Призрак с несерьезным, по первому впечатлению, именем Мазявый понял, что наступил его звездный час. Он задержался на минуту перед зеркалом, изучая в отражении свое лицо. Лицо героя!

У него была бурная жизнь и долгое, не слишком радостное посмертие. «Диета плотских страстей» не отвечала его истинным потребностям, она всего лишь оказалась единственным приемлемым заменителем, к которому Мазявый за долгие, долгие годы привык… слишком привык, даже полюбил по-своему — за что теперь искренне презирал себя.

Но фортуна его не оставила! Он сделал правильный выбор, доверившись Эргоному, и вот, совсем немного времени спустя, он уже не «бордельный призрак», о котором все думают, будто он именно в веселом доме нашел безвременную и непристойно смешную смерть; Мазявый теперь чиновник, и хороший, черт возьми, просто отличный чиновник! Он при настоящем деле, он фигура!

А сегодня он станет еще и героем.

Близился рассвет — пора идти с докладом. Мазявый просочился сквозь дверь и поплыл на второй этаж, перебирая в голове собранные факты. Нынешняя ночь выдалась на редкость удачной. Кроме основной работы по бригадным кладам привлекал внимание некий чиновник, который летал по городу с коробкой из-под канцелярских принадлежностей; еще подле бани был высажен человек, похожий на прокурора, а потом, будучи посажен на другой ковер в вымытом и подстриженном виде, он уже был похож на генерала жандармерии — несмотря на короткий срок службы, Мазявый уже достаточно владел обстановкой, чтобы правильно интерпретировать подобные факты.

Однако все это мелочовка, любопытная, но сегодня о ней речи не будет.

Вот и кабинет Эргонома — просторный и чистый, в отличие от других: рабочие места большей части кохлундских чиновников обыкновенно бывали так завалены сувенирами и прочими подношениями, что напоминали торговые склады.

После провала в Купальском лесу карьера заморского наемника едва не рухнула, ибо Дайтютюн сильно рассчитывал на зарытые с коллекцией скульдены. Однако добротный пакет информации по другим кладам поправил положение. Хотя история, кажется, не прошла для Эргонома даром, во всяком случае, Мазявый приметил в своем начальнике какую-то затаенную нервозность.

Отчитавшись по операциям, связанным с экспроприацией бригадных кладов, Мазявый приступил к главному для себя вопросу, заметив:

— А все-таки напрасно вы мне в свое время не рассказали, сударь, про Купальский лес. Нельзя исключать, что, при содействии моих агентов, нам удалось бы удержать ситуацию под контролем и даже предотвратить некоторые особенно неприятные последствия.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Эргоном.

Мазявый вздохнул и сплел на уровне груди свои полупрозрачные пальцы. Сейчас в нем трудно было признать то стеклянистое, рефлекторно лебезящее эфирное существо, которое выпрашивало авансы у Эргонома какую-то неделю назад.

Призрачная жандармерия, как стали теперь называть в кругу посвященных созданную Эргономом службу, оказалась на редкость удачным начинанием. Фантомы традиционно считаются не подходящими для подобной работы: многие из них жестко привязаны к местам своей жизни или смерти, а от тех, что могут свободно перемещаться, всякий может «закрыться» с помощью обычных амулетов, предназначенных для защиты частной жизни от посторонних глаз и ушей. Однако Эргоном не ошибся в Мазявом, тот сумел грамотно поставить дело, обнаружив недюжинную смекалку и хватку, явно восходящую к его прежнему, досмертному существованию.

Мазявый превратился в важную персону — и быстро вжился в новую роль. Речь его сделалась плавной, из нее исчезли нотки подобострастия и показного рвения, вкупе с ворохом паразитических словечек вроде «все в ажуре». Изменились и его манеры — осознанно или нет, но он перенял от живых и искусно копировал сотни жестов и поз, как бы подчеркивающих его материальность, телесность, весомость.

Развалиться в кресле, сложить пальцы, вздохнуть — некоторые привидения совершают подобные действия по привычке, но в исполнении Мазявого они действительно казались необходимыми.

«Быстро наглеет, — подумал Эргоном, ожидая ответа. — Конечно, такому только расскажи про свою неудачу — мигом под тебя подкопает…»

Мазявый между тем как бы собрался с мыслями и сказал:

— Связанные с Купальским лесом события кажутся мне похожими на смелую многоходовку. Вы ведь отлично представляете, какая ситуация сложилась в правительстве Кохлунда как раз перед вашим появлением на сцене. Перебегайло был задвинут в тень и уже не считался серьезным игроком. Отношения между кабинетами Викторина и Дульсинеи накалились до предела и непременно должны были привести к открытому столкновению. А на чьей стороне был перевес? На стороне госпожи Дульсинеи.

