В империи, как известно, две беды, и, хотя на эту тему сказано и написано уже много, не проходит недели, чтобы очередной острослов не ввернул где-нибудь сию бородатую сентенцию.

Опыт показал, что независимость сама по себе ни от той, ни от другой беды не лекарство.

Тем удивительнее, что Майночь могла похвастать прекрасно развитой транспортной системой. Крошечный городок круглые сутки содрогался от паровозных гудков, экипажи всех видов на версты выстроились на обочинах в ожидании грузов и пассажиров, ковролетчики ругались, сталкиваясь в воздухе. Повсюду виднелись массивные фигуры джиннов с горящими глазами.

При этом дороги были в отличном состоянии, бригады гномов и кобольдов возникали то тут, тот там, в считаные минуты перекладывали аварийные участки и исчезали, ни разу даже не выругавшись. Вежливые фантомы проворно регулировали движение, так что ни одной пробки Персефоний не увидел. Хотя уже довольно давно бродил по шумным улицам Майночи.

«Дорожное чудо» объяснялось, конечно, близким соседством с переименованным Старосветским. Если пограничное село было центром проникновения контрабанды, то Майночь стала центром ее распространения по графству.

Здесь было полно представителей купечества, «экономической (и политической, что зачастую означало одно и то же) элиты», иностранных торговцев и совсем уж откровенного криминала. Все они, занятые скупкой Кохлунда и всего того, что благодаря предприимчивым кохлундцам можно было раздобыть, нуждались в хороших дорогах и быстром, надежном транспорте.

Однако простому разумному выбраться из Майночи было не просто трудно — невозможно… Разве только пешком.

Все экипажи были забронированы, ковролетка расписана на месяц вперед, а работники железнодорожной станции вообще не сразу вспомнили, что такое пассажирский поезд — в Майночи давно уже видели только товарные. Попытка узнать, нет ли возможности пристроиться где-то в товарном вагоне, едва не стоила Персефонию жизни: его заподозрили в промышленном шпионаже.

К джиннам упырь и приближаться не стал: известно, что их услугами пользуются только для грузовых перевозок. Считалось, что проще добраться живым до цели, вися на хвосте дракона, чем доверившись этим дымчатым громилам, которые совершенно не способны вообразить, какими последствиями для организма оборачивается путешествие в разреженных слоях атмосферы. Это, конечно, шутка, джинны не так уж глупы, как предпочитают казаться, но, поглядев на их серые, зыбкие от усталости черты, Персефоний обошел сверхскоростных перевозчиков десятой дорогой.

Настроение неуклонно портилось, от деловой суеты вокруг уже начинала болеть голова. К тому же последние минут десять за ним неотступно следовал какой-то призрак, даже не делавший вид, будто скрывается. Это раздражало.

Наконец Персефоний, купив у лоточника плитку гематогена, уселся на скамейку в чудом уцелевшем и не превращенном в стоянку сквере и пристально посмотрел на призрака. Тот немедленно подплыл поближе и спросил:

— Милостивый государь желает уехать из Майночи?

— Очень желает, — ответил упырь, жуя. — Но, кажется, это невозможно.

— Что вы, сударь! В нашем городе возможно все, клянусь Розовой Дамой, — радостно заявил фантом. — Все, что пожелаете, вопрос только в цене.

— Ах, вот оно что, — кивнул Персефоний. — Уехать можно, но местные транспортники предпочитают сперва вытянуть из потенциального пассажира все жилы, чтобы он был готов на все, и уже тогда тянут из него деньги!

Он действительно шутил, но хмуро и без веселости, однако призрак счел шутку крайне удачной и довольно рассмеялся.

— Что вы, сударь, не только транспортники, решительно все! В некотором смысле это даже справедливо.

— Вы находите? — удивился Персефоний и, доев, скомкал обертку и кинул ее в урну.

Призрак почему-то проследил взглядом за полетом комочка и, улыбнувшись, пояснил:

— Конечно. Я правду сказал: в Майночи можно исполнить любое желание, были бы деньги. Это чудесный город, но в нем очень трудно приходится двум категориям разумных: тем, у кого нет денег, и тем, у кого нет желаний.

— У меня, к примеру, и то и другое имеется, а город мне все еще неприятен.

— На самом деле вы уже счастливы, потому что я рядом и ваши деньги вот-вот претворятся в желания, — заявил фантом, тоже присаживаясь на скамейку. — Но вы хорошо подумали, сударь? По вашим глазам я вижу, что денег у вас куда больше, чем желаний! Как правило, такой диссонанс и служит причиной всех неприятностей в жизни. Может быть, пока вы не покинули город, стоит подумать над своими желаниями?

