Глава вторая
Текст 1
Сначала немного о себе. Не потому, что я такой важный или самолюбивый. Мы, истинные задожуйцы, никогда не страдали тщеславием. И я, соответственно, не исключение. Но на этой планете я оказался первым!
Я, конечно, не претендую на то, что Земля должна принадлежать мне по праву собственника. Ведь здесь уже были люди, созданные по чьему-то образу и подобию. И хотя местные гуманоиды только-только научились посылать друг друга подальше, используя для этого свои вонючие нечищеные рты, но все равно. Закон есть закон. А мы, задожуйцы, – самые законопослушные жители Вселенной. И это факт. Вон дромиды подтвердят.
Но я оказался в такой же безвыходной ситуации, как титаны, инды и дромиды. Точнее, один дромид. И потому ваша планета стала для меня домом. Сначала временным, а потом постоянным.
Задожуйцы, как я уже говорил, самодостаточны. У нас не бывает войн, насилия и других подобных вещей, являющихся атрибутами цивилизованности современных землян. Многие считают нас придурками-меланхоликами, застрявшими в своем детстве, но это ошибочное и целиком неправильное мнение. Да еще и обидное к тому же!
На нашей планете места хватает всем, и потому вопрос о какой-либо экспансии в другие звездные системы не стоит. Да и не стоял никогда. Планета обеспечивает нас всем необходимым. Она заботливо опекает своих обитателей. У нас нет засух, ураганов и прочих природных катаклизмов, так распространенных на Земле. Нет так же и опасных зверей, насекомых и прочих существ, отравляющих жизнь своим присутствием. За исключением, пожалуй, ежиков, которые, как ни странно, разумны и могут свести с ума любого собеседника своими философскими опусами. По идее, они тоже являются некоей своеобразной цивилизацией, кстати, зарегистрированной в Межзвездном каталоге как «задожуйцы-два» (а мы – «задожуйцы-один»).
Каким образом они попали на Задожуй, не знает никто во Вселенной. Это было еще до того, как появились дромиды. Может быть, планета раньше принадлежала только ежикам, созданным по образу и подобию какого-нибудь ежа-творца, и гуманоиды оказались захватчиками. Но истинная природа вопроса неизвестна никому, а сами ежики на эту тему говорить не хотят. В любом случае все это произошло до создания Метагалактического сообщества, и потому никто никаких законов не нарушал. Потому что их тогда еще не было. Ну а сейчас уже поздно разбираться в том, кто прав, кто виноват и, собственно, в чем именно виноват, потому что ежики давным-давно прекрасно ужились с гуманоидами.
Самым ценным, на мой взгляд, качеством, которым обладают задожуйцы (это относится и к ежикам), является так называемый пофигизм. Это слово можно еще произнести, как наплевизм. То есть нам, задожуйцам, на все плевать, потому что пофиг. В связи с этим мы – самая счастливая цивилизация.
Когда дромиды включили нас в Метагалактическое сообщество, нам этот факт показался, фигурально выражаясь, абсолютно фиолетовым. У нас никогда не было ни правительства, ни хоть сколько-нибудь завалящего министерства иностранных дел. Даже государства никакого не существовало. Каким образом дромиды приобщили нас к общевселенскому знаменателю, непонятно даже ежикам. Но это все-таки случилось. А налоги? Кто, спрашивается, будет их собирать, если на планете нет ни налоговой службы, ни полиции? Да и никто ничего не производит. С чего налоги брать?
Дромиды попытались создать какое-то подобие государственных органов, но у них ничего не получилось, потому что ни один из задожуйцев (включая ежиков) не захотел в этих органах служить. Кому из нас нужна эта работа? Зачем корячиться, если и так всего хватает? Вода в ручьях чиста. Никто в них не гадит. Деревья приносят плоды… И тому подобное.
Поэтому дромиды решили собирать налоги услугами. Это тоже было непросто сделать, так как задожуйцы не собирались оказывать никаких услуг. Но в итоге у дромидов получилось все как нельзя лучше… Кстати. А кто такой дромид? Или что это такое? Сейчас объясню.
Дромид – небольшая прямоугольная коробка весом не более двадцати килограммов, сделанная из какого-то прочного металлического сплава. У нее нет ни рук, ни ног. Зато имеется сверху крышка, которую можно легко поднять, предварительно отстегнув пару простеньких задвижек. И все.
Иногда коробка издает звуки. То шелестит, то жужжит, то болтает механическим голосом. Под крышкой находится панель, из которой торчат разноцветные тумблеры. Разобрать эту коробку, равно как распилить, проковырять, взорвать, уничтожить, не получится. Сплав необычайно крепок.
Как рассказывал мне один из дромидов, внутри коробки есть маленький термоядерный реактор, служащий элементом питания. Поэтому верхнюю крышку нельзя держать открытой долго. Но иногда необходимо переключить в другое положение тот или иной тумблер, чтобы дромид работал так, как ему нужно. А как нужно – знает только он сам. Вот для этого дромидам требуются те, кто имеет руки. И мозги тоже. Потому что руки без мозгов не руки, а крюки.
