ГЛАВА 9
О красавицах всяческих, а также пагубном воздействии женской красоты на мужской разум
В жизни всегда есть место подвигу. Главное, держаться от этого места подальше.
Негласный девиз городничего, коему выпало служить в Пескарском околотке, прозванном в народе Разбойной слободкой
Во дворец генерал-губернатора панночка Тиана прибыла с некоторым опозданием, вполне намеренным, но оставшимся незамеченным. Сей особняк, стоявший на левом берегу Неманки и построенный еще покойным батюшкой нынешнего владельца, всерьез полагавшим, будто бы корона должна была достаться именно ему, роскошью своей и величиной бросал вызов королевскому дворцу.
Два крыла.
И четверка беломраморных единорогов, вставших на дыбы, парочка бледных крылатых дев, протянувших к мифическим тварям руки, химеры, прочно оседлавшие карниз. И две дюжины геральдических львов, разлегшихся по обе стороны аллеи. Над парадным ходом, поддерживаемый многорукими великанами, нависал каменный герб генерал-губернатора. Скалилась, встав на дыбы, королевская пантера золотого, яркого окраса, пламенело в когтях ее сердце.
Панночка Тиана поправила шляпку и, обратившись к лакею, пропела:
— Меня ждут.
Тот смерил гостью равнодушным взглядом, в котором, впрочем, на долю мгновения почудилось презрение. Ну да: кто она такая? Провинциальная панночка, пусть и прехорошенькая, но видно — беднее храмовой мыши. Саквояжик при ней легонький, старенький, если не сказать — древний. Кожа пошла трещинами, латунь поблекла, а рукоять его и вовсе обмотали шнуром. И одета просто, вроде бы и по моде, но видать, что платье это, чесучовое, досталось панночке или от матери, или от старшей сестрицы, перешивалось по фигуре, да как-то неудачно. Шляпка же, украшенная дюжиной тряпичных хризантем блеклого желтого колеру, выглядела вовсе ужасающе.
В общем, не тот панночка Белопольска человек, перед которым любезничать следует.
И лакей, дверь открыв, отвернулся, буркнув:
— Прямо.
Изнутри дворец поражал роскошеством. Золото… и снова золото… и опять золото, отраженное зеркалами. Пожалуй, и в знаменитой пещере Вевельского цмока золота было поменьше.
Провинциальная панночка застыла посреди зала с приоткрытым ртом. Позабыв о шляхетском гоноре, которого именно у таких вот обедневших особ отчего-то было с избытком, она вертела головой, разглядывая и высокие потолки, расписанные звездами и единорогами, и мраморные статуи, и мозаичные, начищенные до зеркального блеска полы. Панночка робела и стеснялась, и стеснение это было донельзя приятно провожатому ее.
Не торопил.
А саквояжик легонький — что в нем может быть, кроме смены белья и еще одного, столь же неудачного, нелепого платья? — держал двумя пальцами и на вытянутой руке.
— Ой как тут ми-и-иленько, — пролепетала незамужняя девица осемнадцати годов от роду, терзая пышные ленты ужасной шляпки. — Прям как у пана мэра! Нет, лучше даже! У пана мэра пять зеркал, а тут… тут больше. Дюжина, да?
Лакей фыркнул, уже не стесняясь.
Красавица? Пускай, но дура… обыкновенная провинциальная дура, которая сама не понимает, во что влезла. Ее было даже жаль.
Немного.
— Вас ждут, — позволил себе напомнить лакей. И девица ойкнула, прикрыла рот ладошкой…
…перчаточки тоже дрянные, чиненые.
Тяжко ей придется.
Лакей видел иных конкурсанток, и простых, как панночка Белопольска, среди них не было.
— Ой, я так спешила, так спешила… бричку наняла… два медня отдала! А кучер еще спорил, представляете? Вот у нас в городе за два медня тебя день катать будут! Тут же всего-то полчаса езды…
Два медня?
Странно, что ее вообще за такие гроши везти согласились. Давно уже возчики меньше сребня не брали… пожалели небось небогатую панночку, а она, преглупая, возмущается.
…у нас в городе…
…тут ей небось не ее замшелый городишко на три улочки, а Познаньск — столица.
— Ой! — Девица застыла, краснея. — Я туда не пойду.
— Отчего?
— Там… там… — Она вытянула руку, указывая на белевшую в сумраке алькова статую. — Там баба… голая…
— Это не баба, — возразил лакей, одарив гостью снисходительным взглядом, — а статуя работы великого мастера Ростена. Сие есть аллегория истины.
— Истины, — протянула панночка, прикрывши глаза рукой, на аллегорию смотрела она сквозь пальцы. — А почему голая-то?
— Обнаженная. Истина прекрасна в своей наготе.
— Да? — В голосе панночки Белопольской звучало сомнение. — А по мне, так это неприлично: в доме всякие… голые истины ставить. Вот у нас в городе такого себе даже мэр не позволяет!
И, гордо задрав подбородок, она прошла мимо статуи работы великого и ныне почившего, а потому безумно дорогого мастера Ростена.
…тринадцатая красавица вошла в зал и, стянув шляпку, громко сказала:
— Доброго дня!
Ее встретили презрительным молчанием.
— А вот у нас в городе, — еще громче произнесла панночка Белопольска, останавливаясь перед зеркалом, чтобы поправить кружевной воротничок, — поутру накрахмаленный, слева он еще торчал, а справа уже обвис, — принято здороваться.
— Вот и оставались бы у вас в городе, — панночка Богуслава утомилась ждать.
В отведенной гостиной было жарко и людно.
…а еще третий день, как голова не болела, скорее уж была тяжела, и от тяжести этой не спасали ни лавандовая вода, которой камеристка растирала виски панночки, ни мятные капли, ни даже драгоценная мазь из черной смолы. Агнешка, взявшая за обыкновение падчерицу проведывать, утверждала, что боль эта — исключительно от недостатку свежего воздуха… спорить с мачехою не хотелось.
Вообще ничего не хотелось.
…разве что воды…
— Так разве ж там замуж выйдешь? — Панночка Тиана огляделась.
Двенадцать красавиц и…
…и лишь пять из них интересны… шесть, поскольку встретить здесь панночку Богуславу Себастьян не был готов. Она выглядела бледной, расстроенной и… потерянной? То и дело озиралась, словно не понимая, где находится, трогала виски, кривилась.
…шестая кандидатка?
