Глава 9

Хоть Робинтон и припрятал многие памятные с детства вещи в просторных кладовых цеха, ему тем не менее предстояло отправиться навстречу своему первому официальному назначению с пятью битком набитыми сумками. Мерелан настойчиво советовала сыну переслать с барабанщиками весточку Ф'лону и попросить друга о помощи.

— Если ты прилетишь туда на драконе, это лишь укрепит твою репутацию, — решительно заявила она.

— И получится, будто я хвастаюсь, — возразил Робинтон.

— Ну, просили же о помощи другие, — не унималась Мерелан. Она сновала по маленькой комнатке, помогая Робинтону укладывать вещи.

Робинтон знал, что эту комнатку он покидает навсегда. Конечно, рано или поздно он вернется в цех, но будет жить вместе с другими подмастерьями. Со вчерашнего вечера Робинтон почти не видел отца, и его это не удивляло. Ничто больше не связывало его с отцом — ни как с родителем, ни как с учителем. И Робинтон не испытывал по этому поводу никаких чувств, кроме искреннего облегчения, — но очень беспокоился о матери. Она казалась такой хрупкой, и руки ее, когда она заворачивала дудочки и укладывала их в сумку, дрожали. Да, матери и сыну нелегко расставаться.

— Тебе же понадобится три скакуна, чтобы увезти весь этот хлам, — фыркнула Мерелан. Робинтон наклонился взглянуть, не плачет ли она, и мать улыбнулась ему. — Ах, сынок, как я буду по тебе скучать… — Она коснулась его руки; взор ее затуманился слезами. — Я буду очень по тебе скучать — но все-таки я очень рада, что ты получил повышение и тебе теперь нечасто придется сталкиваться с отцом.

— А что он… ну, он хоть что-нибудь сказал?

— Нет, — Мерелан с негромким смешком отвернулась и принялась копаться в сумке, перекладывая вещи. — Он вообще со мной не разговаривает — настолько он возмущен самим фактом, что ты стал подмастерьем. — Она пожала плечами. — Со временем он смирится, но, боюсь, никогда не простит Дженеллу, что все это провернули у него за спиной.

— Клянусь Скорлупой! Я об этом как-то не подумал!

Робинтону представилось, как отец изводит мастера Дженелла своим недовольством, и юноша невольно съежился.

— Да будет тебе, Роби. Мастер Дженелл прекрасно справляется с причудами твоего отца — да и я тоже. Покипит-покипит — и успокоится и напишет какую-нибудь новую вещь, чтобы я ее спела.

Робинтон схватил мать за руку. Она взглянула на сына.

— Мама, но ведь ты же будешь осторожна, правда? Ты не будешь отдавать его музыке слишком много сил?

Мерелан с нежностью погладила юношу по щеке.

— Со мной все будет хорошо. Я обязательно буду отдыхать — как же иначе? Джиния, Бетрис, Лорра — все они присматривают за мной. Да и твой отец тоже. Я вовсе не собиралась его пугать, но, похоже, все-таки напугала. Он ведь меня любит, хоть и собственнически. Так что все будет в порядке.

Робинтон обнял мать, неожиданно остро почувствовав, до чего же она худенькая и хрупкая. Ему приходилось постоянно следить за собой, чтобы ненароком не причинить ей боль, а так хотелось крепко, изо всех сил прижать Мерелан к себе… Он боялся, что может никогда больше ее не увидеть.

— Роби, — успокаивающе сказала Мерелан, — я чувствую себя намного лучше. Не волнуйся ты так. Ты же знаешь, что все пойдет легче… теперь… — добавила она, извиняясь. — Если от тебя не будет вестей, я сама тебе напишу или отправлю сообщение с барабанщиками. Ты меня слышишь, молодой человек?

— Конечно, мастер голоса. В Плоскогорье неплохая сеть скороходов,

— Что ж им еще остается, раз они живут в таком захолустье, — несколько свысока фыркнула Мерелан.

Двор содрогнулся от ни с чем не сравнимого звука — трубного клича дракона.

— Похоже, за тобой прибыли, — сказала Мерелан и улыбнулась. Губы у нее дрожали.

Робинтон поспешно схватился за сумки, но тут в дверях появились Дженелл, Уошелл и Оголли. Они мигом оттерли молодого подмастерья от вещей и поделили их между собой; Робинтону достался лишь футляр с новой арфой.

