротив виднелась еще одна дверь.

– Оставь одного человека караулить снаружи, – пробормотал Конан. – Я иду внутрь.

Керим Шах поставил одного из своих людей нести караул, и тот послушно отошел на середину галереи, сжимая в руках лук. Конан вошел в замок. За ним по пятам следовали туранец и три оставшихся иракзайца. Воин снаружи сплюнул, проворчал что-то себе в бороду и вздрогнул, когда ушей его достиг чей-то негромкий издевательский смех.

Он поднял голову и увидел на следующем ярусе над собой высокую фигуру в черной мантии. Кивая бритой головой, тот смотрел вниз, на него. Весь его облик дышал злой насмешкой. Быстрым как молния движением иракзаец вскинул лук и спустил стрелу, и та устремилась вверх, чтобы поразить незнакомца прямо в грудь, обтянутую черной материей. Издевательская улыбка никуда не делась. Прорицатель поймал стрелу на лету и швырнул ее обратно в лучника, но не для того, чтобы поразить насмерть, а всего лишь выражая бесконечное презрение. Иракзаец попытался уклониться, инстинктивно вскинув руку. Пальцы его сомкнулись на древке падающей стрелы.

А потом он пронзительно закричал. Деревянное древко в его руке вдруг ожило. Твердое тело стрелы стало гибким и податливым, уступая его нажиму. Он попытался отшвырнуть его от себя, но было уже слишком поздно. Он голой рукой держал извивающуюся змею, а та обвилась вокруг его запястья, и ее клиновидная голова стремительно клюнула мускулистое предплечье воина. Он вновь закричал, глаза его расширились, а лицо побагровело. Содрогаясь в страшных конвульсиях, он повалился сначала на колени, а потом рухнул ничком на пол и замер в неподвижности.

Люди внутри резко обернулись на его крик. Конан шагнул было к открытой двери, но потом словно споткнулся на полушаге, растерянный и ошеломленный. Тем, кто стоял позади, показалось, что он наткнулся на какую-то невидимую преграду. Хотя сам он ничего не видел, пальцы его нащупали гладкую, скользкую и твердую прозрачную стену, выросшую у него на пути. Сквозь нее он увидел иракзайца, неподвижно лежащего в стеклянной галерее, в руке которого была зажата самая обыкновенная стрела. Человека на верхнем ярусе он, естественно, видеть не мог.

Конан поднял руку с ножом и ударил, и ошеломленные зрители увидели, как рука его отскочила от невидимой преграды в воздухе. Раздался громкий лязг, какой бывает, когда сталь натыкается на материал, не уступающий ей в прочности. Киммериец не стал терять времени. Он понял, что легендарная кривая сабля Амира Хурума не смогла бы прорубить этот невидимый занавес.

В нескольких словах он обрисовал Кериму Шаху ситуацию, и туранец пожал плечами:

– Что ж, если этот выход закрыт, надо найти другой. А пока наш путь лежит вперед, не так ли?

Проворчав что-то в знак согласия, Конан повернулся и пересек комнату, подходя к двери в противоположной стене с таким чувством, словно ступал по лезвию ножа. Он уже занес было нож, чтобы разнести ее в щепки, как вдруг она распахнулась, словно по собственной воле. Он вошел в огромный зал, вдоль стен которого выстроились высокие стеклянные колонны. В ста футах от двери начинались широкие жадеитовые ступени лестницы, которая вела на самый верх, проложенная словно по стене пирамиды. Что находилось за лестницей, он видеть не мог. Но между ним и мерцающим подножием стоял необычный алтарь из сверкающего черного нефрита. Четыре огромных золотых змеи обвивали его хвостами, а головы их на вытянутых шеях смотрели на четыре стороны света, как будто заколдованные стражники охраняли сказочное сокровище. А на самом алтаре, меж изгибающихся вытянутых шей, лежал лишь хрустальный шар, заполненный туманным клубящимся составом, в котором плавали четыре золотых граната.

Зрелище это вызвало у него смутные воспоминания, а потом Конан забыл об алтаре, потому что на нижних ступенях лестницы появились четыре фигуры в черных мантиях. Он не видел, как и откуда они пришли. Они просто возникли там, четверка высоких худощавых мужчин с головами стервятников, которыми они кивали в унисон. Руки и ноги их скрывали складки одежды.

Один из колдунов поднял руку, и рукав соскользнул вниз, обнажая кисть, – вот только это была совсем не рука. Шагнувший было вперед Конан замер на месте, причем не по своей воле. Он столкнулся с силой, несколько отличавшейся от гипноза Кхемзы, и потому не мог идти вперед, хотя и сознавал, что может отступить, если захочет. Спутники его тоже остановились, будучи не в силах сделать хотя бы шаг в любом направлении.

