32

Начал я гораздо раньше, чем верховная коллегия приняла окончательное решение, и вовсе не то, что имелось в виду.

Издав вопль, похожий на Тристаново улюлюканье вперемешку с рычанием леопарда и клокотанием в индюшачьем зобу, я подпрыгнул вверх. Совсем как лягушка-бык, увеличенная до размеров настоящего быка.

Гермиона взвизгнула от испуга. Отпрянув, она зацепилась каблуком за корень растения, торчащий между плитами, и свалилась на спину.

Шмяк! Пролетев по высокой дуге над головой бледного как смерть Слядена Исирода, я приземлился на древний камень дворца. Никогда в жизни не проделывал такого трюка. Здорово, вот что я могу сказать. Такая легкость во всем теле, сила, прыгучесть! Так бы и прыгал и скакал с утра до ночи, валялся бы на травке и рыл землю в поисках червячков и гусениц.

— Гры-хы-хы, — сказал я и почесал левое ухо задней ногой.

Странная перемена заставила меня видеть мир в ином свете. И нюхать тоже. Было ощущение, что в голове взорвалась связка шутих: мысли прояснились, все три, что там завалялись по ошибке.

Встряхнувшись, я весело посмотрел на Слядена Исирода. Чародей некоторое время стоял неподвижно, потом закатил глаза и грохнулся на пол, словно вешалка для одежды.

Я по вилял хвостом, ибо это происшествие вызвало у меня неожиданный прилив энтузиазма. Разве меня не приглашали к разудалой игре и энергичным прыжкам?..

— Браул! — воскликнула Гермиона, приложив обе руки к своим щечкам. — Браул! Это опять случилось! Невероятно!

Я озадаченно склонил голову набок.

— Что случилось?

— А ты не понял? Посмотри на себя!

Страшное подозрение закралось в мою душу, мигом вытурив из нее веселье. Шерсть на моем загривке поднялась торчком, нос увлажнился. Я опустил взгляд на свои передние лапы и увидел, что они не похожи на мои любимые руки с длинными пальцами, а точь-в-точь повторяют собачьи.

— Синдром! — сказала волшебница.

— Синдром?

От собачьих лап я перешел к осмотру своего корпуса и сделал открытие: передняя часть туловища принадлежала, несомненно, семейству псовых, но задняя, начинавшаяся от середины, — кошачьим. Точнее, насколько я мог судить, льву. Вот и хвост такой же — длинная сосиска, поросшая коротким мехом, с кисточкой на конце. Болталась она из стороны в сторону, будто щупальце нетрезвого осьминога.

Я повернулся на триста шестьдесят градусов по часовой стрелке, потом на столько же градусов — против. Надо было убедиться, что я ничего не упустил.

Гермиона нашла-таки в себе мужество приблизиться ко мне. В ее глазах было все, что может испытывать молодая леди в таких случаях.

— Ты не будешь кусаться? — спросила она, готовая, в случае чего, бежать без оглядки.

— Кусаться? Я… А на что я похож спереди? Гермиона, что сейчас находится на месте моего лица? Только честно!

— Ну… Ты смахиваешь на милую собачку… — сказала волшебница, нервно хихикнув. — Я не очень разбираюсь в породах, но, подозреваю, что голова досталась тебе в наследство от одного симпатичного ньюфаундленда.

— Что?

Я повалился на каменные плиты и возрыдал. Однажды я был котом, правда, недолго. В него меня превратил другой злобный старец, по недоразумению, кстати, и эти ощущения я забыть не могу до сих пор.

Но одно дело кот, а другое — чудо-юдо, состоящее из двух разнородных частей, да еще с мордой, с которой можно ведрами слюну собирать. Теперь я ходячее недоразумение, годное лишь для паноптикума, где показывают уродцев.

Гермиона опустилась передо мной на колени и погладила по голове. Я лизнул ей руку, повинуясь извечному собачьему импульсу, и заскулил от досады.