Кто создал дромидов? Неизвестно. Они заявляют, что существовали всегда. Но вряд ли это так. Если их кто-то создал по своему образу и подобию, то остается только удивляться многообразию разумных форм жизни во Вселенной.
Ежики, например, говорят, что дромидов произвел тот, кто приложил руку к созданию Вселенной. Сделано это было с той целью, чтобы дромиды следили за порядком. Исходя из этого, ежики считают дромидов машинами. Возможно, они и правы.
Но я не поддерживаю это мнение, хотя дромиды и мыслят параллельно-перпендикулярными категориями. Почему? Потому, что у них есть чувство юмора. Согласитесь, это далеко не механическое свойство интеллекта.
Мысли читать дромиды не умеют (да и никто во Вселенной на это неспособен), зато могут создавать вокруг своей коробки различные поля: магнитное, электрическое, силовое и еще какие-то странные, вызывающие психические расстройства. Но только в крайних случаях. Дромиды носятся по Вселенной в своих небольших челноках. Теорией гиперперехода они овладели задолго до того, как титаны и инды смогли встать с карачек.
И вот в один прекрасный момент эти металлические коробочники поняли, что ничего они с Задожуя не получат. Тогда было решено использовать нас как обслуживающий персонал. Что и произошло. Как это получилось? Просто.
Например, приземляется дромидский челнок на одну из райских задожуйских полянок. Открывается дверь, и спускается трап. На борту челнока появляется экран, на котором начинают мелькать различные захватывающие дух картинки. Всякие водопады, пикирующие вниз орлы, рождение сверхновой звезды, ну и, конечно, голые самки гуманоидов. И тому подобное.
К экрану сразу подходят несколько олухов типа меня с языками, высунутыми от удивления. Дромид тут же врубает силовое поле. Все. Олухи в лузе!
Коробочник выбирает одного из задожуйцев. По каким признакам? Неизвестно. Этот несчастный затягивается полем в корабль. Тут же гаснет экран, трап поднимается, а дверь защелкивается. Свирепо ревет сирена, счастливые задожуйцы, зажав руками уши, разбегаются во все возможные стороны, а челнок благополучно взлетает. Натуральный статус-кво. Всем хорошо. Кроме того, кто остался в корабле…
Челнок управляется дромидом посредством каких-то сигналов, исходящих из его коробки. Наверное, эти сигналы имеют отношение к радиоволнам. А может, к чему другому. Не суть важно.
Корабли, я слышал, строят им в сорок седьмом углу Вселенной представители какой-то продвинутой инженерной цивилизации. В этих кораблях есть все необходимое для проживания гуманоидов. Но только для одного индивидуума. В том числе и запас провизии. Но зато сколько интересного! Тысячи терабайт познавательной информации, записанной на различных носителях. Есть даже книги.
Вся жизнь дромидов состоит из постоянных перемещений. Они занимаются неизвестно чем. Если сказать понятнее, суются во все дела Вселенной. Но я как обслуживающий персонал к этому отношения не имею.
Каждый пойманный задожуец обязан прослужить дромиду всего сто лет. Это совсем немного. Потом его возвращают на родину, а дромид отлавливает следующего олуха. Хотя задожуйцы тоже не дураки. Одно время они перестали реагировать на экраны с движущимися картинками. Я, например, попался совсем на другую уловку. Возле спущенного трапа крутилась интересная штука. Она просто заворожила меня. Уже потом, спустя много лет, я узнал, что эта штука называется юлой.
Теперь-то я понимаю, что это такое, и потому дал себе слово в следующий раз не подходить к челноку ближе ста метров. Но мне кажется, что дромиды все равно придумают массу новых способов для того, чтобы захомутать несчастных и доверчивых задожуйцев…
Когда дромиды каким-то одним им известным способом отключили во всей метагалактике тоннели гиперпереходов, мы двигались по подобному пути. Обслуживаемый мною дромид сам не знал о готовящейся пакости.
Хоть тоннель и позволяет перемещаться в пространстве очень быстро, но происходит это далеко не мгновенно. Мы направлялись из скопления Плеяд в неправильную галактику, называемую Малым Магеллановым Облаком. Путь должен был занять всего десять дней. Пока находишься в тоннеле, ни с кем связи нет. Даже с дромидами. Мы целых четыре дня двигались в полной пустоте. Коробочник меня не беспокоил, и я спокойно занимался поглощением информации о расах Вселенной, ибо больше заняться было нечем. Кстати, моего персонального дромида зовут Чичмурдаком Пятым. Как он мне объяснил, первое имя – серия, второе – порядковый номер.
Разрыв тоннеля стал гибельным для моего дромида. Видимо, решение было принято в спешном порядке, и даже для коробочников, находившихся в этот момент в пути, оно явилось полной неожиданностью.