— Это большая честь для меня… то есть я же сам справлюсь… — пытался возражать Робинтон, но его никто не слушал. Робинтон пожал плечами и сдался.

Они двинулись к выходу. Мастер Дженелл подмигнул Робинтону, и юноша понял, что старшие мастера демонстративно выказали ему свое благоволение и ради матери и для того, чтобы заставить отца держаться в стороне. Их доброта тронула Робинтона до слез, и он еле удержался, чтобы не расплакаться.

— Ты все-таки добился! — воскликнул Ф'лон соскользнув вниз по лапе Сайманит'а. — Поздравляю, подмастерье Робинтон! Поздравляю от себя и от всех твоих старых друзей в Бендене — и в Вейре, и в холде. — Потом он обратился к остальным новоиспеченным подмастерьям, ожидавшим во дворе: — Ваши драконы скоро прибудут — а с ними и ваши поздравления.

Багаж был приторочен в считанные секунды; пришла пора прощаться. Мать обняла Робинтона и притянула его голову вниз, чтобы поцеловать напоследок. Потом Робинтон пожал руки мастерам и заверил их, что будет трудиться изо всех сил.

— Передай от меня привет мастеру Лобирну! — крикнула вдогонку Мерелан, когда Робинтон уже взбирался на спину Сайманит'а. — Может, он меня помнит.

— Да разве тебя можно забыть, Мерелан? — сказал мастер Дженелл и успокаивающе обнял ее за плечи.

Такой она и запомнилась Робинтону. Такой он и вспоминал ее в первое, самое трудное время, проведенное под началом мастера Лобирна. К счастью, мало кто видел как Ф'лон высадил Робинтона во дворе высокогорного, продуваемого всеми ветрами холда. И чистое везение что этого не видел мастер Лобирн.

Ибо старика совершенно не обрадовало появление столь юного подмастерья.

— Не понимаю, о чем думал Дженелл, сделав тебя подмастерьем в пятнадцать лет! Совершенно не понимаю! Вот что, молодой человек, можешь не ждать, что я стану тебя баловать.

Лобирн оглядел Робинтона, оценил его рост и недовольно нахмурился.

Действительно, юный подмастерье на целую голову возвышался над низкорослым мастером — и это отнюдь не делало его симпатичнее для нового наставника. Мастер Лобирн едва доставал Робинтону до плеча; у него была широкая грудь — он пел басом, — узкие бедра и короткие, костлявые ноги. Лицо казалось слегка сплюснутым с боков, как будто должно было достаться куда более худому человеку. Из-за седых прядей пышная копна вьющихся волос казалась полосатой. Все это, вместе взятое, производило нелепое, почти смехотворное впечатление. Но вряд ли кто-нибудь решился бы подсмеиваться над мастером Лобирном. Слишком он был внушителен, чтобы служить мишенью для насмешников. Взгляд мутноватых карих глаз мастера был острым и проницательным. Робинтон сразу понял, что этого человека нельзя недооценивать.

— Я сам не ожидал, что меня повысят так рано, — пробормотал Робинтон, стараясь выглядеть как можно скромнее.

Лобирн смерил его колючим взглядом — словно подозревая, что Робинтон говорит неискренне.

— В таком случае, юноша, мне следует многого от тебя ожидать. Где ты рос? Кто твои родители?

На этот вопрос Робинтон ответил охотно, ибо надеялся тем самым смягчить нового мастера. Но если имя матери Лобирн встретил с одобрением, то отцовское — бурей негодования. Робинтон был потрясен даже не грубоватой прямотой, с которой Лобирн высказался о сочинениях Петирона — с его точки зрения, они были чересчур хитромудрыми, чтобы их можно было исполнять нормальному арфисту, — а скорее тем, что кто-то вообще осмелился осуждать Петирона, да еще и перед его сыном. По правде говоря, в глубине души он был вполне согласен с мнением Лобирна о витиеватых сочинениях Петирона, но никогда в жизни не сказал бы такое вслух — это было бы предательством. Получалось, будто его песни стали намного популярнее, чем грандиозные, замысловатые творения Петирона. И кстати, это оказалось для Робинтона едва ли не главным потрясением: Лобирн широко использовал его сочинения, хотя и не знал, кто автор.