А почему и нет? Связалась же она с колдовкой… или не связалась, но сама ею была?
К чему?
Чтобы подозрения отвести? Или же… ведь Себастьян мог бы отправиться на ту квартирку без сопровождения Аврелия Яковлевича. Нет, ведьмака бы прихватил, как оно по протоколу положено, чай, Себастьян научился протоколы чтить, но большой вопрос: справился ли бы обыкновенный ведьмак с игошей? Почуял бы? А ежели б нет… тогда, глядишь, и задело бы проклятием… не насмерть, нет, но месяцок-другой лечиться пришлось бы.
Себастьян, поймав на себе настороженный взгляд панночки Эржбеты, улыбнулся.
Еще одна… первая в списке Аврелия Яковлевича, дочь графа Пшескевича, воеводы подляского, седьмое дитя, единственное выжившее. И вроде не преступление сие, но ежели вспомнить, что прабабка нынешнего воеводы была Хельмовой жрицей, то все иначе представляется. И пусть жрицей ранга малого, да и отреклась она, когда храмы закрывать стали, но… как Аврелий Яковлевич сказал?
Стоит ли хельмовке верить…
…и преставилась старуха не так и давно, в почтеннейшем возрасте ста сорока семи лет, но однако, по уверениям очевидцев, далеко не в маразме. Успела бы передать любимой праправнучке секреты мастерства? Отчего бы и нет…
Панночка Эржбета отличалась особой ледяною красотой. Бледнокожая, светловолосая и светлоглазая, она напоминала Себастьяну ту самую обнаженную истину, что зарастала в алькове пылью и паутиной, теша едино самолюбие генерал-губернатора.
Панночка Эржбета сидела на краешке стула, уставившись в расписной потолок взглядом задумчивым, отрешенным. В руках она держала блокнотик и тонкое перышко самописца, щедро усыпанное мелкими камнями. Панночка вертела перышко, камни сверкали…
— Долго еще? — капризным голоском поинтересовалась панночка Иоланта.
Второй номер.
В противовес Эржбете невысокая, склонная к полноте, но в то же время, несомненно, очаровательная.
…идет от Трокского воеводства, правда, на конкурсе заняла лишь третье место; однако вскоре после объявления результатов первую красавицу зарезал собственный жених в припадке ревности, коей прежде, что характерно, не страдал; а вторая утопилась на почве неразделенной любви. Расследование проводили тщательно, и панночку Иоланту сочли непричастною, но…
…как-то очень все своевременно вышло.
Зато родня ее, шляхтичи лишь во втором колене, в играх с Хельмом замечены не были, напротив, матушка славилась набожностью. Но… как знать?
Третьей в списке значится панночка Габрисия… замерла в кресле, сложив руки на коленях. Нейтральная поза, и лицо, выражения лишенное, будто бы маска, но совершенная. А прежде панночка Габрисия не отличалась особой красотой, напротив, ходили упорные слухи, что непривлекательное дитя выросло в откровенно некрасивую девицу, и первый же выход в свет, пусть и в Севежском воеводстве, где батюшка ее владел обширными угодьями и серебряными рудниками, ознаменовался провалом. Невеста была богата, но до того некрасива, что и богатство не помогло найти ей жениха.
А ведь хороша.
Строга. Отстраненна. Равнодушна.
И все же проглядывает под этой маской нечто… огонь скрытый?
После неудачного дебюта панночка Габрисия исчезла на два года и объявилась лишь на конкурсе, который выиграла… и, судя по ней нынешней, серебряные папенькины рудники к тому имели весьма малое отношение.
Где пропадала?
И кто помог столь разительно изменить внешность? Уж не тот ли, кому что тело человеческое, что душу перекроить просто?
Четвертой шла панночка Ядзита, золотоволосая, пышногрудая и весьма неудачливая. Три раза заключались помолвки, и первая, когда панночке Ядзите едва пятнадцать исполнилось. Жениху было семьдесят два, и поговаривали, что за брачный договор он заплатил полновесными двойными злотнями, что позволило батюшке Ядзиты поправить пошатнувшиеся семейные дела… но до свадьбы жених не дожил. На радостях сердце встало. Спустя год история повторилась, наделав немало шуму. А с полгода тому и третьего из женихов, вновь выбранного ушлым папенькой, почечная колика спровадила в мир иной.
Рок сие? Удивительное везение?
Или же нечто большее, до чего королевские дознаватели не сумели докопаться?
Панночка Ядзита устроилась на козетке с вышивкой и выглядела столь мирно, по-домашнему, что Себастьяну самому стало неловко за этакую свою подозрительность.
Последним номером в списке Аврелия Яковлевича, которому Себастьян всецело доверял, была панночка Мазена Радомил, наследница рода столь древнего, что, по словам Аврелия Яковлевича, сие было просто неприлично.
Радомилы посадили на трон Богуслава Первого.
И поддержали во время Столетней войны никому не известного Хортеха Куроноса, не став связываться с исконными претендентами…
…трижды панночки из рода Радомилов примеряли корону, и в жилах их текла еще толика той, истинно древней крови, о свойствах которой известно не так уж и много. Вот только родство с королевскою фамилией было слишком уж давним…
…неудобным.
И не было королевской опалы, как не было и причин для нее, но только вдруг оказалось, что нет Радомилам и места в Познаньске. Да и не только в нем: незаметно, исподволь молчаливой королевской волей подтачивалось благополучие чересчур уж славного, богатого рода, каковой при иных обстоятельствах и на корону претендовать мог бы.
Странно, что панночку на конкурс пропустили…
…или не смогли не пропустить?
Опять же Радомилы с Хольмом, не скрываясь, дела вели полузабытым ныне правом, привилегией исконной крови. Та прорезалась в чертах панны Мазены, каковые казались простоватыми, однако стоило приглядеться, и уже невозможно было глаз отвести от лица ее… пьянила, дурманила улыбка.
И в темных, с прозеленью глазах виделось обещание…
Себастьян моргнул, дав себе зарок более в глаза эти не смотреть, а то ведь и вправду приманит, очарует… не приворотом, но той же кровью, к которой существа магические притяжение имеют.
Панна Мазена мило улыбалась, слушая низенькую, плотно сбитую гномку, которая говорила быстро, то и дело взмахивая руками, словно бы стараясь притом казаться выше.
