Часть четвертая
СЕКРЕТНЫЙ АГЕНТ БАБА-ЯГА

Трудно было поверить, что в доме кто-то живет. Забор покосился и местами обвалился. Крыша была засыпана сгнившими листьями. Из трубы не вился дымок. Ставни, когда-то узорчатые, поблекли и где отвалились, где покосились. Бревенчатые стены почернели от времени, из щелей торчала пакля, которую деловито таскали два воробья. Крыльца у избы не было. Рядом с входной дверью, прислоненная к стене, стояла перевернутая бочка. Встав на нее, можно было допрыгнуть до порога. Пахло плесенью, старым деревом и сыростью. Во всем чувствовались разрушение и упадок.

– М-да уж, – промычал Варфоломей, задрав голову и проводив взглядом воробья, уносящего в клюве кусочек пакли. – Год назад все еще было не так плачевно.

– А она вообще жива? – с опаской спросила я, поглядывая на мутные окошки, в которых не отражалось ни огонька свечи.

– Сейчас и узнаем.

Кот обежал избу вокруг и вернулся, неся в зубах придушенную мышь.

– Мышей здесь видимо-невидимо! – довольно сообщил он, кладя трофей у моих ног.

Я поспешно взлетела на бочку у крыльца и замолотила кулаком в дверь, запоздало сообразив, что так и не придумала, чего бы такого наплести Стеше, чтобы ее разговорить. На мое счастье, дверь не открывалась и из избы не донеслось ни звука, который мог бы рассказать о том, что в доме есть люди.

– Никого нет, – с облегчением доложила я Варфоломею, но на землю спускаться не стала, решив дождаться пока тот доглодает свой завтрак.

Огляделась по сторонам, заметила висящее под крышей осиное гнездо, повернулась к дому спиной и всмотрелась в дорожку за околицей: не покажется ли хозяйка этого мертвого дома. Интересно, как она выглядит? Почему-то представлялась высокая фигура в черном плаще с капюшоном, скрывающим лицо, и косой в руке. И от этого хотелось еще быстрее выскочить за околицу, вдохнуть свежего, а не пропитанного тленом воздуха, и почувствовать себя живой.

Изба за моей спиной тревожно заскрипела бревнами, надрывно всхлипнула половица, заскрежетала, открываясь, дверь. Варфоломей от потрясения выронил изо рта мышь. С самыми худшими предчувствиями я обернулась и обмерла.

Лучше бы хозяйка надела свой капюшон! С белой маски лица на меня взирали два черных, будто выжженных пожарищем, провала глаз. И это лицо никак не могло принадлежать живому человеку.

Я вскрикнула, не удержала равновесия и рухнула на землю вместе с бочкой, придавив замешкавшегося кота. Душераздирающий кошачий вопль огласил окрестности.

Спиной чувствуя мертвый взгляд черных пожарищ глаз, я поторопилась подняться на ноги, уже продумывая, как схвачу орущего Варфоломея за шкирку и опрометью брошусь за ворота. Но лодыжка взорвалась такой страшной болью, что перед глазами взметнулось марево, и я, как подкошенная, упала на землю. Когда боль чуть утихла, я почувствовала, что по щеке вороньим крылом скользнула грубая ткань, а в ноздри забился запах сырой земли. Открыв глаза, я увидела заляпанный грязью подол черной юбки и где-то высоко над ним две черных звезды, загородившие солнце и внимательно смотрящие на меня. Пушистый комок метнулся ко мне сбоку, уткнулся под руку, отчаянно мяуча. Черные звезды качнулись, в глаза брызнуло солнце, и я снова зажмурилась.

– Встать можешь? – озабоченно прозвучал тихий шелест. Показалось, ветер шевельнул прошлогодние листья на крыше дома. Что за глупость – отвечать ветру.

– Встать можешь? – настойчивее прошелестел ветер совсем рядом, и ледяная ладонь обожгла холодом мою руку.

– Могла бы – давно бы встала, – проскулила я, отдергивая ладонь.

Зря. Тут же льдом сковало пульсирующую болью лодыжку, нога отнялась, и я закричала.

– Тише-тише, – зашептал ветер. – И сейчас больно?

– Я не чувствую ногу, – пробормотала я, жмурясь сквозь пелену слез.

– А так?

Ледяные оковы исчезли, и лодыжку вновь накрыло пожаром боли. Я вскрикнула, ветер прошелестел:

– Потерпи, сейчас.

Я вытерла рукой слезы и взглянула в лицо ветру. У него были черные ямы глаз на снежной скатерти лица.

– Я тебя вылечу. – На белой маске проступили черные контуры губ, приоткрывшие голубоватые льдинки зубов. – Только мне нужно что-то…

Снова порыв ветра, снова черное крыло по лицу, снова запах сырой земли, снова глаза-звезды закрыли солнце.

– …что-то живое, – доносится тихо сверху.

Фигура в черном делает шаг в сторону, коршуном бросается на землю и возвращается ко мне. В ногтях с черной каймой трепыхается серая мышка.

– Мое, – обиженно бурчит Варфоломей под боком.

Но сверху уже сыплется колючий снег непонятных слов, снежинки ложатся на травмированную лодыжку обезболивающими лоскутками, пронзительно пищит мышь, неумолимо сжимается белая ладонь с черными ногтями. Кажется, я слышу, как ломается каждая косточка в хрупком мышином тельце, а боль в лодыжке постепенно отступает. Когда мышь перестает пищать и сильная рука прижимает к моей ноге еще теплое тельце, боль уходит. Я отдергиваю ногу. Жалко мышь, и противно от прикосновения жесткой шерстки. И с удивлением понимаю, что лодыжка больше не болит. Чтобы убедиться, поднимаюсь на ноги, шевелю ступней, дотрагиваюсь до того места, где еще недавно жила боль. Кожа еще красная, но нога в порядке. Ничто не помешает моему дальнейшему путешествию по Лукоморью. Ничто, кроме черных провалов глаз на белой маске неживого лица.

– Не болит? – На маске проступает подобие беспокойства.

– Порядок, – хрипло отвечаю я и добавляю: – Спасибо.

– Спасибо в суму не положишь. – Маска умеет усмехаться. – Была б ты мужиком, попросила бы тебя крыльцо починить в благодарность за лечение.

– Было б у тебя крыльцо, лечение бы не понадобилось, – не остаюсь в долгу я.

Маска устремляет на меня черные бездны глаз, и внезапно уголки черных губ расползаются в стороны. От улыбки маска сминается пергаментом, с щеки отлетает кусочек белой штукатурки, обнажая розоватую, в россыпи веснушек, кожу. Из глаз уходит чернота, сужаясь до черной точки, и они уже не провалы пожарищ – голубые проруби.

– Ты чего пришла-то? – спрашивают черные губы. И теперь я вижу: маска – лишь слой густой белой извести, на которой черным угольком закрашены белесые брови, очерчены черные овалы век, прорисована черная щель губ.

Передо мной Стеша, хозяйка мертвого дома, невеста погибшего жениха.

Бывшая целительница, посвятившая себя магии смерти. Но навыки прошлого чародейства остались. И напрасно Варфоломей утверждал, что теперь Стеша перешла на сторону зла. Не посмеялась она надо мной, не поиздевалась. Вылечила подвернувшуюся ногу и только потом спохватилась об оплате. «Вот только как вылечила, – напомнил внутренний голос, – отобрав жизнь у маленькой мышки…» Ворожба Стеши – созидание, построенное на разрушении. За мое здоровье заплачено чужой жизнью. И страшно представить, чья жизнь будет поставлена на кон, когда речь зайдет о более серьезных повреждениях, чем растяжение сустава.

– Поговорить надо, – облизнув пересохшие губы, проговорила я.

– Раз поговорить, то пошли в дом.

Стеша нашла откатившуюся бочку, прислонила ее к крыльцу и оторвалась от земли, взметнув черные лоскуты-крылья. На мгновение показалось, воспарила над землей. Не удивлюсь, если под юбкой у нее не ноги, а вороньи лапы. Словно услышав мои слова, ветер взметнул подол чуть выше, и моему взгляду предстали задники обыкновенных лаптей, пусть и изрядно изгвазданных в сырой земле. Где она ее находит только? Дождя не было, не иначе как по болотам шастала.

– Идешь? Или сперва плотника покличешь, чтобы крыльцо справил? – насмешливо обернулась хозяйка.

Вид лаптей Стеши как-то сразу придал ей человечности, и я, перестав опасаться странной чародейки, но памятуя об осторожности (вряд ли Стеша станет лечить меня второй раз по доброте душевной, если меня угораздит навернуться с бочки), взгромоздилась на бочку и шагнула вслед за хозяйкой в темные сени.

В избе пахло сыростью, гнилым деревом и прелой шерстью. Половицы скрипом отзывались на каждый шаг, и казалось, стонет сам дом, состарившийся, одряхлевший и уже не получающий достаточного ухода и заботы. У порога я споткнулась о брошенные в беспорядке растоптанные лапти. Один из них я умудрилась запульнуть аж в центр горницы. Стеша полоснула меня суровым взглядом, подхватила лапоть и, осторожно отряхнув от пыли, так, словно это был не старенький разношенный лапоть, размером с лыжу, а драгоценная хрустальная туфелька, по которой ее может найти принц, поставила его у стены. Затем взяла второй такой же и опустила рядом.

Горница не радовала глаз ни жаром поленьев, потрескивающих в печи, ни умелой вышивкой на настенных полотенцах, ни румяным караваем на столе. Стены были голы, стол был завален пучками трав, но не сухих, а подгнивших. Печь и вовсе обвалилась с одного угла. Такого упадка даже в домах, захваченных злыднями, не было! Я украдкой огляделась в поисках вредного бесенка, но никого не нашла. Да и странно было бы, если бы в избе чародейки поселилась нечисть.

Между тем разруха и беспорядок виделись во всем: и в сваленном в углу тряпье, и в разбросанных по избе вещах. Приглядевшись, я поняла, что все они – мужские. Высовывается из-под лавки одинокий лапоть – не иначе как сорок пятого размера, сброшена впопыхах льняная рубаха на грубый деревянный сундук у стены, подпирают печь огромные валенки. Казалось, неряха хозяин второпях собирался в дорогу, да и побросал все вещи где ни попадя. Вот только откуда ж ему взяться-то? Жених Стеши давно умер, и отца у сироты нет в живых. Не иначе как сведения Варфоломея устарели, и Стеша успела оправиться от гибели жениха и завести нового кавалера – неопрятного, толстолапого и безрукого. Хоть бы печь починил!

– Как же ты зимой-то согреваешься? – вырвалось у меня.

Стеша не сразу поняла, о чем речь, а потом махнула рукой.

– Печь по весне обвалилась, когда в ней особой надобности уже не было.

«Вот почему в доме так сыро», – поежилась я. Несколько месяцев комнаты не обогревались, и влага въелась в дерево, изгрызла его до гнили. Но хозяйке, похоже, до этого нет никакого дела. А как же горячая еда? Чем Стеша питается? Сырыми грибами да сухими корешками?

– А как же ближайшая зима? – заикнулась я.

Даже при теплой московской зиме без батарей не выживешь. А в Лукоморье, поди, зимы суровые, как нынче в Сибири.

Стеша повернула голову и глянула на меня с таким недоумением, словно наступление зимы было столь далеким событием, что и думать о нем еще не следовало. Потом глаза ее полыхнули черным, стирая голубую радужку и вновь становясь черными пропастями на выбеленном лице.

– До зимы как-нибудь все устроится, – с отчаянной решимостью промолвила она и, отвернувшись к столу, смела в сторону попахивающие гнильцой пучки трав.

– Каменщика бы надо позвать, – посоветовала я, продолжая коситься на разрушенную печь.

– Так я и позову, – хрипло пробормотала Стеша, – позову. Вдруг придет, а?

Она повернулась ко мне и впилась в меня взглядом, от которого сделалось не по себе.

– Конечно, придет! – убежденно пробормотала я.

– А если не захочет? – Она испытующе глянула на меня.

– Чего ж не захотеть-то? – недоуменно возразила я. – Ты только пообещай ему вознаграждение хорошее, он мигом примчится.

Стеша тряхнула головой, и из ее горла вырвался вороний крик. Я невольно отшатнулась, Варфоломей прижался к моим ногам, а чародейка несколько раз дернулась всем телом, продолжая хрипло каркать. Невозможно было опознать в этом жутком крике-стоне женский смех, но тем не менее Стеша смеялась. Захлебнувшись последним «кар-р-р», она подняла голову и кивнула мне, предлагая садиться на лавку.

Сделать это было непросто: из-под лавки торчали лапти и отклеившиеся пасти старых сапог, которые, казалось, только и ждут, чтобы схватить зазевавшегося гостя за пятку и откусить полноги. Да и сама скамья была завалена грудой тряпья. Пришлось изрядно повозиться, прежде чем отвоевать себе местечко среди груды этого винтажного барахла. Усевшись, я сразу же расчихалась от пыли, и кружева паутины, то там, то тут опутавшие тряпье, потревоженные, всколыхнулись вверх, а крупный черный паук взлетел по стене к потолку. Приглядевшись, я заметила среди вещей потемневший от времени кушак и изъеденные молью рубахи и с дрожью поняла, что если и был в этой избе хозяин, то он явно не появлялся дома несколько лет. Догадка, которая осенила меня следом, скатилась за шиворот лавиной мурашек. Похоже, Стеша окружила себя вещами погибшего жениха, создав спасительную иллюзию того, что тот лишь вышел на время, оставив в избе все свои вещи, но совсем скоро вернется. Неужели она до сих пор в это верит? «Верит», – вдруг поняла я. Поэтому так неприязненно взглянула на меня, когда я споткнулась о лапти у порога. Поэтому с такой непонятной мне заботой отряхнула их и аккуратно поставила у стены.

– Так что за дело тебя ко мне привело? – Она смахнула со стола сгнившие листья и корешки и села напротив.

Вряд ли хозяйка порадуется расспросам о своем погибшем женихе. Поэтому, вспомнив о словах Варфоломея и о том, что нынче Стеша промышляет порчей, я не нашла ничего лучшего, как выпалить:

– Мачеху извести хочу. Житья никакого от нее нет!

– Мачеху, говоришь? – Стеша в задумчивости потерла поверхность стола, оттирая прилипший листик. – А ты твердо решила?

Две черные пропасти глаз обволокли меня сумраком, и я вздрогнула всем телом.

– Боязно? – усмехнулась она.