На огромной скорости мы ворвались в обычное пространство и тут же врезались в астероид. Каким бы крепким ни был челнок, его обшивка не выдержала, и он стал разваливаться. Дромид предложил мне надеть скафандр, что я и сделал.
Чичмурдак направил гибнущий челнок к ближайшей планете. И мне очень повезло, что ею оказалась именно Земля. Ибо на ней есть атмосфера и условия, подходящие для любого гуманоида. Свались мы на какую-нибудь Венеру, и жить мне осталось бы недолго. Скафандр может поддерживать существование не более десяти дней. Если бы мы попали именно на эту планету, то мой дух бесконечно носился бы над горячими просторами дикой Венеры в гордом одиночестве…
При вхождении в плотные слои атмосферы Земли челнок развалился окончательно. Дромид улетел вниз со скоростью метеора, а мой скафандр автоматически включил двигатель, и благодаря этому обстоятельству посадка получилась мягкой и эффектной.
Чернокожие аборигены, ставшие свидетелями моего приземления, тут же меня обожествили. Впоследствии я узнал, что племя носило имя дагонов. Они увидели в ночном небе вспышку (это был как раз момент впечатывания челнока дромида в астероид). Вспышка случилась на линии Земля – Сириус. Поэтому дагоны и решили, что я прибыл к ним именно с Сириуса.
В качестве почетного бога племени я пробыл совсем недолго. Максимум пять дней. Это было райское время. Хорошо быть богом! Вот только не давали покоя две мысли, а точнее, вопроса: «Что случилось с дромидом?» и «Где он упал?»
У него была возможность связаться с другими дромидами с помощью особого передатчика, мощность которого позволяет выйти за пределы Солнечной системы (но не более того). Связь на дальние расстояния обеспечивал челнок, который развалился. Если только кто-нибудь будет пролетать мимо и услышит позывные дромида… Тогда нас спасут.
На шестой день моего блаженства случилось нечто. Соседнее племя напало на дагонов. Те настолько быстро сбежали, что даже забыли про меня, мирно отдыхавшего в глиняной хижине после сытного обеда.
Племя захватчиков очень обрадовалось мне. Вождь дал какую-то команду, и со мной поступили согласно обычаю. То есть сначала тюкнули дубиной по темени, а потом съели. Из головы и потрошков сварили супчик, туловище пожарили, а руки и ноги засолили. Так сказать, про запас.
Мой дух, покинув съеденное тело, вырвался на волю, и я стал Духом. А до этого меня звали Коматоз. В переводе с задожуйской поэтической речи это имя означает «Порхающий в райских кущах». Сейчас же, с учетом лингвистических особенностей языка, посредством которого я выражаю свои мысли, мое имя звучит так: «Застрявший в алкогольном оргазме»…
У нас, на Задожуе, духи – бестелесные субстанции, никак и ни на что не влияющие. Здесь же все оказалось не так. Не знаю почему. Видимо, это особенность планеты. Причем крайне интересная особенность. Заключается она в том, что вселиться можно далеко не во всех ее обитателей.
То есть я могу влезть в тело любого животного. Я думаю, что даже в насекомое. Правда, ни разу не пробовал и не испытываю желания. Как представлю, что надо влезть в комара, так оторопь берет. А вдруг мой дух не поместится в таком мизерном объеме? Зато во всяких крокодилов, львов и лошадей – всегда пожалуйста. Даже в рыб пробовал. Незабываемые ощущения. Как красив подводный мир! Пока не сожрут, естественно…
А вот в растения вселяться не получается, потому что нечем управлять. И в гуманоидов тоже влезть нельзя. Странно и непонятно, но это так.
Когда мое тело убили, дух устремился ввысь, и я оказался не в свободном пространстве, а в теле вонючего грифа, сидевшего на невысоком утесе как раз над площадкой, где аборигены разделывали кремневыми ножами мое несчастное тело. Как это получилось, я не понимаю до сих пор. Видимо, дух выстрелил из тела резко и сильно, а гриф просто попался на пути.
Как бы там ни было, но я взглянул на мир новыми глазами. Каким-то образом мой дух придавил птичье естество и лишил грифа возможности управлять телом. Единственные чувства, которые остались от прежнего хозяина, – это голод и вожделение, испытываемое к мясу, которого внизу было навалом.
Я попытался выйти из вновь приобретенного тела, и у меня это с легкостью получилось. Гриф от неожиданности свалился с утеса и брякнулся на землю в тридцати шагах от занятых делом каннибалов. Несколько особей вскочили и побежали к нему с явно плотоядными намерениями. Но гриф вовремя очухался, совершил короткий разгон и, взлетев в воздух, принялся нарезать круги над стойбищем. Он хрипло и гневно клекотал, проклиная аборигенов и скорее всего меня.
Я же времени даром не терял. Осознав свои новые возможности и испытывая к вождю крайнее нерасположение, я попытался влезть в его тело и подчинить себе. Не тут-то было. Ничего из этого не получилось.
Я был внутри него, видел каждый его орган, но с разумом ничего поделать не мог. Я находился в нем, но он этого абсолютно не замечал. Мне пришлось посетить тела нескольких его соплеменников, чтобы догадаться о том, что мой дух не имеет способности управлять людьми.