— Ничего, ничего, бывает и хуже, — сказала девица, обретая прежнюю твердость духа.

— Да? А как?

— Помнишь, ты описывал Вольфрама, который превратился в чудовище со щупальцами? Что, если бы ты пошел по его пути?

— Нет никаких гарантий. Моя болезнь проявляет себя лишь на начальных этапах.

— Может, у Слядена остался эликсир? — Гермиона повернула голову в том направлении, где лежал, раскинув руки, наш отшельник. — Какой, однако, нервный.

— Наверное, я напомнил ему тяжелые времена, когда он сам то и дело рычал и скреб обои внезапно выросшими когтями. Гермиона!

— А?

— Может, ты попробуешь превратить меня обратно в человека?

— Вряд ли получится. Одной волшебной палочкой тут явно не обойтись. Я могу вернуть Леопольду его прежний облик, потому что это мои чары, но эти… прости, братец!

Я положил слюнявую морду на потрескавшиеся плиты и закрыл глаза лапой.

— Моя жизнь кончена. Возвращайся домой, пока не поздно. И скажи…

— Да что за глупости! — Гермиона похлопала меня по макушке. — Перестань. Опять начинаешь? Будь мужчиной!

— Я не мужчина. Я… собаколев.

— Ну, будь собакольвом, только таким, который смело смотрит в лицо опасности. Обрети другой угол зрения. Твои когти и зубы могут сослужить всем нам хорошую службу.

— Какую?

— Они способны устрашать врагов, а рык из твоего горла повергнет их наземь с первой попытки. Разве это не прекрасно? Твоя сила возросла. Помню твой прыжок. Он тянет на большой жестяной кубок, покрытый золотой инкрустацией.

— Уверена?

Тут во мне взыграл лучик надежды.

— Еще как! Мы доберемся до Жаворонка — пусть минет сто лет, но цели своей достигнем. В конце концов, ставки в этой игре теперь столь высоки, что не имеет смысла отступать и возвращаться ни с чем. Наш путь лежит только вперед. А то, что ты превратился в это… не обращай внимания. Мы — чародеи, не забывай. Наша жизнь полна чудес, которые не всегда бывают приятными. Я тебе не рассказывала, как однажды доколдовалась до того, что мои ноги пустили корни в пол спальни?

— Нет.

А интересную жизнь вела Гермиона, когда я не видел.

— Я занималась зеленой магией и что-то напутала в построении формул. Ну и мои ноги стали древесными корнями. С места сдвинуться не могла, да и повернуть процесс вспять самостоятельно не получилось. Ох и влетело мне от матушки! А Шеневьера обозвала меня бесталанной бестолочью. До сих пор вспоминаю. А ты сам, Браул? Ты же постоянно жалуешься мне, что в твоей лаборатории вечно что-то случается. Взять хотя бы происшествие с Тристаном. Пора бы привыкнуть. Считай свое превращение просто очередным вывертом своей странной судьбы.

В ее словах было много горькой правды.

Ну, в самом деле! После всего того, что случилось со мной в глубоком и недавнем прошлом, мне пора бы смотреть на выверты своей планиды исключительно с иронической усмешкой. А вместо этого? Вместо этого я погружаюсь в бездны отчаяния, хотя вполне мог обойтись и без них. Гермиона права: мое поведение не слишком героическое в ситуации, когда героичность необходима как воздух.

— Так что держи хвост пистолетом, — улыбнулась сестрица.

Я пообещал, что теперь, когда у меня есть хвост, я буду держать его только в этом положении, и спросил, каковы наши дальнейшие шаги.

Гермиона ответила, что надо привести в чувство Слядена и начать поиски пропавших. Больше всего ее заботила судьба Тристана. Предоставленный сам себе, подрастающий монстр способен натворить немало дел.

— Постой, — вдруг сказала Гермиона, поднимая мою голову так, словно собиралась чмокнуть меня в мокрый нос. — Я придумала! Теперь у тебя есть нюх! Браул! Ты понимаешь, что это значит?