Прорицатель, тот самый, что поднимал руку, поманил к себе одного из иракзайцев, и тот шагнул к нему, как сомнамбула, глядя перед собой остановившимся взором. Меч бессильно опустился в его безвольной руке. Когда он проходил мимо Конана, киммериец выставил руку, желая остановить его. Конан был настолько сильнее иракзайца, что при обычных обстоятельствах мог бы одной рукой свернуть ему шею. Но сейчас тот отбросил его руку, как соломинку, и пошел к лестнице, механически подергиваясь при ходьбе, как марионетка. Подойдя к нижней ступени, он неловко опустился на колени, протянул Прорицателю свой меч и опустил голову. Тот взял его, и клинок блеснул в воздухе. Голова иракзайца скатилась с плеч и с глухим стуком упала на пол из черного мрамора. Из перерубленной шеи ударил фонтан крови, тело повалилось набок и замерло, широко и нелепо раскинув руки.

Вновь поднялась бесформенная рука, и следующий иракзаец нетвердым шагом отправился навстречу своей участи. Повторилась отвратительная сцена, и еще одно обезглавленное тело простерлось на полу рядом с первым.

Когда третий горец, спотыкаясь, прошествовал мимо Конана навстречу смерти, киммериец, на висках которого вздулись канаты жил в попытке прорваться сквозь невидимый барьер, который удерживал его, вдруг ощутил, как вокруг него пробуждаются к жизни некие незримые, но могучие силы. Это осознание пришло к нему совершенно неожиданно, но он не мог ошибиться. Его левая рука непроизвольно скользнула под бахариотскую перевязь и легла на стигийский ремень. Он ощутил, как в его онемевшие члены возвращается кровь и вливаются новые силы; жажда жизни походила на обжигающее белое пламя, сравниться с которым могла лишь душившая его ярость.

Третий иракзаец превратился в обезглавленный труп, когда Конан почувствовал, как рвется невидимая преграда. С губ его сорвался невольный яростный крик, и он прыгнул вперед, давая выход накопившемуся гневу. Мужчины на ступеньках не шелохнулись. Они невозмутимо, с циничным интересом, наблюдали за происходящим; если они и удивились, то ничем не выдали своих чувств. Конан не позволил себе задумываться над тем, что будет, когда он окажется рядом с ними. Кровь жарко стучала у него в висках, а перед глазами клубился кровавый туман. Его снедало жгучее желание убивать – вонзить нож по самую рукоять, круша плоть и кости, а потом повернуть его в ране, выворачивая внутренности.

Еще дюжина шагов, и он окажется у самых ступенек, на которых стояли злорадно усмехающиеся демоны. Он глубоко вдохнул, и бешеная ярость накрыла его с головой, заставляя ускорить бег. Он уже пролетал мимо алтаря с его золотыми змеями, когда в голове у него вдруг молнией сверкнуло воспоминание о последних загадочных словах Кхемзы, которые он услышал так отчетливо, как если бы тот шепнул их ему на ухо: «Разбей хрустальный шар!»

Он отреагировал на них почти против собственной воли. Намерение претворилось в действие столь стремительно, что даже величайший из земных колдунов не успел бы прочесть его мысли и помешать ему осуществить задуманное. Извернувшись, как кошка, прямо в прыжке, он со всего маху опустил рукоять ножа на хрустальный шар. Воздух моментально наполнился ужасающим звоном; откуда он исходил – со звезд, от алтаря или из самого шара, Конан не смог бы сказать. В уши ему ударило зловещее шипение, когда змеи, пробужденные к действию омерзительной жизнью, повернулись в его сторону и атаковали его. Но Конан двигался с быстротой обезумевшего тигра. Лезвие его клинка превратилось в тонкую сверкающую полоску света, перерубившую шеи отвратительных тварей, а затем он еще и еще раз ударил по хрустальному шару. И тот взорвался с громоподобным треском, рассыпая яркие осколки по мраморному полу, а золотые гранаты, словно освобожденные из долгого плена, стремительно рванулись к потолку и исчезли.

По огромному залу прокатился дикий крик, в котором не было ничего человеческого, и ему ответило жуткое эхо. На ступеньках корчились четыре фигуры в черных мантиях; тела их сотрясали конвульсии, а с посиневших губ клочьями летела пена. Затем, издав последний звериный вопль, они оцепенели и замерли в неподвижности. Конан понял, что они умерли. Он опустил взгляд на алтарь и хрустальные осколки. Вокруг алтаря все еще обвивались четыре обезглавленные золотые змеи, но теперь в тускло блиставшем металле уже не чувствовалось признаков враждебной человеку жизни.

Керим Шах медленно встал с колен, куда его швырнула некая неведомая сила. Он тряхнул головой, чтобы избавиться от звона в ушах.

– Ты слышал грохот, раздавшийся после твоего удара? Когда шар лопнул, мне показалось, будто во всем замке одновременно разбилась тысяча хрустальных панелей. Получается, души колдунов были заточены в этих золотых шарах? Ха!

Конан резко развернулся и взглянул туда, куда кончиком своего меча показывал Керим Шах.

На вершине лестницы появилась еще одна фигура. Ее мантия тоже была черной, но материалом ей служил украшенный богатой вышивкой бархат, а на голове незнакомца красовалась бархатная же шапочка. Лицо его оставалось спокойным, и черты его были не лишены приятности.

– Кто ты такой, дьявол тебя раздери? – требовательно вопросил Конан, глядя на незнакомца и сжимая в руке нож.

– Я – Магистр и Владыка Йимши! – Голос чужака прозвучал как колокольный звон, но в нем слышались нотки жестокого веселья.

