— Тебя припрятать, Персефоний? — спросил Яр.

— Нет, не обязательно, — ответил упырь, любуясь рассветом. — Только хорошо бы шляпу… что-нибудь, кожу от солнца прикрыть.

— Обожди-ка, — сказал берендей, передал вожжи жене и, протиснувшись между ящиками, вынул из-под соломы у правого борта какой-то короб. Внутри оказалось снаряжение пчеловода: плетеная шляпа с сеткой и перчатки. — Я тогда новой справой в городе разжился, а после, как брику вам продавал, и забыл про нее. Держи.

— Знатная у тебя брика, звеньевой, — цокнул языком Хмурий Несмеянович. — Чудо-экипаж! Что у тебя еще там припрятано?

— Да так, кой-чего помалу, — пожал плечами берендей.

Выданная упырю справа оказалась великовата, однако на солнце пришлась в самый раз. Спать Персефонию совершенно не хотелось. Он старался не думать о причинах бессонницы, потому что, вернее всего, Эйс Нарн или кто-то из его жертв-сородичей обладал способностью вести дневной образ жизни, и она передавалась вместе с кровью. Хотя могло быть и другое объяснение: ночь отвергает преступника, и тот, кто нарушает Закон, теряет ее благосклонность; тогда говорить следовало не о «способности», а о проклятии. Однако Персефоний уже решил про себя, что не станет ломать голову: ему попросту не хватает знаний. Точный ответ даст только Королева, она же и вынесет приговор. А до тех пор слишком самонадеянно что-то решать.

Немного времени спустя брика остановилась у ручья. Берендей распряг лошадей и отвел их к воде. Блиска вынула откуда-то сверток со снедью, расстелила на траве скатерть, тоже извлеченную из брики. Путники позавтракали.

— Что теперь? — спросила русалка.

— А теперь, — ответил Хмурий Несмеянович, — коли у Персефония бессонница, мы прямо сейчас решим, как сделать так, чтобы все закончилось хорошо.

— Ты в своем решении уверен? — спросил Яр.

Тучко усмехнулся:

— Ну, ты прямо с языка у меня это слово снял, сам хотел поинтересоваться: уверен, что твоя затея сработает?

Персефоний понял, что они продолжают разговор, завязавшийся между ними раньше, вероятно, когда они выходили к зачарованной поляне.

— Про это не думай, — отмахнулся Яр. — Уж с такой-то печатью… Грех прошляпить подарок судьбы.

— Не слишком ли гладко? С Эргонома станется и подстроить «подарочек».

Берендей решительно мотнул головой.

— Следы не лгут! Все было, как я тебе сказал: сперва у них спокойно дело шло, а потом вдруг… — Он развел руками.

Персефоний уже открыл рот, чтобы спросить, о чем идет речь, но тут Яр сам принялся пересказывать сюжет, прочитанный им по следам на зачарованной поляне.

Что послужило причиной конфликта между Эргономом и его загадочными подельниками, берендей мог только предполагать. По-видимому, неожиданно — к несчастью для себя, слишком неожиданно — перенесшийся с кладбища Гемье успел предупредить наемника о близкой опасности. Но тот еще раньше каким-то образом угадал, что сопровождавшие его маг и ковролетчик не простые авантюристы, а принадлежат к партийным кругам — то есть являются не теми, за кого, должно быть, выдавали себя. Сочтя опасность слишком большой, Эргоном убил их и скрылся на ковре-самолете.

— Но я ручаюсь: к телам он не приближался, единственно, к пилоту подошел, чтобы снять амулет от ковра, и сразу удрал, — добавил Яр. — То есть, во всяком случае, чародею он ничего подложить не мог.

Берендей выложил на скатерть три документа. Два были партбилетами с золотистыми профилями лидеров суверенитета на розовой корочке, причем сверху размещался профиль не вице-короля, а господина Перебегайло. Второй документ, выписанный на имя Скрупулюса Ковырявичуса, оказался любопытней. «Подателю сего препятствий не чинить ни в чем и любую помощь оказывать, ибо все, предпринятое оным, делается исключительно во благо суверенитета», — значилось на сером казначейском бланке, в верхней части которого также имелось изображение трех профилей, только верхним был уже женский. А внизу, потревоженная прикосновением пальца, переливалась всеми цветами радуги печать беспредельности полномочий.