Робинтон сообразил, что любовь мастера к его песням не гарантирует никаких поблажек, но анонимное признание помогало ему выдерживать крутой нрав Лобирна, его непоследовательность, капризы и причуды и его нежелание возиться с «сопливым новичком».

Однако же, когда старый мастер оценил, как терпеливо Робинтон возится с отстающими учениками, он начал понемногу смягчаться. Он даже изволил разок-другой похвалить Робинтона. Сам Лобирн был слишком вспыльчивым и нетерпеливым и не скупился на резкие слова для небрежных, поэтому вскоре Робинтону достались не только отстающие, но еще и самые младшие ученики, которым следовало преподать главные обучающие Баллады. Робинтон не возражал. По правде говоря, ему приятно было петь собственные песни, включенные мастером Дженеллом в начальный курс обучения. Робинтон тихо радовался тому, что его песни вообще звучат и что он сам может петь их, не страшась гнева Петирона.

Кроме того, на него возложили обязанность каждую неделю навещать отдаленные холды. Зачастую он был единственным пришельцем из внешнего мира, которого видели тамошние жители. Правда, вскоре в горах должна была воцариться непогода, и путешествиям предстояло прекратиться. Поэтому Робинтон делал дополнительные копии разных песен для холдеров, чтобы они могли продолжать занятия в его отсутствие. После каждой такой поездки Робинтон писал отчет, и, к его удивлению, Лобирн эти отчеты внимательно изучал.

Кроме Робинтона и троих учеников Лобирна, здесь же обитал еще один арфист-подмастерье — Маллан, уроженец Плоскогорья. Он тоже ездил по округе и вел часть уроков в самом Плоскогорье. Двое подмастерьев делили в холде небольшие покои: две небольшие одноместные спальни, приличных размеров общая комната для дневных дел и расположенная чуть дальше по коридору умывальня, принадлежавшая, кроме них, ученикам, занимавшим втроем одну большую комнату. У мастера Лобирна были отдельные покои. Он проживал там вместе со своей женой Лотрицией, увядающей женщиной, сохранившей обаятельную улыбку. Ее доброта напоминала Робинтону о Бетрис. В те времена, когда Лобирн и Лотриция встретились, она была ученицей целителя, но после свадьбы завершила обучение и отправилась вместе с мужем в холд Плоскогорье, где посвятила себя воспитанию детей — от их союза на свет появилось четверо отпрысков. Дочь вышла замуж за местного холдера и время от времени навещала родителей, привозя с собой детей. Сыновья же отправились учиться различным ремеслам, но частенько появлялись в Плоскогорье на Встречах.

— И ни один не способен пропеть даже самую простенькую мелодию! — как-то с отвращением заметил Лобирн в присутствии Робинтона. — Что поделаешь — уродились в мать. Но ведут они себя хорошо. Да, хорошо.

Лотриция всегда старалась лишний раз подкормить «своих мальчиков» — так она называла учеников и подмастерьев.

— Вы же до сих пор растете! Гляньте на себя — кожа да кости, — вечно сетовала Лотриция, и питомцы с радостью принимали угощение.

Из-за постоянных поездок и весьма напряженного учебного расписания в холде у Робинтона оставалось немного времени на сочинительство. А потому он привык записывать переполнявшие его мелодии буквально на ходу — останавливаясь посреди дороги, чтобы набросать на крохотном кусочке пергамента мотив, который он насвистывал, наигрывал на дудочке или напевал, шагая по крутым склонам. Несколько раз он лишь чудом ничего себе не свернул — так увлекался сочинительством, что не замечал, как сворачивал с узкой тропки. Правда, в сочинении на ходу имелись и свои преимущества: можно было громко петь то, что получалось, и слушать, как песня эхом разносится окрест.

Но вскоре, с первым сильным бураном, путешествиям пришел конец. Точнее говоря, Робинтон на три дня оказался заперт в холде Мерфи, вместе с пятнадцатью его обитателями.

Когда буран прекратился, Мерфитвен, двадцатый по счету владелец холда, помог Робинтону пробить тропку в снегу. Ему необходимо было забрать из Плоскогорья кое-какие припасы, и он слишком долго откладывал поездку.

— Вообще-то, по снегу это добро везти легче, — весело заметил Мерфитвен, укладывая припасы на сани, позаимствованные в холде. — Ладно, арфист, бывай. Спасибо за новые песни. Мы их непременно выучим. А Твенон к твоему возвращению затвердит таблицу умножения. Обещаю!