Нахохлившимися голубками, держась за руки, сидели целительницы. Рядом держалась карезмийская княжна, смуглолицая, беловолосая, вырядившаяся в честь важного сего события в бабушкину кольчугу с золоченой росписью. Меж ног ее, весьма внушительных ног, примостилась боевая секира с полукруглым клинком. Время от времени карезмийка проводила по клинку белым острым когтем.
— А вот у нас в городе… — Себастьян поерзал, устраиваясь поудобней. Следовало признать, что козетка, невзирая на красоту, отличалась невероятной жесткостью, — женщины оружия не носят.
Карезмийка только глянула и плечами пожала.
— Это ритуальный топор, свадебный, — сказала светловолосая девушка в простого кроя синем платье.
Номер двенадцатый, внеконкурсный…
…а рядом с нею, вцепившись обеими руками в потертый портфельчик, к каковым испытывают неизъяснимую любовь приказчики всех мастей, сидела тринадцатая…
Неучтенная?
Нет, пожалуй, не красавица и близко, хотя личико миленькое, с чертами правильными, несколько резковатыми. Упрямый подбородок, курносый нос, на котором виднеется пара веснушек, широкие скулы и глаза серые, ясные, внимательные. Толстая коса через плечо переброшена, и время от времени девица отпускает портфель и косу поглаживает.
— Свадебный — это как? — Панночка Ядзита оторвалась от вышивки.
…темная канва и нитки, лиловые, синие, черные. Явно не лютики с маками она вышивает…
— Обыкновенно. Когда мужчина желает заявить о своих намерениях, он просит у девушки топор поднести. И если она согласна ухаживания принять, то протягивает вперед топорищем, а если нет — то клинком.
— Хорошо, что не обухом по лбу, — язвительно заметила Лизанька, которая держалась в стороне и вокруг поглядывала настороженно, с опаской.
Нет-нет, а взгляд ее задерживался на Тиане, и тогда Лизанька кривилась.
Знает? Евстафий Елисеевич дочь любит, но не настолько же, чтобы осторожность потерять…
…а если она? Ведьмак Лизанькину кандидатуру стороной обошел, а Себастьян не стал задавать лишних вопросов. Но сейчас сомнения ожили. Евстафий Елисеевич дочь любил, баловал и оттого не замечал, сколь капризна она…
Не повод.
И когда бы Лизаньке успеть с Хельмом связаться? Себастьян-то в доме познаньского воеводы бывал частенько, не хватало духу отказать начальнику в этакой малости, тем паче что Евстафию Елисеевичу самому не по душе были Лизанькины устремления. В доме сдобно пахло пирогами и ушицей из щучьих голов, до которой познаньский воевода был большим охотником, но никак не запретной волшбой.
…но все одно подозрительно.
— Если насильник, то и обухом можно. — Эльфийка повернулась к часам и вздохнула.
Половина одиннадцатого… и пусть запаздывает генерал-губернатор нарочно, следуя договоренности с Евстафием Елисеевичем, но ожидание утомляет.
— А вот у нас в городе, — сказала панночка Белопольска, терзая ленты на шляпке, — насильников нет!
И со вздохом добавила:
— Только воры…
Лент было множество, Себастьян нашивал их весь предыдущий вечер, пальцы иголкой исколол, но теперь мог с удовольствием сказать, что его шляпка выделяется среди прочих.
— Воры — беда, — согласилась эльфийка, одарив панночку Белопольску улыбкой. — У меня как-то на рынке кошелек вырезали…
— А у нас однажды в дом забрались. — Панночка Иоланта прижала пухлые ладошки к груди. — Страху было! Нет, нас, правда, в доме не было, мы аккурат на воды отправились… а вернулись! Батюшки-светы, все добро вынесли! Папенька велел сторожей пороть, а потом на рудники…
— За непоротых больше дают. — Тема рудников оказалась гномке близка. — Но все равно сейчас на каторжан цены упали… особенно если клейменые, по полтора сребня купить можно.
…интересно выходит. Официально рабства в королевстве не существует, а людей, оказывается, продать можно.
— А по-моему, это совершенно недопустимо — ссылать разбойников в шахты, — холодно произнесла панночка Эржбета. Голос у нее и тот оказался ледяным, лишенным эмоций. И только Себастьян открыл рот, чтобы поддержать ее, как панночка Эржбета добавила: — Они ведь могут оттуда выбраться.
— Мы ворам руки рубим. — Карезмийка щелкнула когтем по лезвию секиры. — И клеймо на лоб. Чтоб каждый видел, с кем дело имеет.
— Это жестоко! — К беседе присоединилась и Мазена Радомил. — Рубить. Клеймо… дикость какая! Вешать их, и все тут.
Красавицы задумались, не то о судьбе неизвестных разбойников, с которыми и вправду непонятно было, что делать, не то о собственных шансах на победу…
Первой к двери повернулась эльфийка, все же слухом она обладала удивительно тонким. И тронув соседку за плечо, сказала тихо:
— Идут.
А там уже и Себастьян расслышал шаги.
Его превосходительство, генерал-губернатор пан Зимовит доводились нынешнему королю двоюродным кузеном и родством этим гордились, впрочем, осторожно, в отличие от славных своих предков понимая, сколь опасна бывает подобная близость к трону. Прежде с паном Зимовитом ненаследному князю встречаться доводилось лишь единожды, на награждении, где генерал-губернатор лично надел на Себастьяна орденскую ленту, похлопал по плечу и сказал:
— И дале служите короне верно!
Сие высказывание встретили громкими рукоплесканиями, криками и тройным артиллерийским залпом. Пороховым дымом, к немалому неудовольствию присутствовавших на церемонии дам, затянуло площадь перед дворцом, а когда дым развеялся, то оказалось, что его превосходительство отбыли по срочной надобности, оставив гостей на попечение двух ординарцев…
Впрочем, та встреча была давней, и ныне пан Зимовит предстал в совершенно ином обличье.
Разменяв пятый десяток, он не утратил прежней своей привлекательности, и по праву крови ли, чина ли, но считался виднейшим кавалером королевского двора. Очами осемнадцатилетней панночки, которая ожила весьма некстати, Себастьян оценил и стройность фигуры пана Зимовита, и китель его парадный, томно перечеркнутый белою лентой, на которой поблескивала алмазами орденская звезда, и строгие суховатые черты лица, и само это лицо, по словам придворных хроникеров, «овеянное печатью благородства»…
И голос.