Впоследствии я пытался вселяться в титанов, и у меня также ничего не получилось, из чего возник вывод – мой гуманоидный дух с другими гуманоидами может сосуществовать только в раздельном состоянии. А вот с индами это правило не работает. Наверное, потому, что к гуманоидам они никакого отношения не имеют. Хотя, если честно, каждое правило может содержать исключение.
Но с вождем нужно было что-то сделать. Причем непременно. Ведь именно по его приказу меня, мирного задожуйца, лишили жизни! Более того, этот мерзавец, облизываясь, руководил разделкой филейных частей моего тела!
Мне захотелось догнать грифа, вселиться в него и, спикировав вниз, воткнуть клюв в череп вождя. Смерть повторно мне уже не грозила, и потому бой должен был стать выигрышным в любом случае.
Но, поднявшись, я решил оставить летающую вонючку в покое. В нескольких километрах южнее я заметил группу пасущихся носорогов. Это была удача! Я вселился в самого крупного из них. Его рог был длиной полметра минимум.
Подчинив эту тушу своей воле, я попробовал управление. Носорог двигался безукоризненно. Было в нем что-то от современного тяжелого танка, только управлялся он значительно легче. Создавалось впечатление, что я сижу в бронированной машине, которая движется на резиновых колесах. Носорог трусцой направился в сторону стойбища, а меня переполнило чувство ожидания приближавшегося справедливого возмездия.
Разогнавшись как следует, носорог влетел в стойбище и с диким ревом ворвался в толпу каннибалов. Пока я поймал в прицелы глаз удиравшую задницу вождя, пришлось затоптать десяток дикарей. Но их совсем не было жалко, поскольку я понимал, что после смерти вождя любой из них мог занять его место и приняться творить те же грязные дела (наверное, по причине своей необразованности).
Воткнувшись с разгона рогом в спину своему недругу, я немного не рассчитал скорость и впечатался в толстое дерево. Вождь сдох сразу, потому что находился как раз между рогом и деревом. Носорог застрял крепко и освободиться не смог. Обратив внимание на подбегавшую толпу, состоявшую из дикарей, вооруженных дубинами и каменными топорами, я покинул носорога и увидел сверху, как аборигены принялись делать из него бифштекс. Вот его-то как раз и было жалко. Но, с другой стороны, он выполнил почетную и благородную миссию. Свое тело носорог предоставил в качестве пищи. Может быть, это научило дикарей не есть себе подобных? А даже если и не научило, то хотя бы обеспечило племя продовольствием на долгий срок, в течение которого им не пришлось варить в котле других людей. А как доели носорога, тогда и мои засоленные конечности пригодились. Тоже, кстати, питательно…
Текст 2
Аэк остановился на опушке. Перед ним находилось стойбище. Оно было обнесено частоколом из бревен, заостренных кверху. Над стойбищем поднимались струйки дыма. Видимо, женщины готовили завтрак.
Аэк вспомнил, что несколько зим назад его племя жило в удобных пещерах. Они располагались в склоне горы, которую называли просто Горой. Вход был один, и его очень удобно было защищать от непрошеных гостей.
Но как-то утром пришли боги. Их было трое. Точнее, пришли двое, а третьего принесли на руках. Этого третьего звали Дионисом, и был он мертвецки пьян. Его свалили перед входом, и он сипло проорал:
– Надо же было так нажраться! Все! До следующей пятницы не пью…
После чего захрапел.
Его носильщики приказали людям выметаться из пещер. По слухам, которые потом ходили между племенами, богам в тот день понадобились закрытые помещения. Они собрались сделать в пещерах узилище для титанов, с которыми им предстояло вскоре воевать.
Один из богов был одет в красочный хитон. Сзади на сверкавшей белизной одежде красовался искусно изображенный черный орел с раскинутыми в стороны крыльями. К сандалиям щегольски одетого бога были прикреплены кожаные крылышки. Всем сразу же стало понятно, что это Гермес.
Второй из посетителей был одет просто и имел жутко некрасивое мрачное лицо. Ко всему прочему он сильно хромал на правую ногу, и от него воняло гарью. Из чего выходило, что звали его Гефестом.
Валяющегося у входа Диониса знало все племя. Кто бы ни пошел в лес (будь то охотники или женщины, собиравшие грибы и ягоды), обязательно встречался с ним. Опасности никакой он не представлял, потому что днем видеть его можно было только в лежачем положении. Он всегда был пьян и потому мирно валялся в кустах, куда его засовывали сопитухи-сатиры.
А вот титана Атланта боялись все. Тот иногда появлялся в здешних лесах и гонялся за женщинами. Если догонял (что случалось довольно часто), то племя пополнялось очень красивыми детьми. Длинноногими и светловолосыми. А вот с умственным развитием в этих случаях не всегда бывало хорошо. Если судить по дядюшке Чпоку, появившемуся на свет после встречи его матери с титаном, то совсем печально. И хотя он говорил, что его отцом является не Атлант, а другой титан – Эпиметей – все равно. Соплеменники справедливо считали Чпока дураком.