И, помахав на прощание рукой, Мерфитвен двинулся в обратный путь, с трудом продираясь сквозь снег.

Воздвигнутый на утесах холд Плоскогорье, подобно кораблю на море, пережил множество бурь, и вою ветра редко удавалось пробиться за его толстые стены. Но жизнь в этом холде сильно отличалась от жизни в Доме арфистов — или даже в Бенден-холде. Как и надлежало всякому холду, холд Плоскогорье легко мог обойтись в повседневной жизни без посторонней помощи. Здесь обитали подмастерья всех цехов и мастер горняков Фарло. Он со своими десятниками занимался добычей меди, на которую всегда сохранялся большой спрос. Его горняки составили сдвоенный квартет, и по вечерам, по первому знаку Маллана, они без уговоров заводили песни. Фарло хорошо играл на гитаре и аккомпанировал своим людям, поскольку отлично знал их репертуар; временами Робинтон предлагал подменить его, и Фарло охотно соглашался. В Плоскогорье, благодаря стараниям мастера Лобирна, имелось достаточно музыкантов, чтобы составить большой оркестр. И даже худшие из зимних вечеров проходили весело и радостно, особенно когда лорд Фарогай и леди Эвелина занимали места за главным столом. Трое из их двенадцати детей тоже неплохо играли и пели.

Помимо музыки, жители Плоскогорья посвящали вечера борьбе и другим физическим упражнениям. Робинтон охотно присоединялся к состязаниям по бегу — проходили они в коридорах и на лестницах. Ноги у молодого подмастерья были длинные, а легкие натренированы пением, так что в беге с ним мало кто мог потягаться.

Робинтон никогда прежде не слышал о состязаниях в помещении; в Форт-холде даже в самую суровую зиму можно было выходить наружу. Но здешних жителей ограничивала погода, да и сама местность, и потому они использовали длинные коридоры холда, соревнуясь в беге на длинные и короткие дистанции. Лестницы тоже не оставались без применения; бегуны состязались, кто проворнее всех взбежит наверх и спустится обратно — и ничего себе при этом не сломает. Растяжения лодыжек были делом привычным, равно как и растяжения плечевых суставов — бегуны не раз на бегу хватались за перила, чтобы уберечься от падений.

Робинтон показал себя хорошим бегуном, но единоборств сторонился. Арфисты были народом мирным. Правда, встречались и исключения из этого правила. Шонегар, например, был лучшим борцом и своего родного холда, и цеха арфистов и трижды побеждал чемпиона Форт-холда в среднем весе. Но обычно арфисты старались беречь руки. Робинтон именно этим и отговаривался — и по большей части такое объяснение принимали сочувственно. Но от язвительных укоров лучшего здешнего драчуна, молодого парня по имени Фэкс, он не уберегся.

Еще со времен первой стычки с молодым холдером Робинтон чувствовал себя неуютно в его присутствии. Получилось так, что они одновременно подошли к лестничной площадке, служившей местом пересечения нескольких коридоров. Фэкс вел себя агрессивно, нетерпеливо и покровительственно. Он приходился лорду Фарогаю племянником и недавно получил во владение холд в долине, которым и правил железной рукой, требуя от всех безукоризненной службы. Некоторые проживавшие там ремесленники даже попросили о переводе в другие холды.

До Робинтона доходили тревожные слухи о методах, которыми пользуется Фэкс для наведения порядка, но арфисту не следует порицать холдера — или брать над ним верх. И потому при той первой встрече Робинтон учтиво позволил Фэксу пройти первым. Ответом на учтивость стала презрительная ухмылка, и Робинтон заметил, что Фэкс, прежде шагавший размашисто и споро, теперь нарочно замедлил шаг. Робинтон так и не понял, зачем Фэкс пытался его унизить, но после этого случая с куда большим доверием относился к недобрым слухам о молодом холдере.

Однажды вечером Фэксу захотелось выманить Робинтона на борцовский ковер и свести с одним из своих молодых подчиненных.

— Ручаюсь, схватка будет на равных, Вы схожи и по весу, и по росту, — сказал Фэкс. Лицо его казалось невозмутимым, но в глазах горел вызов.

— Боюсь, я для этой схватки не пригоден, — отозвался Робинтон. — Я — арфист и мало занимался спортом. Однако же, если твой холдер поет, я охотно с ним посостязаюсь.