— Доброго дня, панночки, — гулким басом произнесли их превосходительство, кланяясь. Он приложился к ручке панночки Богуславы, стоявшей у самых дверей и прикосновение это животворное, надо полагать, разом уняло и слабость и мигрень.
Прочие же красавицы, поднявшись со своих мест, поспешили поприветствовать хозяина дворца реверансами разной степени изящества.
— А вот у нас в городе, — не удержалась панночка Белопольска, — опаздывать на встречи не принято.
И хоть говорила она тихо, но была услышана и удостоена внимательного с прохладцею взгляда. Пан Зимовит отвесил еще один поклон и, одарив говорливую гостью улыбкой, произнес:
— Прошу простить меня за опоздание: задержали дела государственной важности…
Конечно же его простили.
…только панночка Мазена позволила себе скептическую улыбку…
Не верила?
Или презирала?
Ах, сложно до чего, непривычно все…
…а еще жесткая нижняя рубашка натирает, корсет жмет так, что дышать через раз приходится, и шелковый чулок, на котором Себастьян полчаса стрелку выравнивал, вновь перекрутился, съехал, сбившись под коленкой неудобными складочками.
— Присаживайтесь, панночки, присаживайтесь… будем знакомиться, милые панночки… меня, надеюсь, вы знаете…
Милые смешки были ответом: в самом-то деле, кто не знает генерал-губернатора?
— Пан Зимовит Ягайлович. — На ногах осталась стоять лишь безымянная девица с портфелем, которая разглядывала хозяина дома с искренним таким незамутненным любопытством. — Евдокия Парфеновна, полномочный представитель «Модеста»…
Прижав портфель локтем к боку, она вытащила из него слегка помятый конверт.
— Это доверенность, выданная Модестой Архиповной…
— Да, да, конечно. — Конверт пан Зимовит принял двумя пальчиками, чтобы тотчас передать лакею…
…а ведь не вызывал. Но лакей возник донельзя своевременно и с подносом.
Следят за комнатой?
Скорее всего… зеркала односторонней проницаемости? Панночка Белопольска повернулась к ближайшему и уставилась на свое отражение. Следовало признать, что отражение это было прехорошеньким…
…даже шляпка сленгами и цветами не портила его.
— Присаживайтесь, панна Евдокия…
— Панночка…
Красавицы фыркнули: в ее-то годах и не замужем? Та лишь плечиком дернула, похоже, вопрос был болезненным, хотя и не тем, на котором панночка Евдокия собиралась заострять внимание. Но, присев, она сложила руки на портфеле, а генерал-губернатор, откашлявшись, произнес:
— Рад приветствовать вас…
…Себастьян повернулся так, чтобы в зеркалах, обилие которых навевало не самые радужные мысли, следить за красавицами.
Богуслава, не таясь, разглядывала генерал-губернатора…
…целительницы, так и державшиеся друг друга, слушали пана Зимовита внимательно… Эржбета, ко всему, записывала речь, и металлическое перышко, царапая жесткую бумагу, рождало мерзейший звук. Прямо, безучастно сидела Габрисия… перебирала тонкие хвосты нитей Ядзита, которую вновь, казалось, ничего-то, помимо вышивки, не интересовало. Гномка царапала ноготком яшмовое панно, верно, проверяя качество работы… карезмийка, глядя на генерал-губернатора, поглаживала секиру, и следовало признать, что движение это, размеренное, спокойное, заставляло пана Зимовита нервничать.
Мазена отвернулась, и на миг черты лица ее точно поплыли…
Магия?
И эльфийка дернулась, нахмурилась, повела носиком…
…а и вправду гнилью пахнет. Сладковатый, душный аромат…
…от Мазены?
…от нее…
— …ближайший месяц вы проведете в Гданьске, в летней резиденции его величества…
…запах становился сильнее. А Мазена — бледнее. Она то и дело касалась головы, вздрагивала, кусала губы.
— …нелегкие испытания, — продолжал вещать генерал-губернатор, не замечая ни вони, ни, без сомнений, престранного поведения гостьи, которая, позабыв о сдержанности, нервно терла виски. — Потому что от той, которой достанется Алмазный венец, ждут многого…
— Вам дурно? — спросил Себастьян, наклоняясь.
Вонь сделалась нестерпимой.
— Что? Нет… уйди… уйдите все…
— …воплощение женских добродетелей. Милосердия, понимания, доброты…
— Замолчите! — резко воскликнула Мазена, вскакивая. Она покачнулась, но устояла, вцепившись в высокую спинку диванчика. — Все замолчите! Невыносимо просто…
— Что? — Кажется, с генерал-губернатором прежде не разговаривали в подобном тоне. И уж точно не требовали от него молчания. — Панночка Мазена, вы…
— Замолчите же, наконец! Иржена милосердная… как можно нести подобный бред?! — Она взмахнула рукой и не устояла, рухнула под ноги…
Кто-то завизжал…
…карезмийка вскинула секиру на плечо. Богуслава отвернулась, скривившись, Лизанька, напротив, подалась вперед, вытянула шею, желая видеть, что же происходит.
…эльфийка нахмурилась и зажала нос пальцами.
Чует?
— А в нашем городе, — громко сказала Тиана, надеясь, что слова ее будут поняты верно, — приличные девушки просто так в обморок не падают!
— Она не просто так… — Эльфийка дышала ртом. — Ее прокляли…
…когда только успели?
И кто?
— Серая гниль, — тихо сказала панночка Заслава, опускаясь на ковер рядом с княжной Радомил. Она растопырила пальцы, точно щупая воздух над лицом ее. — Ей еще можно помочь… я попробую…
Вторая целительница, так и не сказав ни слова, присела рядом. Бледные руки ее порхали, выплетая узор из бледно-лазоревых нитей, которые проклятие разъедало.
…знакомые пятна проступали на коже Мазены, пока еще не серые, бледные, к вечеру они набрякнут, расползутся по лицу. И если гниль еще удастся остановить, то красавицей Мазене уже не быть.
— Панночки, — генерал-губернатор поднял руку, подавая знак кому-то скрытому за зеркалом, — думаю, нам стоит перейти в другую гостиную…
…серая гниль.
А никто не выглядит удивленным или напуганным.
Брезгливо поджала губы Богуслава, отодвинулась, хотя и без того сидела в шагах десяти от Мазены. Гномка, сунув руки за спину, фиги скрутила. Эржбета подобрала юбки. Габрисия осталась безучастной. А Ядзита громко сказала:
— Что ж, одной конкурсанткой меньше… печально. — Печали в голосе ее не было, а вот пальчики ловко выхватили лиловую нить.