Как бы там ни было, но выходить на свежий воздух не хотел никто. И вождь, которого звали Пуком, решил выразить вслух общее мнение. Только он открыл рот, как Гермес умело двинул ему крылатой ногой в пах. Пришлось Пуку покинуть пещеры, передвигаясь на четвереньках и скуля от боли. Последним на выходе оказался дядюшка Чпок, который всегда и везде опаздывал. Он тоже получил пинок божественной ногой. Только в заднюю часть туловища. Пинок был настолько удачным, что дядюшка Чпок кубарем скатился по склону и возглавил племенную колонну, отправившуюся в незапланированное путешествие.
Место для обитания вскоре было найдено. Его обнесли частоколом и построили деревянные хижины. Они не шли ни в какое сравнение с пещерами, но выбирать людям не приходилось. Так и стали жить.
Аэку подумалось, что отсутствие любого члена общины ни на что не влияет. Его не было дома более ста дней. И ничего не изменилось. Ну, не вернулся с охоты. И что? Значит, погиб. Как? А какая, к кентавру, разница! Задрал тебя медведь, съели волки или замучили непотребным способом сатиры. Нет человека, и киклоп с ним. Жизнь опасна.
Аэк вспомнил, что его никто и никогда не любил. Ни отец, ни мать. А вождь Пук – и подавно. Ходили слухи, что мать Аэка перед женитьбой сходила в лес по грибы и встретилась там с Атлантом. Возможно, что это так и было. Учитывая отцовское безразличие к нему.
Но теперь Аэк знал, что Атлант приходится Прометею родным братом, и от этого знания он непроизвольно наполнялся гордостью. Были, правда, у Прометея еще несколько братьев, один из которых – Эпиметей – даже среди титанов считался недоумком, но Аэк полагал, что уж его сыном он точно не является, поскольку никак не отождествлял себя с дядюшкой Чпоком, являвшим собой образец прямой наследственности этого недалекого гуманоида.
Аэк вздохнул, поправил лямки тяжелого мешка, висевшего у него за спиной, и встряхнулся. В мешке звякнуло. Аэк улыбнулся и твердой походкой направился к воротам, видневшимся в твердой стенке состыкованных бревен.
Охранником оказался все тот же дядюшка Чпок. Оно и понятно. Ни на что другое старик не годился. Он сильно удивился, увидев Аэка, но ворота все-таки открыл.
– А мы думали, что тебя съели, – заявил он. – Ой, что это у тебя на поясе?
Аэк снисходительно усмехнулся. На поясе у него слева висел короткий, остро отточенный медный меч. А справа из-за ремня торчал длинный, сверкавший в восходящих лучах солнца нож.
Аэк ловко выхватил меч из кожаных ножен, резко взмахнул им, и копье Чпока в одно мгновение оказалось перерубленным пополам.
– Ого! – сказал Чпок.
– Ага! – ответил Аэк.
Он вдел меч в ножны и с чувством подавляющего превосходства взглянул на Чпока.
Тот никак не мог справиться со своими глазами. Они стали размером с копыта сатира и совершенно не собирались уменьшаться.
– Что это? – спросил дядюшка Чпок.
– Меч, – ответил Аэк.
– Где ты его взял?
– Сделал сам.
– Да ну?!
– Копыта гну!
– Сделай и мне такой же.
– Сейчас… Ты мне кто? Родственник, что ли? Вспомни, как в детстве мне уши надрал за то, что я кусок вяленого мяса стащил из общей кладовой.
– Я тебе дам что-нибудь взамен.
– Что ты мне дашь? Вшивую накидку? – Аэк сплюнул себе под ноги. – Иди вон кремень долби.
Он с гордым видом зашагал в сторону родной хижины.
Дома никто Аэку не обрадовался. Его уже давно считали погибшим. Воскрешение мертвых родственников никогда не бывает желанным. Поэтому Аэк сильно не задержался. У него возникло чувство какого-то непонятного долга, который он должен был отдать. И когда он покидал хижину, так и не ставшую ему родной, на душе вдруг стало необычайно легко, как будто он наконец освободился от тяжкого и непонятного груза.
Мешок его существенно облегчился. Он вспомнил щенячье чувство восторга, с которым встретили его подарки родственники, и испытал за себя гордость. Братьям досталось по ножу. Отец стал обладателем не только ножа, но и тяжелого превосходного топора. А мать получила от Аэка сплетенную из небольших колец цепь с кусочками бирюзы.
На выходе из хижины отец спросил:
– Ты уходишь надолго?
– Навсегда, – ответил Аэк.
– Ну, гладкой тебе дороги, – сказал отец с облегчением.
Аэк не оглядываясь направился к хижине Пука.