– Сыро у тебя, – не выдала волнения я.

Чародейка удовлетворенно прикрыла глаза, и стал заметен неровный угольный контур по краешку век. Это придало мне уверенности. Стоило только увидеть что-то земное во внешности хозяйки, как она переставала казаться порождением тьмы и представлялась обычной сельской девицей с неумело намалеванной физиономией.

– Так что, – поторопила я, – поможешь?

– Помогу, – помолчав, ответила она. – Приноси прядь волос мачехи, лоскут платья и корову приведи.

– А корову зачем? – облизнув губы, спросила я.

– А корову – чтобы меня отблагодарить.

– А, – кивнула я, – понятно.

Я растерянно расправила сарафан. Вот и все, судьба выдуманной мачехи решена, и жизнь ее оценена в одну буренку. А я ни на шаг не продвинулась в своем расследовании того, имеет ли Стеша отношение к черному пиару Бабы-яги.

– Это еще не все? – подала голос Стеша. – Еще кого-то извести хочешь? Может, у тебя коров много?

– Не, – затрясла головой я, – только одна.

– Тогда нечего тебе тут рассиживаться. Это только Любава два приворота по цене одного делает, – усмехнулась она. – На порчи такие правила не распространяются.

Надо же, подивилась я, современный маркетинг в древнем Лукоморье! Ох, хитра Любава. «А что, если, – у меня даже во рту пересохло от такой мысли, – что, если она тоже переселенка, как и я?» Ведь встретила же я в Вессалии своего современника Степана, который попал туда из моего мира, только несколькими годами раньше. И столкнулась же я в подводном царстве с Антуаном, магом-французом из моего мира и времени. Не говоря уж о поп-звездочке Полине, которая провалилась во временной портал и теперь живет на древнегреческом побережье под видом Афродиты.

– К Любаве мне тоже надо, – откликнулась я, – говорят, она на любовные дела мастерица.

– Да уж, мастерица она знатная. – На белом лбу Стеши прорезались две отчетливые складки, черные губы вытянулись в щель.

«А ведь она Любаву не любит», – поняла я. Вот только в чем здесь причина? По магии они не конкурентки. Неужели им приходилось соперничать за любовь погибшего охотника?

– Неужто обманули? – простодушно вылупила глаза я.

– Вот что, – Стеша подняла на меня тяжелый взгляд, – ты к Любаве не суйся. А к корове захвати еще и курочку. Я тебе такой приворот сделаю, что вовек никто не сымет. Поняла?

– Поняла, – часто закивала я, – вот спасибочки!

– Спасибо мне скажешь, когда твоя мачеха в сырую землю ляжет, – криво усмехнулась она. – И после того, как суженый твой тебя замуж возьмет. Ну все, ступай. Не задерживай меня.

Глаза Стеши вновь затопила черная бездна, и она склонилась над пучками гниющих трав и лихорадочно забормотала:

– Надобно дело одно до конца довести. Авось получится. А если опять неудача, то разыщу Бабу-ягу да в ноги ей упаду.

Мы с котом настороженно переглянулись.

– Бабу-ягу? – переспросила я.

– Раньше-то она меня из избушки прогнала, – продолжала бормотать Стеша, перебирая пучки трав, – и слушать не стала. А нынче, говорят, переменилась Яга. Про добро забыла, ко злу обратилась, младенчиков ест. Чай, договоримся. Я ей мальчонку соседского, а она мне – водицы живой, чтобы Ефимушку оживить.

Меня передернуло от подобной перспективы, а Стеша неожиданно подняла голову и впилась в меня черными, без ободка, глазами:

– Как думаешь, даст?

– А ты думаешь, это поможет? – осторожно спросила я. – Ефима-то твоего давно на свете нет. Поди, одни кости в земле остались.

Стеша отшатнулась и схватилась за сердце, словно мысль об этом ей и в голову не приходила. Затем затрясла головой, будто отгоняя от себя страшные видения, и убежденно забормотала:

– Так на то она и живая вода. Живая-живая. Чтоб из единой косточки можно было человека оживить.

Из горла Стеши снова вырвался хохот, похожий на воронье карканье, и мне сделалось по-настоящему жутко.

– А если не даст? – с дрожью спросила я.

Стеша осеклась и непонимающе взглянула на меня.

– Как не даст? – Ее губы дрогнули, лицо исказила гримаса ненависти. – Не даст?!! Да я ее… Да я ей! – Голос ее сорвался на крик, и показалось, ветер просвистел в стылой печной трубе.

Мы с котом попятились к порогу.

– Ступай, – махнула рукой Стеша. – Не задерживай меня. Авось все получится, авось, авось… – как заклинание повторила она, склоняясь над травами.

– Как в могиле побывали, – тревожно мяукнул Варфоломей, когда мы удалились на значительное расстояние от дома Стеши.

– Точно, – кивнула я, с наслаждением подставляя лицо полуденному солнцу и ловя губами теплые лучи и запах свежескошенной травы.

– И что ты думаешь?

– А что тут думать? К слухам о Бабе-яге она отношения не имеет – сам слышал, она в них верит и надеется выменять на младенца живую воду. – Я содрогнулась.

– Но дела творит черные, недобрые, – заметил Варфоломей. – Вернется Василиса, непременно ей скажу, пусть разберется, поучит уму-разуму.

– Что, на добро ее закодирует? – недоверчиво усмехнулась я, вспоминая свою собственную сестрицу. Чтобы избавить ту от увлечения черной магией, мне пришлось забрать себе часть ее злой натуры. Нет-нет, а характер Селены дает о себе знать. Теперь-то я знаю, что злую волшебницу можно остановить только двумя способами: или убить ее, или присвоить себе часть ее черной магии. Только не факт, что после этого ведьма станет доброй феей. А вот Варфоломею, похоже, это невдомек.

– Василиса что-нибудь придумает! – убежденно ответил он.

«Ну-ну, – я передернула плечами. – Пусть с этим разбирается Василиса». Я ни за что не рискну впустить в себя ту беспросветную тьму, которая поселилась в глазах и в сердце Стеши. Что-то подсказывало мне, что вместе с тьмой в душу хлынет смертельный холод, от которого не спрятаться под одеялом, не согреться у костра, не оттаять в объятиях любимого.

– Как думаешь, Ив уже добрался до Златограда? – окликнула я кота.

– Еще вчера должен был, если его ничто в пути не задержало. Скорей бы уж он Василису сыскал! – с надеждой добавил Варфоломей.

– Да уж, – проворчала я, – без Василисы тут прям конец света наступит. Немедленно и беспросветно. Спасешь Василису – спасешь Лукоморье.

Мы остановились у опрятного домика из светлого дерева, под крышей которого ворковали два белых голубка. Домик выглядел светлым и уютным, как в доброй сказке.

– А вот и изба Любавы, – объявил кот.

– А народ-то весь где? – Я в удивлении оглянулась.

Мы полдеревни прошли и не встретили никого.

– Так в поле все. День в разгаре.

– А Любава – тоже?

– Да зачем же ей в поле спину гнуть? Она знай себе отвары варит да по лесу шастает, травки собирая. А те, кто на поле трудится, ей потом все готовенькое принесут в обмен на склянку люблянки.

– Чего-чего? – удивилась я.

– Люблянка – это напиток хмельной, ейное изобретение, – объяснил кот. – Как выпьешь, так вовек от любви охмелеешь.

– Страшная штука! – ужаснулась я. – И что, с годами не выветривается?

– Зришь в корень, – подмигнул Варфоломей. – Разве ж Любаве выгодно, чтобы ее пойло раз и навсегда срабатывало? Ясное дело, она бы тогда с голоду зачахла. Поэтому отварчик каждый год обновлять надобно. Вот и живет Любава припеваючи, вон какую хату себе новую справила – знатная невеста стала.

– Все до сих пор невеста? – усмехнулась я. – Что, сапожник без сапог? Никто замуж не берет?

– Я ж тебе говорил, – напомнил кот, – что Любава в Чернослава влюблена. Годы идут, а она не теряет надежды.

– Хорошо же он ее люблянкой опоил, – хмыкнула я.

– Скажешь тоже, – фыркнул Варфоломей. – Нужна она ему больно!

– Ну что, – я тронула калитку, – пойдем узнаем, уж не Любава ли на Бабу-ягу напраслину возводит?

– Только ты уж поосторожней, – предупредил кот. – Любава – девица хитрая.

– Да уж не хитрей меня! – подмигнула я и вошла на двор.

Первое, что я там увидела, был знакомый мне рыжий конек, который стоял у забора и увлеченно жевал астры, росшие на грядке. При виде меня он радостно заржал, выронив на землю недожеванный цветок. Я в испуге метнулась за калитку, чуть не раздавив кота.

– Там Илья! – округлив глаза, сообщила я, с опаской показывая на щель в заборе.

– Он тебя видел? – с беспокойством мяукнул Варфоломей.

– Нет, – я помотала головой. – Он, похоже, в избе, а конь во дворе привязанный стоит.

– Хорошо, – кивнул кот. – Как ты думаешь, что он там делает?

– Астры жрет, – живо откликнулась я.

– Да не конек, – он закатил глаза, – а Илья в доме у Любавы!

– Неужели, – я радостно ахнула, – свататься к ней пришел?

– Хорошо бы, – хмыкнул кот. – Это значит, приворотное зелье, которым ты его опоила, перестало действовать. А может, и наоборот! – Он красноречиво приподнял ухо.

– Что, наоборот? – насторожилась я.

– А того, – снизошел до пояснения кот, – что он, может, до сих пор по тебе сохнет и приехал к Любаве за ее отваром в надежде добиться от тебя взаимности.

– Кошмар! – ужаснулась я. – Варфик, с этого дня все напитки первым будешь пробовать ты. И если ты не сбрендишь от любви к Илюше, тогда и я их выпью.

– Да погоди ты, – поморщился кот. – Ничего еще не ясно.

– Как же выяснить-то?

– Пойди да спроси, – фыркнул он.

– Варфик!

– Тогда пошли подглядывать. Только тсс! Тихо!

Мы проскользнули мимо увлеченного трапезой Конька-горбунка (тот уже обглодал всю грядку с астрами и принялся за соседнюю, с ромашками) к стене дома. К счастью, окна Любавиной избушки были расположены низко и заглянуть в них не составляло никакого труда. Мы с котом обежали три окошка, прежде чем я углядела вихрастую макушку Ильи и склонившуюся к нему женскую голову.

– Они что, целуются? – прошептала я.

Варфоломей, который крутился у моих ног и не мог видеть происходящего в избе, от такого анонса подпрыгнул как теннисный мяч, и повис на подоконнике, с любопытством заглядывая внутрь.

Гость и хозяйка шевельнулись, и я разочарованно вздохнула. Они не целовались, а о чем-то переговаривались, и между ними на столе стояла склянка воды, перевязанная алой лентой.

– Люблянка, – опознал бутылочку Варфоломей. – Для тебя, похоже.

Илья тем временем отвязал от пояса тугой кошель и выложил на стол золотую монетку.

– Гляди-ка, подорожала уже! – присвистнул кот и зашептал: – Раньше Любава две серебрушки брала. А может, объегорить дурака решила. Видит же, что он последние порты отдаст, только бы отвар заполучить.

Пухлая ладошка Любавы накрыла золотой кругляш, кулачище Ильи сграбастал бутылочку с приворотным зельем. Сделка состоялась.

– Ну все, – мрачно прокомментировал кот, – теперь прячься. А не то увидит тебя Илья, одним кулаком за шкирку схватит, другим – в уста отвар вольет, и все – побежишь под венец вперед него. И что я потом Ивану твоему скажу?

Меня передернуло от подобной перспективы, и я быстро шмыгнула за угол – подальше от крыльца, где меня мог заметить богатырь.

Вскоре затрещали сени, пропуская Илью на крыльцо. Богатырь распрощался с Любавой, взгромоздился на конька и унесся восвояси. А хозяйка, только сейчас заметившая урон, нанесенный горбунком ее цветочным грядкам, вскрикнула и сбежала с крыльца. Затаившись на заднем дворе, я слышала, как она повздыхала над погибшими цветами и поднялась в дом.

Варфоломей шмыгнул за ворота убедиться, что богатырь не вернется, а я украдкой заглянула в горницу и застала диковинную картину. Любава быстро убрала со стола кружку, из которой она потчевала Илью, смахнула крошки, сбегала к сундуку и водрузила на стол кусок бересты. Затем уселась на скамью, придвинула бересту и что-то быстро написала на ней угольком. Потом отложила уголек в сторону и принялась пялиться в бересту, нетерпеливо кусая губы и словно ожидая, что на бересте проявятся зашифрованные письмена. На подоконник тем временем запрыгнула белая кошка и с любопытством уставилась на меня. «Как это ее Варфоломей проглядел, – усмехнулась я. – Иначе уже давно у крыльца крутился бы и мяучил, вызывая красотку на свидание». Кошка повернула голову, и я вновь увидела Любаву. Чародейка радостно вскрикнула, склонилась над берестой и стала водить пальцем, словно читая строчки. Затем ненадолго задумалась, подняла голову к потолку, в задумчивости погрызла уголек, отчего краешек губ окрасился черным, и, наклонившись к бересте, быстро-быстро заводила угольком. Мне даже любопытно сделалось, что же такое она там пишет – любовное послание придумывает или новый рецепт приворотного зелья сочиняет.

Но тут вернулся Варфоломей, доложил, что горбунка вместе с всадником и след простыл, и я, пригибаясь у окон и стараясь не попасться на глаза хозяйке, припустила к крыльцу. Теперь мой черед нанести визит чародейке. А на случай если богатырь надумает вернуться, Варфоломей покараулит у калитки и подаст знак.

На мой стук в дверь изба отозвалась приветственным грохотом и быстрыми шагами. Дверь отворилась, явив моему взору две дыне подобных груди, тесно обтянутые красным сарафаном. Я в удивлении отступила назад и только так смогла разглядеть кудесницу любовной магии целиком. Любава была высокой, полной, явно не избалованной сельским фитнесом барышней. Материала ее платья вполне хватило бы на парашют, а сама она напоминала воздушный шар, раздутый до предела. Диссонанс в ее знатные формы вносила только коса, мышиным хвостиком смотревшаяся на фоне мощных плеч, широкой шеи и баллонообразных рук. В остальном Любава была миловидна и белокура. Так выглядела бы Барби, будь она на центнер побольше.

Пока я молча пялилась на хозяйку дома, та с не меньшим любопытством разглядывала меня.