– Где Ясмина? – пожелал узнать Керим Шах.

Магистр расхохотался, глядя на него:

– Что тебе до нее, мертвый человек? Или ты уже забыл о моей силе, некогда одолженной тебе, раз пришел сюда с оружием в руках и осмелился угрожать мне, жалкий глупец? Пожалуй, я вырву тебе сердце, Керим Шах!

Он протянул руку, словно собираясь взять что-то, а туранец вдруг пронзительно вскрикнул, как человек, испытывающий невыносимую боль. Он пьяно покачнулся, а потом раздался треск костей, плоть и мышцы лопнули, со щелчком разошлись кольца кольчуги, и грудь его разорвалась; из нее ударил фонтан крови. И в это жуткое отверстие протиснулось нечто красное и роняющее алые капли; оно пролетело по воздуху и упало в подставленную ладонь Магистра, как сталь прилипает к магниту. Туранец повалился на пол и застыл в неподвижности, а Магистр рассмеялся и небрежно отшвырнул предмет так, что тот упал к ногам Конана, – это было все еще подрагивающее человеческое сердце.

Взревев, как раненый лев, Конан с проклятиями устремился вверх по лестнице. Он чувствовал, как из пояса Кхемзы в него вливается сила и безумная ненависть, давая ему возможность сразиться с жутким воплощением ада, ожидавшим его на ступенях. В воздухе повисла искрящаяся сталью завеса, сквозь которую он прорвался, как пловец, бросающийся под накатывающийся на него вал, – опустив голову, согнутой в локте левой рукой прикрывая лицо, а правой сжимая нож. Полуослепший, глядя поверх сгиба локтя, он видел над собой ненавистную фигуру Прорицателя, контуры которой колебались подобно отражению на покрытой рябью поверхности воды.

Его рвали и трепали вихревые потоки, не поддающиеся описанию, но он чувствовал, как какая-то неведомая сила несет его вперед и вверх, несмотря на сопротивление колдуна и терзающую его самого невыносимую боль.

Он достиг верхней ступеньки лестницы, и над ним в стальном тумане появилось лицо Магистра, в непроницаемых глазах которого вдруг промелькнул страх. Конан продирался сквозь туман, словно борясь с приливом, и его нож рванулся кверху, как живой. Острый кончик распорол мантию Магистра, и тот отпрянул, испустив сдавленный вскрик. И вдруг колдун исчез – просто взял и растворился в воздухе, словно лопнувший мыльный пузырь, и что-то вытянутое и волнообразное змейкой скользнуло вверх по боковой лестнице, ступеньки которой расходились вправо и влево от верхней площадки.

Конан бросился за ним по левой лестнице, не соображая толком, что же именно он видел, но бушевавшие в нем гнев и ярость заглушили отголоски тошноты и ужаса, теснившиеся где-то на задворках сознания.

Он вломился в широкий коридор, пол и стены которого были сделаны из полированного жадеита, и что-то длинное и быстрое удирало по проходу впереди него, прошмыгнув в занавешенную дверь. Из комнаты раздался полный ужаса крик. У Конана словно выросли крылья за спиной, он отшвырнул занавес в сторону и ворвался в комнату за ним.

Взору его предстала ужасающая сцена. Ясмина скорчилась на дальнем конце накрытого черным бархатом возвышения, душераздирающе крича от страха и ненависти. Девушка закрывалась рукой, словно отражая нападение, а перед ней на длинной шее, выгибающейся дугой из темных светящихся колец, раскачивалась голова гигантской змеи. Поперхнувшись криком, Конан метнул нож.

В мгновение ока монстр развернулся и атаковал его, стремительный, как порыв ветра, пригибающий высокую траву. С одной стороны его шеи торчал кончик ножа и примерно фут лезвия, тогда как рукоять клинка и полоска стали шириной с ладонь виднелись с другой стороны, но гигантская рептилия, казалось, лишь разъярилась от этого еще сильнее. Огромная голова возвышалась над человеком, осмелившимся бросить вызов твари, а потом стремительно нырнула вниз, роняя капли яда с клыков в широко распахнутой пасти. Но Конан уже успел сорвать кинжал с пояса и нанес восходящий удар в тот самый миг, когда голова змеи устремилась вниз. Клинок прошел сквозь нижнюю челюсть и пронзил верхнюю, намертво скрепив их воедино. В следующую секунду кольца гигантского тела сомкнулись вокруг Конана – тварь, не в силах укусить его, воспользовалась тем оружием, что еще оставалось в ее распоряжении.

Левая рука киммерийца оказалась в плену всесокрушающих объятий, зато правая оставалась на свободе. Расставив пошире ноги, чтобы не упасть, он вытянул ее на всю длину, ухватился за рукоять ножа, торчащего из шеи змеи, и вырвал его с фонтаном крови, ударившим из страшной раны. Чудовище, словно с дьявольской проницательностью угадавшее, что он намерен делать дальше, взвилось вокруг него кольцами, стараясь поймать в сокрушительные объятия и его правую руку. Но нож с быстротой молнии взлетел и опустился, располосовав гигантское туловище твари.

