Утром Клим распорядился насчет косточек бедняжки Альжан. Блюститель все еще считал с писцами золото в подвале, но был у него помощник Хохай, шустрый малый в чине мажордома. Призвав его в кабинет, Клим велел сломать стену в винном погребе, извлечь останки и поместить их в обитый розовым шелком гроб. Еще велел найти казначея Жинуса и тащить немедля на ковер пред государевы очи. Порядок есть порядок; каждый обязан свою должность исполнять, а сундуки с монетой, несомненно, относились к казначейскому ведомству.

Подали завтрак, и вместе с голубями под пикантным соусом, паштетом из оленины и кувшином вина явился Омриваль, а за ним и шут в пестром своем наряде и колпаке с бубенцами. Оруженосца Клим послал за капитанами королевской гвардии и братьями-рыцарями, сказав, чтобы явились на военный совет, но без министра Гаммека. Министра с градоначальником тоже звать, но позже, ибо есть для них особое дело, задание высшей секретности. Как раз для советников Левой Руки.

Закончив распоряжаться, он сел к столу и начал завтракать. Паштет и голуби были выше всяких похвал. Шут, дабы способствовать пищеварению государя, корчил рожи, шевелил ушами и терпеливо ждал остатков трапезы. Клим не торопился; как гласила армейская мудрость, чем плотнее завтрак, тем удачнее день. Отпив вина и закусив паштетом, он спросил:

– А скажи мне, Црым, много ли в городе кабаков и трактиров и какой из них наилучший? Кто в них ест и пьет, кто хозяйствует и найдется ли заведение для благородных? Такое, чтобы королю не стыдно заглянуть?

– «У трех богатырей» папаши Каншоко жарят поросят на вертеле. Хороши! – Шут мечтательно сощурился. – И пиво там неплохое, но в «Пятаке» у кривого Омрына получше. Омрын сосиски знатные готовит… Но там кожемяки с кузнецами обосновались, и дух от них тяжеловат. Не выдержишь, твое величество.

– Дальше давай.

– «Братаны-стаканы» и «Третья бесплатно» на рыночной площади. Ну, это для простого люда. Там еще «Логово гномов»… – Црым на секунду задумался. – Знатный шалман, коротышка Татак его держит. Не гном, конечно, но похож, похож… У него змеиный супчик, червяки в маринаде и бухло крепкое, настойка на гадючьем яде. Хочешь попробовать?

– Не хочу, червяки меня не соблазняют. Нужно что-то приличное и питательное.

– Тогда «Кривое колесо» или «У хромого гоблина», обе таверны для кавалеров и прекрасных дам. Запеченные в тесте жаворонки, рагу из ягненка, рыбка нежная, сладкая мальвазия и пироги. В «Колесе» Культык хозяин, а в «Гоблине» Пшимахо, оба из придворных поваров, так что обхождение благородней некуда. Это подходит?

– Мяса в жаворонках маловато, – сказал Клим. – Меньше, чем в этих голубях. А рыбы и вина сладкого я не люблю.

– Ну, величество, тебе не угодишь! Хочешь мяса, отправляйся в «Гнилые кости», там бычатиной и свининой кормят, ромом запивают. Большой кабак у скотобоен, и держит его Мамыш, отставной королевский сержант. Окорока коптит, колбаску, свиные ребрышки. Мясо всякий день и целыми тушами!

– Это уже интереснее, – пробормотал Клим, пережевывая паштет.

– Только из «Костей» собственные кости надо унести до вечера, – откликнулся шут, понизив голос. – Засветло, значит. В темное время там не гуляют. Ночью там, твое величество, не ромом пробавляются.

– Это почему?

Црым опасливо покосился на окна.

– Видишь ли, государь, под «Костями» и ближним холмом – подвал огромный, а может, целая пещера. Словом, подземелье. Не ходят туда, а кто любопытствовал, тех больше не видали. Сам посуди, кому там место, кто там обитает? В темноте и холоде, рядом со скотобойнями, где кровь ручьями. По законам королевства людей им трогать нельзя, но ежели какой болван забредет в ночное время, непременно высосут. Как не высосать, раз болван!

– Очень вовремя ты мне об этом поведал, – произнес Клим, отодвигая блюдо с паштетом. – Но вернемся к кабакам. Что еще у нас имеется?

– «У отрубленной головы», рядом с ратушей на главной площади. Напротив – помост, где казни вершатся, и храм Благого. Ешь, пьешь и думаешь о душах, отлетевших в рай… или в иное место, где поджидают грешников. Весьма способствует пищеварению!

– А как там кормят?

Црым пустился было в объяснения, но вдруг хлопнул по колену, закатил маленькие глазки и дернул ушами.

– Что ж это я, совсем рехнулся! «У золотого шердана», трактир на Речной улице, около «Невесты на часок»! Вот подходящее местечко! Кухня отменная, жарят телят, барашков и гусей, пиво есть, ром и вино, и девочки туда захаживают… а если точнее, так завсегда пасутся в каждом углу. А девицы у матушки Ужи отменные! Так приласкают, что на четвереньках уползешь!

Клим пожал плечами.

– Девиц и в замке хватает, не нужны они мне. Но в остальном место подходящее. Сбегай туда и скажи хозяину, что король желает у него отобедать. И не один, а с большой компанией.

– Слушаюсь, твоя милость, – пробасил Црым, принюхиваясь к голубям и паштету. – Вот только лишнее с тарелок уберу, и сразу ноги в руки. Не изволь беспокоиться.