— Неудачное начало, — согласилась Лизанька, принимая руку пана Зимовита, который не проронил ни слова…
Вышли все, за исключением целительниц, которые остались сидеть возле Мазены Радомил…
…а Ядзита ошиблась: не одной — тремя.
…целительницам не позволят вернуться к конкурсу. Наградят. Объявят благодарность, быть может, вручат медали, но…
…несправедливо, но безопасно. Будь Себастьянова воля, он бы вовсе сей конкурс прикрыл, однако же придется довольствоваться малым.
Новая гостиная от прежней отличалась разве что цветом обивки. Те же зеркала, те же диванчики, козетки, креслица, расставленные будто бы в беспорядке, та же раздражающая позолота и вычурная лепнина… и смотрят с потолка на Себастьяна пухлые младенцы с луками, улыбаются, подмигивая, дескать, нам-то отсюда видней…
…но кто?
Проклятие серой гнили — это не шпилька в нижних юбках и даже не толченое стекло, в пудру соперницы подсыпанное. Серая гниль — медленная мучительная смерть…
Ей повезло, что целительницы распознали…
Остановили.
Не побоялись коснуться пораженной, пусть и зная, что хельмовы проклятия сильны и хватает их не только на проклятого… сразу трое, если девушки слабы… а они слабы, Аврелий Яковлевич говорил, что дар есть, но на многое его не хватит.
— Надеюсь, это печальное событие не испортит вам настроения, — сказал пан Зимовит, обведя притихших красавиц, старательно изображавших скорбь и недоумение, взглядом. — Мы очень сожалеем, что панночка Мазена стала жертвой проклятия…
Замолчал, ожидая вопроса.
— Кто ее… проклял? — Иоланта заговорила отчего-то шепотом.
— Не знаю, милая панночка, но всенепременнейше выясню. Полагаю, она принесла проклятие с собой… — Пан Зимовит кивнул, точно эта только что пришедшая на ум версия всецело его устраивала. — Естественно… принесла с собой. У Радомилов множество врагов…
…и королевский род — из их числа, хоть бы вражда эта скрыта под льстивыми уверениями в вечной дружбе и любви.
— И мне горестно, что мишенью для них стала бедная панночка… у меня лучшие целители… мы все будем молиться о ее выздоровлении.
В этом Себастьян не сомневался. А вот остальное… и не он один, кажется, понимал, что его превосходительство — нет, не лгут — слегка искажают факты во избежание паники. Эльфийка нахмурилась, но, к счастью, промолчала.
Волшба творилась уже в гостиной.
Та самая, с душком гнили… от кого исходила?
От Мазены Радомил, но и понятно: на нее направлено было проклятие. Вывели самую родовитую и… опасную? Если прав Евстафий Елисеевич и колдовка вознамерилась очаровать королевича, то панночка Радомил — конкурентка. Древней крови. Сильной.
Слишком знатной, чтобы размениваться на такие глупости, как конкурс красоты, но…
…Радомилам закрыт путь ко дворцу, а если бы Мазене случилось попасть…
…встретиться с королем или королевичем…
…устоял бы он против взгляда ее? Того самого, затягивающего, ведьмовского? Против глаз, которые не бездна, но бездонные Полесские озера, что пьют солнечный свет, наполняясь им до краев, меняя цвет, маня…
Себастьян вздрогнул и отогнал воспоминания.
И вправду опасна… кровь на кровь отзывается, так говорят.
А колдовка умна. Но которая? Все были на виду. И значит, проклятие принесли уже подготовленным, спрятанным. Во что?
В швейную иглу Ядзиты? В нюхательные соли Иоланты, флакончик с которыми она не выпускает из рук? В сложное витое ожерелье Габрисии? Или в веер Богуславы? Ах, до чего мерзотная, до чего скользкая ситуация… и ничего-то с нею не поделаешь…
…произошедшее привело Евдокию в замешательство.
Проклятие?
Серая гниль? О нет, с серой гнилью ей довелось сталкиваться на Острожских рудниках, в которых маменьке предлагали выкупить пай. И Евдокия самолично отправилась с инспекцией.
Семнадцать ей было.
И сама себе она казалась умудренной жизнью, опытной… наивной, и наивности этой хватило, чтобы спросить, чем же таким сладко-яблочным, душным пахнет в воздухе. Ей запах этот показался неуместным среди угольно-дымной вони серы, камеди и каменной пыли, которая висела в воздухе, и дышать приходилось через платок.
Смрад паленой кости.
Конского, человеческого пота… грохот и муть, когда само солнце, пусть и висевшее здесь низко — крупное, желтое, — казалось тусклым, как старый медень.
— Серая гниль, панночка, — ответил сопровождающий. Его приставили к Евдокии, чтобы не вышло беды, потому как женщина, пусть и одетая в мужской костюм, да с револьверами, да с троицей охранников, но все — женщина.
Чистенькая.
Пришедшая из-за гор, из мира, каковой местному одичалому люду казался едва ли не Вотановыми чертогами. И первые дни за Евдокией следили. Она ощущала на себе взгляды, настороженные, но жадные, преисполненные почти животной похоти. И взгляды эти заставляли слушаться провожатого, не отходить от охранников и руки держать на револьверах.
— Идемте, панночка. — Он повел ее по проходу, выгрызенному в теле скалы многие столетия тому, когда и земля, и сами выработки принадлежали еще гномам. Оттого проход был узким, извилистым, человеку крупному — как развернуться?
И сейчас Евдокия не понимала, зачем ей показали это?
Из желания сбить спесь с краковельской самоуверенной панночки? Из подспудной ненависти к ней, которая вернется в свой мирок, чистенький и аккуратный, выкинув из памяти Острожские горы? Или просто потому, что она спросила?
Провожатый вывел на узкий пятачок, который нависал над пропастью. На пятачке стояли железные клетки, а в клетках сидели люди… нет, сперва она и не поняла, что это именно люди. Скукоженные, скрученные существа, которые лишь слабо стонали.
— Бунт поднять пытались, — сказали Евдокии, позволив подойти к клетке вплотную. — За то и наказаны…
Все-таки люди, изможденные, с неестественно тонкими руками, с раздутыми, вспухшими животами, с кожей, покрытой серым налетом…
— От серой гнили долго помирают…
…Евдокия сбежала.
