Иногда кажется: еще чуть-чуть, и ты окончательно сойдешь с ума, погрузившись в черный омут безысходности. Вот же оно, сразу перед тобой, место без выхода, где за сотней дверей бездна, на дне которой подстерегает затаившаяся и оттого еще более страшная смерть. Лабиринт неизбежности, заселенный визжащими от страха, пожирающими друг друга крысами. Живая пустота хищных темных туннелей, давно обретших собственную волю. Исполинская глотка дремлющего подземного гиганта, медленно переваривающего копошащихся внутри личинок-паразитов, некогда уничтоживших свою естественную среду обитания. Людям нет места в новом мире. Они не рождены для такой жизни. Они вымирают. Сколько поколений понадобится для полного исчезновения? Сколько времени? Сотня лет? Две сотни? Три? А быть может, есть смысл покончить со всеми раз и навсегда одним ударом? Чтобы не продлевать жалкую агонию, ничтожный фарс, пятнающий некогда гордо звучащее имя «человек». Но ведь должен же быть хоть какой-нибудь выход. Ведь раз они остались живы, значит, это неспроста. Очень хочется думать, что неспроста. Значит, есть шанс однажды вернуть все как было? Маленький. Ничтожный. Безумный шанс. Один из миллиона, миллиарда, триллиона, но все-таки — шанс…

Харон снова стоял посредине золотого осеннего парка.

Место вечного октября.

Задворки больной израненной души.

Почему все выглядит именно так? Он не знал. Может, потому, что осень всегда преддверие смерти, с которой неизбежно ассоциируется приход студеной зимы? Харон не стремился к ней, зная, что рано или поздно зима найдет его, заключив в ледяные, отпускающие все мыслимые грехи объятия.

Под ногами что-то вкрадчиво нашептывает палая листва. Безразличные ко всему мертвецы сидят на обычных местах. Сейчас их тела больше не напоминают усохших мумий, теперь это довольно безобидные человекообразные фигуры, слепленные из миллионов желтых листьев.

Нелепые желтые осенние снеговики.

Этот жуткий мир безвозвратно менялся вместе с Хароном. Мертвецы уходили, чтобы уступить место чему-то более страшному. Чему-то, что, возможно, зовется «абсолютной пустотой».

Вера сидела на дальней парковой скамье. Где-то невдалеке буднично гудел город, слышались голоса людей, рев проносящихся машин. Но ничего этого на самом деле не существовало, лишь старая рассыпающаяся запись на зажеванной неисправным магнитофоном ленте.

Длинные русые волосы скрывают лицо. В маленькой бледной руке мобильный телефон. Ребенка рядом с женой нет, он играет чуть дальше, у небольшого каменного фонтана, из жерла которого вместо воды с тихим шорохом вырывается ворох мелких желтых листьев. Мальчишка весело прыгает, окруженный сотнями «мертвых осенних бабочек».

— Вера… — Харон протягивает руку.

Он бы продал душу самому дьяволу лишь за одну возможность снова коснуться ее волос. Почувствовать их мягкость. Услышать такой родной аромат — запах дома, призрак благополучной утраченной жизни.

У него почти получилось.

Почти…

Но за мгновение до того, как апологет дотронулся до жены, его настигло стремительно упавшее черное небо.

Харон открыл глаза.

На сетчатке секунду назад жила завораживающая картина осеннего парка.

Он не сразу понял, где находится. Место выглядело странным. Неровные рваные кляксы парили вокруг, излучая приглушенный синий свет. Апологет с трудом поднялся на ноги и, подойдя к стене туннеля, дотронулся до ближайшего светящегося пятна. Кончики пальцев стали светиться. Присмотревшись, Харон смог различить маленьких беспокойных насекомых. Туннельные светлячки. Стало быть, он в перегоне между станцией Маршала Жукова и Московским Проспектом: эти насекомые в большом количестве водились только здесь и на платформе Центрального Рынка.

О том, как он покинул Маршала Жукова, Харон ничего не помнил. Вот жуткий поезд запомнил хорошо, а то, как бежал по туннелю и затем потерял сознание…

Что же на самом деле произошло на станции? Куда подевались люди? Неужели их действительно пожрал поезд-призрак? Нет, такого просто не могло быть, это противоречило всем физическим законам нового обезумевшего мира. Апологет не верил в мистику, считая ее уделом инфантильных чудаков, потому что все имеет объяснение. Пусть и примитивное, но все-таки объяснение. И если мы не знаем извращенных законов новой природы, навеки измененной Катастрофой, это еще не значит, что нужно списывать все окружающие ужасы на проявление злобных темных сил. Бритва Оккама до сих пор действует безотказно.