Фэкс некоторое время молча разглядывал Робинтона, а потом, презрительно усмехнувшись, повернулся к Лобирну.

— Я смотрю, мастер Лобирн, этим разделом обучения у вас пренебрегают.

Но Лобирн был не тот человек, чтобы безнаказанно спускать дерзкие выпады. Он ответил с неменьшим презрением:

— Многие горько жалеют о том дне, когда им вздумалось взять верх над арфистом. Ведь песни и баллады живут куда дольше, чем крепость тела. Или твой парень никак не может простить моему подмастерью, что тот всякий раз обставляет его в состязаниях по бегу?

Робинтона удивило, что мастер Лобирн, оказывается, следил за его достижениями. И еще сильнее он удивился тому, что эти победы злят Фэкса. Ведь сам проигравший парень, помнится, относился к поражениям без обид.

Фэкс взглянул на мастера Лобирна пристально и обеспокоенно, бросил на Робинтона презрительный взгляд и отошел. Робинтон с облегчением вздохнул.

— Нет, вы только гляньте на него! Так и ищет случая унизить тебя на глазах у всего холда, — заметил Лобирн. — Этого я терпеть не стану. Это отвратительно влияет на дисциплину во время занятий. Но если ты захочешь вспомнить уроки самообороны и потренироваться вместе с Малланом, будет неплохо. Для вас обоих. И для учеников тоже.

— Думаю, мастер, я так и сделаю, — сдержанно ответил Робинтон.

Теперь сомнений не осталось: Фэкс за что-то затаил против него злобу. А может, он вообще не любил арфистов. Во всяком случае, Фэкс ни разу не просил, чтобы в его владения прислали арфиста. От решения владетеля страдали в первую очередь жители его холда, но требовать от подвластных ему холдеров, чтобы те должным образом заботились об образовании, мог один лишь лорд Фарогай. А поскольку холд Фэкса стал под его рукой приносить намного больше доходов, лорду Фарогаю вроде бы и незачем было узнавать, как это получается. А Фэкс успешно скрывал от дяди, что получал дополнительные доходы, избивая людей или грозя им выселением.

С этого дня Маллан принялся тренировать Робинтона; изредка Робинтону удавалось одолеть Маллана, но все же второй подмастерье был намного искуснее и проворнее. По крайней мере, оба они научились в случае нужды действовать быстро, без промедления.

Перевал занесло снегом, и поддерживать связь с внешним миром теперь можно было лишь при помощи барабанов. А потому на Робинтона как на подмастерье возложили вечернюю восьмичасовую вахту. Оказалось, это самая неприятная из всех его обязанностей. На вышке от промозглого холода не спасала даже постоянно горящая жаровня. Поскольку холд Плоскогорье был высечен прямо в скале, расхаживать дежурный барабанщик мог только по периметру вышки. Да и то приходилось двигаться очень осторожно, чтобы не оступиться. Правда, пройти в башню можно было и из внутренних помещений холда — уже немалое достоинство. Во многих более южных холдах на барабанные вышки вели только наружные лестницы.

Дежурство на барабанной вышке отнюдь не сводилось к пережиданию положенного времени; оно требовало постоянного внимания. Снегопад иногда заглушал поступающие сообщения, а, отправляя вести отсюда, барабанщик мог ненароком вызвать небольшую лавину — в ночи их отдаленный рокот звучал жутковато. По вечерам, когда погода была хорошей и Белиор с Тимором сияли в полную силу, Робинтон иногда мог разглядеть вдали семь пиков покинутого Вейра Плоскогорье. Робинтону было интересно, сильно ли он отличается от тех двух вейров, которые ему уже довелось повидать. Может, и не сильно. Надо бы при случае туда заглянуть — просто из любопытства.

Новое, непривычное окружение, новые ощущения задевали прежде неизведанные струны в душе Робинтона. Осмелев, он сочинил для квартета горняков новую песню, лучше ложившуюся на их голоса, чем большинство известных баллад, — юмористическую историю в шести куплетах с припевом, о горняке и его возлюбленной, совершенно в их стиле. Песню приняли столь тепло, что мастер Лобирн захотел узнать, откуда Робинтон ее взял.

— Ну, нашел среди всяких записей, которые привез с собой, — сказал захваченный врасплох Робинтон.