Прежде чем Конан успел нанести новый удар, огромные гибкие кольца спали с него, и монстр с трудом заскользил прочь по полу, истекая кровью, струившейся из страшных ран на его теле. Конан бросился за ним следом, замахиваясь ножом, но его яростный удар пришелся в пустоту и лишь рассек воздух, когда змея вильнула в сторону и ткнулась тупой мордой в перегородку сандалового дерева. Одна из панелей провалилась внутрь, а длинное окровавленное тело скользнуло в открывшееся отверстие и исчезло.

Конан, не медля ни секунды, набросился на перегородку. Нескольких ударов хватило, чтобы разнести ее в щепки, и он заглянул в сумрачный альков, открывшийся за нею. Но жуткой твари, свернувшейся кольцами, там не было; на мраморном полу виднелась кровь, и окровавленные следы вели к потайной двери в арочном проеме. Эти следы были оставлены босыми ногами человека…

– Конан! – Он едва успел обернуться, чтобы подхватить на руки Дэви Вендии, когда она пробежала через комнату и бросилась ему на шею, крепко вцепившись в него обеими руками, смеясь и плача в истерике от пережитого страха, благодарности и облегчения.

Кровь бешено бурлила у него в жилах и еще не успела успокоиться после испытаний, выпавших на его долю. Он прижал ее к себе с такой силой, что в другое время она непременно закричала бы от боли, и впился в ее губы поцелуем. Она не сопротивлялась; Дэви уступила место обыкновенной женщине. Она закрыла глаза и впитывала его яростные, жаркие, безудержные поцелуи со страстным отрешением путницы, изнемогающей от жажды. Она уже задыхалась в его объятиях, когда он оторвался от нее, чтобы перевести дух, и сверху вниз взглянул на нее, покорно обмякшую в его могучих руках.

– Я знала, что ты придешь за мной, – пробормотала она. – Ты не оставил бы меня в этом логове дьявола.

Ее слова заставили его вспомнить о том, где они находятся. Он поднял голову и внимательно прислушался. В замке Йимши царила сверхъестественная тишина, но в ней явственно ощущалась угроза. В каждом углу притаилось зло; оно злорадно скалилось, глядя на них с потолка.

– Давай убираться отсюда, пока не поздно, – пробормотал Конан. – От таких ран наверняка бы загнулся любой зверь или человек – но у колдуна десять жизней. Уничтожь одну, и он раненой змеей ускользнет куда-нибудь, чтобы глотнуть свежего яда из своих потайных колдовских запасов.

Он подхватил девушку на руки и понес ее к двери с такой легкостью, словно она была ребенком. Выйдя в сверкающий жадеитом коридор, они спустились по лестнице, настороженно осматриваясь по сторонам и ловя каждый звук.

– Я встретила Магистра, – прошептала девушка, еще крепче прижимаясь к нему и вздрагивая всем телом. – Он испытывал на мне свои заклинания, чтобы сломить мою волю. Но самым страшным оказался дымящийся труп, который схватил меня… Тогда я лишилась чувств и лежала, как мертвая; не знаю, сколько прошло времени. Вскоре после того, как я пришла в себя, снизу донесся какой-то шум, звуки борьбы и крики, а потом из-за занавески в комнату скользнула змея… ой! – Она постаралась отогнать от себя воспоминания об охватившем ее тогда ужасе. – Откуда-то я знала, что это – не иллюзия, а настоящая змея, которая пришла отнять у меня жизнь.

– По крайней мере она не была тенью, – загадочно ответил Конан. – Он понял, что проиграл, и решил, что лучше убить тебя, чем позволить спасти.

– Что ты имеешь в виду, говоря «он»? – с тревогой поинтересовалась Ясмина, а потом прижалась к нему и вскрикнула, забыв о своем вопросе. У подножия лестницы она увидела тела. На те, что принадлежали Прорицателям, было страшно смотреть: они лежали с исказившимися лицами и нелепо вывернутыми руками и ногами. От такого зрелища Ясмина побледнела и спрятала лицо на могучей груди Конана.

Конан быстро прошел через зал, пересек наружную комнату и с опаской приблизился к двери, выводившей на галерею. А потом он увидел рассыпавшиеся по полу крошечные сверкающие осколки. Прозрачная невидимая стена, перегораживавшая дверной проем, разлетелась на мелкие кусочки, и он вспомнил грохот, которым сопровождался взрыв хрустального шара. Он был уверен, что в тот момент в замке разбились все до единого хрустальные изделия. Смутные воспоминания или древние инстинкты эзотерического свойства подсказали ему, что существовала некая сверхъестественная связь между Прорицателями Черного Круга и золотыми гранатами. Он почувствовал, как волосы встали дыбом у него на затылке, и поспешно отогнал от себя все мысли об этом.

Выйдя на галерею зеленого жадеита, он вздохнул с облегчением. Им еще предстояло перебраться через ущелье, но теперь он, по крайней мере, видел заснеженные вершины, сверкающие на солнце, и длинные склоны, теряющиеся вдали в голубоватой дымке.

Иракзаец лежал на том месте, где застигла его смерть, являя собой уродливую кляксу на безупречной гладкости пола. Шагая вниз по извилистой тропе, Конан с удивлением отметил положение солнца на небе. Оно еще не добралось до зенита; тем не менее ему казалось, что минули долгие часы с того момента, как он ворвался в замок Черных Прорицателей.