Эргоном кивнул, поторапливая Мазявого.

— И вдруг начинается суета вокруг клада Тучко, — продолжил тот. — Заметьте: это единственный клад, который имеет внешнеполитическое значение. За ним отправляются сам Тучко, один из его бывших звеньевых, берендей Яр, талантливая по части заклинательных песен русалка, а также некто Персефоний, молодой упырь из Лионеберге, с виду малахольный, однако с завидной регулярностью истребляющий матерых боевых упырей.

Эргоном кивнул, сдерживая гримасу неудовольствия. Ему совсем не нравилось, что Мазявый вел расследование за его спиной. Впрочем, после представления, устроенного этими мерзавцами в Новосветске, раскопать подробности было делом нетрудным… Однако и совершенно, решительно не нужным!

— Это мне известно, дальше!

— Да ведь все на виду! — азартно воскликнул призрак. — С виду — случайная компания, а на деле слаженная боевая группа успешно поднимает клад и распоряжается им донельзя странным образом — передает в дар империи. А кому оказались выгодны последствия столь странного поступка?

— Не нужно меня интриговать, говори прямо, — прохладно велел Эргоном.

— Выиграл «его вице-величество» Викторин. — Мазявый откинулся на спинку кресла и стал излагать звучным голосом: — Скажем честно: Кохлунд кончился. Земля, движимость и недвижимость, производственные силы — абсолютно все уже продано, заложено и перезаложено. Остались сущие мелочи, ну и собственно население, грубо говоря, народ. Последнее, что в Кохлунде еще приносило серьезный доход, это, назовем так, система товарообмена через Новосветское и Майночь. И вот Викторин выбивает оттуда Дульсинею — да как выбивает! — не бросив на себя и тени подозрения, ибо внимание сосредоточивается на кладе, а не на том дурацком скандале на площади… Уже сегодня Победун мог оказаться единоличным хозяином графства, если бы не вы, господин Эргоном. Экспроприация кладов и военная реформа подняли господина Перебегайло и сделали его достаточно значимой фигурой в глазах иностранных инвесторов нашего суверенитета, но заметьте, есть сведения, что вице-король тоже включился в создание армии — определенно, он намерен…

— Стой, стой! — велел Эргоном и демонстративно взглянул на часы. — По-твоему, балаган в Новосветском был запланирован заранее?

— Разумеется! В этом спектакле и заключался истинный смысл событий, а вовсе не в передаче коллекции…

— Ерунда. Тучко не актер.

— Он и не участвовал в представлении, да и остальные только отвлекали на себя внимание, а главные роли исполнили двое людей, так называемые сэры Добби и Бобби. Это их совместные действия привели к столкновению масс на площади и переходу Новосветского в руки Победуна. Отнюдь не случайным кажется мне и участие в деле, кроме герильясов, упырей и водяных — представителей наиболее сильных видовых диаспор в Кохлунде…

— Обе диаспоры традиционно аполитичны, а упыриная вдобавок именно сейчас борется с кабинетом Победуна за свою недвижимость, — возразил Эргоном, едва успевая следить за причудливыми зигзагами возбужденной мысли призрака.

— История с недвижимостью, кстати, началась из-за Дульсинеи, — парировал Мазявый. — Неудивительно, что упыри сердиты на нее. А их Королева теперь еженощно встречается с Победуном, и о чем они на самом деле говорят — кто знает? Вообще, я склонен считать упыря ключевой фигурой всей комбинации.

— Бред! — выпалил Эргоном.

— Вы полагаете? А вот мой лучший агент из Майночи, между прочим, превосходный психолог, узнав упыря по описанию, присмотрелся к нему и уверяет, что это крепкий орешек. И как вы объясните тот факт, что этот упырь — единственный из команды Тучко, кто и не подумал заметать следы после Новосветского, а попросту вернулся в Лионеберге и, едва заглянув домой, тут же помчался во дворец Королевы?

— Малахольный упырек вернулся? — удивился Эргоном.

— Именно! После двух убийств сородичей и похищения клада, после шума в Новосветске — спокойно возвращается и каждую ночь бывает во дворце.

Эргоном на минуту задумался, но потом мотнул головой:

— Все это ерунда. Теорию ты придумал интересную, но я хорошо знаю Тучко, такие игры не в его вкусе.

Эргоном был уверен в том, что говорил. Возвращение упыря, которому, по идее, следовало, урвав куш, бежать без оглядки, конечно, настораживало, но очень уж не хотелось давать ход делу, связанному с его, Эргонома, провалом в Купальском лесу.

