Глава 23
БРИГАДИР ПРОДАЕТ БРАТА
Эргоном не мог этого знать, но с бегством он мог не спешить. Поняв, что Гемье скрылся через тайную тропу, Хмурий Несмеянович решил не рисковать:
— Лезть под пули Эргонома нам не резон, но и он навряд ли посмеет сюда сунуться. Давай-ка лучше путями земными к поляне проберемся, посмотрим, что там да как…
Не всякому дано пройти по спутанным тропам, не заблудившись и не сгинув, но это всегда может сделать тот, кто их путал. Бывший бригадир с бывшим звеньевым, не теряя времени, отправились в путь, оставив Персефония и Блиску под сенью памятника Томасу Бильбо.
Яр без особой охоты расстался с женой, но ее талант к чаровным песням был сам по себе отличным оружием, а кроме того, упырю и русалке достался весь арсенал, отнятый у связанных герильясов.
Вынужденная передышка пошла на пользу Персефонию: необходимость защищать женщину заставила его отвлечься от тяжелых мыслей.
Блиска, чувствуя его настроение, о путешествии с Хмурием Несмеяновичем не говорила, спрашивала о жизни. Они сидели в брике, которую молодой упырь подогнал к уродливому памятнику. Перед ними было разложено разнообразное оружие.
— Что рассказывать? Человек из меня, по правде, дрянной получился. Может, не совсем уж дрянь, но все-таки… Шалопаем я был. Осиротел рано, а наследство мне неплохое досталось. Прокутил. Гулял, бретерствовал… Теперь вспоминаю — сам удивляюсь. Вроде бы не по природной склонности, а просто поддался… Потом уже самому надоело, а остановиться не мог. Но в этом мне помогли.
— Упыри?
— Нет, один человек, которого я оскорбил и который, как оказалось, владел рапирой намного лучше меня. Пока я отлеживался, успел кое о чем подумать. Особенно когда услышал, что девица, из-за которой… Ну, в общем, это уже не важно. Тогда-то ко мне и пришел один упырь с предложением присоединиться к общине.
— Ты изменился, когда стал упырем?
Персефоний улыбнулся — правда, без веселости.
— Наверное, честнее будет сказать: я опять пошел на поводу. Только на сей раз у того, что вытащил меня из болота, а не макнул в него.
— Ты про того упыря?
— Нет, — качнул головой Персефоний, — про Королеву. Знаешь, что такое упыриные Короли?
— Старейшины? Предводители общин?
— Не только. Короли — это плоть Закона. — Блиска глядела на него с сочувствием и, как ей самой казалось, с пониманием. — Сложно объяснить, — вздохнул Персефоний. — Это совсем не то же самое, что законник. Вот я вижу: ты думаешь, будто я и за бригадиром пошел точно так же, как прежде за другими? Нет. Раньше меня несло по течению, в точности как какую-нибудь пустую бочку. Так и бывает с теми, для кого Закон — голая идея. Но с тех пор как я встретился с нашей Королевой, я уже не пуст, и рано или поздно на меня посмотрит не просто разумное существо, имеющее право карать и миловать, а сам Закон…
Персефоний невольно оглянулся в ту сторону, где остался лежать растерзанный им Эйс Нарн. Хотя знал, что этим взглядом непременно выдаст себя, и русалка с добрыми глазами постарается его утешить — пожалуй, ему сейчас того и хотелось, хотя он и не сознался бы в подобной слабости. Но что бы ни творилось у него в глубинах души, разговор был грубо прерван появлением на кладбище недружелюбно настроенных вооруженных людей.
Оставляя упыря и русалку, бывшие герильясы полагали, что те могут столкнуться с сопротивлением связанных пленников или, в худшем случае, с прорывом Эргонома через тайную тропу, что было, правда, маловероятно: не стал бы тот рисковать, покидая удобную позицию. Однако опасность пришла с неожиданной стороны — из Грамотеево. Казалось бы, победителям следовало успокоиться, ан нет, они пришли — шумной толпой, с факелами, ружьями и топорами.
— А ну! — грозно крикнул седовласый человек с носом в форме картофелины, поднимая двустволку.
Персефоний и Блиска не стали дожидаться, когда он соизволит пояснить значение своего «ну». Молодой упырь взял в левую руку отнятый у водяного Плюхана бюндель-револьвер — пистолет с вращающимся барабаном из шести стволов — и позаимствованный у полевика Шароха «белян» в правую. Русалка подхватила секач Дерибыка и чей-то кистень.