– Знаю-знаю, что привело тебя ко мне, – с улыбкой Деда Мороза сказала Любава. Глаза ее были такой синевы что не будь мы в Лукоморье, я бы не сомневалась, что эта морская синева – заслуга контактных линз.

– Откуда? – насторожилась я. В мои планы не входило сразу выкладывать все карты.

– Я смотрю прямо в сердце, – нараспев произнесла Любава, – и вижу все печали твои.

Я промолчала, обдумывая, какие именно из моих печалей открылись чародейке, а та, ободренная моим замешательством, продолжила:

– Вижу, грусть-тоска по молодцу доброму, пригожему твое девичье сердце иссушила.

«А, это она про Ива, – успокоилась я. – А что, – я взглянула в синие глаза Любавы, взирающие на меня с материнским пониманием, – может, разузнать у нее, как там у нас сложится?»

– И не только сердце. – Любава окинула меня откровенно жалостливым взглядом и повернулась, чуть не сметя спиной дверной косяк. – Идем!

Пока я рассматривала чистенькую, убранную цветочными букетами горницу да думала, на что это она намекает, хозяйка достала из резного сундука бутыль с мутной водицей и уже знакомую склянку, завязанную алой лентой.

– Это, – она протянула склянку, – для молодца.

– Это та самая? – Я изобразила восхищение. – Люблянка?

– Она, родимая, – ласково улыбнулась Любава. На колени ей запрыгнула кошка, и хозяйка почесала ее за ушком.

– Наверное, дорогая? – закинула удочку я.

– Для тебя – две серебрушки.

– Для того, кто любит, наверное, и золотого не жалко, – будто бы невзначай заметила я.

– Да уж. – Любава фыркнула. – Вот только перед тобой богатырь являлся. Люблю – не могу, хочу, чтоб девица моей была, все на свете отдам.

Я судорожно сглотнула:

– И что?

– Брехал, – разочарованно вздохнула она. – Волшебного коня пожалел.

– Но ты ему все равно помогла?

– А как же, – усмехнулась Любава, убирая в сундук шелковый Илюшин кошель, набитый монетами. – Так помогла, что он теперь вовек меня не забудет! А это, – она придвинула ко мне бутыль с мутным содержимым, – для тебя. Быстротолст!

– Быстро что? – поразилась я.

– Красота это твоя девичья, вот что! – тоном доброй феи провозгласила Любава.

– Это? – Я с сомнением покрутила бутыль и оскорбленно поинтересовалась: – А зачем мне это?

Чародейка всплеснула полными руками.

– Так красота-то девичья, она в теле! Ты на меня погляди! – Она выставила вперед свой арбузоподобный бюст и провела пудовыми руками по набитому, как барабан, животу. – Все он, быстротолст!

– Так это, – я потрясенно уставилась на ее телеса, – все магия?

– Он, он, – закивала непомерно довольная собой Любава, – быстротолст родимый. Не успеешь оглянуться – раздобреешь, как на дрожжах. И женихи в очередь за околицей выстроятся.

Она придвинула ко мне бутылочку и ласково улыбнулась. Представив себе, как от одной капли отвара меня раздует до размеров слона, я в ужасе затрясла головой. Я за естественную красоту. И скелет, изможденный диетами, и туша, раздутая магией, – это перебор.

– Нет, спасибо! Я как-нибудь сама.

– Ты замуж хочешь? – прищурилась Любава.

– Замуж? – Я отшатнулась. – Не-э-эт!

– Вот и пей… – привычно начала отвечать чародейка и вдруг в ужасе вытаращила на меня глаза: – ЧТО?!

– Замуж не пойду! – Я с решительностью отодвинула бутыль.

– Да как же, – растерянно пробормотала чародейка, – тогда зачем же…

– Зачем пожаловала? – подсказала я.

– Ага, – кивнула она, таращась на меня, как на диво дивное.

– Работу ищу, – брякнула я. – Тебе помощница не нужна?

Любава окинула меня критическим взором:

– А по-моему, замуж тебе, девка, надо!

– Не хочу жениться, – уперлась я, – хочу учиться!

– Чему же?

– Как это чему? Ворожбе! Ты, говорят, одна из величайших волшебниц Лукоморья… – Я глянула на довольно заалевшую Любаву, убедилась, что выбрала верный тон, и продолжила врать: – Сама Яга тебе не ровня. Вот и хочу к премудрости твоей приобщиться.

– Опоздала ты, девонька, – Любава светло улыбнулась, – не до учениц мне нынче. Я ведь скоро замуж выхожу.

– Вот радость-то! – воскликнула я, заметив за окном мелькнувшую черную тень. Белая кошка заинтересованно порхнула на подоконник и уставилась на восхищенно прильнувшего к стеклу Варфоломея. – За кого же?

Так она мне и назвала имя счастливца!

– Выйду – узнаешь. – Она лукаво улыбнулась. – И тебе тоже советую времени зря не терять. Женское счастье – оно в семье, а не в учении.

Глядя на светящееся лицо Любавы, было ясно, что ни о каких интригах и власти она и не помышляет. Засиделась чародейка в девках по лукоморским меркам, вот и рада-радешенька, что жених на горизонте нарисовался.

– Бери, – расщедрилась она, придвигая ко мне обе бутылочки, – дарю!

Тем временем Варфоломей своими кошачьими комплиментами, видимо, успел вскружить голову хозяйской кошечке. Потому что та, забыв обо всем на свете, метнулась с подоконника и, не заметив на своем пути ведерко с тестом, стоявшее на скамье у стены, опрокинула его. Вязкая масса растеклась по бревенчатому полу, Любава с криком вскочила и, обругав уже умчавшуюся на двор проказницу, метнулась за тряпкой.

Пока чародейка, причитая, ползала по полу и собирала тесто, я не удержалась и перевернула бересту. К моему удивлению, та была совершенно пуста. Как будто бы на моих глазах Любава не выводила с усердием буковку за буковкой. Не успела я удивиться, как береста колыхнулась, и на ее поверхности проступили слова, которые писал невидимый мелок. Вот тут-то я и пожалела, что так легкомысленно отнеслась к занятиям по старославянскому языку в институте. Потому что надпись складывалась из смутно знакомых витиеватых символов. Как я ни напрягала память, перевести письмена так и не смогла. К тому же каждую секунду меня могла застать Любава, поэтому я поспешила положить бересту на место.

– Вот беда-то, – горестно проговорила чародейка, поднимаясь с колен. – Все тесто пропало.

– Что ж, не буду мешать. – Я встала с лавки. – Счастливо оставаться!

– Погоди! – окликнул меня голос Любавы, когда я уже была в дверях. – Отвары-то забыла!

Пришлось вернуться и забрать с собой подарки, которые мне были совершенно не нужны. Но не обижать же хозяйку! Хотя я бы с большим удовольствием приняла в подарок каравай. Или кусочек сыра. Или мисочку каши. Желудок настойчиво напоминал о себе, и я досадливо поморщилась, сжимая гладкие бока бутылочек. При первом же удобном случае вручу их тому, кто в них нуждается. Или загоню по спекулятивной цене, если будет нечем расплатиться за ужин.

Однако стоило выйти за забор, как мысли о еде вылетели из моей головы.

– Варфоломей, погляди-ка, это не Сидор там впереди вышагивает?

– Какой такой Сидор? – встрепенулся кот.

Ну да, чего ожидать от Варфоломея – он-то сплетника Сидора видел один раз в жизни и то на волшебной тарелке во дворе Забавы.

Но кот уже сорвался с места, обогнал путника, повернулся к нему мордой и, выгнув спину, громко зашипел. Сидор схватил с земли камень и запустил в кота. Тот чудом успел увернуться и взлетел на забор, откуда продолжил шипеть вслед мужику.

– Варфик, ты цел? – Я подбежала к нему.

– Я-то цел, а вот этому, – кот погрозил в спину Сидору, который как раз завернул за поворот, – еще не поздоровится! Ух я ему!

Кот аж подпрыгнул на месте, не удержался на заборе и рухнул вниз, в пышные листья лопуха.

– Глаза выцарапаю! – профырчал он, выбираясь оттуда и стряхивая с уха большую жирную гусеницу.

– Это всегда успеется, – остановила его я. – Как ты думаешь, что он здесь делает?

– Живет? – предположил Варфоломей.

– Навряд ли, – возразила я. – Сидор, Фрол и Клим из одной деревни. И Фрол, говоря о чародейке Любаве, сказал, что живет она далече от них. А теперь догадайся с трех попыток, какое дело могло увести Сидора так далеко от дома?

– Неужели за люблянкой пришел? – Кот в удивлении округлил глаза. – Да на что только этот сморчок надеется? Я уже заранее сочувствую его зазнобе.

– Не думаю, что дело в зазнобе. – Я покачала головой. – Тебе напомнить, при каких обстоятельствах мы последний раз лицезрели Сидора?

– Волшебное блюдо Забавы! – вскрикнул кот.

– Точно. Сдается мне, Сидор явился сюда за новой сплетней. И, – я глянула на солнце, клонившееся к закату, – скоро будет новый сеанс связи.

– Нельзя допустить, чтобы он опять наговорил гадостей про Бабу-ягу! – заявил Варфоломей.

– Согласна.

– Давай я нападу на него, он растеряется, а ты огреешь его по голове горшком. – Кот махнул на горшки, которые сушились на заборах у каждого дома. – А пока он опомнится, оттащим его в какой-нибудь сарай и свяжем!

– Ну и фантазия у тебя, Варфоломеюшка. Вот что, у меня есть идея получше…

Сидор, не догадываясь, что за ним наблюдают, скорчил страшную рожу, растянув губы и обнажив зубы, после чего потер зубы пальцем. Потом поплевал на ладони, пригладил лохматую голову и принялся подкручивать ус.

– Пора, – шепнула я, вылезая из-за куста с бузиной. Кот юркнул следом за мной.

Последний час мы тайком кружили за Сидором по всей деревне. Народ возвращался с полей, улицы были полны людей, и мне ничего не стоило затеряться между спешащими по воду девицами, молочницами, предлагающими соседям свежий удой, и мужиками, обсуждавшими заготовки сена и лучшую наживку для рыбалки на щуку. Сидора узнавали: кто-то, разинув рот и бросив ведра, спешил к нему, чтобы узнать последние сплетни, кто-то презрительно морщился и отворачивался, показывая, что не желает иметь с ним дела. Так или иначе, но недостатка в слушателях и осведомителях у Сидора не было. Наконец народ разошелся по домам, чтобы собраться за большим столом и плотно отужинать, а Сидор сел на завалинку напротив колодца, достал зеркальце и принялся скалиться.

– Скукота, – бормотал он, – день-деньской одно и то же. Ни одного достойного события, опять все самому выдумывать придется. Девочка Маша заблудилась в лесу, потом вышла к соседней деревне, откуда ее вернули домой на следующий день. Что может быть скучнее? – Сидор скорчил досадливую гримасу. – То ли дело девочку Машу украла злобная Баба-яга. – Он криво ухмыльнулся и закатил глаза, дав волю фантазии. – Ступу, уносившую девочку прочь, видел пастух, а мужики, рыбачившие у лесного озера, слышали ее крики о помощи, но, как ни грозили колдунье удочками, так и не смогли помочь несчастной деточке… – Сидор притворно всхлипнул, не отводя глаз от зеркала. – Родители в трауре, соседи в ужасе, народ в панике. Баба-яга – вот имя врага!

– Нет, я больше не могу это слышать, – зашипел Варфоломей у моих ног. – Я сейчас его на клочки раздеру.

– Рано, – придержала его я.

– Хорошо хоть упыриху намедни встретил, – забубнил Сидор. – В прошлый раз не довелось рассказать, зато теперь будет чем народ потешить. Уж я-то поведаю про упыриху окаянную, с когтями в землице испачканными, с губами кровью вымазанными, что мне с попутчиками в лесу дремучем встретилась. Двух богатырей загрызла – не подавилась, насилу сам ноги унес!

– Вот теперь пора. – Я стиснула кулаки. – Но сперва – наш план, клочки по закоулочкам позже.

И мы выскочили из-за куста, представ взору первого сплетника Лукоморья. Сидор подслеповато прищурился, потом злобно выплюнул, вскакивая с лавки:

– Чур меня, упыриха!

– Ба, старый знакомый! – оскалилась я. – Тебя-то каким ветром сюда занесло?

– Некогда мне с тобой лясы точить, – солидно ответил Сидор, косясь на зеркальце. – Ступай своей дорогой!

В другое время он бы от меня так просто не отстал, а тут прогоняет. Видать, вот-вот Забава на связь выйдет.

– Вот об этом-то я с тобой и хотела побалакать, друг мой ситный. – Я встала напротив завалинки и уперла руки в боки. – Ты почто напраслину на Бабу-ягу возводишь?

– И ничего я не возвожу… – заикнулся Сидор.

– Молчать! – рявкнул кот, так что мужик подскочил на месте и воззрился на него со священным ужасом. – Слышали мы твои байки, видели, как ты сквозь свое зерцало их по всему царству распространяешь.

– Говорящий кот! – оправившись от испуга, довольно вскрикнул Сидор. – Вот это диковина, вот это встреча.

Глаза сплетника загорелись, и он двинулся к коту, приговаривая:

– Из каких же ты краев, милочек? И много там таких, как ты, водится? А котята у тебя тоже говорящие? Кис-кис-кис!

Он протянул свободную руку к Варфоломею, и тот с удовольствием впился в нее зубами. Мужик взвыл и задергал ладонью, но кот не ослабил хватки и грушей повис на руке. Сидор закрутился на месте и выбросил руку, ударив кота о забор. Тушка Варфоломея с глухим звуком сползла на завалинку, но кот не пострадал – лишь злобно зыркнул глазами на зажимающего ранку Сидора и прыгнул ко мне в ноги.

– Вот что, друг мой Сидор, – задушевно пропела я. – Забудь все то, что ты только что сочинил, и послушай меня. Когда зеркальце свяжется с Забавой, ты расскажешь ей и народу чистую правду. И как Маша, которая в лесу заблудилась, домой вернулась. И как младенчик, который с поля пропал, отыскался. И как охотник из лесу возвратился. Ты о них в прошлом выпуске новостей вещал, чай, не забыл? Как-как там на самом деле-то все было?