Кивнув, Клим поднялся и проследовал в кабинет. Там его уже ждали, и едва он переступил порог, грянуло дружное:

– Вира лахерис!

– Майна хабатис, – отозвался он и оглядел своих воинов. Рыцарей личной охраны было десять, ибо Олифант и Жмых, как доложил оруженосец, стояли на страже в кладовой, где пересчитывали золото. Явились и три гвардейских капитана: пожилой усатый Лаурсан, командир полка пеших латников, а с ним Этек и Аниссон от конных региментов. Эти двое были помоложе и казались бравыми солдатами: кирасы и шлемы сверкают, шпоры звенят, и на перевязях – длинные кавалерийские мечи.

Подойдя к столу, где лежали перо и лист пергамента, Клим принялся чертить, что с непривычки получалось неважно. Перо брызгало и оставляло кляксы, а пергамент был не таким гладким, как бумага. Все же ему удалось изобразить телегу на огромных колесах, с высокими бортами и железными накладками по углам. Закончив с рисованием, он довольно хмыкнул и произнес:

– Ждать супостатов у города не будем, выступим навстречу через шесть дней. Ты, Аниссон, и ты, Этек, отправьте сержантов в окрестные села и замки собирать воинство. Кто рыцарь, пусть явится с конным отрядом и в надлежащем вооружении, а кто простой солдат, тому дадим копье и щит из арсенала. Разошлете гонцов, идите в кузни – пусть готовят секиры и клинки. – Повернувшись к Лаурсану, Клим протянул ему чертеж. – Ты со своими сержантами пойдешь к каретникам и тележникам. Нужны такие вот возки, из прочных досок, окованные железом. Столько, сколько успеют сделать.

Капитан пригляделся, забрал усы в ладонь и проворчал:

– Такой воз тянуть нужны крепкие лошадки. По четыре на каждый, твое величество.

– Этим мои рыцари займутся. Кто понимает в лошадях? Скажи, Карвас, ты у нас самый речистый.

– Вардар и Бакуд, государь. Они из южных земель, где степная равнина. Кони там крепкие.

– Возьмем их по пути через те земли, а пока собрать, что есть. Еще вопросы?

Капитаны замялись. Наконец Этек звякнул шпорами и смущенно произнес:

– Деньги нужны, твое величество. Много денег!

– За этим дело не станет. Ну-ка, Фицер, Персен, Вздор, Верваг! Тащите сюда по сундуку, какой поднимете. Только, парни, не надорвитесь. А ты, оруженосец, неси сапоги-скороходы из опочивальни – те, что под окном лежат. И флакон… Там, рядом с сапогами, склянка небольшая. Ее тоже прихвати.

Пока ходили за монетой, Клим, развернув чертеж, толковал про возы. Какой их ладить длины и ширины, где к железным накладкам приклепать острия, а к колесам – лезвия, как укрепить борты на цепях и какой должна быть упряжь. Лаурсан, похоже, был мужиком сообразительным, спрашивал по делу и, взяв перо, делал на чертеже пометки. Наконец он сложил пергамент, спрятал в рукав и сказал, что пусть величество не беспокоится – есть крепкие телеги у возчиков камня и угля и можно их переделать.

Явился Омриваль с сапогами и флакончиком, который Клим сунул за пояс. Затем возвратились рыцари с сундуками, не самыми большими, но и не маленькими, и в кабинете зазвенело золото. Лилось оно рекой, но щедрость эта не удивила капитанов – видно, были они наслышаны про вчерашний вечер и про то, как таскали в замок монету мешками. Вскоре капитаны сгибались под тяжестью кошелей и сумок, а дюжие рыцари, похохатывая, спрашивали, не подсадить ли их на коней.

– Еще одно, – сказал Клим. – В обеденный час жду всех «У золотого шердана», что на Речной улице. Будем крепить боевое братство, орлы. Ром и пиво очень этому способствуют.

Фицер Ненасытный издал радостный вопль, рыцари зашумели, застучали о кирасы рукоятями мечей, а капитаны лишь склонили головы. Делать иные движения им было трудно – из кабинета они вышли на подгибавшихся ногах.

– Задохлики! – промолвил сир Вардар Сокрушительный, граф андр Анкат. – Всего-то один сундук им отвесили, а уже качаются.

– Мельчает народ, – поддержал его сир Карвас Лютый. – Даже капитаны королевской гвардии.

– В старину все гвардейцы были ростом с башню и каждый подкову пальцами гнул, – добавил сир Персен Смертоносный. – А нынче, видишь, не до подков им, даже золото не унести.

– Прежде гвардеец с одной алебардой ходил на дракона, на мелкого, конечно, – буркнул сир Верваг Суровый. – Сейчас им всем полком не справиться.

– Дракон! Что дракон! – воскликнул сир Понзел Блистательный. – С вурдалаком не совладают. Разве что впятером.

Клим уселся на сундук и стукнул кулаком по крышке.

– Хватит злословить, говорливые мои! Я и сам не уверен, что совладаю с вурдалаком. Но речь не об этой нечисти, а о киммерийцах. Хочу воинов их нанять. Кто отправится гонцом?

Братья-рыцари с сомнением переглянулись.

– Страна их не близко, государь, – молвил Карвас Лютый. – Туда и обратно – месяц будет. Не успеть им к битве даже на быстрых конях.

– Транспорт туда я обеспечу, – приподнявшись, Клим показал на сапоги. – А обратно… Если поторопятся, успеют. А чтобы охотнее торопились, гонец возьмет сундук с золотом. Так кого послать? У тебя, Карвас, язык нужным концом подвешен. Справишься?