Пожалуй, это было не самое разумное решение, но, может, только оно и спасло их. Во всяком случае, толпа замедлила ход — в ней не чувствовалось готовности бросаться в бой. Расслабившись после победы, вдвойне трудно вновь подвергнуть себя смертельной опасности. Правда, все свое пестрое вооружение толпа взяла на изготовку — пришлось и Персефонию, встав на колено у колеса брики, взвести курки, а Блиска, отставив правую ногу и покачивая кистенем, предупреждающе взяла высокую ноту.
Толпа вовсе остановилась. Из центра ее выступил хромой человек, которому сросшиеся брови и крючковатый нос придавали зловещий вид. Слева и на полшага позади него держался седой с носом картофелиной, а за их спинами маячил уже знакомый Персефонию Нос.
Седой, который кричал «а ну», прикрикнул:
— Но-но!
А хромой и зловещий наконец-то разъяснил требование:
— Эй, вы! Отдайте нам этих!
Он указал на связанных герильясов.
— Зачем? — спросил Персефоний.
— Они грамотеевца убили! — сказал хромой. Толпа поддержала его грозным гулом. — Судить их будем. Казнить будем.
— А, вот в чем дело! — расслабился Персефоний. — Так бы сразу и сказали…
«Забирайте», — хотел добавить он, но тут до него полностью дошел смысл сказанного.
Не то чтоб идея была так уж решительно отвергнута упырем. По совести, в первую минуту он попросту не знал, что и думать, а хромой, поддержанный «нуканьем» седого, поторапливал:
— Вот-вот! Отдавайте колодников.
— А ведь они того, герои войны, — заметил Персефоний.
— Какие герои? Какой войны? — взревела толпа.
— Бандюками были, бандюками и остались! — сказал, как припечатал, хромой. — Этак кого угодно в герои можно вписать, а на поверку что — только с империей нас поссорили, да нас же и грабили.
— А как насчет того, что убитый тоже был из их числа? — спросил Персефоний.
— Ты нам Дурмана не трожь! — построжел хромой. — Ты его с ними не мешай. Дурман — герой войны! Он за нас кровь проливал, он имперцам кузькину мать показал, знают теперь, каков настоящий-то накручинец!
Противоречие было до примитивного очевидным, но, произнесенное столь твердым тоном, обладало даже каким-то очарованием.
— Ну? — не без угрозы спросил седой.
Толпа поддержала.
— Хватит болтать! — объявил хромой. — Отдавайте преступников.
— Еще чего! — вступила вдруг в разговор Блиска. — Так-таки тебе и подай! А ты их выслеживал? Ты их ловил? Чарами глушил, по морде бил, веревками вязал? А теперь пришел на все готовенькое! Наши они — нами с боем взяты, нам их и судить.
Толпа разноголосо загудела. Хромой, дернув себя за левый ус, признал, обернувшись к своим:
— По совести девка говорит!
— По уму, — выдал неожиданно «нукальщик».
— По понятиям, — вставил Нос, но на него уже не обратили внимания: толпе было важно мнение седого.
— Тогда, значит, будем решать, что вы за них возьмете, — сказал хромой, — и в каком количестве.
— Посоветоваться надо, — ответила Блиска.
Грамотеевцы отступили, оставив упыря и русалку вдвоем. Опустив оружие, Блиска шепнула:
— Надо время потянуть, пока Яр с Хмурием Несмеяновичем не подойдут. Я могу попробовать запеть их…
— Лучше бы вообще без всего этого обойтись, — вздохнул Персефоний, качнув бюндельревольвером и тут же вздрогнув: оружие оказалось жутко разболтанным и забрякало всеми частями; грозно выглядевшее, наибольшую опасность оно представляло для стрелка. — Не хочу я с этими дурнями воевать.
— Да, сказать по правде, многовато их, даже для моего голоса.
— Не в этом дело. Ну, согласись, есть разница между бандитами, — Персефоний указал на связанных герильясов, — и просто дураками!
— Есть, — сказала Блиска. — Только не в пользу дураков сравнение. Бандит, он про себя все же знает, что он бандит, что он уже не как все. А дурак просто полагает себя вправе делать то, что хочется.
Упырь невольно оглянулся на окровавленные сапоги Томаса Бильбо и не стал спорить.
— Конечно, можно просто дать грамотеевцам то, чего они требуют, — сказала русалка.
— Тоже не могу, — вздохнув, признался Персефоний. — Не то чтоб совсем такой мысли не было… Тогда уж лучше своими руками перебить связанных. Ты ведь слышала: «Судить будем, казнить будем». Приговор уже вынесен. Да и какой суд у толпы?