Он вдруг понял, что отсюда надо уходить как можно скорее; это была не слепая паника, нет – его подгоняло чувство опасности, стоявшей за спиной. Конан не стал ничего говорить Ясмине, а она, похоже, была вполне довольна, спрятав лицо у него на груди, и обрела покой в его объятиях. На краю обрыва он на мгновение приостановился, нахмурившись и глядя вниз. Дымка, заполнявшая ущелье, больше не была розовой и искристой. Она стала призрачной и смутной, похожей на биение уходящей жизни в раненом. Конана вдруг посетила странная мысль о том, что заклинания колдунов отражают их внутренний мир полнее, чем лицедейство актеров – поступки обыкновенных людей.

Но далеко внизу начищенным серебром по-прежнему сверкало дно ущелья, и блеск золотой нити ничуть не потускнел. Конан поудобнее переложил Ясмину, уютно устроившуюся у него на плече, и начал спуск. Он поспешно слез по пандусу и, не замедляя шага, пробежал по отдающему эхом полу. Его не покидала твердая уверенность в том, что отпущенное им время подходит к концу и что их шансы спастись зависят от того, успеют ли они перебраться через это ущелье ужасов, прежде чем раненый Магистр замка наберется достаточно сил, чтобы обрушить на них новые беды и несчастья.

Поднявшись по пандусу на противоположной стороне, а потом и вскарабкавшись на гребень, он с облегчением вздохнул и поставил Ясмину на ноги.

– Теперь ты пойдешь сама, – сообщил он ей, – отсюда дорога все время идет под уклон.

Она бросила взгляд на сверкающую пирамиду на другой стороне ущелья; на фоне заснеженного склона она высилась цитаделью мрачного молчания и древнего зла.

– Или ты волшебник, раз победил Черных Прорицателей Йимши, Конан из Гор? – поинтересовалась она, когда они зашагали вниз по тропинке и он положил свою тяжелую руку ей на талию.

– Все дело в поясе, который дал мне Кхемза перед смертью, – ответил Конан. – Да, я нашел его на тропе. Очень занятная штучка, и я как-нибудь обязательно покажу ее тебе, когда у меня будет время. Против одних заклинаний он оказался почти бесполезен, а другие разрушил, да и хороший нож – тоже недурное подспорье.

– Но если пояс помог победить Магистра тебе, – возразила она, – то почему он не помог самому Кхемзе?

Киммериец покачал головой.

– Кто знает? Кхемза был рабом Магистра; наверное, это ослабило его магию. А тот не имел надо мной власти, как над Кхемзой. Но я не могу сказать, что победил Магистра. Он отступил, но у меня такое чувство, будто мы еще встретимся с ним. И пока у меня есть такая возможность, я хочу уйти от него как можно дальше.

Он обрадовался еще сильнее, увидев лошадей, привязанных к кусту тамариска, где и оставил их. Он быстро отвязал их и вскочил на черного жеребца, усадив девушку на седле перед собой. Остальные лошади последовали за ними; отдых придал им сил.

– И что теперь? – спросила она. – В Афгулистан?

– Не сразу! – Он широко улыбнулся. – Кто-то – может, сам наместник – убил моих семерых вождей. Мои идиоты-соплеменники считают, что я имею к этому какое-то отношение, и если мне не удастся убедить их в обратном, они загонят меня, как раненого шакала.

– А что будет со мной? Если вожди мертвы, то в качестве заложницы я для тебя бесполезна. Или ты намерен убить меня, чтобы отомстить за них?

Он взглянул на нее сверху вниз; в глазах его полыхнуло свирепое пламя, и он рассмеялся над таким предположением.

– Тогда поедем к границе, – сказала она. – Там афгули не смогут причинить тебе зла…

– Да, когда я буду болтаться на вендийской виселице.

– Я – королева Вендии, – напомнила она ему, и в голосе девушки прозвучали прежние властные и высокомерные нотки. – Ты спас мне жизнь и хотя бы частично, но отомстил за моего брата. Ты получишь награду.

Ей самой не понравилось собственная речь, а он лишь фыркнул, уязвленный.

– Прибереги свою щедрость для своих выросших в городе болонок, принцесса! Если ты – королева равнин, то я – вождь горных вершин, и не намерен везти тебя к границе!

– Но там ты будешь в безопасности… – растерянно пролепетала она.

– А ты снова станешь Дэви, – прервал он ее. – Нет, девочка, я предпочитаю тебя такой, какая ты есть сейчас – женщиной из плоти и крови, сидящей на луке моего седла.

– Но ты не можешь удерживать меня силой! – вскричала она. – Ты не смеешь…

– Это мы еще посмотрим! – угрюмо пообещал он ей.

– Но я заплачу тебе большой выкуп…

– К дьяволу твой выкуп, – грубо ответил он и крепче прижал ее к себе. – Все королевство Вендии не может дать мне ничего, что я желал бы так сильно, как тебя. Я выкрал тебя, рискуя собственной шеей; если твои придворные хотят заполучить тебя обратно, пусть придут через Жаибар и попробуют отбить тебя силой.