— Что, правда?

— Ну, примерно. В смысле, там была мелодия. Я ее немного переделал для горняков и добавил припев, чтобы желающие могли его подхватывать.

— В самом деле? — Мастер Лобирн взглянул на подмастерье и задумчиво пожевал губу. — Ну, раз ты так говоришь…

Робинтон поспешил ретироваться — сразу же, как только позволила вежливость.

Мастер Лобирн лишь мельком просмотрел последний пакет, прибывший из цеха арфистов, и передал его Робинтону. В холде Плоскогорье было много хороших музыкантов и певцов, а новые мелодии весьма оживили бы вечера, и потому Робинтон не устоял перед искушением и потихоньку вводил в репертуар свои новые песни. Правда, теперь он стал осторожнее и чаще просто переделывал другие вещи, уже наличествовавшие в репертуаре.

Но он недооценил мастера Лобирна.

— Это ты написал, — без обиняков заявил Лобирн, как-то вечером ворвавшись в комнатушку к Робинтону. В руках у него был футляр для нот. Мастер обвиняюще взирал на Робинтона.

Робинтон как раз в этот самый момент записывал очередную мелодию, а потому, когда Лобирн выхватил лист у него из рук и начал сравнивать с теми, что принес, отпираться он уже не мог.

— Это ты написал почти все новые вещи, которые рассылает сейчас цех. Верно?

Робинтон попытался встать — нелегкая задача, учитывая тесноту и то, как близко стоял к нему Лобирн. Продолжать валяться на кровати было как-то неловко. Но потом Робинтон сообразил, что ежели он встанет и нависнет над низкорослым мастером, положение только ухудшится — ведь тогда Лобирну придется смотреть на него снизу вверх.

— Мастер Лобирн, разрешите, я объясню…

Он кое-как умудрился проскользнуть мимо мастера и жестом предложил ему перейти в комнату побольше. Маллана там не было — куда-то вышел.

— Клянусь Первым Яйцом — мне не терпится услышать эти самые объяснения! — заявил Лобирн. Шея его побагровела, глаза пылали. — Все это время — пять, если не шесть Оборотов — мне присылали музыку, сочиненную… тобой! Мало того, что ты сделался подмастерьем в пятнадцать лет, но десятилетний композитор!..

Лобирн швырнул пачку нот на стол, прижал их кулаком и сверкнул глазами. Робинтон дипломатично сел и даже постарался ссутулиться.

— На самом деле… — Робинтон пришел в ужас, но решил, что деваться некуда — нужно говорить правду. — На самом деле кое-что было написано, когда я был немного младше.

— Немного младше? — У Лобирна глаза полезли на лоб. Опершись об стол, он угрожающе навис над Робинтоном. — Так когда же ты написал свою первую песню? Сколько тебе тогда было?

— Я… ну, мама говорит, что сочинять я начал, когда мне исполнилось три Оборота.

Лобирн уставился на Робинтона, а затем настроение его внезапно изменилось — это вообще было ему свойственно, — и мастер, запрокинув голову, расхохотался. Он смеялся так, что ему пришлось ухватиться за край стола, чтобы не упасть. Потом Лобирн все-таки рухнул в кресло и вцепился в подлокотники. Поскольку дверь комнаты была открыта, хохот Лобирна далеко разнесся по коридорам, и вскоре на шум заглянула Лотриция — посмотреть, что же так развеселило ее мужа. Подмастерья, проживавшие по соседству, тоже высунулись в коридор — узнать, что творится.

— Что ты такого сказал Лобирну? — поинтересовалась Лотриция, изумленно подняв брови. — Последний раз он так хохотал, когда Фэкс свалился в бочку с вином.

Она тепло улыбнулась. На самом деле, улыбались все присутствующие — за исключением Робинтона. Ему по-прежнему было не по себе.

— Я… я ничего ему не говорил, — совершенно чистосердечно признался он. То, что вызвало смех Лобирна, до сих пор валялось на столе… Робинтон начал поспешно собирать листы пергамента.

Но Лобирн остановил его и, отсмеявшись, объяснил жене:

— Этот тип… вот этот самый… это он написал… все новые песни.

— Вовсе не все!

— Нет? Не все? Оставлял что-то и другим? И Лобирн снова зашелся от смеха. Лотриция подбоченилась.