— То, что мне нужно, за деньги не купишь, — вздохнул Персефоний. — Так что давайте сразу перейдем к делу, то есть к тому транспортному средству, которое вы мне намереваетесь предложить.

Однако призрак как будто не услышал его. Отрицательно покачав головой, он твердо заявил:

— Большая ошибка! Многие носятся с этой идеей непокупаемости, но если чего-то нельзя купить за деньги, то это всего лишь упрек продавцу или производителю, но никак не правило.

— Вообще-то я тороплюсь, — вздохнул упырь.

— Зачем куда-то ехать, если все можно получить здесь? Послушайте, — решительно сказал фантом, — давайте заключим пари: вы говорите мне, чего, по-вашему, нельзя купить за деньги, и если я не смогу удовлетворить ваше желание, то… — его глаза азартно сверкнули, — удовлетворю любое другое близкое по смыслу, взяв на себя половину расходов, и целиком за свой счет перевезу в нужный вам город. Идет?

— Вообще-то не идет. Я действительно спешу и не намерен заниматься глупостями…

— Это дело принципа! Девиз нашей конторы: «Нет ничего невозможного, есть нерасторопные посредники». Вы уедете и будете рассказывать о нас как о какой-нибудь глупости, престиж фирмы упадет, и виноват в этом буду я? Нет уж, извольте принять пари, милостивый государь! Добавляю в случае вашего выигрыша (хотя и не уверен, можно ли назвать выигрышем неудовлетворенное желание) еще одну услугу с пятидесятипроцентной скидкой. Соглашайтесь, это отличные условия!

— А если я… хм, проиграю?

— Вы просто признаете, что были не правы, и пообещаете рассказывать о нас чистую правду.

— О вас — это, собственно, о ком?

— Посредническая фирма «Папоротник»! — гордо ответил призрак. — Любые услуги для физических и юридических лиц без ограничений! Нет ничего невозможного, есть нерасторопные посредники — но наши посредники расторопны как никто! Итак — пари?

Персефоний, чувствуя, что проще потратить лишних пять минут, со вздохом протянул руку.

— Но все желания, разумеется, в пределах нашего любимого графства, — быстро уточнил призрак.

Упырь кивнул, и призрачная ладонь прошла сквозь его руку.

— Отлично! Итак, чего нельзя купить за деньги? Ну? Любовь, конечно? Остановленное мгновение?

— Спокойную совесть.

Физиономия призрака приобрела разочарованное выражение.

— Милостивый государь, конечно, шутит?

— Ни в коей мере.

— Нет, я не стану говорить, что нет ничего проще, однако, поверьте, любовь и остановленное мгновение куда сложнее. Ладно, раз вы настаиваете… Чья совесть нуждается в успокоении — ваша? Чудно. Какой вид успокоения вас интересует: юридический или психологический?

— Не понял.

— Тогда начистоту: что именно гнетет вашу совесть?

Персефоний на миг потерял дар речи от того, с какой небрежной легкостью этот фантом интересовался тайнами такого масштаба, что иной разумный только на исповеди выговорит. Однако неуловимый аромат шутовства, который веял над всем происходящим, должно быть, уже подействовал на его мозг.

— Я нарушил едва ли не все упыриные законы за несколько стаканов крови.

— Страдали при этом законы графства? — деловито уточнил призрак.

— Да, еще как. Я убил кое-кого… двух упырей…

— Ну, подробности оставим пока, с уголовным кодексом проблем, считайте, уже нет. Со специфическим упыриным Законом посложнее… но уладим, уладим. Главное тут что? Ваши Законы диктуются так называемыми Королями. На них повлиять трудно. Однако возможно.

— Я бы вас попросил следить за своей речью! — гневно воскликнул Персефоний.

— Обязательно, милостивый государь, — покорно согласился призрак и, внимательно оглядев упыря с ног до головы, заявил: — Но юридический аспект — это еще не все, верно? Вас гнетет чувство вины. Вот он, корень проблемы. И если мы его вырвем, остальное пойдет как по маслу. Идемте!

Он вскочил со скамейки, но Персефоний не двинулся с места.

— Я спешу. Сначала расскажите, куда и зачем собираетесь меня вести.

— Это совершенно безопасно! Если вы подумали, будто я намерен завести вас в лапы к каким-нибудь грабителям, так это даже оскорбительно: фирма «Папоротник» ни в чем подобном не нуждается!