Но там, на рудниках, где каждый третий — каторжанин, а каждый второй — должник на откупе, нельзя было иначе. И даже она, несмотря на слабость женскую, жалость, которую не вытравить доводами разума, понимала, что малейшая слабина приведет к бунту…
Понимала и радовалась, когда маменька, выслушав сбивчивый рассказ, кивнула головой и сказала:
— Надо к людям по-человечески относиться, глядишь, и бунтовать меньше будут…
…Острожские рудники доход приносили, и пусть маменькины партнеры долго упрямились, не желая тратиться ни на паровые махины, которые нагнетали бы в шахты воздух, ни на мельницу новую, ни, тем паче, на каторжан.
Дома?
Еда?
Помилуйте, этак из-за бабьей жалостливости вовсе без прибытку остаться можно. Впрочем, Модеста Архиповна умела добиваться своего. И если уж кому-то ее деньги надобны, то…
Евдокия дернула себя за косу, отгоняя пренеприятнейшие воспоминания. Одно дело — Острожские рудники, и совсем другое — дворец генерал-губернатора…
— Он лжет, — прошептала Аленка, когда пан Зимовит откланялся, перепоручив красавиц заботам снулого, мышеподобного ординарца.
— Кто?
— Его превосходительство… ее тут прокляли… я… слышала, но не сразу поняла, что это.
— Знаешь кто?
Аленка покачала головой.
Вот же… и что теперь делать? Забирать Аленку и возвращаться в Краковель? Или оставаться, но глазе сестрицы не спускать? А если и ее тоже? Конкурс этот — дурная затея, хотя перспективная… этакая реклама… но ни одна реклама не стоит Аленкиного здоровья. И та, догадавшись о мыслях сестрицы, решительно заявила:
— Ты себе как хочешь, а я никуда не поеду!
— Алена!
— Что? Между прочим, это мой шанс!
— На что?
Разговаривать приходилось шепотом, но все одно на них смотрели; особенно одна панночка, смуглявая, темноглазая и темноволосая, в простеньком чесучовом платье.
И смотрела этак с прищуром, с насмешкой.
— Познакомиться с ним!
С кем именно — можно было не уточнять.
Евдокия вздохнула:
— С чего ты взяла, что он там объявится… как по мне, он вообще крепко занят будет.
Аленка только фыркнула: за прошедшие сутки она окончательно убедила себя, что «Охальнику» в вопросах, касавшихся светлого объекта Аленкиной любви, веры нет.
— Во-первых, будет расследование и поручат его, уж поверь, не младшему актору… во-вторых, там весь высший свет будет…
…который вряд ли обрадуется Аленке.
Но ведь не отступится дорогая сестрица, упрямством она в матушку пошла. И Лютик исчез. Он бы, может, и сумел дочь уговорить, но у Лютика своих проблем ныне ворох, и Евдокия сама его уверила, что справится.
Справится, конечно.
— А вот у нас в городе, — заметила смуглявая панночка, поправляя ужасающего вида шляпку, — шептаться не принято!
Ответить Евдокия не успела: ординарец заявил, что экипажи поданы…
…и перехватил ее у двери.
— Панночка Евдокия, — сказал он, наклонившись к самому уху, — его превосходительство желают с вами побеседовать в приватной обстановке.
…на сей раз не в гостиной, но в уютном кабинете.
Евдокия оценила сдержанную, но все же роскошную отделку: шпалеры из северного дуба особого серебристо-стального отлива и мебель, исполненную в модной ныне технике pietra dura. Едва ли не треть комнаты занимал двухтумбовый стол с картоньерами, вплотную к нему примыкало палисандровое, с отделкой из орехового капа, бюро, крышка которого была откинута, позволяя оценить содержимое. Взгляд Евдокии скользнул по золоченой горе-чернильнице, чересчур роскошной и вряд ли удобной в использовании, коробочке с перьями, колокольчику, высокому графину с песком, воску и плотным красным палочкам сургуча.
— Присаживайтесь, панночка Евдокия. — Генерал-губернатор указал на роскошное низкое кресло, выглядевшее весьма-таки жестким. — Признаюсь, удивлен… мы рассчитывали, что панна Модеста пришлет… иное доверенное лицо.
— Она сочла, что женщине будет проще с женщинами поладить, — мило улыбнулась Евдокия, подозревая, что человек, разглядывающий ее сквозь стекла пенсне, каковое на строгом сухощавом лице смотрелось элементом чуждым, ищет благовидный предлог отстранить ее от дела.
— Конечно, конечно… — Пан Зимовит поморщился, не давая себе труда скрыть раздражение. — Но… это несколько неожиданно. Признаюсь, мы с паном Стесткевичем уже успели обговорить многие вопросы…
Интересно, когда это? Грель о подобном не упоминал. Вот о новых штанах со штрипками так да, сказывал, а о договоренностях с генерал-губернатором — нет. Штаны, выходит, важней?
— …и скажу честно, нам было бы удобнее и дальше продолжить работу с ним…
— Боюсь, ничем не могу помочь.
— Отчего же? Сколь знаю, пан Стесткевич прибыл…
…и того интересней. Когда ж он успел-то? И главное, почему Евдокия о том слышит впервые?
— …и вы просто передадите полномочия ему… как старшему…
— Нет.
Генерал-губернатор снял пенсне и, сев, подпер кулаком подбородок.
— Панночка Евдокия, я понимаю, что вы не хотите упустить свой шанс… а я не хочу вредить вам и писать Модесте Архиповне письмо, выказывая свое вами недовольство, но вы не оставляете мне иного выхода.
— Боюсь, — Евдокия стиснула портфель, — что бы вы ни написали, матушка решения не изменит. Более того, не она, а я вложила в это мероприятие пятьдесят тысяч злотней, а потому имею полное право видеть, на что они были… или будут истрачены.
— Вот как?
— Именно.
— Что ж, — пан Зимовит поднялся, — в таком случае, не смею вас боле задерживать.
Коснувшись серебряного колокольчика, пан Зимовит дождался, когда боковая панель, ничем-то не отличная от прочих, скользнет в сторону.
— Что у нас есть на Евдокию Парфеновну Ясноокую…
Ждать пришлось несколько часов, но досье помощники собрали если не полное, то крайне любопытное… генерал-губернатор, перелистывая странички его, то хмурился, то усмехался.