Но рыцарь покачал головой:

– Надо Ротгара отправить, сир.

– А почему?

– Ротгар рыжий, и доверия к нему больше. Киммерийцы-то все сплошь рыжие.

Странный резон, подумал Клим, но согласился, решив, что Карвасу Лютому виднее. Как-никак он тут жил и воевал и в повадках киммерийцев разбирался гораздо лучше майора Скуратова. Опять же Ротгар был воином не из последних и подходил по всем статьям; у такого рубль зря меж пальцев не проскочит. Так что Клим поднялся с сундука, снова стукнул по крышке и произнес:

– Бери его, сир Ротгар! Приведешь подмогу, генералом сделаю.

– Не за чины служу, твое величество, а ради чести, – отозвался рыжий рыцарь, стягивая свои сапоги. Затем он обул семимильные, взвалил на плечо сундук и притопнул. Пол под его ногами задымился.

– Окошко надо растворить, а то стену пробьет, – сказал Карвас, дернув забранные цветным стеклом створки. За окном сияло полуденное солнце, виднелась зубчатая стена замка, а за нею – кровли городских домов, зеленые поля и Заповедный лес на горизонте.

Ротгар повернулся к окну, топнул еще раз, и дым взлетел сизым столбом. После… Клим так и не разглядел, что случилось после. Вроде бы рыжий сделал первый шаг, но второго не понадобилось – что-то засвистело, загудело, и рыцарь с тяжкой ношей на плече исчез, будто растворился в воздухе. Лишь на полу остались два прожженных отпечатка гигантских подошв.

– Совет закончен, отправляйтесь, – молвил Клим. – Вардар и Бакуд – за лошадьми, а остальные – в помощь капитанам. Через два дня желаю знать, сколько людей мы соберем и сколько наладим возов. Ты, Карвас, доложишь.

– А зачем они, государь, эти возки? – спросил Жмых Стремительный. – Пиво, крупу и солонину можно и на простые телеги нагрузить.

– Зачем, объясню на марше. А сейчас приглядите, чтобы доски были крепкие, борта высокие и шипов на них набито побольше. К делу, милорды! Время не ждет!

Рыцари, грохоча железом, вышли, а Клим вернулся к столу и сел в кресло. Два сундучка, оставшиеся в кабинете, ласкали его взор. Солнечный лучик, пробившись сквозь цветные стекла, упал на груду монет, и она вспыхнула алым огнем.

Приблизился Омриваль и, преклонив колено, молвил:

– Государь, должен ли я идти с тобою в этот трактир, в «Золотой шердан»?

– Разве ты не мой оруженосец? – произнес Клим. – Куда король, туда и тебе дорога.

– Да, мой господин. Но если позволишь… – Омриваль замялся.

– В чем дело? Говори!

Оруженосец опустил голову, свесились светлые пряди волос, закрыв лицо. Потом юноша прошептал:

– Позволь мне остаться в замке, государь. Джакус, хозяин «Шердана»… он мой брат, и мне не хотелось бы с ним встречаться.

– Брат? Твой брат – трактирщик? Я удивлен, Омриваль! Разве ты не из знатного рода?

– Из знатного, сир, но обедневшего. Мы, бен Тегрет, с юга, и орки разорили наши владения еще при владыке Ольвиргине. Отец и мать погибли, воинов и слуг тоже перебили, замок сгорел, и брат перебрался в столицу. Денег едва хватило, чтобы открыть кабачок. Теперь монет у брата столько, что он мог бы приобрести поместье и снова сделаться рыцарем, – Омриваль печально вздохнул. – Но он не желает, сир, не желает! И когда я подрос и решил, что буду служить королю, он этого не одобрил.

– Отчего же?

– Король Рипель-и-Герматак, сменивший Ольвиргина, ему не нравился. Очень не нравился, мой господин. Он сказал, что лучше быть трактирщиком, чем рыцарем такого короля.

– Теперь власть переменилась, – заметил Клим. – А если так, ты можешь помириться с братом.

– Конечно, сир, но для этого нужно время. А пока… пока… – Омриваль смолк в смущении.

– Пока у тебя проблемы, Валентин. Что ж, разрешаю остаться. А сейчас иди и проверь, вернулся ли Црым. К обеденному часу пусть ждет меня во дворе.

Оруженосец, благодарно улыбнувшись, покинул кабинет. Проводив взглядом его стройную фигурку, Клим буркнул под нос:

– И здесь не все ладно! Сопляк, а уже с проблемами. Ну, погляжу на твоего братца, погляжу! Если крепкий парень и пойдет со мной на орков, сделаю рыцарем, а там…

Он не успел договорить – мажордом Хохай просунулся в дверь и склонился в поклоне. Выглядел помощник блюстителя очень растерянным – можно сказать, был в панике, как рядовой первого года службы под орудийным огнем.

– Государь… твое величество…

Клим выпрямился в кресле.

– Ну что еще?

– Не могу исполнить твое п-повеление… Сира к-казначея нет нигде, ни в п-покоях замка, ни в городской его усадьбе. Слуги не знают, куда он п-пропал, со вчерашнего дня никто его н-не видел…

– Как не видел? Мы с ним сокровищницу посетили – с ним и с чародеем Дитбольдом. Утром был жив-здоров!

– А не видели его с вечера, государь, – пояснил Хохай, перестав заикаться. – Прикажешь дальше искать?