Тот сидел на большом валуне перед своим жилищем, всем видом выражая безразличие. Но Аэк понял, что о его появлении давно известно. Дядюшка Чпок наверняка растрепал об этом всему племени. И о мече рассказать не забыл. Поэтому Аэк, подойдя ближе, без церемоний опустил сильно похудевший мешок на землю и поискал глазами место, на которое можно было бы сесть. Тщетно. Кроме валуна, ничего перед хижиной Пука обнаружить не удалось. Торчать перед сидящим вождем не хотелось, но выбора не было. Если б Аэк уселся на землю, то пришлось бы смотреть в лицо Пука снизу вверх. Это не понравилось Аэку, и он все-таки остался стоять.
Пук спросил:
– Вернулся?
– Нет, – ответил Аэк. – Я проходил мимо и зашел попрощаться.
– И куда ты держишь путь?
Аэк хотел ответить правдиво, но что-то его кольнуло, и поэтому язык соврал сам:
– Я иду в Северные горы. Возле вершины, которая называется Олимпом, есть много руды, из которой можно делать медные предметы.
Он показал рукой на меч, висевший на поясе.
Пук издал неопределенный кашляющий звук и ничего не сказал, но глаза его лихорадочно заблестели. Аэк вытащил из-за пояса нож и, бросив его к ногам Пука, сообщил:
– Из меди получается хорошее оружие и много других полезных вещей.
С Пука тут же слетела спесь. Он спрыгнул с валуна, поднял нож и завертел его в руках.
– Смотри не порежься, нож острый, – предупредил его Аэк.
Пук с восхищением в голосе ответил:
– Да, конечно… Что ты хочешь за него?
– Твою третью жену, – спокойно сказал Аэк.
Нож замер в руках Пука. Он с удивлением посмотрел на Аэка и переспросил:
– Ию?
– Да, – твердо ответил Аэк.
Глаза Пука радостно сверкнули. Он бросил нож обратно Аэку, опять влез на валун и, приняв важный вид, сообщил:
– Этого мало. Ия брюхата. Получается, что ты хочешь за один предмет получить двоих.
Лицо Аэка напряглось, но он быстро справился с собой. Нагнувшись, он порылся в мешке и достал еще одно медное изделие.
– Это наконечник для копья, – сказал Аэк. – Даю в придачу.
Пук понял, насколько важным является для Аэка торг. Он сделал скучающее лицо и, покачав головой, произнес:
– Нет. Ия – красивая женщина. И потомство у нее будет хорошим. Потому что от меня… Я не хочу так дешево ее уступать.
Аэку захотелось выхватить меч и одним движением снести с плеч ненавистную голову вождя, но он опять взял себя в руки и равнодушно спросил:
– Что ты хочешь?
– Меч, – коротко ответил Пук.
Сердце в груди Аэка тревожно забилось. Но он сделал вид, что задумался. Пук нетерпеливо заерзал ногами. Наконец Аэк согласился:
– Хорошо.
Он расстегнул пояс, снял с него ножны с мечом и протянул их Пуку. Тот спрыгнул с камня, жадно схватил покупку и, повернув голову в сторону хижины, радостно заорал:
– Ия! Ия!
Полог откинулся, и на пороге появилась молодая женщина. Она действительно была красивой, и даже выпиравший вперед живот нисколько не портил ее красоты. Аэк не взглянул на нее. Он недобро смотрел на Пука, который с наслаждением размахивал в воздухе выхваченным мечом. Наигравшись, Пук вложил оружие в ножны и сказал Ие:
– Отныне ты принадлежишь Аэку. Я тебя обменял.
Женщина молча подошла к Аэку и встала рядом с ним.
– Кстати, – задрал вверх брови Пук, – если ты, Аэк, отдашь мне свой нож и наконечник, то можешь забрать еще какую-нибудь из моих жен. Ну как?
Аэк почувствовал дыхание женщины и вдруг понял, что у него отлегло от сердца и мир наполнился веселыми красками. Поэтому он рассмеялся и ответил:
– Нет. Мне хватит одной.
Пук огорченно вздохнул.
– Зря, – сказал он. – Но если ты дашь мне хотя бы наконечник, то я взамен подарю вам большую медвежью шкуру. Ведь скоро зима. Ие будет холодно в горах.
Он хитро взглянул на Аэка. Тот опять рассмеялся и согласился:
– Уговорил.
Через несколько минут Аэк, положив свернутую шкуру на плечо, уже подходил к воротам. Следом за ним покорно шла Ия.
Дядюшка Чпок находился на месте. Губы его были обиженно надуты. Открыв ворота, он сказал Аэку:
– А ведь именно я учил тебя пользоваться пращой. И где благодарность?
Аэк весело посмотрел на Чпока, положил на землю мешок, порылся в нем и достал нож. Он протянул его со словами:
– На, возьми.
Чпок схватил подарок, благоговейно прижал его к груди и заявил:
– Я всегда говорил, что ты, Аэк, хороший человек. Спасибо тебе.
Аэк махнул на него рукой, обернулся к Ие и впервые с ней заговорил.