— Печать, по счастью, поддельная, — сказал берендей. — Настоящая после смерти обладателя документа погасла бы, а эта и в наших руках светиться будет. Остальное — дело техники. А ведь сбывается твое предсказание, Хмур: протянуло правительство руки к бригадным кладам!

— Ну, это как раз неудивительно, — ответил Хмурий Несмеянович. — Удивляет меня другое: выходит, Эргоном теперь не вольный стрелок, а у Перебегайло на службе!

— С чего ты взял?

— Вот эта беспредельная индульгенция, конечно, нужна была для того, чтобы беспрепятственно провезти сокровища, — пояснил бригадир. — Но для чего маг и ковролетчик, имея на руках бумагу от дульсинеевской епархии, взяли на рискованное дело документы из чужой конторы? Явно для Эргонома, а это значит, что они однопартийцы. И это тебе еще один довод в пользу моего предложения.

— Не убедил, — возразил Яр. — Зачем тогда потребовалась поддельная печать? Перебегайло силовые структуры под себя гребет, он этой печатью может вполне официально пользоваться.

— И почему печать поставили на чужом бланке? — добавил Персефоний.

Едва сказал — сам тут же сообразил, что объяснение может быть только одно.

— По крайней мере маг, а скорее всего, и летун тоже служили Перебегайло не очень верно, — подтвердил догадку Тучко. — На самом деле они агенты госпожи Дульсинеи. Квалификация позволила Ковырявичусу подделать печать — а для того, чтобы взломать мои охранные чары, скажем прямо, квалификация нужна очень высокая.

Берендей с сомнением пожал плечами.

— Что ж он при своей квалификации с печатью так опростоволосился?

— Да нет, все правильно, — ответил бригадир. — Я слышал, у поддельщиков заговаривать что-либо на собственную смерть считается дурной приметой. В общем, эта бумага требовалась для того, чтобы доставить клад партии Дульсинеи. А мы ее по-другому используем. — И, обращаясь к Персефонию и Блиске, бригадир пояснил: — В Кохлунде делать больше нечего. Нужно бежать, потому что на хвосте у нас по-прежнему остатки бригады, а в довесок, как видим, еще и правительственные агенты. Сейчас делим деньги и расстаемся. Я уйду налегке. Двину в Психоцидулино — это такое бойкое местечко поблизости, там контрабандная тропа проходит. Связи у меня остались, денег вдоволь, так что махну в Забугорье. А вы все втроем двинете в империю. Музейная коллекция как раз границу вам и откроет.

— А вот тут фантазируешь ты, бригадир, — вздохнул берендей. — Передать коллекцию — это правильно, пусть все знают, что в Кохлунде ее больше нет и с нас взятки гладки. Но в империю уходить… разве забыл, кто мы с тобой такие? Нам туда кончика носа показать нельзя.

— Мне — нельзя, это верно, — согласился Тучко. — Поэтому я с вами и расстанусь.

— Я-то чем лучше? Тоже воевал…

— Да брось ты, Яр! — воскликнул Хмурий Несмеянович. — Сколько жизней ты уберег от меня и моих молодчиков вроде Эйса! Понимаю, ты по совести привык, но вот именно по совести, если из всех нас кто-то и заслуживает амнистии, так это ты.

— Амнистия не сделает меня из чужака своим.

— Чудо ты в перьях, а не берендей, — проворчал Тучко. — Свой, чужой… не смеши. Это тут мы все чужие. Кохлунд, конечно, кусок Накручины, но только кусок, а не вся она. Настоящая Накручина как раз там осталась, в империи.

— Не люблю я с насиженного места сниматься, — тяжело вздохнул Яр.

— С тобой жена, — напомнил бригадир. — И этого мальчишку тоже стоит увезти.