— У меня он и раньше был.

— Но он был человеческий, а сейчас — собачий! Ты можешь найти Леопольда и Тристана по запаху! Мы можем использовать твои новые способности во благо экспедиции!

Я вскочил на все четыре ноги. А ведь юная чародейка права! С того самого момента, как я потерял человеческий облик, в мой нос постоянно лезли запахи, на которые я раньше и внимания-то не обращал. Они были куда острее, их было больше, и каждый нес в себе определенный смысл. О! Теперь я понимаю, что значит быть собакой. Это когда запах, источаемый каким-либо объектом, может рассказать тебе больше, чем иная научная книга. Вот, например, сейчас: я мог с уверенностью перечислить, сколько птиц и зверушек окружает нас, копошась в зарослях, покрывающих развалины дворца. Мог даже сказать, сколько каждой из них лет и какими болезнями она страдает.

— Браул! — позвала Гермиона. — Ты спишь?

— Нет, — сказал я, виляя хвостом. Хотя он и принадлежал моей львиной половине, размахивал я им по-собачьи. То есть выражал радость, а не раздражение. — Подумать только, дорогуша! Какой прекрасный мир открывается, с моей точки зрения!

— Вот видишь! Я говорила, что все не так плохо.

— Помнишь, когда я был котом?

— О да… — Гермиона покраснела. Та история закончилась большим конфузом, о котором в ее доме вспоминают до сих пор. Но я вам расскажу эту историю позже — в ней имеются свои нюансы, а на них сейчас времени нет. — Ты… словом, моя матушка все еще подозревает, что ты это сделал нарочно.

— Я не о том! Тогда я не смог оценить все плюсы и минусы пребывания в животном облике, но сейчас мне ничто не мешает это сделать!

— Ну!

— И чего Леопольд сокрушался! Быть собакой — ну, на время, конечно, — настоящее удовольствие.

Гермиона погладила меня по загривку, и я еле подавил в себе желание поскакать на задних лапах.

В этот самый момент Сляден Исирод решил вернуться к нашему шалашу.

— Ненавижу, когда мои прогнозы сбываются, — проворчал он, поднимаясь на ноги.

— Какие прогнозы? — спросила Гермиона.

— Я знал, что Синдром опять подложит нам свинью. И вот, пожалуйста! — Коротышка указал на меня.

— Я собаколев, а не свинья.

— Сам вижу. Вы перепугали меня до полусмерти, граф.

— Но вы же закалены в общении с чудовищами. Что вам я? Что во мне страшного?

Чародей выпустил из себя лишний воздух.

— Хоть в этом нелегко признаться, но… я поэтому и бросил заниматься монстрами, что понял, что я… всего-навсего законченный трус!

Выдав нам такое откровение, коротышка зарделся.

Гермиона покачала головой:

— Ну и ну! Кто бы мог подумать!

— Не верится, — сказал я. — Такая легендарная личность, как вы… Неистовый Странник, не больше и не меньше… Как вы определили выше? «Трус»?

— Трус! Да, трус! Если хотите знать, я для того и занялся этим опасным делом — изучением жизни монстров, — чтобы избавиться от своих страхов. Клин клином вышибают, думал я и, оказывается, ошибался.

— Значит, ваш клин не вышибся?

— Нет. Я бросался с головой во все самые глубокие омуты, ползал по самым отвратительным пещерам и норам, где гнездятся твари, в сравнении с которыми шагготы — просто дети малые. Я делал много чего такого, что принято считать подвигами, но всякий раз приходил в ужас и покрывался ледяным потом. Вот-вот, думал я, страх пройдет. Я привыкну. Адаптируюсь и уж следующему чудовищу только рассмеюсь в слюнявую рожу.

— Но не рассмеялись? — спросила Гермиона с неизмеримой жалостью в голосе.

«Вот женщины!» — подумал я (в тысячный раз).