— Но вы же не советуете мне верить на слово? Сперва расскажите.

— Законное требование, — признал призрак и, снова сев, уже поближе, доверительно сообщил: — Мы пойдем к психологу. — Персефоний удивленно изогнул брови, и призрак пояснил: — Он избавит вас от комплекса вины!

— Каким образом? И при чем тут комплекс, если то, что меня угнетает, — это собственно вина?

— В корне неверно! — замотал головой призрак. — Какая еще вина? Вина — понятие относительное. Убийство в целях самообороны отнюдь не равно циничному убийству в целях разжигания межнациональной розни по предварительному сговору с группой ранее судимых лиц после совместного распития спиртных напитков! Вы согласны? Вы согласны! Так какой смысл в том, что первый из этих убийц мучается совестью, как и второй? Никакого! Все это субъективно. Так называемая вина — только относительное недовольство посторонних вашими действиями. При этом ошибочно считается, что точка зрения обвиняющего якобы «правильна», если она согласуется с мнением так называемого закона. Однако закон что дышло: куда повернул, так и вышло. Стало быть, и всякие обвинения лишены какой бы то ни было объективности. Так? Так! А стало быть, что остается? Так называемое «чувство вины», которое на самом деле есть всего лишь вложенный с детства в каждого из нас комплекс. Вы не хмурьтесь, вы слушайте дальше…

Призрак тараторил и тараторил, а Персефоний хмурился, потому что честно пытался его понять — так он был приучен: сперва выслушать, потом обсуждать.

— …Всякое действие всякого разумного направлено на удовлетворение своих потребностей, но так устроен мир, что при этом не может не страдать чья-то встречная потребность. А мир нужно принимать таким, каков он есть! Правильно? Безусловно. Стало быть, нужно принимать и то, что всякое твое действие служит к ущемлению чьего-то интереса, даже если ты об этом не знаешь. Соответственно, понятие вины теряет всякий смысл и переходит в область глубинной психологии, где превращается в настоящее чудовище, верховного демона нашего мира — комплекс вины. Вызываемое им чувство принуждает нас к добровольной неудовлетворенности, ведущей к тяжким психическим расстройствам, закрывает перед нами двери, роет ямы-ловушки на наших дорогах. Мы перестаем двигаться вперед, наш потенциал остается нераскрытым, мы чахнем в поисках мифического избавления от чувства, которое на самом деле является всего-навсего комплексом, который вбивали в нас в детстве, чтобы ограничить нашу свободу и упростить задачу воспитания…

— Постойте, постойте, любезный! Я могу путаться в терминах, но разве комплекс не является чем-то немотивированным, в отличие от… ну да, прямого чувства вины, которое испытываешь по вполне определенному поводу?

— Я ведь только что неопровержимо доказал эфемерность понятия «вина»! Чувство порождается комплексом, внедренным в нас с детства нерадивыми воспитателями, которым проще было внушить запрет, чем удовлетворить потребность свободного поиска…

— Помилуйте, разве можно воспитывать без запретов? Да если бы вам в детстве не внушили мысль, что нельзя лезть к чужим собакам, глотать незнакомые лекарства и играть со спичками, вы бы никогда не выросли!

— О, какое ханжеское рассуждение! Конечно, если нет ни умения, ни желания все подробно объяснять детям, в ход идут запреты…

— Не обижайтесь, — попросил Персефоний, — но по тому, как вы рассуждаете о воспитании, можно предположить, что у вас никогда не было детей.

— У вас их тоже явно не было, милостивый государь, но это вам не мешает выносить суждения! Однако в вас говорят с детства затверженные правила, не позволяющие расправить крылья творческой мысли, а я опираюсь на новейшие достижения передовой педагогической науки.

— Разве передовые педагоги не знают, что дети тем и отличаются от взрослых, что могут без всякой видимой причины пропустить ваши объяснения мимо ушей и все равно полезть туда, куда вы им не советовали? И только угроза, к примеру, ремня…

Призрак вскочил, побелев от негодования. Видно было, что ему омерзительно продолжать разговор с таким отсталым разумным, однако наличие у отсталого денег заставило его сдержаться.

— Что-то мы отклонились от темы. Так вот, идемте со мной, и высококвалифицированный психолог за пару часов убедительно докажет вам, что вы напрасно губите себя, терзаясь по пустякам.

— По пустякам? — воскликнул Персефоний. — Как вы можете так говорить? Вы даже не знаете, что именно я совершил.