Однако Мазявый не унимался:

— Так ведь дело-то, дело-то какое можно выстроить, сударь мой, мистер Эргоном! Оно еще лучше, коли на пустом месте — легко ли вице-королю будет доказывать, что он не верблюд, если его со всех сторон прижать основательной теорией? — вдохновенно вещал фантом. — Вас это сразу поставит на одну ступеньку с тем же господином Дайтютюном, и сам господин Перебегайло что ни час, будет поминать: а славное дельце сварганил нам господин Эргоном! Отличнейшее! Ах, какие фактики! Фу ты, пропасть, какие фактики! Сивые, с отморозом! Я, скажет, ставлю бог знает что, если кто-нибудь еще нароет такие! Вы только, скажет, взгляните пристально на эти фактики, ради бога, взгляните — особенно когда мистер Эргоном станет их лично кому-нибудь выкладывать, — что за вкуснятина! Описать нельзя: булат! Злато! Пламень! Господи боже мой, скажут вслед за ним и все, и почему это не мы заварили такое дельце?..

Эргоном, чувствуя приближение головной боли, довольно грубо прервал его:

— Хватит болтать! Что у тебя еще? Постой, помнится, я велел выяснить, куда подевались уцелевшие идиоты из банды Хмура. Узнал ты про них что-нибудь?

Сбитый на всем скаку с красочной речи, Мазявый помедлил секунду, собираясь с мыслями, а потом заговорил в прежнем деловом тоне:

— Разбрелись. Сразу после известных событий, когда группа уцелевших решала, что делать дальше, водяной заявил, что в гробу видал такие клады и что он чувствует в действиях грамотеевцев некий опасный левый уклонизм в сторону от генеральной ультрапатриотической линии высшего руководства графства…

— Мазявый, сколько раз тебе говорить, чтобы докладывал четко и ясно!

— Куда яснее, сударь? Водяной махнул на все ластами и остался, решил проникнуть в Грамотеево и возглавить село. Мол, энергии у народа тамошнего в избытке, а вектора нет…

— Так бы сразу и сказал. Вот это правильная формулировка. Давай дальше.

— Полевик исчез, никому ничего не сказав, но его тоже видели в Грамотееве, похоже, решил поддержать водяного. После ухода этих двоих волколак и человек, бывший разбойник, заявили, что миллионы, на пути к которым стоит Хмур с крепкой ватагой, обходятся слишком дорого. Брат бригадира не остался в долгу, они чуть не подрались, но в итоге волколак и разбойник просто ушли. Оставшийся человек — простите, сударь, выскочило из головы, как его зовут… вислоухий такой…

— Хомка, — напомнил Эргоном и вдруг спохватился: — А ты откуда знаешь, что вислоухий? Разве видел?

— Своими глазами, — кивнул Мазявый. — Жмурий Несмеянович и этот Хомка тоже прибыли в Лионеберге. Это наводит на размышления. Я вижу для них только две цели: упырь Персефоний, если при нем действительно была часть денег из клада, либо бригадир, если он на самом деле не скрылся за границей, а вернулся, чтобы получить причитающуюся ему награду за всю операцию. Вы все-таки подумайте над моей теорией, сударь! Случай-то какой: хватай упыря и тех двоих, жми из них показания — и такое дельце скроим… Да мы вице-короля к стенке прижмем и по стенке же размажем!

— Мне это уже надоело! — рявкнул Эргоном. — Я понимаю, копать под Викторина приятно, а главное — не требует особых усилий, но нам тут позитив нужен. Штаб Перебегайло — неиссякаемый источник оптимизма и веры в светлое будущее! Внутренний враг уже есть — бригадиры-предатели, с «вице-величеством» мы пока дружим, так что не раскачивай мне тут бричку!

— Лодку, сударь, — машинально сказал Мазявый, привыкший поправлять заморца, когда тот неверно употреблял слова и обороты.

— И лодку тоже! В общем, бросай свою теорию к черту и помогай мне выколачивать деньги из земли и вколачивать в землю слишком жадных бригадиров. Вот управимся, сделаем врагом Победуна, тогда воля вольная, любую теорию бери… Все, если у тебя больше ничего нет, иди и занимайся делом.

Мазявый поднялся, подчеркнуто вежливо поклонился и ушел, просочившись сквозь дверь. Эргоном выругался, глядя ему вслед, нервно раскурил трубку и принялся за бумаги.

У него была уйма дел. Мазявый во многом прав: Кохлунд именно «кончился». По большому счету осталось разыграть последнюю ставку — иностранное вложение в суверенитет, но эта ставка стоила всех; тут банк! Самого себя Эргоном в этой игре ощущал чем-то вроде козырной карты.