– Ничего я рассказывать не буду, – криво ухмыльнулся Сидор. – А расскажу-ка лучше, как упыриха в Замышляевку повадилась шастать, людей кусает, – он потряс кровоточащим пальцем, – и на коров мор наводит. Нака-ся выкуси! – Сидор сложил кукиш и покрутил им перед моим носом.

От гнева у меня потемнело перед глазами, а в ушах зазвучал конский топот. Показалось, даже ветер возмутился наглости мужика – налетел откуда ни возьмись, бросил в лицо горсть дорожной пыли. Как только Сидор отплевался, а я вновь обрела способность слышать, за спиной раздался чудовищный рев:

– ЛАДУШКА!

– Илья-а! – протяжно мяукнул кот.

А Сидор кузнечиком подпрыгнул на завалинке и рванул мимо меня, размахивая зеркальцем и вопя:

– Прославленный богатырь, расскажи о своих подвигах!

Пока я медленно поворачивалась, Илья смел назойливого репортера со своего пути и сжал меня в объятиях, восторженно восклицая:

– Ладушка моя, вот ты где! А я тебя по всему белому свету ищу. Вот счастье-то! Вовремя вспомнил, что забыл у Любавы кошель свой, да вернулся с полпути.

– А зачем ты ездил к Любаве? – втиснулся проныра Сидор.

И это был первый раз, когда я испытала благодарность за его непомерное любопытство.

– Действительно, – прохрипела я, отбрыкиваясь от рук Ильи, – что ты у Любавы делал?

Богатырь сконфуженно замер, ослабил хватку и, краснея, отвел глаза:

– Так ведь это… того… Сестрица попросила, вот! – вывернулся он.

Сидор козлом скакал вокруг нас и блеял:

– Это твоя невеста? А свадьба когда? А ты знаешь, что она упыриха?

– ЭТО КТО УПЫРИХА?! – взревел Илья и шагнул к Сидору. Мгновение – и мерзкий мужик мешком повис в кулачище богатыря и забормотал слова извинения.

– Да я из тебя за такие слова дух вытрясу! – угрожающе прорычал Илья и тряхнул Сидора как грушу. Тот верещал, болтался, но зеркальца из рук не выпускал.

– Стой! – вскрикнула я. – Этим дело не исправишь. Ты бы слышал, какие мерзости он о моей мамулечке рассказывает! На весь белый свет роднулечку позорит!

– Какую еще мамулечку? – пропищал Сидор. – Я твою мать знать не знаю!

– Знать не знаешь, – гневно прищурилась я, – а глупости болтаешь.

– Бабулечку-ягулечку обижать?! – рявкнул богатырь и еще раз от души тряхнул Сидора.

– Она – твоя мать? – возопил Сидор, и глаза его заблестели в предвкушении сенсации. – У Яги есть дочь? А батя твой кто? Бросил вас, поди, с мамкою-то? Еще бы, от такой мамки кто хошь сбежит! Батя, поди, Иван-царевич был, которого Яга обманом завлекла? Или чудо-юдо болотное? То-то ты такой чернавкой уродилась!

Ответы Сидора не интересовали – он уже все сочинил сам и предвкушал, как поведает сенсационные факты благодарным зрителям. В одном только просчитался.

– МОЮ НЕВЕСТУ ОБИЖАТЬ! – взревел богатырь и занес другой кулак, намереваясь вышибить из болтуна дух.

– Илюшечка, – я повисла на кулаке, пригибая его к земле, – погоди, родненький. Мамкино имя этим не спасешь. Ты лучше выслушай меня. Видишь, у него в руке зеркальце? Оно волшебное, через него Сидор с чародейкой Забавой коннектит… то есть говорит и со всем людом, который у нее на подворье собирается.

– Иди ты, – удивился Илья.

– Так и есть! – подтвердил Сидор. Он еще не понимал, к чему я клоню, но ясно сознавал, что пока в мои планы убивать его не входит, и пуще прежнего вцепился в зеркальце, как утопающий за соломинку. – Скоро сами увидите, Забава вот-вот в зеркальце появится.

– Так вот, – я продолжила ласково увещевать богатыря, не глядя на Сидора, – попроси его, Илюшенька, чтобы он всю правду рассказал да все покле… то есть наветы с Бабы-яги снял. Пусть расскажет, что на самом деле детей никто не воровал, и к мужикам, которые в лесу пропали, Яга отношения не имеет.

– Я его попрошу! – Илья зверем глянул на Сидора. – Я его сейчас ТАК ПОПРОШУ! А ну говори немедля!

– Зеркальце пока не показывает, – проскулил тот.

– А мы подождем, – я взяла богатыря под локоток и снизу вверх глядела на болтающегося в воздухе мужика.

– Поставь меня пока на землю, – взмолился Сидор, и его крысиные глазки блеснули хитростью. – Может статься, ожидание затянется. Чего зря утруждаться.

Рука Ильи уже двинулась вниз, но я противовесом налегла на другой локоть и велела:

– Держи-держи его! Опустишь – и этот плут мигом стрекача даст. Только мы его и видели.

Сидор зыркнул на меня с такой злобой, что я только убедилась в верности своих подозрений.

– А пока, – я уперла одну руку в бок, – тренируйся давай. Повторяй за мной: Баба-яга – самая добрая волшебница Лукоморья. Ну что же ты молчишь? Илья, ну-ка развяжу ему рот.

Сидор, не дожидаясь, пока богатырь тряхнет его как грушу, торопливо проскрежетал:

– Бабаягасамаядобраяволшебницалукоморья.

– Так-то лучше, – одобрила я. – А зеркальце давай сюда, я его сама подержу… в нужном ракурсе.

Сидор протестующе затряс бородкой и не выпустил диковину из рук.

– Илюшенька, скажи Сидору «пожалуйста», – ласково улыбнулась я богатырю.

– А ну быстро отдал, – гаркнул молодец, – а то выдеру вместе с руками.

Сидор, чуть не плача, повиновался.

– Вот и умница. – Я взяла зеркальце и подняла его так, чтобы Забаве и зрителям не было видно богатырского кулака на шее специального корреспондента.

– Разучивай дальше: Баба-яга – лучший друг детей!

Сидор, прожигая меня ненавидящим взглядом, повиновался. До начала сеанса связи с волшебным блюдом он успел выучить с десяток рекламных слоганов, которые я придумывала на ходу.

– Баба-яга добрая, как мама. Баба-яга всегда на страже вашего здоровья, – послушно повторял Сидор. – Хочешь быть счастливым – спроси Бабу-ягу как. Баба-яга щедра и мудра. Баба-яга всегда думает о нас.

– Сидор, – прервал его мелодичный голос Забавы, и зеркальце полыхнуло голубым светом, но ничего не отразило, – ты здоров?

В голосе чародейки слышалось бескрайнее удивление. Сидор вытянул голову поближе к зеркалу и изобразил мученическую мину, но тут я показала ему второй кулак богатыря, и репортер нацепил на лицо приветливый оскал.

– Здравствуй-здравствуй, Забава! Добрый вечер, почтенный люд!

– Ты чего это там про Бабу-ягу бормочешь? – спросила Забава. – Чай, умом тронулся?

– Никак нет, – бодро отозвался Сидор. – Каюсь, что долгое время вводил вас в заблуждение. Но моей вины в том нет – сам стал жертвой чудовищной лжи.

Я показала ему большой палец в знак одобрения и, привстав на цыпочки, поднесла зеркальце ближе.

– Как мне удалось разузнать, – продолжил тараторить Сидор, – вины Бабы-яги в похищениях детей и исчезновении людей нет, и тому есть совсем иное объяснение.

– Да ты что, Сидор! – недоверчиво протянула Забава. – Ты же нам сколько раз рассказывал такие истории…

– Виноват, виноват! Ты же знаешь, хозяюшка, народ соврет – недорого возьмет, а я им и поверил да вам пересказал. Но вот намедни решил я проверить эти россказни, и что же выясняется!

Сидор, кажется, даже забыл о том, как жалко выглядит, болтаясь в кулаке Ильи. Он расправил плечи, задрал нос и, лучась от сознания собственной важности, вкрадчиво произнес:

– Помнишь, в прошлый раз я рассказывал о младенчике, которого Яга с поля выкрала? Неправда! – вскричал он. – Сущая нелепица! Никто младенчика не похищал! Родная бабка забрала его с поля, пока родители поодаль траву косили. Не докричалась до сына с невесткой, взяла внучка да домой пошла. А те хватились ребеночка да давай кричать, что Яга его выкрала. Я как раз мимо проходил, услыхал и вам потом передал. А наутро узнал, как все на самом деле было.

Я не сводила глаз с Сидора – даже не похоже было, что он привирал, чтобы обелить имя Яги. Скорее всего, именно так все и случилось. Только родители вряд ли стали винить Ягу в пропаже младенца, это Сидор домыслил за них.

– Но ведь сколько еще народу пропало! – припомнила Забава. – Мужики в лес пошли и не вернулись…

– То охотник в медвежью яму угодил и просидел там три дня, покуда ребятишки за грибами не пошли да не нашли бедолагу, – поведал Сидор. И опять я была готова поклясться, что заядлый врун говорит правду.

– А вот еще кузнец в Голодранкино пропал… – раздалось из зеркальца.

– Так он напился до чертиков и в лес, на ночь глядя, убежал, да там в болоте и сгинул. Потом лапоть на берегу нашли, – развенчал очередную байку Сидор.

– А как же мужик из Неудачево? Тот, что в лес за дичью пошел и не возвратился?

– Волк загрыз, – трагически вздохнул Сидор, – охотники его потом разыскали.

«Жаль еще, – хмыкнула я, – что Сидор не знает про того кузнеца, который с дочкой мельника сбежал от постылой жены. Вот уж тут бы он разлился соловьем».

Когда вопросы Забавы и зрителей из зеркальца иссякли, а Сидор, как смог, убедил публику в невиновности Бабы-яги, чародейка молвила:

– Вот что, Сидор. Благодарствую за твою службу. И даю тебе новое задание. Немедля отправляйся к замку Кощея. А то Колобок там уже которую неделю без толку катается и ничего путного сказать не может. Уж ты-то с твоим чутьем мигом до правды докопаешься.

Сидор судорожно сглотнул и дернулся в кулаке Ильи:

– Так я ж того, этого…

– Заплачу вдвое больше, – перебила Забава.

Сидор тут же воспрянул духом и согласно тряхнул бородкой:

– Сегодня же отправлюсь в путь-дорогу!

Зеркальце вновь полыхнуло голубым и погасло.

– Свободен, – кивнула я Сидору и дала команду Илье: – Отпускай!

Богатырь мои слова воспринял буквально, разжал кулак, и Сидор плюхнулся в дорожную пыль да разразился жалобами на ушибленные бока.

– И что теперь с ним? – Илья повел широким плечом.

– А это уже не наша забота. Сам слышал, Сидор к Кощею путь держит. Авось не вернется.

Сплетник, в это время любовно сдувающий пылинки с зеркальца, нервно дернул шеей и бросил на меня ненавидящий взгляд, от которого у меня разом в горле пересохло.

– Как пить охота! – сказала я, поняв, что с утра во рту не было ни маковой росинки.

– Глаза разуй, колодец позади тебя, – фыркнул кот.

– Зачем же колодец? – вдруг вскрикнул Илья и запустил руку за пазуху. – Вот, возьми! – Он протянул мне уже знакомую склянку с прозрачной водицей. Только алой ленточки, фирменного знака Любавы, на ней не было. Видно, догадался снять, чтобы не возбудить подозрений. – Родниковая водица, сам в лесу набирал, – приговаривал богатырь, настойчиво протягивая мне приворотное зелье и возбужденно блестя глазами. – Одним глоточком напьешься!

«Это точно, напьюсь», – мрачно думала я, невольно пятясь назад. А вместо похмелья будет мне вечная влюбленность в богатыря и семейная идиллия с горшками, пеленками, орущими детишками и увальнем-мужем. Быть может, я даже кудель научусь прясть и стану первой пряхой в Лукоморье. И уж конечно, и думать забуду о волшебстве, о рыцаре и о своем родном мире.

Пока я панически соображала, как бы откосить от зелья, не обидев богатыря, тот шагнул ко мне, обхватил мои ладошки своими ручищами и вложил в них бутылочку. Стекло приятно похолодило пальцы, водица плеснулась, маня сделать глоточек.

Я бросила испуганный взгляд на Варфоломея. Тот, вытаращив глаза, мотал головой: он тоже признал в бутылочке приворотное средство и предупреждал меня об опасности. Увидев, что я на него смотрю, кот принялся подпрыгивать на месте, трясти хвостом, показывать лапой то на богатыря, то на меня, потом стал бить лапой себе в грудь и беззвучно разевать рот, как политик на демонстрации, которую смотришь по телевизору с выключенным звуком. Сидор с любопытством застыл у завалинки. Он не понимал, что происходит, но чуял важность момента и не спешил уходить, поочередно стреляя глазками то в спину богатыря, то на меня.

Как же мне выпутываться? Разбить бутылочку или разлить ее содержимое? Но что-то подсказывало, что богатырь так просто не отступится: схватит меня в охапку, довезет до дома Любавы и насильно вольет в меня новую порцию зелья. Нужно убедить его, что зелье я выпила до капельки, а тем временем вылить его. Но как это сделать, если Илья не сводит с меня глаз? И тут я наконец-то поняла, что мне пытается сообщить кот своей пантомимой. Ну конечно же, это так просто! Ай да кот, ай да молодец!

– Спасибо, Илюшенька, – ласково проворковала я, выдергивая пробку из бутылочки и поднося ее к губам.

И тут Варфоломей взвыл и вцепился когтями в штанину Ильи. Богатырь ругнулся и отвел взгляд, и этой секунды мне хватило для того, чтобы плеснуть отравленную любовью водицу через плечо.

Я оценила самоотверженность Варфоломея и чувства Ильи ко мне. Будь на месте Варфоломея любой другой кот, Илья бы зафутболил его до самого леса, и не факт, что кот после этого бы выжил. Сейчас же богатырь машинально занес ногу, чтобы проучить вредную зверюгу, но вовремя опомнился и только с укоризной посмотрел на Варфоломея.

– Что это с твоим котом, ладушка? – посетовал он.

– Там собака проходила, – нашлась я, – вот он и испугался, бедняжечка, вот и прижался к тебе, прося защиты.

Илья мигом подобрался и лихо подкрутил ус:

– Со мной, ладушка, ни тебе, ни котику, ни мамке твоей никакие напасти не страшны.

