Где найти мне лекарство, чтобы избавиться от ужасных и невыразимых моих страданий? Найдется ли кто-нибудь, чтобы утешить меня в моей великой печали? Ведь иначе поможет мне лишь смерть, избавляющая нас от всех бед, и, оставив земную жизнь, оставлю я наконец мысль о чернокожем садовнике. Боль моя сильнее, чем великолепие Пирра, отчаяние Медеи, могущество Дария, злосчастье Ариадны, свирепость Гигурты, бесчестье Канатре и тирания Дионисия. Не стану я вспоминать беды многих других, похожие на мои собственные, ибо вижу, что вряд ли найдутся в прежние времена те, кто страдал больше меня, и послужат мне утешением и в жизни, и в печальной смерти. Из сочувствия к той, что заставляет меня страдать, не осмеливаюсь я сказать вслух о причине моих мучений, хотя и не сомневаюсь, что коли бы поведал о ней, то, подобно прочим страждущим, нашел бы в том блаженное облегчение и утешение.

О неблагодарная девица, ты потворствуешь моим бедам! Разве можно нам, чужеземцам, доверяться хоть кому-нибудь, если все, что случается, совсем не согласно с нашими желаниями? Вот почему и не отпускают меня тревоги, хоть и надеюсь я на грядущий отъезд. И несмотря на то, что тяжко мне уезжать, надежда моя истинна и светла, ибо любви во мне не убавилось. Любовь же Принцессы темнее самой черной ночи. Красотой и обходительностью своей превосходит она всех на свете, так что безумием было бы превозносить другую в ее присутствии. Сеньора сия прикидывалась, будто ей в радость прежние и недавние деяния, что я совершал, служа ей. Но нынче я не нахожу слов, чтобы выразить все свое горе и печаль. Ведь в конце концов мои очи сподобились узреть столь любимую мной сеньору, которая в то мгновение и вовсе не вспоминала обо мне, пребывая в обществе Лаузеты, чернокожего садовника.

Прежде всего стал я свидетелем непристойного поцелуя, оскорбившего меня до глубины души. Еще большим оскорблением было для меня увидеть, как, нежно обнявшись и обращая друг к другу слова любви, вошли они в хижину, готовые вкусить все утехи влюбленных. А когда вышли они оттуда, подошла к Принцессе Заскучавшая Вдова и, встав на колени, приподняла ей юбку и прикрыла ее бедра шелковым платком. О, сколь мучительные мысли и ужасные подозрения охватили меня, когда я увидел, как обошелся с ней подлый мавр. Не знаю, как удержался я тогда, чтобы не убить не хочу говорить кого.

Проклятая стена не позволила мне это сделать, оказав помощь не мне, а другому. Но все деревья вокруг поблекли, став свидетелями столь гнусного и отвратительного события. Тогда произнес я во гневе: «Не надейся больше на меня, Услада-Моей- Жизни! Ведь ежели бы я увидел тебя тут, вместе с девицей де Монблан и Заскучавшей Вдовой, то схватил бы за волосы и бросил бы тебя в сие благословенное море, чтобы нашла ты в нем достойную себя могилу. Но поскольку не попалась ты мне тогда на глаза, прошу тебя, исчезни и нынче поскорее с глаз моих долой, ведь не без твоего ведома вершила свое подлое дело твоя сеньора. После этого случая не в силах я изгнать из души своей презренную ревность к чернокожему садовнику. До того завладела она мной, что никак я не смог удержаться и перерезал мечом ему горло. О Принцесса, о врагиня чести! Отчего же не ищешь ты смерти, чтобы избавиться от страданий? Ты желаешь узнать о моем горе, но оно слишком велико, чтобы говорить о нем, ибо сами небеса содрогнутся, услышав мои слова. Ты сама пришла бы в ужас, узнав о неслыханно беспутной любви, которую ты испытывала к чернокожему садовнику. И было бы лучше тебе умереть, чтобы сохранить свою честь и доброе имя, нежели продолжать жить, умирая от вечного бесчестья! О, как жестоко ты поступила, уверяя, что любишь меня! Чтобы избавиться от сомнений — в коих лишь и могу я быть в этой жизни уверен, — бросился я к твоим ногам и сказал тебе, отчего мне моя жизнь постыла, но не лишил я тебя венца девственности. Утешаются страждущие, коли могут поведать о своем горе верному человеку. Вы же, сеньора, переживаете за меня, потому что я страдаю. Однако прощать должен я, и мне надлежит не поступать при этом так, как делает смерть, которая угождает всякому, кто к ней взывает. Я же после всего, что увидел, был объят такими муками, что почти без памяти вошел в свои покои, делая вид, будто смертельно хочу спать, дабы оставили меня одного, ибо любое общество было мне постыло,

Тирант Белый когда не смог я добиться того, чего так сильно желал. В отчаянии и полном бессилии рухнул я на кровать, не зная, какую смерть избрать, ибо полагал, что, коли останусь в живых, то вина моя станет всем известна и принесет мне вечный позор. Принцесса же в ту памятную ночь, когда сжимала меня в своих объятиях, из великого своего коварства и к моему глубокому сожалению, пожелала жалостливыми речами и слезами остановить меня в моем страстном желании, дабы не догадался я о ее ужасном грехе и преступлении. А посему я молю Бога, чтобы позволил он мне найти последний приют в безбрежном море. Пусть мое неприкаянное тело плывет по воле волн, пусть прибьет его к берегу там, где сеньора Принцесса сможет его найти и своими нежными руками облачить в саван.

Тут Тирант умолк. Услада-Моей-Жизни, узнав, отчего так страдал Тирант, и поняв наконец, кто убил садовника, была глубоко потрясена. Однако она собралась с силами, чтобы с честью выполнить поручение своей госпожи, и с веселой улыбкой сказала, в присутствии Ипполита, следующее.