– Но у тебя теперь не осталось воинов! – запротестовала она. – На тебя объявлена охота! Как ты собираешься сохранить свою жизнь, не говоря уже о моей?

– У меня по-прежнему есть друзья в горах, – отозвался он. – В Куракзаи есть вождь, который приютит тебя, пока я не разберусь с афгули. А если они откажутся от меня, то я поеду с тобой на север, в степь, к казакам. Одно время я был гетманом Свободного Братства, прежде чем отправиться на юг. Я сделаю тебя королевой на реке Запорожка!

– Но я не могу! – запротестовала она. – Ты не смеешь удерживать меня…

– Если мысль эта вызывает у тебя такое отвращение, – пожелал узнать он, – почему же ты столь охотно сдалась?

– Даже королева остается женщиной, – ответила она и залилась краской. – Но именно потому, что я королева, я должна думать о своем королевстве. Не увози меня в чужую страну. Поедем со мной в Вендию!

– И ты сделаешь меня королем? – с сардонической усмешкой поинтересовался он.

– Видишь ли, существуют некоторые обычаи… – запинаясь, начала было она, но Конан лишь зло рассмеялся, прервав ее.

– Да-да, цивилизованные обычаи, не позволяющие тебе поступать так, как хочется. Ты выйдешь замуж за какого-нибудь престарелого монарха с равнин, а мне придется идти своей дорогой, унося воспоминания о нескольких поцелуях, украдкой сорванных с твоих губ. Ха!

– Но я должна вернуться в свое королевство! – беспомощно повторила она.

– Зачем? – сердито спросил он. – Чтобы натереть мозоли на пятой точке, восседая на золотом троне, и выслушивать славословия от разряженных в бархат злонамеренных глупцов? Где же выгода? Послушай меня; я родился в горах Киммерии, где все люди – варвары. Я служил наемником, был корсаром и казаком. Кем я только не был! Какой король странствовал по своему желанию, сражался в боях, любил женщин и завоевывал добычу, как я? Я пришел в Гулистан, чтобы собрать армию и пройтись огнем и мечом по королевствам Юга – и твоему среди них. И то, что я стал вождем афгули – только начало. Если я сумею договориться с ними, через год под моей рукой будет дюжина племен. А если не сумею, то вернусь в степи и стану грабить пограничные туранские поселения с казаками. И ты поедешь со мной. К дьяволу твое королевство; твои подданные умели защищаться и заботиться о себе еще до твоего рождения.

Она лежала в его объятиях и смотрела на него, чувствуя, как надрывается ее сердце в безрассудном и страстном желании, отвечая на безмолвный призыв его души. Но тысячи поколений великих предков легли ей на плечи тяжким грузом.

– Я не могу! Не могу! – беспомощно повторяла она.

– У тебя просто нет другого выхода, – заверил он ее. – Ты… какого дьявола?

Йимша осталась в нескольких милях позади, и сейчас они ехали по горной гряде, разделявшей две глубокие долины, поднимаясь на гребень, с которого открывался вид на низину по правую руку. А там шла жестокая сеча. Ветер дул им в спину, унося звуки боя, но снизу упрямо долетал громкий лязг стали, топот копыт и крики сражающихся.

Конан и Ясмина увидели, как отражаются солнечные лучи от кончиков копий и островерхих шлемов. Три тысячи всадников в кольчужных доспехах гнали перед собой потрепанную орду конников в тюрбанах, которые спасались бегством, скалясь и огрызаясь при каждом удобном случае.

– Туранцы! – пробормотал Конан. – Кавалерия из Секундерама. Какого дьявола они здесь делают?

– А кто эти люди, которых они преследуют? – спросила Ясмина. – И почему они так упорно сопротивляются? Они не выстоят против такой силы, у них нет ни единого шанса.

– Это пятьсот моих чокнутых афгули, – прорычал он, хмуро глядя в долину. – Они угодили в западню и понимают это.

Долина и впрямь заканчивалась тупиком. Она сужалась, переходя в узкое ущелье, а потом выходила на ровное плато, со всех сторон окруженное высокими неприступными скалами.

Всадников в тюрбанах теснили в это ущелье, потому что им больше некуда было деваться, и они медленно отступали под градом стрел и ураганным натиском стали. Кавалеристы в шлемах теснили их, но не слишком быстро. Им была известна отчаянная храбрость горных племен, и еще они понимали, что загнали своего исконного врага в западню, из которой не было выхода. Они узнали в горцах воинов афгули и теперь хотели окружить их и принудить сдаться. Им требовались заложники для достижения своей цели.

Их эмир был человеком решительным и не лишенным инициативы. Добравшись до долины Гураша и не обнаружив ни проводника, ни эмиссара, которые должны были поджидать его там, он двинулся дальше, полагаясь на собственное знание местности. На всем пути от Секундерама происходили регулярные стычки, и сейчас горцы зализывали раны в своих высокогорных деревнях. Он отдавал себе отчет в том, что существует большая вероятность того, что ни он сам, ни его копейщики в островерхих шлемах более никогда не проедут под сводами высоких ворот Секундерама. Все горские племена ополчатся на него, но эмир намеревался выполнить полученный приказ, который гласил: любой ценой вырвать Дэви Ясмину из лап афгули и доставить ее плененной в Секундерам, или же, если ситуация окажется безвыходной, снести ей голову с плеч перед тем, как пасть самому.