– Ну что, пойдем? – спросил он, улыбаясь.
– Куда? – напряженно переспросила она.
– За мной, – ответил Аэк.
Ия неопределенно пожала плечами и сделала шаг вперед.
Они шли по лесной тропинке, все дальше и дальше оставляя за собой стойбище. Тропинка была неширокой, но хорошо протоптанной, и потому идти было легко. Ия спросила:
– Еще далеко?
– Да, – ответил Аэк. – Два дня пути.
– А ночевать мы будем где? В лесу?
– Да. В лесу.
– А если встретится киклоп?
– Киклопы здесь не живут. Они живут на островах и в горах, а это далеко отсюда.
– А если сатиры?
– У меня есть нож. С ножом сатиров можно не бояться.
Ия помолчала несколько минут. Потом неожиданно спросила:
– Ты на меня сердишься?
Аэк остановился, и Ия уткнулась в мешок, висевший у него за спиной. Аэк повернулся к ней, взглянул в глаза и спокойно ответил:
– За что же на тебя сердиться? Ты ни в чем не виновата.
Он слегка обнял ее, потом отстранился и продолжил путь. Ия двинулась следом. Спустя несколько минут она сказала:
– Прости меня. Ты ведь знаешь, что у женщины нет выбора. Женщина подобна ножу, который висит у тебя на поясе. Его можно обменять на все, что захочешь. Ты ушел на охоту, а Пук забрал меня к себе. Мои родители получили выкуп, и я стала его женой. Я говорила им, что ты вернешься и заберешь меня к себе. Но родители сказали, что ты нищеброд. Что ничего у тебя нет, и вся твоя семья такая же, как ты.
– Я знаю об этом, – не оборачиваясь произнес Аэк. – И повторю еще раз: я ни в чем тебя не виню. Хватит об этом. Все закончилось.
Некоторое время они шли молча. Потом Ие надоело молчать, и она спросила:
– Так куда мы идем? Ты перебрался в другое стойбище?
– Нет, – ответил Аэк. – Мы идем к морю. Там нас ждет лодка.
– Мы поплывем по морю? – испугалась Ия.
– Да.
– Ты что?! Ведь по морю могут плавать только боги! Мы обязательно утонем!
– Не утонем.
Ия резко остановилась и закричала:
– Я не поплыву в лодке! Верни меня обратно!
Аэк обернулся и приказал:
– Ты будешь делать то, что я скажу.
– Нет!
Аэк вздохнул и влепил оплеуху. Голова Ии дернулась, глаза наполнились слезами, нос захлюпал, и губы произнесли:
– Ну, что стоишь, веди…
– Ох уж эти женщины, – удивился Аэк.
Он повернулся и пошел по тропе дальше. Ия, шмыгая носом, отправилась за ним.
На ночлег устроились под большим раскидистым буком. Аэк захотел было, чтобы Ия влезла на дерево, но посмотрел на ее живот и решил не заставлять ее карабкаться по ветвям. Он просто расстелил медвежью шкуру на земле, уложил в нее женщину и накрыл оставшейся половиной Пукового приданого. Шкура оказалась дырявой, но большой. Аэк поймал себя на мысли, что испытывает к Пуку благодарность за его жадность. Ему было совсем не жаль наконечника для копья, который он отдал за шкуру. Он знал, что сможет выковать таких наконечников сколько угодно за довольно короткое время. А вот шкура оказалась кстати. Аэк бы никогда не подумал, что женщине понадобится именно это. Но, глядя на уснувшую Ию, он испытывал глубокое чувство удовлетворения от того, что она спит в тепле и безопасности. Безопасность, кстати, зависела только от него, поэтому Аэк сел, прислонился спиной к стволу дерева, взял в руку нож и, прикрыв глаза, погрузился в легкую дрему.
Разбудил его неясный шум, долетавший откуда-то справа. Аэк тихо вскочил на ноги и замер. Ия безмятежно спала. В лесу блуждали багряно-желтые отблески костра и доносились звуки свирели, наигрывающей незатейливый, но щемящий душу мотив. Аэк, еще раз взглянув на спящую Ию, встал на ноги и прокрался к звукам веселья. По мере продвижения к огням шум становился сильней. Аэк раздвинул последние ветви и увидел большую поляну. Там веселились от души.
Вокруг костра плясали обнаженные нимфы. Сатиры стучали копытами и хлопали мохнатыми руками. В центре этого разгульного сборища восседал на камне полупьяный Дионис. Рядом с ним, на том же камне, расположился сатир с бритой рожей. Именно он и играл на свирели. Слева и справа от них, опустив свои лошадиные зады на землю, сидели два кентавра. В руках они держали кожаные фляги с вином и занимались тем, что периодически прикладывались к ним, не забывая при этом подливать в кружку Дионису. Сатир с бритой рожей, делая частые перерывы в игре, тоже хлебал неслабо, и, чем дольше он соседствовал с кентаврами, тем быстрее играла свирель. Прерываясь на несколько секунд для того чтобы сделать хороший глоток, бритый сатир все больше и больше ускорял темп музыки. Наконец, нимфы не выдержали и убежали. Сатиры подошли к кентаврам и принялись прикладываться к флягам по очереди. Бритый, отдохнув минуту, взял свирель в губы и затянул тихую прекрасную мелодию.