Тут его взгляд упал на пустую бутылочку в моей руке, и он весь подался вперед, ожидая немедленного приворотного эффекта. Я поспешила изобразить жгучую страсть и с придыханием промурлыкала:

– Не сомневаюсь, Илюшечка! Ты богатырь хоть куда. Второго такого во всем Лукоморье не сыщешь. Сам Чернослав тебе не чета!

Илюша совершенно растаял от такой высокой похвалы и вылупился на меня влюбленными глазами:

– Так ты пойдешь за меня замуж, ладушка?

– К-конечно, – моргнула я, выронив из рук пустую бутылочку.

К бутылочке тут же подскочил кот и укатил ее к забору, как будто опасался, что Илья насильно опоит меня оставшимися на дне каплями.

Я меж тем мучительно соображала, как бы побыстрее слинять от женишка, да так, чтобы он и на своем скоростном коньке нас с котом не догнал. Надеюсь, что богатырь не потащит меня под венец сейчас же.

– Так когда свадебка? – подскочил к нам пронырливый Сидор. – Уж не забудьте пригласить, на правах, так сказать, друга невесты, – он бросил взгляд на ревниво набычившегося богатыря и поспешно добавил: – И жениха тоже!

Вот уж такого друга семьи и врагу не пожелаешь. Его только пригласи на свадебный пир – потом на все Лукоморье растреплет, что мед был с душком, пиво разбавили, пироги недопекли, жених, опившись хмеля, упал лицом в горшок с кашей, а невеста и вовсе оказалась не первой свежести.

– Отложу все дела ради такого славного события, – протараторил Сидор и, не дождавшись ответа от насупившегося Ильи, легонько оттолкнул меня в сторону. – Позволь, душа моя, водицы напиться.

И добавил сквозь зубы так, что его услышала только я:

– А то встала столбом у самого колодца, добрым людям подступ перегородила.

Я обернулась, собираясь приструнить наглеца, но онемела. Пятясь от Ильи, я и впрямь добралась почти до колодца. От каменной кладки родника меня отделяло каких-то несколько сантиметров. И нетрудно было догадаться, что люблянка, которую я выплеснула через плечо, попала прямиком в колодец. Из которого, кстати, набирала воду вся Деревня, а в этот самый момент Сидор выуживал полное ведро, собираясь стать первым, кто отведает заговоренной водицы.

У меня еще оставалась надежда, что приворотное зелье не долетело до колодца и разлилось по травке у подножия. Поэтому я повернулась к Сидору и с напряжением следила за тем, как он ставит ведро на край колодца, как зачерпывает воду деревянным ковшом, как подносит его ко рту и жадно прихлебывает. Богатырь, пользуясь моим оцепенением, времени зря не терял, схватил меня за руку и что-то настойчиво спрашивал, на что я отрешенно отвечала согласием, не сводя глаз с Сидора. Наконец тот опорожнил ковш, сыто крякнул, вытер усы, обернулся, наткнулся на мой взгляд и рявкнул:

– Что зенки вылупила, кулема!

У меня от сердца отлегло – промахнулась! Но тут с Сидором произошла удивительная метаморфоза: недовольно сведенные брови расправились, глазки, утонувшие в складках кожи, словно выпрыгнули наружу и пристально вонзились в меня, искривленный рот расплылся в подобии улыбки.

– Душа моя, – непривычно нежным голоском заворковал он, – посмотрела, что рублем одарила. Позволь угостить тебя водицей!

Он зачерпнул полный ковш и, пожирая меня глазами, протянул мне.

– Нет-нет, я уже напилась! – торопливо отказалась я.

– За своей невестой я сам поухаживаю, – набычился богатырь, исподлобья взирая на хлипкого Сидора. – А за водицу спасибо!

Не успела я возразить, как Илья выдрал ковш из рук Сидора и опрокинул его в себя.

– Эх, хороша водица! – оценил он и отер со лба проступивший пот.

Прыткий Сидор тем временем не растерялся, умудрился подкатиться ко мне и облапал меня ниже спины.

– Илюша! – нажаловалась я. – Этот наглец меня ущипнул!

Богатырь не тронулся с места, только сложил руку козырьком и, глядя куда-то вдаль, ласково пробормотал:

– Ладушка…

Сидор, чувствуя свою безнаказанность, извернулся и чуть не приложился губами к моей щеке. Тьфу, гадость! Пришлось нокаутировать извращенца. Тот упал в заросли ромашки, но ничуть этому обстоятельству не огорчился, а принялся торопливо дергать цветы, собирая букет.

– Илюша! – Я настойчивей потянула богатыря за локоть, пока Сидор не вернулся. – Тут Сидор ко мне пристает.

Богатырь наконец-то опустил голову и взглянул на меня… как на пустое место. Глаза его были затуманены, на устах блуждала идиотская улыбка.

– Ладушка, – как загипнотизированный, повторил он. Потом смел меня в сторону, так что я едва удержалась на ногах, и зашагал вперед по улице, туда, где черным вороньим оперением взметнулось платье Стеши.

Я глазам своим не поверила, когда Илья поравнялся с чародейкой, что-то ей сказал, вежливо, но решительно отобрал коромысло, потом развернулся, и они уже вдвоем пошли к колодцу, где в полном онемении стояла я.

– Привет, Аня, – обведенные углем губы Стеши слабо шевельнулись. – За водой пришла?

Я посторонилась, пропуская богатыря к колодцу. Тот, красуясь перед чародейкой, выудил ведро с водой, перелил его в Стешино и затем наполнил второе. Стеша к демонстрации богатырской силы осталась равнодушной – даже складочка на ее выбеленном лице не шевельнулась.

Внезапно меня осенило, я схватила ковш и зачерпнула воды из ведра.

– Стеша, рассуди наш спор! Я говорю, вода хорошая, а Сидор, – я кивнула на копошащегося у ромашек мужика, – твердит, что вода испорчена.

Видя, что Стеша колеблется, я добавила:

– И собирается по всем окрестным деревням растрезвонить, что в колодец корова нагадила.

– Какая еще корова? – На белом лице чародейки отразилась тень удивления.

– Не иначе как летающая. А то как бы еще она умудрилась! – ехидно заметила я.

– У нас отродясь вода чистая была, – молвила черными губами Стеша.

Богатырь тем временем взирал на нее, как Варфоломей – на миску сливок. Да, сильна люблянка, если даже ее капли на ковш воды достаточно, чтобы перебить действие приворотного зелья Василисы и влюбить богатыря в такую страшилку, как Стеша.

– Вот и рассуди! – Я настойчиво сунула ей в руки ковш. – Мы как раз ждали первого жителя, который у колодца появится.

Ничего не подозревая о моем коварном плане, Стеша взяла ковш и пригубила пару глотков.

– Да нет, вода хорошая, – сказала она.

– Точно? Ты еще испей, – попросила я, – вдруг не распробовала до конца.

Стеша послушно сделала еще два глотка.

– Хорошая вода, – убежденно ответила она и в изумлении вытаращилась мне за спину.

Вздрогнув, я обернулась. Ко мне неумолимо приближался Сидор, неся в руках огромный пук ромашек. Я с надеждой обернулась на Илюшу, но тот не сводил зачарованных глаз со Стеши, и рассчитывать на его помощь не приходилось.

– Как это мило, – заулыбалась тем временем Стеша, шагнула навстречу Сидору и буквально выдрала из его рук букет. – Мне так давно никто не дарил цветов!

Она спрятала лицо в ромашках, а когда подняла, по белым щекам, прокладывая розовые дорожки, бежали две слезинки.

Тут Сидор, который оторопел от прыти Стеши, опомнился и вырвал букет из ее рук.

– На чужой каравай рот не разевай, уродина, – прикрикнул он. – Это я для невесты своей собрал.

И он протянул мне изрядно потрепанный букет, который я машинально взяла.

– Мою ладушку обижать? – взревел Илья. И, ткнув кулаком в лоб Сидору, отобрал у меня букет и вернул его Стеше, по лицу которой градом бежали слезы, смывая побелку.

– Ну будет тебе, ладушка, будет, – неумело успокаивал ее богатырь, пока Сидор, поскуливая, тер ушибленный лоб.

Я в потрясении взирала на разворачивающуюся перед глазами драму. Вот это любовный треугольник! Хотела, чтобы Стеша ответила взаимностью Илье и перестала хоронить себя вместе с погибшим женихом, а оно вон как все обернулось. От волнения я прижала руку к груди и вдруг нащупала стекло бутылочек, которые мне дала Любава. От неимения карманов я спрятала их за пазуху и совсем про них забыла. А ведь это выход!

Пока никто не видит, я отвернулась и достала их. Да так поторопилась, что случайно сорвала алую ленточку, обвязывавшую склянку с люблянкой, и теперь в моих руках лежали две абсолютно одинаковых бутылочки. Я в растерянности перевела взгляд с одной на другую. В сгущающихся сумерках их содержимое казалось идентичным, и было не разобрать, какая из них более прозрачная. Доверившись интуиции, я сжала одну в кулаке, а другую спрятала обратно за пазуху. Затем украдкой схватила пустой ковш, вылила в него содержимое бутылочки и сунула под нос безутешной Стеше.

– Вот, выпей скорее, успокойся!

К моему счастью, та не стала противиться, не выбила чашу из рук, опрокинув драгоценное содержимое, а послушно припала к ней губами и вылакала все до донышка.

– Скажи ей что-нибудь в утешение! – шикнула я, ткнув богатыря в бок.

Тот что-то неловко забормотал, а я удовлетворенно улыбнулась: моя цель была достигнута. Стеша подняла глаза на говорящего и, охнув, схватилась за сердце, выронив ковш на землю. Люблянка начала действовать!!!

От любви Стеша преображалась на глазах: лицо округлилось, спина выпрямилась, подбросив кверху внушительных размеров грудь. «Надо же, я и не знала, что она у нее есть», – улыбнулась я и в следующий миг в удивлении зажала рот. Грудь Стеши росла на глазах, наливаясь, как два арбуза. Затрещала ткань, лопаясь под натиском пышных форм. Я в изумлении перевела взгляд ниже, где складки юбки распрямлялись, очерчивая полные, растущие с каждой секундой бедра. Казалось, невидимый насос раздувает Стешу, как воздушный шарик. «Только бы не лопнула!» – ужаснулась я, и тут все прекратилось, и я смогла оценить эффективность быстротолста, который я все же умудрилась перепутать с люблянкой.

Верх сарафана висел лохмотьями, но стриптиза не случилось. Стешу спасла нательная рубаха, которая хоть и натянулась на арбузоподобной груди до предела, но, благодаря своей ширине, до конфуза не довела. Грудь подпирал округлый живот таких размеров, что я уж испугалась, что Стеша вот-вот разродится тридцатью тремя богатырями. Живот перетекал в крутые бедра, которые едва умещались в некогда сборчатой юбке Стеши. Теперь юбка сидела в облипочку и только в самом низу, у лодыжек, собиралась пышной оборкой. Если оценивать эффективность быстротолста на глаз, я бы сказала, что он увеличил Стешу раза в три, а то и в четыре. И ситуацию не спасал даже черный цвет одежды, традиционно скрадывающий полноту.

Стеша трогала себя руками и в изумлении икала. Илья в восхищении уронил челюсть и теперь взирал на «ладушку», как Варфоломей – на кадушку сливок. Даже Сидор не остался равнодушным к преображению «уродины» и во все глаза пялился на Стешу. А потом подскочил на месте, ринулся к колодцу и вылакал целый ковш воды, не сводя глаз со Стеши. Вероятно, надеялся, что в один миг вырастет до размеров богатыря. Да только наглотался разбавленного приворотного зелья, и теперь всем его вниманием завладела Стеша. «Ну вот, все и разрешилось само собой», – с облегчением выдохнула я. Пусть теперь Стеша разбирается с двумя поклонниками, это теперь не моя забота. Однако мне осталось сделать еще кое-что…

Пользуясь тем, что оба мужчины неотрывно пялились на Стешу, а она сама оглядывала себя с ног до головы, я украдкой подобрала ковш с земли и ливанула туда люблянки из бутылочки. Как бы заставить теперь и ее выпить?

– С чего это я так распухла? – пролепетала Стеша, прикрыв пухлыми ладошками огромную грудь и вдавливая ее, будто надеясь, что та уменьшится в размерах.

– Ты и так была красавица, – неуклюже похвалил богатырь, – а теперь еще краше сделалась! Краше во всем Лукоморье не сыскать!

– Скажешь тоже, в Лукоморье! – гневно возразил Сидор. – Да на всем белом свете второй такой красавицы не найти!

Я скептически глянула на красавицу: побелка от слез размазалась, и теперь лицо чародейки представляло собой бело-розовый блин, на котором по-прежнему двумя коромыслами красовались подведенные углем брови. А вот угольную «помаду» Стеша от волнения съела, и теперь губы алыми маками полыхали на бледной, с разводами побелки, коже.

Стеша, все еще находившаяся под действием разбавленной люблянки, с ликованием воззрилась на Сидора:

– Правда?

Слова богатыря ей были до лампочки, а вот похвала из уст Сидора стала для нее настоящим счастьем. Она даже перестала пытаться запихнуть грудь обратно, а горделиво выпятила ее.

– На тебя, моя душа, век глядел бы не дыша! – истово заверил Сидор.

Богатырь на глазах наливался краской и сжимал кулаки. Чтобы не допустить смертоубийства на почве ревности, нужно срочно действовать.

Я решительно оттеснила Сидора от Стеши и всунула ей в руки ковш с люблянкой:

– Выпей-ка, а то вон как разыкалась!

– Не хочу, – не глядя на меня и заглядывая через плечо на Сидора, наотрез отказалась чародейка. – Облилась уже.

– Тогда умойся, – не сдалась я и, зачерпнув в ладонь прозрачной водицы, плеснула ей в лицо.

Стеша заморгала и открыла рот, чтобы возмутиться, а я, не теряя времени, ливанула ей воды из ковша. В конце концов, не так важно, чтобы она выпила всю порцию. Илье вон хватило и капли в ковше, чтобы пялиться на девушку взглядом мартовского кота. Даже лучше, если Стеша получит такую же, а не большую дозу зелья. Значит, они будут на равных. И если действие люблянки закончится, то произойдет это почти одновременно. Тогда Илья и Стеша смогут без любовного дурмана в голове разобраться в своих чувствах. Теперь главное проследить, чтобы первым, кого она увидит, когда проморгается, был Илья.

Я сунула ковш ему в руки и шепнула:

– Помоги девушке умыться.