Обо всем этом невольные свидетели происходящего на кряже не знали, конечно, и знать не могли. Но Конан не находил себе места от беспокойства.

– Какого дьявола они позволили загнать себя в ловушку? – в который уже раз вопрошал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Я знаю, что они делают в этих краях, – охотятся за мной, собаки! Заглядывали в каждую долину – и оказались загнанными в угол, прежде чем сообразили, что к чему. Проклятые глупцы! Они попытаются дать бой у входа в ущелье, но не смогут удержаться. А когда туранцы загонят моих людей в котел, то начнут убивать их в свое удовольствие.

Шум схватки, долетавший снизу, усилился. В узкой горловине ущелья отчаянно сражающимся афгули удалось на время остановить продвижение тяжеловооруженных противников, которые не могли в такой тесноте сполна воспользоваться своим превосходством в вооружении и численности.

Конан хмурился, расхаживая взад и вперед, и то и дело хватался за нож, пока наконец не выдержал и не заявил прямо:

– Дэви, я должен идти к ним. Я подыщу местечко, где ты сможешь укрыться, пока я не вернусь за тобой. Ты говорила о своем королевстве – что ж, не стану делать вид, будто считаю этих косматых дьяволов своими несмышлеными детьми, но, в конце концов, они – так уж получилось – мои соратники. Вождь не должен бросать своих сторонников, даже если они бросили его первыми. Они полагают, что были правы, выгнав меня вон, – проклятье, я не позволю выбросить себя, как ненужный мусор! Я по-прежнему остаюсь вождем афгули и намерен доказать это! Я спущусь вниз, в ущелье.

– А что будет со мной? – спросила она. – Ты силой увез меня от моих людей, а сейчас ты намерен бросить меня одну умирать в этих горах, сам же отправишься вниз и бессмысленно погибнешь?

Вены на висках Конана вздулись от избытка обуревавших его чувств.

– Это правда, – беспомощно пробормотал он. – Одному Крому известно, что мне теперь делать.

Девушка склонила голову, к чему-то прислушиваясь, и на ее прекрасном лице появилось незнакомое выражение. А потом…

– Слушай! – вскричала она. – Слушай! – До их слуха долетел далекий рев труб.

Оба, как по команде, повернулись и принялись всматриваться в глубокую долину по левую руку от себя. Вскоре они разглядели блеск стали на дальнем ее конце. По долине двигалась длинная шеренга наконечников копий и полированных шлемов, сверкающих на солнце.

– Это – кавалерия Вендии! – вне себя от радости вскричала девушка. – Даже с такого расстояния я узнаю их!

– Их там тысячи! – пробормотал Конан. – Давненько кшатрийское войско не забиралось так высоко в горы.

– Они ищут меня! – воскликнула принцесса. – Дай мне своего коня! Я поеду к своим воинам! Кряж слева не такой отвесный, и я благополучно спущусь на дно долины. А ты ступай к своим людям и продержись еще немного. Я со своими воинами войду в долину с верхнего конца и нападу на туранцев! Мы зажмем их в тиски и раздавим! Быстрее, Конан! Или ты готов пожертвовать своими людьми ради собственных желаний?

Жгучая жажда степей и зимних лесов смотрели на нее из его глаз, но он лишь тряхнул головой и спрыгнул с седла, вкладывая поводья ей в руку.

– Твоя взяла! – проворчал он. – Скачи, как сам дьявол!

Развернув коня, она поехала по склону по левую руку, а он побежал вдоль кряжа, пока не добрался до длинной скалистой расселины, уходившей на дно ущелья, в котором кипела битва. Он спустился по отвесным стенам с ловкостью обезьяны, цепляясь за выступы и выемки, чтобы спрыгнуть прямо в самую гущу схватки, бурлившей в устье ущелья. Вокруг сверкали и со звоном сталкивались клинки, лошади ржали и били копытами, и белые плюмажи покачивались среди тюрбанов, окрашенных красным.

Приземлившись на ноги, Конан взвыл, как волк, ухватился за шитые золотом поводья и, уклонившись от взмаха чужого скимитара, вонзил свой длинный нож снизу вверх в живот всаднику. В следующее мгновение он взлетел в седло, выкрикивая яростные команды своим афгули. Несколько мгновений они оторопело смотрели на него, но потом, увидев, какие разрушения сеет его клинок в рядах врагов, вновь ринулись в бой, без возражений признав его власть над собой. В этом аду, где сверкали клинки и фонтанами била кровь, не было времени задавать вопросы и получать на них ответы.

Всадники в остроконечных шлемах и хауберках с золотой чеканкой, словно пчелы роились вокруг входа в ущелье, орудуя копьями и мечами, и узкий проход был битком забит людьми и лошадьми, живыми и павшими. Мужчины сражались грудь в грудь, в тесном строю, протыкая друг друга короткими мечами или же замахиваясь во всю силу рук, когда в сомкнутых рядах образовывалось свободное пространство. Падая с коня, воин уже не поднимался из-под копыт. Сейчас на первый план вышли вес и грубая сила, и вождь афгули сражался за десятерых. При таких обстоятельствах знакомые обычаи способны творить чудеса, и воины, привыкшие видеть Конана в первых рядах, изрядно воодушевились, несмотря на недоверие, которое испытывали к нему.