— По-моему, ты несешь бессмыслицу, Лобирн, а это на тебя не похоже, — с легкой досадой произнесла она. — И раз это тебя так развеселило, я хочу услышать всю историю целиком. Давай-ка, успокаивайся. Роб, у тебя найдется кла?

Робинтон поспешно наполнил чистую чашку чуть теплым кла. Лотриция отняла у него чашку и вручила мужу, но тот, все еще сотрясавшийся от смеха, не сразу успокоился настолько, чтобы сделать глоток. Похоже, кла действительно помог мастеру взять себя в руки. Лобирн утер выступившие на глазах слезы и кивком подозвал зрителей поближе.

— Смотрите, это Робинтон. Наш свежеиспеченный, наш самый младший подмастерье. Автор большей части песен, которые мы здесь разучивали. Клянусь Первым Яйцом!

— Так это ты их написал, милый? — переспросила Лотриция, и ее голубые глаза радостно засияли. — Я же тебе говорила, что он — умный мальчик, и скромный к тому же, — добавила она, повернувшись к мужу. — А почему же эти песни не были подписаны твоим именем?

— Мне не полагалось их подписывать — я ведь был учеником…

— В том-то и вся соль — разве ты не улавливаешь, Лотриция?

— Нет, не улавливаю. Но считаю, что песни у него замечательные.

— Вот именно! В том-то и дело! — воскликнул Лобирн и погладил жену по руке, словно желая похвалить ее за сообразительность.

Лотриция вопросительно смотрела на мужа.

— Музыку, сочиненную его отцом, не рассылают по всем холдам и цехам, — пояснил Лобирн. — А песенки Робинтона рассылают с тех самых пор, как ему исполнилось три Оборота! Теперь понимаешь?

Увидев, что жена никак не может взять в толк, что же тут такого примечательного, он разволновался, и шея его снова принялась багроветь.

— Ты подумай, как судьба подшутила над Петироном! Наш утонченный, самодовольный, заносчивый великий композитор в подметки не годится собственному сыну!

С этими словами Лобирн выбрался из кресла. Продолжая давиться смехом, он хлопнул Робинтона по спине и, забрав со стола ноты, двинулся к двери. Потом он заметил, что прихватил и недописанный лист, и со смехом вернул его Робинтону.

— Покажешь мне, когда допишешь, а, Роб?

Когда за ним захлопнулась дверь собственных покоев, он все еще смеялся.

— Так что это было? — спросил у Робинтона озадаченный кузнец-подмастерье.

— Цеховая шутка, — глупо улыбнувшись, ответил Робинтон и попытался скрыться за дверью.

— Чего-о?

После этого происшествия взаимоотношения Робинтона и мастера Лобирна резко изменились — Лобирн стал обращаться с подмастерьем уважительно, как с равным. Робинтон удивлялся, радовался и искренне смущался, выслушивая похвалы. В цехе мастера присматривали за ним; они подбадривали Робинтона, поддерживали его, но относились к нему как к ученику. Лобирн же принял Робинтона как ровню, невзирая на разницу в возрасте и опыте. Робинтону перемена далась нелегко; он поставил себе за правило не злоупотреблять своим новым положением и трудился еще усерднее, выполняя поручения Лобирна. Однако возник неожиданный побочный эффект:

Робинтон очень остро осознал, чего именно Петирон так и не смог ему дать. И, чтобы заглушить горечь, Робинтон начал мысленно называть отца официально, по имени, а не отцом. Возможно, когда-нибудь в будущем он и сможет позабыть о боли, причиненной ему Петироном, но пока что это ему не под силу. Сейчас же дружеская поддержка Лобирна лишь напоминала ему, как он выбивался из сил, стараясь заслужить одобрение отца, — и воспоминания оставались яркими и болезненными.

Через некоторое время над Холдом Плоскогорье отбушевали последние зимние бури, началось весеннее таянье снегов. Дороги развезло. На деревьях набухли почки, а в долинах фермеры начали сев. А мастер Лобирн принялся составлять рабочее расписание для своих подмастерьев.

Именно тогда Робинтон заметил, что обширный район, расположенный на юго-востоке Плоскогорья, совершенно свободен от флажков, которыми отмечались их маршруты.

— Наверно, здесь и находится холд Фэкса? — спросил он.

— Именно так, — ровным тоном отозвался Лобирн. Маллан как-то странно усмехнулся.