Аэк, озябший в ночном осеннем лесу, вдруг понял, что именно этой мелодии он ждал всю свою жизнь. Под звуки свирели хотелось подойти к спящей Ие и, не тревожа ее сон, просто лечь с ней рядом. Хотелось прижаться к ней и, мягко целуя ее в шею, шептать про то, что все невзгоды уже позади и впереди их ждут только светлые и теплые дни…
Он вспомнил, что сатира, который играл на свирели, звали Паном. Молва причисляла его к сыновьям Диониса. Но Прометей говорил, что это неправда, и Аэк верил ему. Хотя, если рассуждать здраво, зачем сатиру бриться?
Титан еще рассказывал, что от гуманоидов козлы не рождаются. А вот от козлов может появиться на свет кто угодно, но так козлом и останется, потому что его папа – козел. Прометей еще что-то там говорил про козлов, но крайне вычурно и непонятно, потому Аэк в свое время просто выбросил из головы его речь. Но запомнил утверждение, что ни один козел не сможет стать гуманоидом, а если ты гуманоид, то это еще не значит, что ты не козел…
Он тихо отпустил ветви, которые сразу же сомкнулись перед его лицом, и начал пятиться назад, но чья-то нетвердая рука вдруг легла ему на плечо. Аэк замер.
Слева завоняло сивухой, и пьяный голос произнес:
– Вот ты мне и попался, орелик сизокрылый.
Аэк повернул голову на запах и увидел перед собой волосатую морду сатира. В отблесках костра было заметно, что на голове у козлоногого создания торчит всего один рог. Аэк догадался, что перед ним стоит, покачиваясь, тот самый сатир, которому он в свое время засветил камнем куда попало. Надо было что-то делать, но Аэк не знал, что именно. Поэтому он просто спросил:
– Ты как, зуб-то себе вставил?
Сатир надавил на плечо человека, развернул его и, глядя в глаза, заявил:
– Сейчас ты пойдефь со мной на поляну, и там мы спляфем как следует. Обещаю, что скуфно тебе не будет. Вот увидифь…
Он засмеялся, и из уголков его губ потекли слюни.
Аэк крепче сжал нож и решил вогнать его в живот сатиру. Это был единственный выход. В шуме, долетавшем с поляны, можно было скрыть любые посторонние звуки. Но неожиданно что-то мелькнуло в воздухе над головой козлоногого создания, раздался звон, и сатир рухнул человеку под ноги. Аэк поднял глаза и увидел перед собой Ию. В руках у нее был мешок.
Аэк вспомнил, что в мешке кроме куска вяленого мяса находился лемех для плуга. Ему тут же стало понятно, почему упал сатир. Ия судорожно начала говорить:
– Ты ушел… ты бросил меня… я думала, что осталась одна в этом страшном ночном лесу… я проснулась… я взяла мешок и пошла на свет костра… и тут я увидела тебя… и этого страшного… он схватил тебя, и я…
Она разрыдалась.
Аэк переступил через лежавшего сатира и, обняв Ию, зашептал ей в ухо:
– Ну-ну, успокойся. Я никогда тебя не брошу. Запомни это. А теперь уходим. Быстро. Время терять нельзя.
Ия тут же успокоилась. Аэк взвалил мешок за спину и пошел искать тропинку. Ия, следуя за ним, спрашивала:
– А шкуру забирать не будем?
– Некогда, – отвечал он, пытаясь что-либо разглядеть под ногами.
– Зря. Хорошая шкура, теплая, – не унималась Ия.
– Ничего в ней хорошего нет, – говорил Аэк, осторожно пробираясь между кустами. – Дырки одни.
– Зато свое. Где еще такую достанешь?
– Я принесу тебе десяток подобных шкур. – Аэк наконец нашел тропинку.
– Вы, мужчины, всегда говорите неправду, – утвердительно сказала Ия. – Давай вернемся и заберем шкуру. Зачем добром разбрасываться?
– А если сатир уже очнулся?
– Вряд ли. Мешок был тяжелым. Я его еле подняла.
– А если все-таки он уже на ногах?
– Ну, дадим ему по башке тем же мешком еще раз.
– Какая ты смелая.
– Ну, я же теперь жена охотника. А охотники – самые смелые люди на свете.
Аэк резко остановился и обернулся. Шагавшая за ним следом Ия воткнулась своим круглым животом в него. Он взял ее за плечи и попытался заглянуть в глаза, но у него ничего не получилось, потому что блеклый свет луны не проникал через сомкнутые ветви деревьев. Тогда он просто нашел ее губы своими, поцеловал и тихо сказал:
– Нам больше не нужна эта шкура. Поверь, у тебя будет все, что я смогу тебе дать. А дать я смогу многое.