Но численный перевес врага все-таки не мог не сказаться. Напирающая людская масса в задних рядах туранских всадников заставляла их все дальше и дальше продвигаться в ущелье, навстречу смертельным укусам кривых горских сабель. Афгули отступали медленно, но неуклонно, цепляясь за каждую пядь и оставляя за собой груду трупов, усеивавших дно долины, по которым ступали копыта туранской кавалерии. Отражая и нанося удары, как одержимый, Конан успел задаться неприятной мыслью, от которой холодок пробежал у него по спине: сдержит ли свое слово Ясмина или нет? Ей достаточно было присоединиться к своему войску, повернуть на юг и бросить его самого и его орду на произвол судьбы. Но вот наконец, когда, как ему казалось, отчаянная битва длилась уже целую вечность, в долине за спинами туранцев раздались другие звуки, заглушая лязг стали и крики умирающих. С ревом труб, от которого содрогнулись стены ущелья, в грохоте копыт пять тысяч вендийских всадников слитной массой ударили в тыл войску из Секундерама.

Удар был страшен. Туранские эскадроны оказались рассечены надвое. Кшатрийцы сломали их боевые порядки, так что разрозненные группы всадников в островерхих шлемах рассеялись по всей долине. В мгновение ока людская масса выплеснулась из горловины ущелья наружу; сражение превратилось в хаос – мелькание клинков слилось в сплошную стальную пелену, всадники поворачивали коней, сражаясь группами и в одиночку, и вот уже эмир рухнул наземь с коня, пронзенный в грудь кшатрийским копьем. И тогда кавалеристы в остроконечных шлемах развернули коней и устремились вниз по долине, как безумные, настегивая своих скакунов, надеясь прорваться сквозь ряды армии, ударившей им в спину. Спасаясь бегством, они кинулись врассыпную, и точно так же рассыпался и строй их преследователей, так что по всей долине и даже на склонах, вплоть до самого кряжа, вспыхивали одиночные схватки между беглецами и охотниками. Афгули, те, кто остался в седлах, вырвались из горлышка ущелья и присоединились к разгрому своих врагов, приняв нежданную помощь столь же безоговорочно, как и возвращение своего блудного вождя.

Солнце уже скрывалось за дальними отрогами, когда Конан, в изодранных лохмотьях, из-под которых виднелась пропитавшаяся запекшейся кровью кольчуга, держа в опущенной руке нож, с лезвия которого капала кровь, перешагивая через трупы, подошел к тому месту, где в окружении своих вельмож на гребне горной гряды, рядом с глубоким ущельем, сидела Дэви Ясмина.

– Ты сдержала слово, Дэви! – проревел он. – Клянусь Кромом, там, в ущелье, меня посетили сомнения… Берегись!

С неба на них обрушился гигантский стервятник, взмахами огромных крыльев расшвыряв в разные стороны людей, которые попадали наземь с седел.

Изогнутый, как кривая сабля, клюв уже нацелился на нежную белую шею Дэви, но Конан оказался быстрее – стремительный бег, тигриный прыжок, яростный удар окровавленным ножом – и стервятник испустил страшный, почти человеческий крик боли, завалился набок и покатился вниз по склону на острые скалы и валуны, к реке, протекавшей в тысяче футов внизу. Падая, он нелепо взмахивал крыльями, и его силуэт стал похожим – нет, не на птицу, – на человека в черной мантии, который рухнул на камни, раскинув в стороны руки в широких изорванных черных рукавах.

Конан повернулся к Ясмине, все еще сжимая в руке окровавленный нож. Глаза его горели неукротимым яростным огнем, а из бесчисленных ран на мускулистых руках и ногах сочилась кровь.

– Вот ты и вновь стала Дэви, – сказал он, с улыбкой глядя на тонкую накидку с золотыми застежками, которую она набросила поверх своего наряда горской девушки, и ничуть не смущаясь блеска разряженных вельмож вокруг. – Я должен поблагодарить тебя за жизни трехсот пятидесяти с чем-то моих бандитов, которые теперь, по крайней мере, убедились в том, что я не предавал их. Ты вновь вложила мне в руки вожжи завоевателя.

– Я по-прежнему должна тебе выкуп за себя, – ответила девушка, и темные глаза ее вспыхнули, когда она окинула его взглядом с ног до головы. – Я заплачу тебе десять тысяч золотых монет…

Он нетерпеливо отмахнулся, стряхнул кровь с лезвия ножа и сунул его в ножны, после чего вытер ладони о кольчугу.

– Я заберу свой выкуп в другой раз и по-своему, – сказал он. – Я приду получить его в твой дворец в Айодхье и приведу с собой пятьдесят тысяч человек, чтобы убедиться, что весы – точные.

Она рассмеялась и подобрала поводья.

– А я встречусь с тобой на берегах Джумды, и со мной будет сто тысяч воинов!

Глаза его засверкали свирепым одобрением и восхищением, и, отступив на шаг, Конан поднял руку жестом, которым одновременно признавал за ней королевское достоинство и показывал, что отныне путь ее свободен.