…упрямая девица.
И несвоевременно, до чего же несвоевременно пришло панне Модесте в голову заменить проверенного человека дочерью…
Пан Зимовит задумчиво провел пальцами по спине бронзовой лошади. Сейчас его занимало одно — кому поручить дело тонкое, щепетильное, с тем чтобы после, когда вся эта история закончится, не вышло нового скандала. И не сказать, чтобы в подчинении генерал-губернатора вовсе не имелось людей надежных, но по тем или иным причинам не подходили они…
— Найди мне Лихослава Вевельского…
…неймется княжичу, не привык без службы? Пускай послужит, а заодно поймет, что не с его-то характером в тайную канцелярию соваться.
Дворец генерал-губернатора Евдокия покидала в смешанных, если не сказать, расстроенных чувствах. И встрече с Грелем Стесткевичем, прогуливавшимся по аллее, она вовсе не обрадовалась.
— Панночка Евдокия! — Грель поспешил навстречу.
В клетчатом пиджаке с широкими плечами, в полосатых узких брюках, он выглядел нелепо и смешно. Шляпа с высокой тульей, исполненная из белой гишпанской соломки, придавала ему вид легкомысленный, с которым не вязался ни массивный черный кофр, ни свернутая в трубочку газета. Ее пан Стесткевич сунул под мышку и сделал попытку поцеловать Евдокии ручку.
— Что вы здесь делаете? — Евдокия ручку спрятала.
На всякий случай.
Вот не по нраву ей был пан Стесткевич, невзирая на всю старательность его, каковая виделась Евдокии показной.
— Так ведь я за вами, панночка Евдокия… в помощь.
Грель улыбался. Зубы он имел хорошие, крупные и белые, которыми гордился и после каждого приема пищи старательно начищал меловым порошком. Порошок в жестяной коробочке, а также щетку и мягкую тряпицу он повсюду носил с собою. О привычке его, несомненно похвальной, знали многие и втихую посмеивались. Однако Грель на насмешников взирал свысока и от привычки отказываться не собирался. Сейчас он глядел на Евдокию с верноподданническим обожанием, несколько ее пугавшим.
— Меня маменька ваша, Модеста Архиповна, послали-с…
…врет. Врет и не краснеет.
— И для чего же?
— Ах, панночка Евдокия, — Грель позволил себе взять Евдокию под локоток и портфель с бумагами попытался отнять, за что и получил по руке, но не обиделся, рассмеялся неприятным дребезжащим смехом, — мало ли какая нужда выйдет… вдруг да помощь понадобится… ваша маменька так и сказали, что, мол, сразу следовало бы меня с вами отправить… да и с паном Зимовитом мы…
— Знаю.
Не знает, но догадывается, что неспроста генерал-губернатор пытался от Евдокии избавиться, не из блажи, не из пустого мужского пренебрежения…
И тем любопытней все.
— Вот и буду помогать, чем смогу… — Пан Грель все же завладел рукой Евдокии и держал ее не просто так, но со смыслом, пальчики поглаживал и, улыбаясь, в глаза норовил заглянуть, вздыхал томно.
От него пахло дорогим одеколоном, а в петлице пиджака виднелась красная роза.
— Вы себе представить не можете, панночка Евдокия, до чего я рад… прежде нам с вами не случалось работать, чтобы вот так — накоротке… и я премного о том сожалею…
Евдокия не сожалела.
Она пыталась связать Греля, генерал-губернатора и происшествие, каковое вряд ли удастся скрыть. Серая гниль и конкурс. Все одно к одному, а не складывается. Почему? Потому что не хватает Евдокии информации.
Пока не хватает.
— Помолчите, — велела она, и Грель послушно замолчал, только серые глаза нехорошо сверкнули. Нет, не нравился он Евдокии…
Кто таков?
Появился в позапрошлом годе, отрекомендовавшись сыном старого Парфена Бенедиктовича приятеля, разорившегося и вынужденного существовать если не в бедности, то на грани ее. Грель рассказал маменьке слезливую историю, вытащил пару снимков с батюшкой и покойным супругом Модесты Архиповны, доказывая этакое своеобразное родство… и получил место приказчика в торговом зале…
…мылом торговал, шампунью и прочими дамскими мелочами.
Следовало признать, что клиентки Греля любили, нахваливали, и трудился он, себя не жалея. И маменька, несмотря на знакомство, относившаяся к нему с прохладцею, как и к прочим наемным работникам, оттаивала…
…а все одно — не было у Евдокии веры этому человеку.
Не было, и все тут.
Еще та история, прошлогодняя… темная, нехорошая… ничего-то никто прямо не сказал, но намекали, поглядывали… уволить бы, так не за что…
…осторожней быть надобно, так чутье говорило, а чутью своему Евдокия верила. И руку забрала. Хотела вытереть о юбки, да удержалась.
Пан Грель, оскорбленно поджав губы, поотстал…
…и все-таки кто принес проклятие? Его ведь не так просто сплести. Евдокия узнавала, и пусть сама она напрочь лишена колдовского таланту, но теорию постигла. Одной силы мало, умение требуется немалое, иначе сорвавшееся с привязи проклятие самого проклинающего и поразит.
А чем сильней проклятие, тем сложней вязь.
Вот и берутся за такую работу старые матерые ведьмаки. Или колдовки беззаконные.
Кто?
И для чего? Уж не ради одного конкурса… титул — это, конечно, приятно… но что к нему? Небольшое имение? Небось среди конкурсанток не было бедных, кроме разве что той смуглявой панночки… нет, само проклятие, ежели покупать, станет дороже имения. И значит, не в деньгах дело.
В ревности?
В желании примерить Алмазный венец, сотворенный мастерами-гномами? Кто-то и вправду верит, что, надев его, отсрочит старость?
Или не венец нужен, но сам статус первой красавицы, позволяющий остаться при дворе?
Нехорошо как… неспокойно…
Евдокия погладила портфель, велев себе не паниковать раньше времени. Проклятие? Неприятно, но… когда речь идет о крупном тендере, можно ждать не только проклятия. И лунная слезка, которую Аленка поклялась не снимать, защитит…
Лихослав Вевельский явился пред светлые очи генерал-губернатора немедля и был удостоен внимательного, если не сказать излишне внимательного, взгляда.
Пан Зимовит обошел его слева.
И справа.
Дотянулся до волос, пощупал.
— Зубы показать, ваше превосходительство? — Лихослав раздражался.