– Нет. – Клим поглядел на сундуки и добавил: – Мне он теперь без надобности. Уволен вчистую и без пенсиона! А что мои советники сир Тигль и сир Гаммек?

– Ждут дозволения войти, твое величество.

– Зови. И пусть вина принесут. Самого кислого, какое найдется.

– Как повелишь, государь.

Хохай удалился. Прошла минута-другая, и в кабинет вступили сановники. Гаммек бен Санап – в доспехах с золотой чеканкой, Тигль диц Марем – в просторном камзоле синего сукна, скрывавшем его внушительное брюхо. Поклонились с достоинством и, повинуясь взмаху королевской длани, сели в кресла.

Клим уставился на Гаммека.

– Что в броне, боярин? Не тесновато ли?

Военный министр тряхнул отвислыми щеками.

– Так в поход же идем, государь. На безбожных орков, под началом твоего величества! А я – королевский стратег и должен чину соответствовать.

– Это верно. Вот и принимайся за дело, достойное твоей отваги и рвения. Сегодня, как солнце закатится, пойдешь в «Гнилые кости» к Мамышу, бывшему сержанту. Знаешь такого?

Градоначальник Тигль побледнел, а Гаммек чуть не свалился с кресла. Губы его затряслись, на лбу внезапно выступил пот, но все же он смог пробормотать:

– Кто ж его не знает, сир. Поганый человечишка, с таким мне якшаться зазорно.

– Нужен он нам, гордый ты мой, так что наведайся к нему с королевским поручением, – молвил Клим. – Слышал я, что в его подвале мышки живут. Скажешь, что принимаю их в войско, а Мамыш будет над ними капитаном.

Гаммек отер пот со лба, сполз на пол и бухнулся на колени.

– Ради Благого! Пощади, государь! Съедят! Кровушку выпьют и съедят! Эти… эти отродья беззаконные, им только покажись в неурочный час – пальца не останется, даже волосинки!

Клим нахмурился:

– Сядь, боярин, и не пачкай подгузник. Съедят! Как это – съедят? Королевского советника? Посланца моего величества? Да я их за такое непотребство ниже плинтуса опущу! Живьем в землю закопаю! Так что не тревожься и иди смело. За тобой – король и королевский приказ о всеобщей мобилизации. Иди! Сегодня же в ночь!

В кабинет бесшумно проскользнул Дога с вином, разлил напиток в чаши и исчез. Тигль, отхлебнув, сморщился и выпучил глаза – винцо, должно быть, перекисло в уксус. Гаммек, ухватив чашу обеими руками, опростал ее, захлебываясь и будто не замечая, что пьет. Вино капало на его панцирь, пятнало пояс из позолоченных пластин, текло на колени.

– Угощайтесь, советники, – с видом хлебосольного хозяина произнес Клим. – Не обессудьте, что кисловато, – ситуация у нас, скажем прямо, кислая. Сладкое будет, когда совладаем с неприятелем. А пока ты, сир Гаммек, мне Мамыша организуй, а ты, сир Тигль, принимайся город укреплять. Золото есть, – он бросил взгляд на сундуки, – так что найми работников побольше. Стены и башни привести в порядок, ров очистить и воду пустить, валы насыпать заново и на речном берегу поставить частоколы. Пятнадцать дней тебе даю. Коль не справишься, повешу.

Советники откланялись. Сир Тигль диц Марем был задумчив и потирал шею, военный министр Гаммек бен Санап еле дотащился до двери на подгибавшихся ногах.

– Оборотни в погонах, – буркнул Клим, вставая. – Ну, поглядим, поглядим… Может, овчинка и стоит выделки.

Подойдя к двери, он кликнул Догу и велел нести пиво – большую кружку и чтоб похолоднее. День был жаркий, в Хай Бории стояло лето, солнце пекло, поля зеленели, и в распахнутое окошко вливались запахи цветов и свежей листвы. Правда, навозом воняло по-прежнему.

Флакончик за поясом согрелся, и аромат зелья стал сильнее. Несколько секунд Клим раздумывал, хорошо это или плохо. В надписи о подобных тонкостях ничего не говорилось, надпись на склянке была прежней: «Эликсир силы. Одна капля на кружку пива». Припомнив совет зазеркального старца о том, что кружку надо взять побольше, Клим подождал, пока осядет пена, и решил, что емкость подходящая, литра на полтора, не меньше. Затем капнул в кружку бесцветную жидкость и сделал первый глоток.

Пиво было отличное, свежее, горьковатое, в меру хмельное, цвета темного янтаря. Королевское пиво! Клим пил и пил, не отрываясь и не переводя дыхания. Показалось дно. Он глотнул последний раз, крякнул, вытер губы рукавом и опустился в кресло.

Что-то хрустнуло. Сжав подлокотники, он привстал и вдруг очутился на полу в груде деревянных обломков. Щепки, треснувшая кожа сиденья, клочья конского волоса, россыпь медных гвоздиков с фигурными шляпками… Покачав головой, Клим осторожно поднялся, оглядел остатки кресла и пробормотал:

– С мебелью ясно. А что еще мы можем?

Он шагнул к сундукам. Движения были стремительными, точными, и мнилось майору Скуратову, что он не идет, а парит над полом, словно не чувствуя земного притяжения. Сила переполняла его. От рождения он был крепок и быстр, но и представить не мог подобных ощущений: тело обманчиво легкое, мышцы точно сжатые пружины, ритм сердечных сокращений размеренный, мощный и нечастый – должно быть, тридцать ударов в минуту. Подумав об этом, Клим сдвинул рукав и посмотрел на часы. Двенадцать сорок две… Интересно, – мелькнула мысль, – сколько это будет продолжаться?