— Значит, они на нас нападут, — сказала русалка голосом спокойным, лишенным выражения, так что невозможно было понять, страшит ли ее саму такая возможность и что она тогда будет делать.
Персефоний стиснул зубы.
— Как глупо, — пробормотал он. — Ну неужели им еще не хватило? Они тут только что соседнюю деревню приступом взяли, потом идейного противника казнили — неужто мало, чтобы успокоиться?
— Идейного, говоришь? Тогда точно мало, — рассеянно ответила русалка, искоса наблюдая за грамотеевцами и машинально пробуя пальцем остроту тесака.
— Эй, ну как вы там, решили? — донесся до них голос хромого предводителя грамотеевцев.
— Во-первых, «эй» зовут лошадей, — парировала Блиска. — Во-вторых, ты что, думаешь, так просто подсчитать стоимость этих бугаев? Мы деловые разумные, наобум не отвечаем. Скорей бы уж они там… — шепнула она упырю, разумея мужа и бывшего бригадира: чувствовалось, что грамотеевцев уже утомляет ожидание.
«Неужели придется все-таки стрелять? — тоскливо думал Персефоний, обводя взглядом охватившее их полукольцо грамотеевцев. — Вот так посмотришь — простые лица, разумные как разумные. Вон полевик в кителе мага-инженера. Наверное, дипломированный специалист, приехал обучать крестьян новым методам хозяйствования. Что его сюда, на кладбище, привело? Может, он просто любопытства ради пришел? Хотел понять, что происходит на селе и почему так мало народу слушает его лекции, а я в него пулю всажу…»
— Ну чего там думать? — громко крикнул Нос. — По двадцатке за персону — и будет!
Толпа одобрительно загудела.
— Как — по двадцатке? — очень натурально возмутился Персефоний, подражая тону русалки. — Самое малое по двести!
Все оживились, завязался торг. Краем уха молодой упырь слышал, как глухо ругается Дерибык, ворочаясь в тщетных попытках ослабить путы. Хомутий, кажется, молился. Жмурий Несмеянович глядел с нескрываемой ненавистью.
В конце концов сошлись на ста двадцати, немного еще поспорили — на ста двадцати чего именно (покупатели, как оказалось, предлагали дукаты и купюры, а продавцы разумели рубли). Хромой грамотеевец уже подошел было ударить по рукам, но Блиска сказала:
— Нет, не годится. Советоваться нужно.
— А вы чем занимались? — удивился хромой.
— Советовались — друг с другом. А теперь с остальными надо.
— С какими еще остальными?
Персефоний понял, что терпение грамотеевцев истощилось, но тут, по счастью, послышался знакомый голос:
— С нами!
Из-за памятника вышли Хмурий Несмеянович и Яр. Упырь облегченно перевел дыхание, видя, как толпа подалась назад. Эти двое были плоть от плоти народа, но плоть, прошедшая большую и страшную школу кровопролития, и народ это ясно видел. С ними связываться не хотелось ни ради исторической справедливости, ни ради чего-то еще.
— О чем спор? — поинтересовался Яр, приближаясь.
На поясе у него болтался оставленный Эргономом «чернян», казавшийся при его внушительной фигуре игрушкой. Бригадир держал посох наперевес — и некому было знать, что магическое оружие разряжено.
Хромой объяснил, и Яр с Хмурием Несмеяновичем переглянулись.
— Продашь? — прохрипел с земли Жмурий. — Продашь! Родного брата — психам в руки… Ах ты, гад…
— Молчи, родная кровь, а то, пожалуй, и впрямь продам. Тебя как звать? — спросил он у хромого.
— Манилою кличут, — осторожно ответил тот.
— Отлично, — кивнул Хмурий Несмеянович и, отведя хромого в сторону, тихо сказал: — Значит, так, Манила: цена моя будет невелика, но придется попотеть. Во-первых, харч и фураж, во-вторых, поможете погрузить кое-какие вещички, выделишь для этого пару-тройку салаг. Есть еще одно условие, выполнишь — твои пленники, не выполнишь — так тебе и надо.
— Что за условие?
— Не беспокойся, не заумное.
Манила наскоро созвал совет односельчан, на котором по вопросу оказания помощи было принято положительное решение. Вскоре работа закипела. Хмурий Несмеянович водил троих молодых грамотеевцев к поляне с тайником, теперь уже коротким путем, и те выносили ящики с музейными экспонатами. Несколько домовых и овинников были отправлены в село собирать потребованные припасы. Остальные ждали — напряжение при этом исчезло само собой, кто-то даже задремал, кое-кто, заскучав, исчез. Трое (человек, пожилой лесин и полевик-агромаг), думая, что их никто не видит, уселись в стороне пить горилку.