А сама подскочила к Сидору и, схватив его за локоть, поволокла прочь, восклицая:

– Пойдем, соколик, расскажу тебе всю правду о своем детстве и замужестве Бабы-яги. И про папочку своего расскажу, который нас с мамкой бросил. И про то, как его Леший потом проучил.

Сидор, будучи под действием люблянки, все равно упирался, выворачивал шею и отбивался от меня, не желая уходить от Стеши:

– Это все, конечно, интересно. Но как-нибудь опосля!

– Или сейчас, или никогда! – рявкнула я, с отчаянием чувствуя, что силы на исходе и Сидор вот-вот вырвется и козликом поскачет к колодцу. – Все семейные тайны Бабы-яги раскрою, на все вопросы отвечу, ничего не утаю.

Видно, профессиональный интерес все-таки возобладал над любовным. А может, Сидор хлебнул недостаточно водицы. Но, так или иначе, упираться он перестал и, жадно сверкнув глазами, велел:

– Рассказывай!

Поверив ему, я ослабила хватку. Хитроумный Сидор только этого и ждал. Вырвал руку и, развернувшись, кузнечиком понесся к колодцу, высоко подбрасывая ноги и совершая такие длинные прыжки, что даже Конек Горбунок оторвался от поедания букета ромашек, который, забытый всеми, валялся у колодца, и проводил бегуна уважительным взглядом.

Вскрикнув от досады, я ринулась в погоню. Но разве угнаться за пронырой, которого ноги кормят и к тому же подстегивает любовь? Оставалось надеяться только на то, что, пока я отвлекла Сидора, богатырь успел попасться на глаза своей «ладушке», а та, наглотавшись люблянки, сменила объект обожания.

Успел. Это было заметно даже издалека. По тому, как, краснея, Стеша поглядывала на богатыря, по тому, как кокетливо поправляла косу, и по тому, как тихонько смеялась его словам. Воспрянувший духом Илья выгнул грудь дугой и ходил перед Стешей гоголем. Поникший Сидор стоял рядом с влюбленными и в отчаянии сжимал кулаки, пытаясь воззвать к ветренице. Но Стеша так на него взглянула, а богатырь так угрожающе накренился, что Сидор, не до конца растерявший разум, предпочел отскочить в сторону и замолкнуть.

Когда я подошла к колодцу, то чуть не вскрикнула от удивления: лицо Стеши, освобожденное от белой маски с черными бровями, совершенно преобразилось. Стеша оказалась весьма миловидной барышней, хоть и несколько бледной. Еще бы – панцирь побелки защищал ее от загара! По бледной коже были рассыпаны искорки веснушек, которые Стешу только красили. Светлые брови и ресницы делали ее похожей на Снегурочку. Она и была Снегурочкой все это время: жила в сыром, неотапливаемом доме, а сердце ее было сковано кусочком льда. Но уже сейчас было видно, что Снегурочка начала оттаивать. Надеюсь, богатырю хватит заботы и любви, чтобы отогреть ее окончательно. И все у этих двоих сложится самым лучшим образом. Илья и так мечтал обзавестись семейством, а Стеше новая любовь, надеюсь, поможет вернуться к прежней, доброй магии.

Влюбленные ворковали, совершенно не замечая меня, и я, смутившись тем, что подслушиваю сокровенное, отступила назад.

– Ну что, пошли? – повела плечом Стеша, показывая на стоящие на земле ведра.

– Пошли, – не отрывая от нее глаз, молвил богатырь и легко подхватил два полных ведра.

Я с некоторой тревогой посмотрела им вслед – вода-то в ведрах была уже с примесью люблянки. Надеюсь, к отшельнице Стеше нечасто заглядывают соседки, и ни одна из них не попадется на глаза Илье, опорожнившему очередной ковш колодезной воды раньше, чем сама Стеша.

Кто-то громко задышал у меня над ухом, и я, вздрогнув, обернулась. Позади меня нетерпеливо пританцовывал Сидор.

– Я готов! – сообщил он, дернув козлиной бородкой.

– К чему? – Я смерила его неприязненным взглядом.

– Как к чему? – поразился он. – Ты же обещала рассказать все тайны Бабы-яги! Я жду.

– Я-то обещала, да только ты сбежал. – Я отмахнулась от сплетника и огляделась в поисках кота.

Мимо процокал Конек Горбунок, дожевывая последнюю ромашку. Влюбленный хозяин о нем позабыл, но верный конек двинулся следом.

– А как же рассказ о детстве в доме Бабы-яги? О бросившем папочке? – в отчаянии проскулил Сидор.

– Поздно, – отрезала я. – Поезд ушел.

Про поезд Сидор не понял, но общий смысл отказа уловил и крякнул с досады. После чего бросил взгляд на уходящих Илью и Стешу, махнул на меня рукой и козликом поскакал вслед за влюбленными. Однако приблизиться к ним не смел, памятуя о пудовых кулачищах Ильи, которых ему уже довелось отведать, и потому старался не выдать своего присутствия и то и дело прижимался к кустам и заборам.

Варфоломея я обнаружила лежащим на завалинке. При виде меня он торопливо вскочил и что-то отбросил лапой в сторону. Но я успела разглядеть изрядно пожеванный мышиный хвостик.

– Хищник-мышеед, – покачала головой я. – Когда успел?

– А что? – нахохлился кот. – Я весь день не ел. Хоть бы кто сливочек предложил!

– Молчал бы уже! – осадила его я. – Мало того, что я за весь день только парой яблок перекусила, так еще и пить хочу страшно. А единственный на всю деревню колодец заражен люблянкой!

– Тогда пойдем молочка прикупим! – нетерпеливо запрыгал кот.

– Хорошо бы и место для ночлега подыскать, – заметила я, глядя на повисшую над деревней лунную дольку.

– Гляди, что я нашел. – Варфоломей, довольно постукивая хвостом, подвинул ко мне серебряную монетку. – У сороки отобрал, пока вы тут водой поливались, – похвалился он. – Раз уж ты все дорогущие зелья Любавы профукала ни за копейку, будет чем и за ночлег, и за молочко хозяев отблагодарить.

– У сороки, говоришь? – с подозрением прищурилась я.

– Ладно-ладно, – смутился он. – У Сидора из кармана выпала, пока он в кустах ромашки ползал. Что ж, пропадать добру?

– Ну хорошо, – кивнула я. – Будем считать эту монетку моральной компенсацией за испорченную репутацию Бабы-яги.

– Переведи, – взмолился кот, прижав лапку к груди.

Выслушав мое объяснение, Варфоломей фыркнул и гневно запустил когти в скамью:

– За такое безобразие он и ларцом с золотом не расплатится! Кстати, – он пристально уставился на меня, – ты что, тоже люблянки хлебнула? Что ты Илье наобещала-то с три короба?

– Когда? – удивилась я.

– А тогда, когда Стеша воду хлебала – Илья тебя спрашивал, а ты кивала.

– Так я же не слышала, что он говорит, – замялась я. – И что я ему наобещала?

– Чего только не наобещала! – насмешливо фыркнул кот. – И что замуж за него пойдешь до окончания лунного месяца, и что пироги ему станешь каждый день печь с капустой, с мясом, и что суп с куриными потрошками будешь готовить.

– Да я даже готовить его не умею! – поразилась я.

– Пришлось бы научиться, – усмехнулся кот, спрыгивая на землю. – А молодец ты, – похвалил он. – Здорово от Ильи избавилась, подсунув ему воды из колодца!

Я не стала разочаровывать его и признаваться, что это было случайностью.

– Спасибо, кстати, что отвлек его, когда он мне пузырек с зельем сунул, – поблагодарила я.

– Пустяки! – великодушно тряхнул ушами кот и, прищурившись, спросил: – А в колодец люблянку ты от большого ума вылила или от недомыслия?

– А ты как думаешь? – смущенно ответила я.

– Я думаю, что теперь в Замышляевке начнется веселая жизнь, – ухмыльнулся он. – До тех пор, пока колодец полностью не обновится.

– И долго он будет обновляться?

– Как с дождями повезет.

Бросив взгляд на чернеющий в сумерках колодец, я подумала, что Сидору уже завтра будет чем разжиться для своей желтой хроники. Если только он раньше не отправится к замку Кощея, выполняя наказ Забавы. Впрочем, я почти уверена, что, пока капля любовного зелья полностью не выветрится из Сидора, Замышляевку он не покинет. Так и будет сидеть в засаде у дома Стеши и тихонько поскуливать от ревности.

Рано утром мы вышли за околицу деревни.

– Теперь куда? – спросила я кота.

– Вестимо куда, домой! – обозначил наш маршрут тот. – Пора бы уже твоему Ивану передать для нас весточку. А может, – он мечтательно закатил глаза, – он уже вернулся с Василисой и ждет нас в избушке?

– Хорошо бы, – вздохнула я, потирая бока. Все-таки ночлег на лавке, покрытой овечьей шкурой, – это не ночь в пятизвездочном отеле. Я уже так соскучилась по своему мягкому диванчику в московской квартире! Скорей бы уж закончилась моя последняя миссия – и домой.

– А как добираться домой будем? – поинтересовалась я, когда мы свернули на тропинку, ведущую к лесу. – Пешком?

Блудная ступа, доставив нас к Замышляевке, снова взбрыкнула и умчалась восвояси.

– Пешком-то долго. – Кот остановился, почесал лапой за ухом, что-то решая, и объявил: – К Лешему обратимся! Он нас своими тропками вмиг к избе выведет.

Я глянула на кромку приближающихся деревьев и вдруг ощутила непонятную тревогу. Как будто по сердцу царапнули острым когтем. С чего вдруг? Ничто не предвещало опасности. Кот, не выдавая беспокойства, вприпрыжку бежал к деревьям и, то и дело подскакивая к траве, росшей по краю тропинки, шаловливо сбивал лапой росу с цветочных шляпок. Лес был диво как хорош в лучах рассветного солнца. Хоть фотографируй его на календарь «Красоты природы» или пейзаж с него пиши. Розовое небо подпирают верхушки сосен-великанов, и лес представляется сказочным замком, обнесенным высоким забором. Забор зелен, и легко можно представить, что это не деревья стоят, сплетшись ветвями, а вьюны обвивают высокие каменные стены. А кроны деревьев, растущих вдалеке, можно принять за россыпь башенок, которые высятся в центре сказочного замка.

– Замок Спящей красавицы, – завороженно прошептала я, не сводя глаз с леса.

– Чего бормочешь? – обернулся ко мне кот.

– Да так. – Я не стала посвящать его в свои мысли. Однако чувство тревоги по мере приближения все крепло, и я невольно замедлила шаг.

Лес таил в себе неясную опасность, он пугал, несмотря на присутствие Лешего. Хотелось развернуться и бежать со всех ног обратно в деревню, забиться в сени гостеприимной хозяйки, укрыться с головой овечьей шкурой и лежать, не высовывая носа наружу.

– Ты чего там замешкалась? – Варфоломей нетерпеливо тряхнул хвостом.

– Ты… – Я облизнула пересохшие губы. – Ничего не чувствуешь?

– Чувствую, что родная избушка уже близко, – усмехнулся он. – А там и печка, там и сливочки в скатерке. Догоняй!

Кот в несколько прыжков достиг леса и исчез за раскидистым кустом. Я нехотя прибавила шаг и вдруг поняла, что меня насторожило. Мертвая, абсолютная тишина, не нарушаемая ни птичьим гомоном, ни хрустом веток. Из лесу не доносилось ни звука. Пригоршня мурашек скатилась по спине, но я пересилила страх и ступила под сень деревьев.

Лес изменился, я почувствовала это сразу. Когда я в первый раз попала в лес, в пылу обиды сбежав от избушки подальше, лес заражал своим спокойствием. Теперь же в воздухе царило ощутимое напряжение, предчувствие чего-то недоброго, страх. Кот метнулся к моим ногам, зашипел, выгнув спину. От ближайшего дерева отделилась темная тень и я испуганно вскрикнула.

– Леший! – ошеломленно выдохнул Варфоломей. – Что случилось?

Фигура вышла из тени на свет, и я потрясенно ахнула. Невозможно было узнать в поникшем оборванце Лешего. От прежней цветущей красоты не осталось и следа, он еще больше подурнел с нашей последней встречи. Глаза потухли, кожа потускнела, губы посерели. Спутанные волосы торчали соломой и были пересыпаны сухими листьями.

Передо мной стоял человек, сломленный горем.

– Плохо выгляжу? – невесело усмехнулся Леший, и даже голос его прозвучал по-другому: прежде звеневший ручьем, сейчас он скрипел, как сломанная ветвь.

– Сам знаешь, – не стал деликатничать Варфоломей.

Леший мутным от горя взглядом посмотрел на кота и выдохнул:

– Лес болеет.

– Вижу, – хмуро заметил кот. Судя по его тону, вид Лешего был показателем здоровья леса, и любые природные катаклизмы мгновенно отражались на внешности лесного хозяина. – Рассказывай.

– Неведомая хворь на деревья напала. И дня не проходит, чтобы вековой дуб или красавица сосна не пали, – с горечью поведал Леший.

– А в чем дело? – мрачно спросил кот.

– Гниль их изнутри разъедает. Еще вчера обходил лес – стояли деревья, глаз радовали. Сегодня иду – не видать красавицы березки! – На глазах Лешего проступили капельки росы, голос заскрипел, как поверженное грозой дерево. – Бегом туда – а на полянке трухлявый пень да прогнивший насквозь ствол. Сперва думал, обойдется, а теперь уж…

Он в отчаянии махнул рукой.

– Рассказывай с самого начала! – велел кот.

Леший пошатнулся и, нуждаясь в опоре, прислонился к клену. А затем, избегая встречаться с нами глазами, заговорил. Так пациент, который всю жизнь отличался отменным здоровьем и вдруг почувствовал себя плохо, оттягивает визит к врачу в надежде на выздоровление, а когда становится очевидным, что без лечения не справиться, приходит на консультацию, и каждое слово дается ему с трудом.

– Это началось вскоре после исчезновения Василисы. Однажды я проснулся, когда солнце уже было высоко в небе. Я был сильно удивлен: жаворонки, свившие гнездо в кроне дуба, служившего мне жилищем, не разбудили меня на рассвете своим пением. Я поднял голову и увидел, что гнездо пусто. За одну ночь исчезли и птицы и их птенцы. Это происшествие меня встревожило, но попрыгуньи птицы так непостоянны, что я не придал этому особого значения. Следующие несколько ночей я провел под сенью клена и пробуждался под пение другого птичьего семейства, но потом снова проспал. Поднял голову – пернатых в гнезде не было. Заволновавшись, я обошел весь лес и увидел: жаворонков, соловьев, дроздов, лесных синиц, перепелок, малиновок стало меньше. Они исчезли без следа. Белки поведали, что птицы срывались со своих мест, бросали гнезда и улетали неизвестно куда. Как назло, Василиса ушла проведать своих и не могла помочь советом.