Неспокойно ему было.
И неуютно. Честно говоря, он успел мысленно проклясть и колдовку, в ловушку которой вляпался; и полкового целителя, изрядного коновала, большей частью пребывавшего в состоянии глубочайшей алкогольной задумчивости, криворукого и равнодушного; и собственную невезучесть, и неспособность смириться с тем, что, чувствуя себя здоровым, он меж тем к воинской дальнейшей службе был негоден.
…лет через пять, когда сама собою развеется, расползется серая петля, сердце захлестнувшая.
…если развеется еще.
…а и то твердят: повезло… одна беда от другой сберегла. И как сберегла, когда обе с Лихо и остались?
— Не дерзи, — спокойно ответил пан Зимовит. — Надо будет, покажешь и зубы и хвост.
— Хвоста у меня нет.
— Да? Совсем нет? Или периодически нет?
— Совсем, — глядя в глаза пана Зимовита, ответил Лихо.
— Это хорошо, что совсем… это правильно… вашему семейству одного хвостатого с избытком будет… Что, не привык к мирному житью?
— Не привык.
— А понимаешь ли ты, дорогой мой, — палец генерал-губернатора уперся в грудь, — чем тебе это грозит?
— Да. Объяснили.
И объяснял уже местный, познаньский целитель, при храме Иржены-заступницы обретавшийся. Он был полноватым и рыхлым, в безрукавке зеленой, надетой на голое тело. И Лихослав, слушая целителя, глядел на пухлые руки его, все в младенческих перевязочках, на полные пальцы и розовые, аккуратно подпиленные ногти.
Глядел и думал, что не бывает так.
Ему ведь не больно… когда вляпался, тогда да, больно было, и так, будто бы его, Лихослава, наизнанку вывернули. Даже когда навий волк подрал, и то не так болело. Задыхался, и кричал, и плакал от боли кровавыми слезами… и руку полкового целителя, проспиртованную и грязную, помнит: как давила на грудь, продавливала, и как заскорузлые пальцы пробирались внутрь. Тогда от них разливалась упоительная прохлада…
…они подцепили и вытащили осколок проклятия.
…вот только сопряженного целитель не заметил, позволил корни пустить, и теперь, только если с сердцем. Так целитель и сказал, поглядев на Лихослава с жалостью.
Странно.
Потом, дома, запершись в комнате, Лихослав разделся и долго, внимательно разглядывал себя, выискивая на коже следы. Кожа была белой, с красноватым отпечатком целительской ладони, который, впрочем, таял. Лихослав поворачивался и так и этак… ничего не увидел.
…вот от навьего волка подарочек, тот чувствовался, что бессонницей, появлявшейся на полную луну, что щетиною — сколько ни брейся, а все одно вылезет, — что смутным беспокойством, запахами, которыми мир наполнялся и переполнялся, а Лихо не умел от них защититься.
— Объяснили, значит, — генерал-губернатор вдруг разом потерял к Лихославу интерес и вернулся за стол, — а тебе все одно неймется… служить, значит… верой и правдой…
Уши Лихослава полыхнули, до того глупыми в исполнении пана Зимовита звучали привычные обороты.
Служить.
А что ему еще делать? Отцу уподобиться и по актрискам пойти? Или в клабах обжиться, спуская остатки семейного состояния за карточным столом? По-хорошему, следовало бы заняться делами, но Лихослав отдавал себе отчет, что в хозяйстве он ничего-то не смыслит…
…батюшкины кредиторы намекали, что земли князей Вевельских заложены и перезаложены…
…и матушкины драгоценности, добрая половина из которых еще годы тому лишилась настоящих камней…
…управляющий, единственный из четверых, который не проворовался — то ли не успел, то ли уродился чересчур уж совестливым, — утверждал, что поместье способно приносить доход, но поначалу потребуется вложиться…
…Лихо и вкладывался, отправляя домой не только офицерское жалованье, каковое было скудным, хоть и полагались Крылатому полку особые надбавки, но и все, чего удавалось на границе взять. А порой получалось неплохо, вспомнить хотя бы позапрошлый месяц, когда его разъезд наткнулся на хольмский обоз с контрабандой… Лихославова доля на пятнадцать тысяч злотней потянула.
…да и без того Серые земли его баловали, подсовывая то навьи стаи, то хрустального цвета поляны, то иную какую редкость.
Подкупали.
Или откупались за тот, за первый подарок?
Лихо откуп брал, зная, что ненадолго это везение. Но казалось, есть время… еще день, еще час… еще шаг и другой по старому скрипящему полу, к печи, в развалинах которой сверкает золотая искра. Не то обманка, не то огнецвет, в полную силу вошедший…
О чем думал, когда гнилая доска хрустнула под ногою?
О деньгах.
О том, что за огнецвет, ежели и вправду повезло на него наткнуться, дадут тысячи две, а то и две с половиной… и что денег этих, быть может, хватит хотя бы ненадолго…
Потому, верно, и не услышал шороха, с которым развернулось старое проклятие, и холодную иглу, которая в ногу впилась, ощутил не сразу… когда закричали, было уже поздно.
Но снова повезло: вытащили. И целитель полковой почти тверезым оказался… и жив Лихо, это ли не главное? А деньги… что деньги? Куда ушли?
Известно куда. И ведь сколько ни говори, отец лишь рукой отмахнется и о своем начнет: что, дескать, иной выход есть.
— Думаете, с тайной канцелярией семейные дела поправить? — Пан Зимовит осклабился, точно видел Лихослава со всеми его мыслями, а может, и видел: недаром на генерал-губернатора лучшие ведьмаки работали. Но мыслей своих Лихослав не стыдился. Пусть он пока не князь, но отвечает если не за отца, то за младших братьев и сестер… а в том, чтобы искать государевой награды, чести всяко больше, чем в женитьбе на состоятельной наследнице, что бы там ни говорили.
— Что ж, — генерал-губернатор сцепил пальцы под подбородком, — не буду обещать невозможного, скажу лишь, что ваше будущее в ваших же руках. Послужите государю хорошо, и наградою вас не обойдет.
— И что от меня требуется?
— Приглядеть за одной особой, которая весьма несвоевременно объявилась. Отвлечь, развлечь… да хоть в койку уложить, главное, чтобы особа сия не мешалась в… дела, ее не касающиеся. Заметьте, жениться я вас не заставляю.
И на том спасибо.