Действие эликсира требовало выхода. Он ухватил монету из сундука, согнул ее в пальцах, бросил, сгреб целую горсть. Золото казалось мягким, как гончарная глина. Сложив две монеты вместе, Клим и их согнул, потом произнес негромко:

– Хватит, нечего золотой запас портить. – Прищурился на хайборийский герб, на крылатого дракона и добавил: – Вот кого бы сюда! Живого, сейчас! Я бы ему загнул салазки!

Он прошелся по кабинету, стараясь соразмерять движения с бушевавшей в нем силой. Вероятно, он уже привык к столь странному состоянию – мышцы слушались лучше, и Климу, ничего не сломав, удалось опуститься в кресло, где получасом раньше сидел градоначальник. Он замер в неподвижности, вдыхая теплый воздух и глядя, как за окном плывут облака – на север, будто бы вслед за рыцарем Ротгаром, который, наверное, уже добрался до Киммерии. Подождав с полчаса, Клим подбросил в ладони прихваченную из сундука монету и попытался ее согнуть. Согнул, но с усилием – действие зелья ослабело.

– Считаем опыт завершенным, – сказал Клим, сунув флакончик за пояс. – Крепкая штука! Теперь бы кувшин распечатать – тот, серебряный. Может, и в нем полезное снадобье. Спрошу у этого хрена из зеркала.

С этими словами он поднялся и выглянул в окно. На замковом дворе два конюха седлали белого жеребца, а рядом сидел на ослике шут Црым и позванивал бубенцами. Близился обеденный час.

В город отправились без помпы, без трубачей и знамен; впереди шут, за ним король, сзади юноша-герольд – на всякий случай, для мелких поручений. От замка на главную площадь вел Королевский проезд, по обе стороны которого высились каменные строения в три-четыре этажа – жилища вельмож, знатных рыцарей и купцов, что побогаче. Здесь же были таверны «Кривое колесо» и «У хромого гоблина», а также постоялый двор для людей благородного звания, наезжавших в Хай Борию из западных стран. Гномы, по словам шута, в редкие свои визиты останавливались у коротышки Татака, а у эльфов имелся особняк в Королевском проезде, сейчас заколоченный и, как шептались, защищенный чарами от охотников за чужим добром.

Выехали на городскую площадь. Посреди нее был воздвигнут эшафот, где мастер Закеша рубил головы местным бандюганам, а всяких прохвостов и мелкую шпану охаживал плетьми. К югу от места казней вздымались башни храма Благого Господа, северную сторону занимала городская ратуша, а сбоку к ней притулился кабак «У отрубленной головы» с жутковатой вывеской: раскрашенная башка, прицепленная за уши к железным крючьям. Кроме храма, ратуши и кабака стояли тут лавки купцов из самых именитых, подворье торговца вином и еще какое-то строение, круглая приземистая башня без единого окна. Отсюда расходились три улицы, кроме Королевского проезда: на восток – к ремесленным кварталам, на юг – к Рыночной площади и городским воротам, на запад – к реке Помойне и мосту. Сюда Црым и свернул, а за ним – король с герольдом.

Вид приличный, решил Клим, озираясь. Не усадьбы вельмож вокруг, но постройки солидные, капитальные и в каждой – мастерская ювелира либо стекольщика, лавка с тканями и кружевами, заведения портных, цирюльников и башмачников, а над ними где ножницы висят, где сапоги, где бархатный камзол. Народ, правда, у богатых лавок не толпится – может, с монетой туго, а может, в жаркий полдневный час сидят горожане по домам, пиво пьют и заедают орешками. На всей улице встретились им разносчик с тюком материи, нищий попрошайка да две девицы, что вертелись под окнами куафера. Нищий хоть короля не признал, но, завидев сира на борзом коне, потащился следом, канюча денежку. Клим бросил ему золотой.

Миновали крохотную площадь с фонтаном. К ней выходил дом о двух этажах, с затейливыми башенками, балконами и портиком на шести колоннах – не дом, а маленький дворец. Но, похоже, необитаемый, окна плотно закрыты ставнями, дверь притворена, и на балконах ни души. Клим придержал коня, покосился на фонтан с изваянием грудастой русалки и, оглядев окна и балконы, спросил:

– Что здесь? Вилла олигарха? Или подпольное казино?

– Никак нет, твое величество. «Невеста на часок», заведение матушки Ужи, – ответил шут.

– А почему так тихо?

– Сейчас не время для веселья, сир. Отдыхают девочки. Кто спит, кто в «Шердане» пасется. Вот вечером другое дело, вечером тут пыль столбом, дым коромыслом.

За приютом любви виднелся старый развесистый дуб у высокого забора с воротами, а над оградой – черепичная крыша таверны. Стояла она последней в ряду домов, шагах в двадцати от реки, а дальше улица взбиралась на каменный мост, за которым лежали слободки Заречья. Река, не очень широкая, но быстрая, была знакома Климу – осмотрел ее прошлым днем, ревизуя городские укрепления. Мост защищала башня, но стражи при ней он не заметил – ни латников с алебардами, ни часового под островерхой кровлей. Отметив это нарушение, Клим спрыгнул на землю, сунул поводья герольду и направился к воротам. На них был намалеван монстр с четырьмя когтистыми лапами и птичьей головой – очевидно, шердан.