Персефоний открыл было рот, но тут же закрыл — хотя как будто именно ему первому следовало сказать, что он никуда, кроме Лионеберге, не поедет. Он молча смотрел на замершие лица своих спутников. Слишком короткое знакомство не позволяло считать, будто он хорошо знает берендея и русалку, да и человек Хмурий Несмеянович его подчас удивлял. Тем не менее их мысли были ему сейчас открыты.

Бывший бригадир обязательно хотел отправить в империю тех немногих, кто оставался ему близок, чтобы отгородить их не только от сумасшедшего графства, но и от себя, от своей шальной и гибельной судьбы. Яр все понимал и видел, что не должен отказываться. Конечно, не ради себя, но даже и не ради жены и странно приглянувшегося Хмурию Несмеяновичу упырька — ради самого бригадира и его полуживой совести.

Нет для него больше родины, убил он ее в себе собственными руками, воюя за химеру; нет больше и боевого братства; нет справедливости на свете, и нет света даже в сиянии солнца. Последнее осталось: хоть кого-то спасти, хоть кому-то помочь… Мог ли Яр отказать в такой просьбе? А с другой стороны — мог ли он сам поступиться совестью? Для него-то справедливость на свете была — оставалась, хотя сам он и отошел от нее, поддавшись когда-то слабости ума или сердца.

Берендей ждал, что скажет Блиска — ей предоставил он последнее слово. Та отлично видела, что происходит в душе мужа. Ей был нужен муж, живой, здоровый телом и душой…

— В империи спокойно, — сказала она, просительно поглядев на Яра.

— А пасека? — спросил тот. — Дом, хозяйство?

— Пчел соседи возьмут, — улыбнулась русалка. — А хозяйство новое заведем, благо не нищими едем.

Берендей поглядел на жену долгим взглядом и, кажется, принял решение, но сперва оглянулся на Персефония.

— Я недавно на бирже труда был, — ответил молодой упырь на невысказанный вопрос. — Новому государству упыри не нужны, во всяком случае, работы для них нет. Так что буду благодарен, если подбросите меня до границы.

— Вот и славно, — с облегчением вздохнул Хмурий Несмеянович.

Берендей встал и пошел запрягать лошадей. «Правильно, — подумал Персефоний, — не нужно тянуть, а то вдруг бригадир поймет, что на самом деле на уме у его спутников».

— А вы теперь как, Хмурий Несмеянович?

— Я же сказал: в Забугорье махну, а там видно будет. В общем, это уже не твое дело. Помоги-ка лучше деньги пересчитать.

Персефоний никогда не видел гулляндских скульденов, только слышал о них. Это оказались крупные, нетрадиционной — квадратной — формы ассигнации. На лицевой стороне их в позе, сочетающей величие и фривольность, был изображен как бы опирающийся на цифру «1000» Голый Король — символ единства с народом и открытости государственных институтов. На обратной стороне художником был любовно выписан тоже что-то символизировавший (но не сказать, чтобы слишком явственно) Голый Народ. Гулляндские квадратики были разделены на четыре кучки по пятьсот штук в каждой; дополнительно Хмурий Несмеянович на глазок поделил ворох своих валютных запасов. Иностранная валюта свободно ходила в Кохлунде: экономика графства под бодрые лозунги с первых дней пришла в такое состояние, что в нем ценилось все что угодно, кроме собственных дензнаков.

Затем, проверив снаряжение, Хмурий Несмеянович обнял Яра и его жену, а потом, чуть замешкавшись, и Персефония.

— Ну, бывай, корнет. Не поминай лихом.

— Не помяну, — пообещал упырь и неожиданно для себя добавил: — Знаете что? Поезжайте вообще на край света. Если совсем туго станет и мысли пойдут дурные, вспомните мои слова и уезжайте — куда-нибудь, где знакомой речи нет…

Сложная гамма чувств — от обиды до благодарности — промелькнула во взгляде бывшего бригадира.

— Для таких эскапад — староват, — ответил он с легкой усмешкой. — Но мысль интересная, запомню. Ну, прощайте! — выдохнул он и зашагал прочь.