— Да какая разница? Если что-то из собственных поступков вам не по вкусу, так это не вы их совершили! Да-да, совсем не вы, а ваши комплексы, ваши неудовлетворенные желания, которые многие годы разрастались и набирали силу в темных уголках души, пока наконец не пришло им время заявить о себе, хотя бы вы сами этого и не ждали. Вот как все было. Хотите узнать подробнее? Вам сюда! — Он сделал приглашающий жест куда-то налево. — Да не смущайтесь, на самом деле это даже интересно. Некоторые так и продолжают ходить, уже и от комплексов избавятся, а все одно ходят, потому что нравится.

— Нет уж, извините, в этом я не нуждаюсь. Интересно, если вы так легко торгуете спокойной совестью, то как же у вас выглядит любовь — вы ведь, кажется, и ее мне предлагали?

— Любовь у нас выглядит в точности так, как она выглядит везде на свете, — сухо заявил призрак. — Нужно только понимать, что такое на самом деле любовь, а не забивать себе голову романтическими бреднями.

— И кто же поможет понять?

— Разумеется, наш фирменный психолог!

— Да он у вас мастер на все руки…

— Экстра-класс! Вы только платите — он вас убедит в чем угодно. Не верите? А вы попробуйте! Нет, правда, вот так сидеть, развалясь, и ругать ругательски то, чего в глаза не видел, всякий может. Только не думайте, что вам удастся таким образом выиграть пари!

Персефоний мысленно досчитал до десяти, делая вид, будто размышляет, потом сказал:

— Ну что вы, что вы, о выигрыше я уже давно не думаю. В ваших словах чувствуется сильная логика. Не знаю, во всем ли, но…

— Идемте — и вы все узнаете точно! Узнаете на личном опыте, с абсолютной достоверностью.

— В этом нет нужды. Вы меня уже убедили.

— А, э… то есть пари остается за мной? — уточнил удивленный легкой победой призрак.

— Без всяких сомнений! — бодро заверил его упырь. — Я признаю себя побежденным. Плачу полную цену проезда в Лионеберге и всем рассказываю о вас чистую правду и ничего, кроме правды, как и было условлено.

— А как же психолог?

— Меня ждут дела. Вы деловой разумный, должны понимать.

— Да-да, конечно. Так, значит, проезд до Лионеберге? Подождите меня здесь, никуда не уходите.

Он растворился в воздухе и вновь сгустился в зримый образ спустя всего минуту.

— Готово! Идемте за мной.

Персефоний последовал за призраком в глухой проулок, потом краем площади — в закуток, где покачивались в полуметре над мостовой три или четыре ковра-самолета. Около них стояли и нервно курили гномы в кожаных куртках, шлемах и очках-«консервах».

— Этот, что ли? — ворчливо спросил один из них. — В Лионеберге?

— Туда, — кивнул Персефоний.

Гном устало вздохнул и проворчал, обращаясь к фантому:

— Учти, прозрачный, это последний рейс! Я еще живой, мне спать надо.

— Конечно, конечно, мой любезный Двалиано! Один рейс — и тебя ждут кружка какао, пачка лучшего табаку и теплая гнома! — радостно заявил призрак.

— Прошу прощения, — вдруг обратился к нему упырь. — Если это не слишком личный вопрос, чем вы питаетесь?

— Это слишком личный вопрос, — отрезал призрак и назвал цену перелета.

Персефоний расплатился не скупясь. Ковролетчик, растоптав окурок и сплюнув сквозь зубы, хмуро оглядел упыря и, не подавая руки, представился:

— Двалиано.

— Персефоний.

— Это без разницы, я хочу сказать, когда вас замутит или еще чего, чтобы никаких «эй, ты», ясно? Меня зовут Двалиано, а не «слышь, как тя там».

— Без вопросов, — кивнул Персефоний и закинул поклажу на ковер.

— Утепляться будем?

— Желательно.

Гном выдал ему толстый плащ, шлем и очки наподобие своих, приподнял ковер на уровень крыш и крикнул вниз:

— Ждите меня к утру, парни! Кто прилетает первым, заказывает столик в «Пузанской башне»!

— А кто последним — платит! — весело ответили ему снизу.

Двалиано расхохотался и бросил ковер вперед и вверх. В воздухе настроение его резко улучшилось. Он промурлыкал себе под нос что-то неразборчивое, потом, повернувшись к Персефонию, миролюбиво поинтересовался:

— А чего это, сударь, вас так заинтересовало меню нашего Неляпа?