– Господин… твоя королевская милость… умоляю, помоги…

Он обернулся. Женщина с ребенком – молодая, в скромном платье и белом чепце. Должно быть, пряталась за деревом. Она прижимала к себе мальчугана лет трех или четырех, закутанного в одеяло. Клим видел только светловолосую головку, глаза на бледном личике да босые ножки. Горожанка из небогатых, подумал он. И что ей надо?

– Ты ведь король, наш новый повелитель? – тонким ломким голосом молвила женщина. – В «Шердане» сказали, что ждут короля. Ты – король?

Клим кивнул, и женщина вдруг упала на колени, прямо в уличную пыль. Ее чепец съехал набок, по щекам катились слезы.

– Смилуйся, владыка! Яви свою власть! Яви могущество!

Протягивая Климу свое дитя, она глядела на него с надеждой и таким благоговением, будто ангел сошел с небес. Одеяло раскрылось, и испуганный малыш тоже заплакал.

– О чем это она? – спросил Клим, поворачиваясь к скомороху. – Деньги нужны? Или просит за невинно осужденного?

Црым помотал башкой, зазвенели бубенчики.

– Нет, величество. Видать, дитя у нее недужное. Что, не ходит?

– Не ходит. С рождения не ходит и на ножки не встает, – подтвердила женщина. Губы ее дрожали.

– Не ходит и не встает, – повторил Клим. – Жаль парнишку. А я что могу сделать? Я не лекарь.

– Ты король, – глядя на ребенка, тихо промолвил Црым. – Ты владеешь даром исцеления. Возложи на него руку. Возложи, мой господин, и посмотрим, что будет.

– Думаю, ничего хорошего, – буркнул Клим, но руку все же протянул и коснулся светловолосой головки.

Малыш перестал плакать. Несколько секунд он смотрел округлившимися глазами в лицо короля, потом, застеснявшись, приник к матери. Одеяло – вернее, большой клетчатый платок – соскользнуло с его плеч на землю.

Црым кивнул женщине:

– Ты ведь Амала, жена медника Шафига из Заречья? А это – его сын? Ну-ка, красавица, отпусти мальчонку. Не век же ему сиднем сидеть!

Женщина повиновалась.

– А ведь стоит пацан! – произнес Клим в полном изумлении. – Стоит!

Мальчик сделал шаг, потом второй. Его движения были еще неловкими, он сопел, пыхтел и размахивал руками, но твердо держался на ногах. Шел он к Црыму, чей пестрый наряд и бубенчики казались ему куда интереснее, чем облачение короля.

– Видишь, стоит и ходит, – заметил шут. – А ты, величество, сомневался!

Подхватив сына, Амала выкрикнула: «Король! Истинный король!» – и пустилась бежать к мосту. Чепец сполз с ее головы, налетевший с реки ветер развевал волосы, и за спиной Клима вдруг отозвалось эхом: «Король! Истинный король!» Он повернулся – юный герольд стоял на коленях, взирая на него с немым обожанием.

– Ну, теперь я круче вареного яйца, – пробормотал майор Скуратов, пожал плечами и направился к таверне.

В помещении под высоким потолком с дубовыми балками царило сдержанное веселье. В ожидании короля капитаны и братья-рыцари пробавлялись пивом, но в умеренных дозах, даже Фицер Ненасытный был еще трезв, хотя сидел в обнимку с полупустым кувшином. Капитан Лаурсан мочил в пиве длинные усы и что-то обсуждал с сиром Карвасом Лютым, сир Понзел Блистательный и сир Верваг Суровый метали кости, сир Бакуд сгибал и разгибал подкову. На коленях у Аниссона и Этека устроились девицы в прозрачных хитончиках, две красотки обнимали Вардара, графа андр Анкат, и еще десяток барышень разносили кружки, оказывая по пути знаки внимания бравым рыцарям. Большой день для сеньорит матушки Ужи! – подумал Клим. Вряд ли хоть одна отдыхала сейчас за закрытыми ставнями в их гнездышке любви.

Его появление вызвало дружный вопль, но кричали не привычное «вира лахерис», а «Баан! Баан!» – «Слава! Слава!». На шее у Клима повисла полуголая мамзель, шепча в ухо всякие соблазны, но ее отогнал пригожий молодец в бархатных синих штанах и кружевной рубахе. Был он много старше Омриваля, но сомневаться в их родстве не приходилось: те же синие глаза, длинные ресницы и светлые кудри до плеч.

– Вира лахерис, твое величество! Прикажешь подавать?

Клим, однако, молчал, разглядывая содержателя «Шердана». Крепкий парень и в зрелых годах, как раз для воинского ремесла… Хлопнуть клинком по плечу, вот и рыцарь.

– Джакус бен Тегрет?

– Просто Джакус, твоя милость. Джакус-трактирщик.

– А не хочешь ли, Джакус, сменить вертел на меч и копье? Пойдешь со мной на орков, бароном сделаю!

Но Джакус лишь покачал головой:

– Не могу, государь. Дал я зарок не касаться оружия, и есть на то свои причины. Прости, не могу.

– Ну, как знаешь, – молвил Клим, подумав, что Омриваль, когда подрастет, будет бароном ничуть не хуже. – Неволить не стану. Подавай!