Тогда же я начал подмечать и другие тревожные признаки: стал пересыхать лесной ручей, не помог даже проливной дождь. Зато после дождя мухоморов и поганок народилось больше, чем добрых грибов. Корни побегов стали подгнивать, зато в кронах крепких деревьев появились сухие листья… Я лечил лес, как мог. Где необходимо, подсушивал или увлажнял почву, ограничивал распространение мухоморов, оберегал подосиновики и подберезовики, расчищал русло ручья от камней и веток. Все вроде бы вернулось на свои места. Лес вздохнул полной грудью, и я вздохнул вместе с ним. Тем временем в лес набежали мужики, желающие худа Бабе-яге, и я увлеченно принялся путать тропинки, уводя их по ложному пути. Как-то водил троих, среди которых один особенно гнусно отзывался о Яге. Яна подтвердит.

Я кивнула, вспомнив байки подлого Сидора.

– Чтобы проучить, вывел их к болоту, – продолжил Леший, – и встретил старого приятеля, Водяного. Тот, заскучавший в своей заводи, с радостью принял мужиков и обещал устроить им хорошую головомойку.

Я жалостливо сглотнула, вспомнив бесхитростное лицо Фрола и его мечту о женитьбе на царевне. Жалко молодца! Ушлый Сидор живее всех живых, а Фрола, поди, теперь рыбы глодают. Неспроста же Сидор хотел наврать, что упыриха загрызла двух его попутчиков – значит, Фрол и Клим и впрямь погибли, только в топи болота.

– Мужики после такого в лес больше в жизни не сунутся, – продолжил Леший, убедив меня в том, что моя скорбь по Фролу преждевременна, а Водяной – в первую очередь шутник и затейник, а не маньяк-топильщик. – Но прежде чем за них взяться, Водяной пожаловался, что реки в последнее время мелеют, озера заболачиваются, рыба гибнет, люди воду мутят. Я мигом смекнул, что и в его угодьях творится что-то неладное, как и в моих. Не стал тревожить его раньше времени, а решил к избушке наведаться, узнать, нет ли вестей от Василисы. Достал медок, домчался до заветного малинника, где ягода самая сладкая в лесу, набрал ягоды, не удержался, попробовал одну и скривился – кислятина! Скушал еще ягодок с разных кустов – везде одно и то же. Испортился этот малинник! Я мигом к ближайшему. К счастью, там все в порядке оказалось. Ягода сладкая уродилась, я на гостинец набрал – и к избушке. Хоть Василисы на месте и нет, а не привык я с пустыми руками являться. А там уж вы знаете.

– Что ж ты не сказал тогда, зачем явился? – пожурил кот.

– А, отвлекли вы меня, развеселили, я и поддался вашему настрою, думал, чепуха все. Просто сложилось так, что птицы раньше улетели, что в лесу неурядицы были. Да и вроде бы утихло все моими стараниями.

«Вот почему Леший во время нашей первой встречи выглядел цветущим», – догадалась я. Временное затишье дало ему восстановиться, набраться сил и красоты.

– А как же слова Водяного? – сощурился кот.

– Я тогда подумал, что он краски сгущает, – понурился Леший. – И у него тоже все наладится, если он за дело возьмется да речки с озерами почистит. А теперь – сам видишь, как все сложилось.

Он склонил голову, и с взлохмаченных волос слетело несколько увядших ромашек.

– Вижу, – хмуро сказал кот. – А с Водяным что?

– Тоже худо, – вздохнул Леший. – Из рек вода уходит, озера мутнеют и зарастают камышом. Раньше такие перемены месяцами длились, а сейчас в считаные дни происходят. Было озеро кристальной чистоты – глядь, а уже болото.

– Местному Гринпису пора бить тревогу, – пробормотала я.

Леший поднял на меня мутный от горя взор.

– Что ты сказала?

– Не обращай на нее внимания, – сердито зашипел кот. – Вечно она блажит!

– Василису мне надо, – тихо прошелестел Леший. – Только она знает, как напасть победить.

– Да, без Василисы никак, – вздохнул Варфоломей.

Вот все и выяснилось. Василиса и есть местный Гринпис: за порядком следит, экологические катастрофы предотвращает.

– Иван уже отправился на поиски, – обнадежил Лешего кот.

– Знаю, я за ним приглядывал до самого Златограда, – кивнул хозяин леса. – Он позавчерашним вечером туда добрался.

Новость отозвалась теплом в сердце. С Ивом все в порядке, спасибо Лешему, который, несмотря на свое плачевное состояние, отвел от рыцаря опасность в пути. Не случилось бы чего в самом городе. И еще этот сон с Ивом, угодившим в яму! Все сны, которые я видела здесь, предупреждали об опасности: колобковый кошмар уберег от ведьминых пирожков, а во сне, в котором Ив оказался в ловушке, я спасалась от ведьмы, присвоившей мою молодость. И если видение про ведьму оказалось правдой, как бы и с рыцарем ничего не стряслось.

– Вот только вестей от него пока нет, – укрепил мое беспокойство Леший. – А ведь у нас уговор был, как он только что разузнает, то сразу через сороку передаст.

– Еще не вечер, – не выразил тревоги кот, – объявится!

– На дорогах тоже неладно, – глухо сказал Леший. – Разбойников развелось, как никогда, волки лютуют – даже огня не боятся.

– Да это не только леса и реки болеют, все Лукоморье занемогло, – в задумчивости протянул кот.

– И началось это после ухода Василисы, – тихо добавила я.

Оба – и кот, и Леший – впились в меня глазами, словно я сказала что-то сенсационное.

– Сначала Василиса исчезла… – начал Леший.

– …потом нехорошо о Бабе-яге заговорили, – подхватил кот.

– …потом лес занемог, – продолжил Леший.

– …а там и на речные угодья напасть напала, – заметил Варфоломей.

– Кто-то пытается лишить всех нас силы! – выпалил Леший.

– Вашу с Водяным силу подрывает, – согласно кивнул Варфоломей, – а бабушкино честное имя чернит и людей против нее настраивает. Не ровен час, избушку подпалят!

– Знать бы, кто этот злодей! – хором воскликнули кот и Леший.

– Уж я бы ему зенки выцарапал! – вспыльчиво пригрозил Варфоломей.

– Уж я бы его еловыми ветками отходил да диких пчел на него натравил, – стиснул кулаки Леший.

– Одно могу сказать точно, – вмешалась я. – Это не Забава, не Стеша и не Любава.

– Сразу все стало ясно, – пробурчал кот.

– Неужто Кощей? – предположил Леший.

Я вздрогнула. Кощей в моем списке подозреваемых значился последним, хотя Варфоломей настаивал, что Кощея как самого загадочного кудесника нужно проверять в первую очередь. В душе я надеялась, что Ив разыщет Василису раньше, чем я доберусь до конца списка, а Василиса мигом разрулит все проблемы, как и положено порядочной Бабе-яге. Пока же было ясно одно: кто-то стремится избавиться от самых влиятельных соперников, в числе которых Яга и властелины водной и лесной стихий. То ли этот кто-то не терпит конкурентов, то ли опасается, что Яга, Леший и Водяной могут помешать его грандиозным планам. А планы в этом случае могут быть только одни – подчинить себе Лукоморье, удерживая бразды правления с помощью магии.

Честно говоря, образ Кощея с ролью властелина Лукоморья у меня никак не вязался – сказывались все те же сказочные стереотипы. Кто такой Кощей? Его тихие радости – прекрасную царевну похитить, над Иваном-царевичем, явившимся невесте на выручку, поглумиться, между делом над златом почахнуть. Ни в одной из сказок Кощей не желал «царствовать и всем владети», не считая кинофильма «Там, на неведомых тропинках», где Кощей при помощи Соловья-разбойника, Змея Горыныча и Лиха одноглазого пленил царя Берендея и партизанку Бабу-ягу, а после заседал в царском тереме, облюбовав трон. Но я в эту историю никогда не верила, потому что Баба-яга там была теткой пионера, который в итоге всех спас, а пионерия и сказочное Лукоморье в моем сознании несоединимы. Пока же наверняка я знала одно: Кощей – темная личность, и слухи о нем ходят самые мрачные. А посему заводить с ним знакомство я не спешила. Тем более после репортажа Колобка и его рассказа о лысом, старом, злобном старике.

– Может, и Кощей, – ответил кот на вопрос Лешего, почесал за ухом и, к моему облегчению, добавил: – А может, и не он.

– Возможно, я чем помогу? – встряла я.

Кот покосился на меня с сомнением, Леший поднял покрасневшие глаза с надеждой.

– Не сильна она в природной магии, – разбил его надежды бессердечный Варфоломей.

– Но я могу хотя бы посмотреть! – заупрямилась я. – Глядишь, пойму, в чем дело.

– Я покажу, – торопливо сказал Леший, цеплявшийся за любую соломинку.

Кот закатил глаза и дернул хвостом, всем своим видом выражая безнадежность моих попыток и тем самым разжигая во мне веру в победу.

– Веди, – велела я и шагнула вслед за Лешим в коридор между деревьями, которые расступались перед нами на глазах.

Вокруг стояла тревожная тишина, нарушаемая только пугливым шепотом листьев и болезненным хрустом веток. На всю округу не было слышно ни одного птичьего голоса – ни крика сойки, ни хриплого карканья вороны, ни чириканья воробья, ни пения дрозда. Даже дятел не напоминал о себе мерным стуком по дереву.

– Леший, – хриплым от страха голосом спросила я. – Почему так тихо?

Тот поднял на меня потухший взгляд.

– В этой части леса особенно неладно, птиц и зверей здесь почти не осталось. Они ушли туда, где еще мало больных деревьев и сухих трав.

Леший вдруг поморщился и схватился за сердце. Мы с котом бросились к нему:

– Что с тобой?

– Ничего, – он прислонился к ближайшему дереву, – сейчас пройдет.

А меня пронзила внезапная догадка: если здоровье леса отражается на внешности его хозяина, может, части леса – это органы тела Лешего? Какая-нибудь сосновая роща – легкие, малинник – правая рука, а дубрава, по которой мы сейчас идем, – его сердце? Тогда, если окончательно вымрет она, умрет и Леший?

– Идем, – позвал Леший, отделяясь от дерева. – Мы уже близко.

Мы шли мимо поникших берез, мимо скорбно стенающих сосен, мимо воинственно нахохлившихся кустарников. Видимых признаков болезней не было, но деревья словно предчувствовали надвигающуюся беду.

– Куда ты меня ведешь?

– Туда, с чего все началось. То дерево, которое зачахло за одну ночь, было первым.

Яблоня, склонившая ветви к тропинке, словно молила отведать ее зеленое яблочко. Я ухватилась за гладкий бочок, но Леший вихрем подскочил ко мне и выбил яблоко из рук.

– Не тронь!

– Ну если тебе так жалко… – насупилась я.

Леший хмуро кивнул на подножие яблони. В пожухлой траве рыжел беличий хвост. Я поежилась при виде остекленевших глаз мертвого зверька.

– Еще три дня назад эта яблоня славилась сладкими плодами, – с горечью сказал лесной хозяин. – Вчера, отведав их, заболели ежи, сегодня погибла белка. Сейчас в округе не осталось живности – напуганные зверьки бежали в другую часть леса.

Я поспешила вслед за Лешим, подальше от отравленной яблони, коварно манившей своими плодами.

– Вот здесь, – глухо сказал Леший, сворачивая на узкую тропинку, – липа цветущая росла, а сейчас…

Его голос сорвался, словно он сообщал о гибели близкого, и Леший замер перед высохшим деревом, на корявых лапах которого раскинулась пульсирующая зеленая паутина. Я вздрогнула, представив, каких размеров должен быть паук, соткавший такое.

– Что это? – спросила я у Лешего.

– Это липа, – бесцветным голосом прошелестел он. – Я помню ее, когда она была еще тоненьким побегом…

Я перебила его, побоявшись, что сейчас он пустится в воспоминания о детстве, отрочестве и юности липы с перечислением всех ее радостей и невзгод, романов с ближайшими кленами и дружбой с березками.

– Что это за паутина?

– Паутина? Где? – Леший взирал на меня с таким искренним недоумением, что я засомневалась в том, что мы видим одно и то же.

– Да вот же! – Я ткнула пальцем в сеть, которая тут же беспокойно заколыхалась и вспыхнула красным. Я ахнула: – Магия!

Леший вскинулся:

– Это точно?

– Ты разве не видишь?

– Мое чародейство особого рода. – Он качнул головой. – Я не умею распознавать порчу. Да и кому могло понадобиться губить деревья?

– Не знаю. – Я настороженно изучала сеть. – Похоже, она пьет силу из дерева.

– Ты можешь ее снять? – с мольбой спросил Леший.

Я посмотрела в его горящие надеждой глаза. Ну как ему сказать, что в Лукоморье я отчего-то растеряла свои волшебные навыки? А вдруг все вернулось, ведь я могу видеть сеть? У меня просто должно получиться на этот раз! Это же не пустяк вроде вызова пиццы в избу, это – вопрос жизни леса и его хозяина. Даже Варфоломей говорил, что…

– Попробую, – пообещала я, подходя к дереву. Положила ладонь на потрескавшуюся кору, попыталась наладить контакт, но только заработала занозу.

– Постой! – Леший подошел к липе: – Дай мне.

Он обнял дерево и прижался к нему лбом, а я, ежась, разглядывала мечущуюся между ветвей паутину. Наконец Леший повернулся, и я быстро спросила:

– Что оно говорит?

Он с удивлением посмотрел на меня.

– Мне показалось, вы разговаривали, – в смущении призналась я. – Ты и липа.

Леший покачал головой.

– Деревья не говорят, они чувствуют – тепло солнца, свежесть дождя, прикосновение руки.

– И что она чувствовала, когда… – Я запнулась.

– Холод, – глухо ответил он. – Январский лютый холод.

– Может, Морозко шалит? – ляпнула я и осеклась под взглядом Лешего.

– Морозко – мой друг.