Львиную долю времени Эргоном уделял вопросам набора и торопливой муштры новобранцев, которых бесперебойно вербовали в школах, кабаках, подворотнях, исправительных учреждениях и просто на улицах. По счастью, в сырье недостатка не было: восторженная молодежь, разорившиеся трудяги, на все готовые за амнистию уголовники и даже просто обыватели, жаждущие острых ощущений. В сущности, годился любой кохлундец, лишь бы нашлось для него нужное слово. Новобранцев следовало срочно снарядить, вооружить, в ряде случаев откормить и научить шагать в строю — вот все, что требовалось. Вроде бы немного, но сроки поджимали, а главное — приходилось поминутно давать по рукам чиновникам, которые при виде проплывающих мимо них денег теряли самоконтроль.

Не желал Эргоном выпускать из своих рук и экспроприацию бригадных кладов — тут тоже нужен глаз да глаз. В итоге он уже забыл, когда в последний раз проспал больше трех часов кряду — мыслимо ли загружать себя еще лишним заговором? Хотя, несомненно, в выдумке Мазявого что-то есть… Собственно, с точки зрения призрака, тут и выдумывать нечего, он свято уверен, что раскрыл реальную картину происходящего. Но нет, забудь, велел себе Эргоном. Это опять авантюра, а мое дело сейчас — рутина, рутина и еще раз рутина!

А Мазявый между тем поднялся по лестнице на третий этаж и проплыл к кабинету Дайтютюна.

— По делу о предательстве, — шепнул он секретарю, который не желал впустить призрака без предварительной записи, продемонстрировал ему засветившуюся на ладони печать беспредельности полномочий и для вящей убедительности постучал пальцами по столу рядом с перекидным календарем, знал уже, что туда положено подсовывать чаевые, и давал понять: в долгу не останусь.

Секретарь велел подождать и скрылся за дверью кабинета. Мазявый посмотрел на себя в зеркало, опасно нависшее в своей громоздкой оправе у двери, чтобы каждый входящий мог не только поправить воротничок, но и почувствовать себя ничтожеством, на которое будут глядеть сверху вниз.

Фантома пригласили в кабинет. Мазявый подплыл к двери и снова поднял взгляд — однако посмотрел не в зеркало, а на картину, висевшую над столом секретаря. Это была репродукция с недавно написанного историко-патриотического полотна «Мазява и швейский король». Призрак улыбнулся своим мыслям и вошел в дверь.

Дайтютюн сидел, почти невидимый, в огромном троноподобном кресле. Стол перед ним был завален бумагами. Рядом со столом стояли друг на друге три ящика коньяка.

Мазявый приблизился со скорбным видом, успешно имитируя походку живых, которую наиболее точно описывает слово «подзмеился», и начал:

— Сударь мой, добрый господин Дайтютюн, в великом смятении ищу вашего совета и участия. Я нащупал нити обширного пропобедунского заговора, но мой началь…

Он не договорил. Неожиданно ярко засветившаяся на его ладони печать беспредельности превратилась в язычок призрачного пламени, которое вмиг охватило фантома, пожирая его с удивительной скоростью. Вмиг не осталось от него ни крохи пепла, ни завитка дыма.

Дайтютюн только досадливо крякнул.

Этажом ниже, в кабинете Эргонома, послышался тихий перезвон. Он исходил из ящика письменного стола. Эргоном не сразу расслышал его: как раз выговаривал сотруднику следственного комитета, который принес заморцу кипу стенограмм сегодняшних допросов:

— Для чего мы вас держим, дармоедов? Ты хоть слышал слово «резюме»? Я что, сам должен вычитывать показания и сводить к одному знаменателю? Даю час, чтобы резюмировать всю эту белиберду!

— Но сотрудники уже отработали смену. Это ведь все больше упыри и прочие ночные… — мямлил сотрудник — оплывший от усталости зомби.

— Я сказал — час! Иначе прощайся с должностью!

Лицо зомби сменило естественный трупный оттенок на нездоровый багровый, свидетельствующий о крайнем раздражении, однако он схватил бумаги и бросился прочь из кабинета. Только тогда Эргоном расслышал сигнал. Запустив руку в ящик, он вынул амулет — тот самый, с помощью которого наложил на Мазявого печать беспредельности. Один из рубинов в нижней части мигал тревожным светом. Эргоном укоризненно покачал головой…

В тот неприятный день, незадолго до того, как убить мага Ковырявичуса, Эргоном попросил его за хорошее вознаграждение вписать в выданный ему чиновничий амулет пару дополнительных заклинаний. Так что доставшаяся Мазявому печать несла в себе не только беспредельность полномочий, но и мощный ограничитель: чары, каравшие мгновенной смертью за попытку предать обладателя амулета.

По правде говоря, искать нового главу призрачной жандармерии долго не придется: спасибо Мазявому, он и впрямь сумел поставить дело, и Эргоном уже видел пару хороших кандидатов. И все же, как невовремя вся эта лишняя суета!..