Джакус лихо свистнул, и тут же набежали с кухни повара и поварята, потащили барашков и гусей, свиные ножки и телячьи ребрышки, отбивные и паштеты, а к ним овощи да приправы, соленые огурчики и караваи прямо из печи. Девицы же заспешили с подносами, не с пивом уже, а с ромом и сладкой мальвазией из эльфийского меда – правда, как шепнул Црым, поддельного. Первой чашей почтили короля, второй и третьей тоже, а затем случилось у Клима в голове кружение, и чаш он больше не считал. Смутно помнилась ему рыжая красотка – обнимала его и шептала, не желает ли государь проветриться и поиграть в динь-динь; мнилось, что Драч и Жмых вступили в спор – кто быстрее обглодает гуся; виделся Фицер, хлебавший ром из бочки, и слышался рев – то сир Олифант пел боевую песню, а Верваг и Понзел ему подпевали. Црым, развлекая публику, плясал на столе и жонглировал костями, сир Персен Смертоносный крутил над головою лавку с четырьмя визжащими девицами, капитан Лаурсан свалился под стол и уснул, пристроив ухо на сапоге Бакуда, а сир Карвас требовал меч, чтобы прикончить гоблина – но гоблин был всего лишь кабанчиком, запеченным с брюквой. Веселились почти до вечера, а когда в трактире вспыхнули светильники, Клим велел шуту нести сумку с золотом и рассчитаться за питье и яства. Но не успели зазвенеть монеты, как Джакус сообщил, что все уже оплачено, вплоть до битой посуды и девичьих хитончиков, порванных впопыхах. Услышав об этом, Клим слегка протрезвел и спросил:

– Это кому же неймется лезть вперед короля? Кто у нас такой борзый да щедрый?

– Я, государь, – послышалось от дверей. – Почту за честь оказать такую ничтожную, такую крохотную услугу.

Клим поднял взгляд от чаши с ромом и уставился на нового гостя. Разглядеть его было нелегко – бледное лицо и фигура в черном расплывались и дергались, словно незнакомец отплясывал бешеный танец, то появляясь на свет, то прячась в тени. Клим протер глаза, глубоко вздохнул и вдруг почувствовал, как испаряется хмель и наступает в мозгах полная ясность. Возможно, винные пары тоже подчинялись воле короля, как и недуг сынка Амалы, или свершился какой-то магический фокус, что в этой реальности было совсем неудивительно. Так ли, иначе, но он отодвинул чашу и встал. Фигура незнакомца уже не расплывалась, свет падал прямо ему в лицо.

Тощий невысокий человечек. Бледная кожа, белесые волосы, мутно-серые зрачки – он выглядел бесцветным, как платяная моль. Однако в глазах таилась некая искра, смысл и значение которой Клим понять не мог. Инстинкт подсказывал ему, что этот хмырь опасен – возможно, опаснее армии гоблинов и стаи драконов.

– Кто таков? Назовись!

Незнакомец в черном сюртуке поклонился. Не в пояс, а так, чуть дернул головой.

– Мастер Авундий, к твоим услугам, повелитель.

– Живоглот проклятый! – прошипел скоморох за спиною Клима.

Авундий словно бы не услышал. Вытряхнул из рукава горсть блестящих монеток, подбросил в воздух и поймал на ладони.

– Полна ли казна, государь? Доволен ли ты моей службой? Есть ли другие желания?

– Пока доволен, – сказал Клим. – Только вот гадаю, откуда у тебя, прыткий ты наш, столько золота? И под какой процент ты ссуду дал?

– Процент, процент, – пробормотал Авундий скрипучим голосом. – Об этом не беспокойся, твое величество. Свои люди, сочтемся, когда срок придет.

– Какой еще срок? – Клим выбрался из-за стола и внезапно заметил, что в трактире царит тишина и все словно бы замерли – кто с чашей или подносом в руках, кто на половине шага или склонившись над блюдом. – Какой еще срок? – повторил он, направляясь к двери. – Отвечай, чертов перец!

– Дойдет до дела, узнаешь. – Мастер Авундий снова подбросил золотые в воздух, но на этот раз они растаяли где-то под потолком. – Узнаешь, твое величество! А пока… пока – да пребудет с тобой сила!

Клим ринулся к нему, но Авундий исчез, растворившись, как его золотые. В то же мгновение тишина рухнула, все вокруг задвигалось, зазвучало, но никто про Авундия не вспомнил, словно не было его вовсе. Куда же он делся? – подумал Клим и выскочил за дверь. Во дворе трактира стояли у коновязи рыцарские скакуны, белый королевский жеребец и ослик Црыма, а при них – двое слуг, таскавших сено, и юноша-герольд. Дернув парня за рукав, он спросил:

– Видел кого-нибудь?

– Нет, государь. Но за воротами…

– Я про кабак. Не выскочил ли во двор этакий тощий крендель? Сам в черном, рожа бледная и глаза, как сметана?

– Нет, твое величество. Клянусь Благим!

Клим огляделся. За воротами и правда шумели и топотали, но иных нарушений порядка не было. Кони фыркали, жевали сено, ослик дергал ушами, а солнце в небе склонялось к западу, к реке, мосту и заречным слободкам. Вслед за ним вылез во двор скоморох, сплюнул и пробормотал злобно:

– Глаза отвел, поганец! Колдун! Как есть колдун!

– То-то все сидели как пришитые, – заметил Клим, все еще озираясь. – Но на тебя чары вроде не подействовали… Или я ошибся?

– Не ошибся, твоя милость. Я гном, нас такими фортелями не проймешь. А вот бойцов твоих и слуг трактирных он околдовал. Точно околдовал. Вот змей поганый!

– Ничего, разберемся. На всякую хитрую задницу найдется свой штопор, – произнес Клим и направился к воротам. – Что-то шумно у нас стало. Бунт, что ли, о коем Жинус поминал? Надо бы взглянуть да успокоить этих чокнутых. Не ровен час, забор снесут.