– Извини, – пробормотала я и поспешила перевести тему. – Так, значит, деревья не могут видеть?

– Нет.

– Как же тогда ты знаешь обо всем, что происходит в твоем лесу? Как ты можешь приглядывать за Ивом? Ты же не можешь быть повсюду.

– Я там, где я необходим. Мои глаза – сороки, сойки, перепелки, куропатки, совы, белки, зайцы, волки. Если происходит что-то необычное, что тревожит их, я это вижу. Чтобы присмотреть за кем-то, достаточно пустить птицу по его следу.

– Значит, за Ивом летит какая-то птица? – переспросила я.

– Сорока. Очень любопытная и неутомимая сорока. Да ты ее сама видела, когда мы встречались в последний раз! Так ты попробуешь?..

Я подошла к дереву и протянула руку к паутине, которая подалась мне навстречу с жадностью волка, посаженного на поводок. Лед… Показалось, он проник под кожу, заструился по венам, стремясь добраться до сердца. Я отдернула руку, но кончик паутины словно приклеился к пальцам, не желал отпускать, продолжал наполнять жилы стужей. Я потянула сильней, задыхаясь от холода, сделала шаг назад – паутина натянулась парусом, не отпускала, зеленый краешек на глазах окрашивался красным. «Из растений оно пьет зелень, из людей – кровь!» – с ужасом поняла я.

– Помоги мне, – прохрипела я стынущими губами, обращаясь к Лешему. – Она меня затягивает. Нет, – вскрикнула я, – за руку не трогай!

Не хватало еще, чтобы мы оба увязли в высасывающей жизнь сети. Леший схватил меня за плечи и с силой отдернул назад. Паутина не выдержала, затрещала, порвалась. Мы отлетели в сторону, раздавив поганки и нарядные шляпки мухоморов, ковром стелившихся у подножия березок.

– Как ты? – Леший помог мне подняться.

– Бывало и лучше, – прокряхтела я.

– Не получилось? – глухо спросил он.

– Я попробую еще, – после заминки пообещала я.

– Нет. – Леший решительно качнул головой. – Это опасно, сама видишь.

– Но я хочу помочь!

Хранитель леса с сомнением посмотрел на меня: в нем боролись желание вылечить свои владения и нежелание подвергнуть меня опасности. Победило последнее.

– Ты уже помогла тем, что выяснила, что за напасть постигла лес, – хрипло произнес он. – Мы найдем того, кто сделал это, и заставим его снять заклятие.

Я в замешательстве кивнула, не рискнув озвучить собственные мысли. Я бы предпочла еще раз сунуть руку в кровососущую паутину, чем встретиться с тем, кто ее создал.

Леший провел меня еще по нескольким уголкам леса. На всех гибнущих деревьях висели насытившиеся сети. Масштаб катастрофы был ясен, пути преодоления – неизвестны.

Кое-где сети стелились по земле – там, где прежде была цветущая лужайка или грибная поляна. Леший, ведя меня по лесу, угодил в одну из них прежде, чем я ее заметила. Вопреки моим опасениям, паутина на него никак не отреагировала. Лишь колыхнулась и, словно обманутая в надеждах, вновь оплела землю.

Притихший Варфоломей бежал рядом со мной, боясь сделать в сторону хоть шаг и угодить в опасные путы.

Наконец Леший вывел нас на широкую тропу и махнул рукой.

– Вам сюда.

– Как? – Кот подскочил на месте. – Ты разве не выведешь нас к избушке?

Леший уныло повесил голову и с горечью признался:

– Силы нынче не те. Придется вам самим добираться.

– Так тут пара дней пути, – угрюмо заметил Варфоломей.

Леший еще больше сгорбился, и я поспешила вмешаться:

– Ничего, дойдем, не развалимся.

Леший благодарно взглянул на меня и раньше, чем я успела возразить, метнулся к ближайшему дереву и исчез.

– А-а-а… – пробормотала я, – ты нас разве не проводишь?

Оставаться одной в оплетенном злой магией лесу было жутко.

– Делать ему нечего, как с нами два дня топать, – проворчал кот и нервно дернул хвостом. – Пошли, смелая ты моя.

– Ты хоть знаешь, куда идти-то?

– Не боись, со мной не пропадешь! – успокоил он. – Я тут все стежки-дорожки знаю.

Сначала мы бежали вприпрыжку – я надеялась, что дорога не все время проходит по лесу и скоро выведет нас к полям-лугам, потом выдохлась и догадалась спросить. Кот объяснил, что лесом путь до избушки самый короткий. А обходной, по лугам и долинам, займет вдвое больше времени.

– А его-то как раз у нас и нет, – уныло заметила я. – Скоро Ив даст о себе знать, и надо будет что-то решать с Василисой.

– Так что хорош лентяйничать, – прикрикнул на меня кот, – топай давай.

Каждый шаг давался с трудом. Казалось, к ногам привесили пудовые гири. Мерещилось, между стволами деревьев мелькают пугающие тени. Чудилось, из темных дупел деревьев следят за нами чьи-то злые глаза. Сжималось сердце: «Останешься здесь навсегда». И тогда, шарахаясь от свисающих с ветвей магических паутин, мы с котом убыстряли шаг и неслись вперед. Я – чуть не выпрыгивая из лаптей, кот – стараясь не отставать и передвигаясь длинными скачками.

К полудню мы окончательно выдохлись, проголодались и без сил повалились в траву у тропинки. На нашем пути нам не встретилось ни птицы, ни зверя, ни путника, ни озерца, ни ручейка. Как-то попалась мутная лужица, но в ней виднелся кабаний след. И, переглянувшись с котом, мы не решились оттуда напиться.

– А что, правда в кабана можно превратиться? – спросила я у всезнающего кота.

– В кабана не в кабана, – проворчал тот, – а в свинью – так запросто.

И, насмешливо прищурив зеленые глаза, добавил:

– Как же еще назвать того, кто из грязной лужи, по которой зверь прошелся, пить вздумает?

Я вспыхнула, распрощавшись еще с одним сказочным шаблоном, и ускорила шаг. Пить хотелось невыносимо!

Долго ли, коротко ли мы шли по лесу, как вдруг кот замер с занесенной лапой и навострил уши:

– Слыш-шишь??? – встревоженно прошипел он.

Я испуганно обернулась по сторонам. Вокруг было тихо. Деревья стояли стеной, где-то вдалеке звенел комар да посвистывал ветер, вороша макушки деревьев.

– Слыш-шишь?! – повторил кот, выгнув спину и подняв голову к небу.

– Да что случилось-то? – забеспокоилась я.

И тут ветер взвыл дурным голосом оперного тенора, посыпались сверху листья, шишки и ветки. Что-то оглушающе просвистело над головой и сбило нас с ног, раскидав по обе стороны тропинки. А когда я, вопя и ругаясь, выбралась из кустов, выдирая из косы репьи, на тропинке стояла блудная ступа, а в ней покачивалась из стороны в сторону метелка.

– Вот те на! – почесал за ухом кот, выпрыгнувший из листьев лопуха.

Ступа смиренно наклонилась, приглашая садиться.

Варфоломей обернулся ко мне:

– Полетим?

– А у нас есть выход? – Я очистила подол от репьев и шагнула к ступе. Лучше пятнадцать минут ужаса в воздухе – и мы в говорливой избушке Яги, чем два дня ужаса в лесу – и стоптанные в кровь ноги.

Кот, довольный моим решением, быстренько юркнул к ступе. Я прыгнула следом, взмахнула метлой и приготовилась к худшему. Но ступа, к удивлению, плавно взмыла в воздух и, постепенно набирая скорость, поплыла над верхушками деревьев.

Полчаса полета пронеслись с ветерком, я уже даже стала наслаждаться дорогой и возрадовалась, что ступа на этот раз решила обойтись без выкрутасов. Но, как показали дальнейшие события, рано я это сделала. Прокатив нас над ромашковым покрывалом лужаек, опоясанным голубым браслетом реки, ступа неожиданно резко изменила направление и помчалась к зеленеющему у горизонта лесу. У верхушек леса ступа выровнялась, галопом пронеслась по кронам сосен и, опрокинувшись в воздухе, выронила нас в лесное озеро. Холодное, как минералка из холодильника!

Мокрые и злые, мы с котом вынырнули из воды в самом центре озера и, побив все рекорды по плаванию, выскочили на берег. Только тут мы заметили свидетелей нашего позорного падения и спортивного рекорда. На берегу стоял самый настоящий Иван-царевич – русоволосый, голубоглазый, одетый по моде русских народных сказок: в кушак, белую рубаху с обстрочкой и штаны, заправленные в красные сапоги.

Судя по настороженному виду, нашему появлению он не обрадовался. А в воде на поросшей мхом кочке сидел обнаженный мужчина с широкими плечами профессионального пловца и ослепительно-белой кожей. Его тело прикрывали только водоросли, оплетшие бедра, но незнакомца это отнюдь не смущало. Он насмешливо таращился на нас зелеными, как мох, глазами, и приоткрыл в улыбке белые, как речной жемчуг, зубы.

– Это кто же ко мне пожаловал? – прожурчал он.

– Водяной! – мяукнул кот, встряхиваясь и обдавая меня брызгами.

– Здрасте, – опешив, выпалила я.

– Варфоломей! – Голос Водяного был подобен воде, которую переливали из одного кувшина в другой. – А это что же, получается, Яга? Ох, шалунья, – он шутливо погрозил мне пальцем, – говорил же, увлечение молодильными яблоками тебя до добра не доведет. Посмотри, в кого себя превратила – в девчонку сопливую.

– Я не сопливая. – Я обиженно шмыгнула носом. – Просто воды наглоталась. И не Яга я вовсе.

– Знаю, – в голосе Водяного, как рыбка в реке, плеснулась грусть, – что не Яга. И не Василиса. Был бы кто из них, ничего бы этого не началось…

Царевич что-то тихо пробормотал Водяному и настороженно покосился на меня. Тот лишь усмехнулся.

– Не того ты боишься, Коля. Это друзья наши.

Царевич снова тихо сказал, но на этот раз я уже вытряхнула воду из уха и расслышала:

– Как знать? Ты же ее впервые видишь.

– Я-то впервые, – признал Водяной. – А вот Варфоломей уже и подружиться успел. Правда, Варфоломей?

– Это Яна, – с важностью представил меня кот. – Она заместо Василисы. – И, подумав, добавил: – Временно.

«А царевич-то хорош», – оценивающе глянула я. Высокий, статный, голубоглазый. Как какой-нибудь поп-идол, вырядившийся сказочным принцем для съемок нового клипа.

– А от Василисы что слышно? – с надеждой спросил Водяной.

– Ищем, – коротко буркнул кот, не став пересказывать вести, полученные от Ильи, но еще не подтвержденные Ивом.

– Поторопиться бы надо, – сдвинул брови Водяной. – Неладно нынче в реках и в лесу.

– А что такое? – с тревогой мяукнул кот.

– А что это с вашей ступой случилось? – перебил его царевич. – Возникли разногласия?

– Почему же? – с вызовом ответила я, выжимая косу. – Мы специально искупаться летели. Жарко сегодня, не правда ли?

– А-а-а, – насмешливо протянул царевич. – А что ж так быстро из воды выскочили? Уже накупались?

– Для первого раза достаточно, – с достоинством ответила я, разглаживая подол.

– А ты всегда в сарафане купаешься? – любезно поддержал беседу царевич.

– Конечно! – не стушевалась я. – Никогда не знаешь, где встретишь своего царевича. А я девица незамужняя. Вот ты, например, женат? – Я игриво взглянула на царевича, тот в панике отшатнулся. – Похоже, что женат, – сокрушенно вздохнула я. – И не очень удачно.

Осененная внезапной мыслью, я оглядела берег и листы кувшинок на предмет царевны-лягушки со стрелой в зубах. Вот повезло-то! Застала исторический момент: Иван-царевич сватает лягушку у Водяного! Хотя в сказке вроде бы без Водяного обошлось, да и дело было на болоте, а здесь озеро…

– Сколько за нее даешь? – полюбопытствовала я насчет выкупа.

– Что? – дрогнул царевич.

– Понятно, на халяву домработницу завести хочешь, – неодобрительно протянула я. – Она тебе и ковер за ночь, и озеро из глотка воды, и лебедя из костей, и прочие спецэффекты. Тиран и деспот! А впрочем, – внезапно смягчившись, я подмигнула Коле, – хочешь, поспособствую?

Будет еще этот несносный царевич меня на смех поднимать! Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Вот женю его на лягушке – и буду хохотать, когда он ее целовать начнет, а она не расколдуется.

– Это как же? – Коля не смог устоять перед моим предложением.

Я победно улыбнулась:

– Цену собью.

Царевич заколебался. Я подошла к Водяному, насмешливо прислушивавшемуся к нашему разговору, и доверительно зашептала:

– Понимаю, такая волшебница нужна самому. Но, может, на озере сыщется какая-нибудь самая ненужная лягушка? Царевичу любая невеста сойдет.

– Царевичу? – насмешливо булькнул Водяной. – Это кто ж здесь царевич? Варфоломей, что ли? И на что коту лягушка?

– Лягушка мне не нужна, – подал голос кот. – Мне бы лучше рыбки.

– Ну так иди налови, – поддел его Водяной.

Кот смущенно затоптался на месте.

– Без труда не выловишь и рыбку из пруда, – мстительно сказала я, припомнив коту издевательство с пирогами.

Варфоломей с укоризной посмотрел на меня и повесил усы.

– Ладно уж, – смилостивился Водяной. – Держи!

Он зачерпнул в пригоршню воды, и я с удивлением увидела в его ладони крупного карасика, которого он бросил коту. Варфоломей с урчанием накинулся на добычу и утащил ее в кусты.

– А теперь поговорим, – пророкотал Водяной, подобно водопаду.

– Но… – вскинулся было нецаревич Коля.

– Без «но», – охолонил его Водяной. – С такой бедой в одиночку не справиться.

– Что, лягушка не хочет идти замуж? – удивилась я его трагическому тону. – Хотя ее можно понять, – я бросила насмешливый взгляд на Колю, – жених-то не ахти, и не царевич, что нарушает все каноны.

– Да при чем тут лягушка? – прикрикнул на меня Водяной.

– А этот здесь, – я кивнула на Колю, – разве не царевну-лягушку сватает?

Красавчик стремительно побагровел, Водяной расхохотался.

– Умыла тебя девица, ох умыла!

– Лягушку-то покажите, – попросила я. – Страсть как охота посмотреть!