— Просто показалось, что он какой-то не совсем обычный призрак.

— А задел он вас, видать, за живое? — усмехнулся Двалиано. — Так и быть, открою секрет: надеждами он питается, всяческими желаниями и хотениями. Нас вот загонял сегодня — и уже мечтами об отдыхе сыт! Хех, да тут каждый на что-то надеется, город мечтаний! Однако позволю себе предположить, что с вас Неляп не слишком обильно напитался?

— Да, пожалуй…

Это известие почему-то порадовало ковролетчика.

— То-то! — сказал он и пояснил: — Говорили ему умные разумные: не срамись, Неляп, оставь свою ересь… Не сочтите за сплетню, сударь, просто иначе непонятно будет. Дело в том, что Неляп у нас, в некотором смысле, еретик: матерьялист.

— Ах вот оно что! — воскликнул Персефний. — Как это я не догадался? Ну конечно, вот откуда его дикие воззрения: он отрицает духовное начало…

— Не совсем так, сударь. Неляп — не простой матерьялист, а феноменальный.

— Что-что? Не слыхал про таких…

— Ну, я, может быть, гладко растолковать не сумею, но расскажу, как он сам объясняет. Показывает это он мне однажды серебряный рубль и спрашивает: «Как думаешь, Двалиано, этот рубль — явление матерьяльное или духовное?» Я ему, конечно: «Матерьяльное!» — а он: «Вот и нет. Ты, говорит, прав лишь наполовину, и вот почему. Сей рубль, как действительно существующий предмет, есть феномен матерьяльный, это так. Но вот ты смотришь на него и что-то про него думаешь, верно? Скажи, что ты думаешь про этот рубль?» Я ему честно: «Что скучно ему в твоих руках, в моих бы повеселее было». А он: «Ну, вот, хоть бы это, и вообще, всякая мысль, которую можно отнести к этому рублю, есть феномен духовный. Стало быть, перед нами сейчас два феномена сразу: первый — матерьяльный, и второй, первым вызванный, — духовный». И всякий, говорит, реально существующий предмет есть единство двух феноменов. Вот он как придумал.

— Ну что вы, ничего он не придумал, — возразил Персефоний. — Это старинное заблуждение, оно возникло еще в эпоху античности. Древние даже вывели утверждение, что реально существуют только подобные единства, а если какому-то духовному феномену нет материального соответствия, то, значит, и феномен ложный.

— Точно, точно! — закивал Двалиано. — У Неляпа то же самое. Он через эти убеждения даже язычником сделался.

— Как это? — поразился упырь.

— А так: говорит, того Бога, которого истинным называют, в природе не существует, а язычника спроси про идол — он скажет: «Это мой бог». Значит, языческие боги — реальность.

— Да ведь это же бред! Софистика!

— И все ему так, — согласился Двалиано. — Да толку? Я, говорит, прав, потому что моя теория меня кормит и фирме деньги приносит. И что возразить? Это ж Майночь — город неограниченных потребностей! Однако же вот на вас, похоже, Неляп срезался. Моя вам, стало быть, благодарность, да и от всего нашего ковролетного парка.

— Благодарность — за то, что Неляп на мне срезался?

— Ну да. Стало быть, нашелся хоть один разумный, которого он по своей психической науке не обобрал. Это нам в радость. Понимаете, Неляп, конечно, бесценный сотрудник, но кто ж его, прощелыгу, любить-то будет, после такой его сволочной психологии?

…Ковер-самолет мчался над темной землей, с танцующей плавностью пересекая воздушные потоки и огибая редкие облака. Через два часа на горизонте засветились огни Лионеберге. Хотя после картины воздушного движения над столицей контрабанды пространство здесь, над столицей политической, казалось вымершим, Двалиано сбросил скорость, прошел по краю ковра и расставил на углах красные светильники.

Памятуя, что гном мечтает об отдыхе, Персефоний не стал требовать подлета к дому. Они приземлились на ковролетной станции под присмотром зевающего фантома. Упырь не поскупился на чаевые, так что Двалиано распрощался с ним тепло.

Расписавшись, по настоянию зевающего фантома, в книге прибытий, Персефоний отправился домой. Он шел пешком, постукивая тростью по булыжникам мостовой и помахивая набитым иностранной валютой саквояжем. Что-то изменилось в городе за время его недолгого отсутствия, еще больше выросла нервозность ночной жизни. Но Персефоний не слишком внимательно смотрел по сторонам: ему отчего-то казалось, что это не он пропустил нечто важное, а именно город.