Он вышел на улицу. Прежде пустынная, сейчас она была от края до края запружена народом, хромыми и горбатыми, кривыми и слепыми. А с востока и запада, от городской площади и с Заречья, тянулись и тянулись люди. Кого-то волокли на носилках, несли детишек, ковыляли увечные на костылях, тащились расслабленные. Было их триста, а может, пятьсот, и оставалось лишь удивляться, сколько в столице и окрестностях недужных, инвалидов, хромцов и слепцов. При виде этого сборища Клим, на миг ошарашенный, покачал головой и молвил:

– Ну Амала, ну болтушка! Быстро же сарафанное радио сработало! И что мне с этим госпиталем делать?

Узрев короля, в толпе загомонили:

– Владыка наш милосердный!

– Истинный повелитель!

– Посланец Благого Господа!

– Чудодей!

– Защитник наш от бед и хворей!

– Король! Истинный король!

К нему протягивали ребятишек, тянулись руками, старались коснуться края одежды, падали на колени, целовали сапоги. Любовь народная изливалась бурным потоком, но что с ней делать, Клим не представлял. Калеки мобилизации не подлежали, полк из них не соберешь.

Скоморох заслонил его и рявкнул во всю мощь басистой глотки:

– Тишина, убогие! Слушай сюда! В этот час король целить не может! Завтра приходите на площадь к храму Благого, да не всем скопом, а по пятьдесят недужных рыл! И в очередь, в очередь! Без суеты и воплей!

– А что ж не сейчас? – раздался женский голос.

– Нынче король в трактире гулял, выпил лишку, на ногах чуть держится – не видите, что ли, – важно пояснил Црым. – Негоже под хмельком целить. Дело тонкое, лишь в трезвости выходит. А ежели рома испил, так только пьянчуг наплодишь.

– Это мы понимаем, – отозвались в толпе. – Аль владыка наш не человек? Что мужику не выпить, что не погулять? Завтра придем, как велено.

– Ну, так расступитесь! – гаркнул шут. – Дорогу королю! И не дергайте его кафтан и язвы свои под нос не суйте!

Климу подвели коня. Он вложил ногу в стремя, Црым подпер сзади, напрягся и помог забраться на лошадь. У его колена маячила чья-то лохматая башка, то ли кривого, то ли совсем слепца. Подумав, что энтузиазм масс нелишне поощрить, он вытянул руку, возложил ладонь на темя увечного, произнес: «Да исцелят тебя Склифосовский и доктор Бурденко!» – и погнал жеребца рысью. За спиной поднялся восторженный рев. «Вижу! – вопил лохматый. – Вижу!» В ответ в толпе орали о чудодее-короле, ниспосланном сирым и убогим во спасение.

– Это ты зря, величество, – заметил шут, поспешая на ослике за Климом. – Зря лихачишь! Могли ведь прихватить убогие, да так, что к утру домой не доберешься. Народец наш на халяву падок. Да не гони ты, не гони! Осел у меня, не жеребчик!

Клим промолчал. Думал он сейчас не о своем целительском даре, не о грядущей битве с орками, не о киммерийцах, что могут не поспеть к сражению, не о склянке с эликсиром силы, спрятанной за поясом, и не о прочих чудесах. Маячила перед ним бледная рожа Авундия, белесые волосы, мутные глазки, и слышался скрипучий голос: «Не беспокойся, твое величество. Свои люди – сочтемся, когда срок придет».

Что за срок? Не было о сроке уговора! Натаскали золота в казну, это факт, но векселей он не подписывал, земель и промыслов не обещал и не давал налогов на откуп. Так что нет у Авундия ни грамоты, ни королевского слова. А за дерзость можно его и к суду привлечь, припаять лет двадцать с конфискацией. Либо веревку на шею, и привет, амиго…

Лучше веревку, подумал Клим, веревка решает проблему раз и навсегда. Он попытался вспомнить некую мудрость, сопровождавшую в его реальности подобные деяния, все, что кончалось для соперников пулей, петлей или длительной отсидкой. Мысль об этом кружила в его голове, пока жеребец, грохоча копытами, нес его по Королевскому проезду к вратам замка. Когда он проехал под аркой меж сторожевых башен, мысль оформилась окончательно, и Клим, глядя на слуг, бегущих к нему с факелами, пробормотал:

– Только бизнес, бледный хмырь, ничего личного.

В ту ночь явилась ему Альжан, дитя башмачника Хабада. Не пугала, не скалила зубки, не пыталась укусить, а замерла в белом своем платьице в углу и будто бы ждала чего-то. Приблизившись к ней, Клим протянул руку, отдернул и снова протянул. Наконец, решившись, коснулся светлой головки и почувствовал, как холодеет ладонь. Сейчас Альжан была всего лишь призраком, беззащитным, невесомым и туманным. Похоже, она собралась в далекий путь и пришла, чтобы проститься или, возможно, сказать безмолвное «спасибо».

Не ощутив ничего, кроме холода смерти, Клим пробормотал: «Покойся с миром, девочка» и отступил на шаг. Альжан вздохнула – словно легкий ветерок обдал щеку и растаял под сводами опочивальни. Дрогнули огни светильников, вскрикнула за окном ночная птица, и почудилось Климу, что где-то в небесах распахнулись незримые врата. Улыбка скользнула по губам Альжан, и, поклонившись королю, она исчезла.

В ту ночь Клим больше не вспоминал о мастере Авундии. Спал он крепко, без сновидений, и пробудился бодрым.