— Он никогда не просит прислать к нему арфиста, — с кислым видом добавил Лобирн.

Робинтон удивленно взглянул на мастера.

— Но почему?

— Ему не нравится, что мы сообщаем его холдерам ненужные сведения и мутим народ, — пояснил Лобирн.

— Ненужные? Но ведь каждый имеет право научиться читать и считать!

— Роб, Фэкс не желает, чтобы его холдеры получали даже элементарное образование, — сказал Маллан, закинув руки за голову, и принялся раскачиваться на стуле. — Все очень просто. О чем они не знают, о том и не жалеют — в первую очередь о собственных правах.

— Но это же… это… — Робинтон запнулся, не в силах подобрать нужное слово. — Неужели лорд Фарогай не может настоять?

Лобирн недовольно крякнул.

— Он высказал предположение, что умение читать и считать, вероятно, стоит отнести к ценным качествам.

— Предположение?! — Робинтон от негодования даже вскочил со стула.

— Успокойся, парень. Нам пока хватает учеников.

— Но он же отказывает своим людям в правах, записанных в Хартии!

— Точнее говоря, он вообще отказывается признавать существование Хартии, — уточнил Маллан.

— И вспомни: в Хартии также записано, что всякий владелец холда обладает правом на самоуправление в пределах собственного холда, — подчеркнул Лобирн.

— Но его холдеры тоже имеют свои права!

— Не будь таким наивным, Роб. Именно это его и не устраивает, — сказал Маллан, с силой грохнув ножками стула об пол. — И не суй ты голову в змеиное гнездо. Из тебя в жизни не выйдет такого бойца, чтобы справиться с ним, а если ты попытаешься надавить на Фэкса, у него появится законное основание бросить тебе вызов. А тогда он попросту свернет тебе шею — вроде бы ненароком.

Робинтон в поисках поддержки взглянул на Лобирна, но мастер лишь покачал головой.

— Я не раз уже обращался к Фарогаю и говорил, что он дал Фэксу слишком много воли. Я предупреждал Фаревена и Баргена, старших сыновей Фарогая, чтобы они держались начеку. Я поговорю с Фаревеном еще раз; он — хороший борец и старается поддерживать форму. Барген же рассчитывает на то, что Конклав вряд ли утвердит в правах владетеля племянника, когда у лорда есть родные сыновья, способные управлять Холдом. На мой взгляд, они оба вполне подходящие правители. Но, боюсь, они не понимают, насколько Фэкс честолюбив. Честолюбив и алчен.

Лобирн помолчал, лицо его было холодным, отчужденным.

— Что же касается арфистов — здесь, в холде Плоскогорье, нашему цеху оказывают должное уважение. Хотя я слыхал, — Лобирн помрачнел, — что во многих местах нас едва терпят. И таких мест становится все больше.

Маллан и Робинтон изумленно уставились на мастера.

— Один торговец-северянин как-то упоминал… — начал было Маллан.

— Давайте не будем забивать себе голову, пока не столкнемся с этой проблемой напрямую, — твердо сказал Лобирн и вновь вернулся к рабочему расписанию.

Эта беседа надолго запала Робинтону в душу. Он еще в детстве заучил Хартию наизусть и даже ходил смотреть на оригинал, спрятанный для сохранности меж двух стекол. Текст до сих пор читался великолепно, хотя был написан множество Оборотов назад. Хартия была первым, что разучивали малыши в начале учебы — в виде обучающей Баллады, конечно. Потом ее изучали подробнее — по мере того, как ученики подрастали и могли осознать значение деталей. Холдер, скрывающий от подвластных ему людей эти знания, не выполнял свой долг перед ними.

С другой стороны, ни один закон не требовал наказания для холдера, скрывающего содержание Хартии. Видимо, об этом просто не подумали в свое время. Когда-то Робинтон спросил мнения мастера Уошелла. Тот лишь фыркнул в ответ, а потом заметил, что создателям Хартии даже в голову не приходило, что кто-то может покуситься на важнейшие из прав человека.

Робинтон искренне понадеялся, что люди, научившиеся читать и считать еще при прежнем холдере, теперь передадут знания своим детям — хотя бы тайком. Знание зачастую находит для себя обходные тропинки, как его ни запрещай. Оставалось лишь надеяться, что в холде Фэкса произойдет то же самое.