Пленники поначалу ругались вполголоса, но после того, как Хмурий Несмеянович, подойдя к ним, что-то негромко сказал, затихли — смирились с судьбой, как подумалось Персефонию, хотя вскоре оказалось, что он ошибся.
С помощью грамотеевцев с погрузкой управились за полчаса. Оставалось изумляться, как в брике остается еще свободное место, но оно все оставалось и оставалось.
Под конец были вынесены несколько ящиков без музейной маркировки. Хмурий Несмеянович потребовал поставить один из них на траву и при помощи ножа ловко открыл крышку. В ящике лежали тонкие, вроде карандаша, но заметно длиннее, разноцветные палочки. Бригадир удовлетворенно крякнул, отвинтил навершие своего посоха, вынул из открывшейся полости точно такую же, но тусклую палочку и заменил ее на свежую.
— Вот это дело, — сказал он, откладывая еще одну палочку за пазуху, и велел Персефонию прибрать ящик.
В последнюю очередь было уложено отнятое у герильясов оружие. После этого упырь и русалка устроились на ящиках, берендей — на передке, с вожжами в руках. Хмурий Несмеянович подозвал Манилу и сказал:
— Теперь последнее условие!
Грамотеевцы вновь столпились вокруг. Персефоний поймал себя на том, что до боли стиснул пальцы. Неужели бригадир все-таки продаст брата?
— Итак, наша достойная всяческого уважения русалка уже изложила вам по пунктам, почему эти пленники принадлежат нам? — уточнил Хмурий Несмеянович и, дождавшись утвердительного ответа, продолжил: — Отлично. Сделайте все то же самое — и они с полным правом будут считаться вашими пленниками.
Едва он это сказал, герильясы повскакали на ноги и плотной группой ринулись сквозь толпу. Их веревки оказались перерезанными, нож, незаметно подброшенный, должно быть, Хмурием Несмеяновичем, поблескивал в руке водяного.
Их не пытались остановить. Хотя толпа по-прежнему смотрелась внушительно, все-таки Грамотеево было представлено уже не всем своим буйным отделением, к тому же трое из присутствующих были пьяными и еще трое — уставшими как собаки.
Большая часть грамотеевцев брызнула врассыпную, не успевшие этого сделать были сбиты с ног. Бригадир вскочил на подножку брики, а Яр щелкнул кнутом, и лошади резво помчались по разрезавшей кладбище дороге.
Почти минуту брика и герильясы двигались параллельными курсами. Сзади доносились редкие голоса и выстрелы неуверенной погони.
— Гад ты, Хмур! — донесся крик Жмурия.
— Береги дыхание, дурень! — отозвался его брат.
Чуть подальше послышался голос Хомутия:
— Скотина, Хмур! Все равно мы тебя достанем! И тебя, и твоих дружков!
Вот это он сказал напрасно. Хмурий Несмеянович озверел вмиг и вместо ответа схватил первый попавшийся пистолет и высадил заряд в мелькание ночных теней. Брызнул сноп искр: видимо, пуля угодила в оградку. Однако всем показалось, что тотчас раздался и чей-то короткий вскрик, а за ним последовал звук падения тела — впрочем, сложно было сказать наверняка.
Брика выкатила за ворота кладбища. Лошадям было трудно бежать с тяжелым грузом, однако Яр позволил им перейти на шаг, лишь когда оба села скрылись за выступом леса.
Вскоре в разных местах через ограду перемахнули и герильясы. Их было только шестеро: кроме сбежавшего (как оказалось, навстречу смерти) гнома и растерзанного упыря на кладбище остался Зазряк, в которого попала рикошетом пуля Тучко.
Зазряк еще дышал, когда его нашли грамотеевцы. Молодой герильяс был сочтен подходящим для справедливого суда, но, учитывая тяжелое ранение, его решили не переправлять в село, а прямо здесь принести в жертву Томасу Бильбо. Судить, в конце концов, можно и заочно, предложил Манила, бывший у грамотеевцев генератором идей. Крутившийся рядом Нос немедленно провозгласил, что в этом есть определенное изящество. Что он, собственно, имел в виду, никто не понял, но выражение грамотеевцам понравилось.
С жертвоприношением управились быстро, благо навык был.
Меж тем уже светало. В зыбком жемчужном сиянии задрожал петушиный крик. Грамотеевцы вспомнили, что давно уже не спали, и потянулись по домам.