— Вы правы. Ничего подобного я не сделал. Каждый визит к очередному монстру, которого требовалось описать, измерить и все такое, я переживал, как последние минуты своей жизни. Было много случаев, когда я с дикими воплями бежал прочь и боялся даже оглянуться, а потом казнил себя и ел поедом за трусость. Хорошо, что путешествовал я один — никто не видел моего позора. Прошло много-много лет. Ничего не изменилось. Я по-прежнему боялся, и по-прежнему мои ноги превращались в клюквенный кисель при виде какого-нибудь особо зубастого экземпляра…

— Но постойте! — прервала Гермиона. — Почему же вы тогда поселились в таком месте, где встречаются не только людоеды, но и речные драконы? Вы же боитесь их! А они, между прочим, плавают прямо под вашими окнами!

— Я сделал это из чистого упрямства. Или из неосознанного стремления к самоуничтожению. Где-то в глубине души я, возможно, думал: «Ну и пусть меня сожрут драконы, поделом». А что мне терять? Хоть я по недоразумению и сделался легендой, какая мне от этого польза?

Сляден вытер пот со лба. Понимаю, облегчать душу после пятисот лет забвения нелегко. Тут даже просто забудешь, как с людьми разговаривать, не то что вести откровенные беседы с тонким психологическим подтекстом.

— А вы сами себя не боялись, когда болели Чудовищным Синдромом? — спросил я, почесываясь одной из своих задних ног.

— Еще как боялся. В моем доме только одно зеркало, и его я тщательно прятал, пока не вылечился. Нелегкое испытание для труса.

Чародей смотрел на нас, ожидая, что мы что-нибудь скажем. Я пытался придумать утешительные слова, когда Гермиона произнесла металлическим голосом:

— Надеюсь, все это не значит, что вы отказываетесь от участия в экспедиции?

Ну хоть стой, хоть падай. Только что она сочувственно ворковала, жалея коротышку, а сейчас будто зачитывает приговор.

— О нет! Конечно, не отказываюсь. Я понимаю всю ответственность, которая лежит… и все такое…

— Вот именно — «и все такое»! Вы должны идти вместе с нами через все тернии, невзирая ни на какие кисельные ноги, вам ясно? — Да.

Гермиона одарила его взглядом, призванным окончательно скрепить соглашение. Я предпочел воздержаться от комментариев.

— Мы немедленно приступаем к поискам Тристана и Леопольда, — сказала девица, по-хозяйски озирая развалины дворца. — Сляден, ведите нас. А ты, Браул, призови на помощь весь свой новый нюх.

Я сообщил, что уже призываю, хотя понятия не имел, как должен пахнуть Тристан или Леопольд. Когда я был человеком, я их не обнюхивал, ибо не имею такой привычки, и сейчас несколько терялся в догадках.

Для проверки я обследовал носом площадку, на которой мы сделали привал, втянул в себя пыль и пару мелких жучков и чихнул пять раз подряд.

— Браул! — с укоризной воскликнула волшебница.

Я забрызгал ее слюной. Слядену досталось больше, но он перенес это со стоицизмом человека, которому, по всем признакам, терять уже нечего.

— Думаю, нам лучше двинуться в центральную часть дворца. И оттуда начать поиски.

— Хорошо, вперед! — Гермиона сделала жест рукой, приглашая Неистового Странника показать пример, и тот поплелся, еле волоча ноги. Думаю, в тот самый момент они опять стали точно клюквенный кисель.

— Кстати, Сляден, нет ли у вас с собой того чудодейственного эликсира против известной вам болезни? — поинтересовался я на всякий пожарный.

— Нет, — вздохнул коротышка. — Он погиб вместе со всем скарбом либо попал в плен к крэнделям, которые, безусловно, уже надевают на головы в качестве трофеев наши саквояжи.

Горькая истина сродни ложке перца в стаканчике с мороженым. Она портит настроение даже фанатичному оптимисту и заставляет его кривить физиономию, чем я и занялся в меру своих собачьих возможностей.