Голова слегка гудела как после хорошей пьянки. Во рту стоял неприятный химический привкус, а горло першило. Не в этом ли кроется простой ответ?

В свете роящихся на стенах светляков Харон извлек из кармана компас, чтобы сориентироваться, в какой стороне Московский Проспект. Уж очень ему не хотелось снова оказаться на вымершей за несколько коротких минут станции Маршала Жукова.

Направо или налево?

Компас утверждал, что налево.

Апологет медленно побрел по путям, ступая по старым гнилым шпалам. Если искомый мальчишка находился на станции, то он наверняка погиб. В этом случае проблема решена сама собой. Миссия становится автоматически завершенной. Однако Харон никогда не доверял легким дорогам, потому что легкие дороги всегда ведут к хитрой ловушке.

Возможно, мальчик погиб.

А что, если нет?

Как проверить?

Ведь Круг ни за что не простит ошибки. Как проверить то, что в принципе, проверить невозможно? Значит ли это, что он УЖЕ провалил возложенную на него миссию?

Если так, то отныне Харон дважды мертвец.

Он выбрался на поверхность через очередной узкий коллектор, обозначенный на сталкерской карте. Снаружи царила лунная ночь. Темно-синяя мантия неба зловеще нависала над руинами города, далеко раскинув широкие крылья. Черными провалами выбитых окон слепо пялился на развалины уцелевший после бомбежки гостиничный комплекс «Турист». На какую-то долю секунды Харону показалось, что в окнах верхнего этажа промелькнул луч яркого фонаря. Апологет извлек из рюкзака бинокль. В одном из темных провалов шестого этажа неподвижно застыла ссутулившаяся человеческая фигура. Харон сделал увеличение, но рассмотреть человека не смог. Казалось, тот состоял из одной только тьмы. Да и с чего он вдруг решил, что это человек?

Мощный порыв налетевшего холодного ветра чуть не сбил апологета с ног. Ветер дул со стороны зловеще возвышающегося над развалинами здания.

Неожиданно все стихло. В мгновенно загустевшем воздухе возник странно знакомый звук. Звук, которого просто не могло существовать. Механический глухой гул, монотонный рев медленно работающего механизма. Прямо от светящегося окна гостиницы к ногам человека протянулись убегающие вверх рифленые ступеньки. Эскалатор. Теперь нужно сделать всего лишь шаг, и дальше все пойдет само собой. Нельзя долго ждать, ведь сзади напирают люди. Им тоже непременно нужно попасть наверх. Харон ощущал спиной растущее недовольство.

— Ну что ты стал, как столб! — раздался раздраженный женский голос, и апологета грубо толкнули в спину.

Этого толчка оказалось достаточно. Мгновение — и металлические, слегка вибрирующие ступеньки, унесли его вверх, к широко распахнутому окну, куда с воем затягивался бушующий ледяной ураган. Харон обернулся, желая рассмотреть остальных «пассажиров», но за его спиной никого не было, лишь клубился мелкий колкий снег. Как завороженный, он уставился на рифленые ступени эскалатора, заметив сочащуюся из узких щелей кровь. С каждой секундой крови становилось все больше. Апологет испуганно отступил назад. Носок правого ботинка был уже измазан бурой вязкой массой. Резко развернувшись, мужчина бросился по эскалатору к далекой земле. Механическая лестница ускорила ход. Харон поскользнулся на хлюпающей под ногами кровавой каше и кубарем полетел вниз. Острая боль пронзила левое плечо, и он, наконец, пришел в себя.

Апологет лежал в снегу у самого порога гостиницы. Из черного проема парадного входа на него испуганно смотрела бледная женщина в грязном мешковатом балахоне. Женщина показалась знакомой. Ну конечно же, он, кажется, видел ее мельком в толпе среди вудуистов на платформе станции Маршала Жукова. Значит, она тоже спаслась? Как и он. Спаслась от жуткого адского поезда.

— Бегите! — едва слышно донеслось от крыльца.

Автоматная очередь рассекла окружающую тишину. Тело женщины выбросило на улицу. Под грудой бесформенного тряпья, бывшего только что живым человеком, расползалось багровое пятно.

Из гостиницы вышел высокий человек в черном бронекостюме. В руках незнакомец держал короткий автомат. Лицо скрывала защитная маска с надетым поверх прибором ночного видения. Напоминавший космического пришельца урод склонился над неподвижным телом женщины, затем кошмарная морда повернулась в сторону отползающего подальше Харона.

— Монада один двадцать третьему, что там у тебя? — хрипло донеслось из рации, висящей на плече вооруженного незнакомца.

«Пришелец» поднес металлическую коробочку к раструбу респиратора.

— Двадцать третий монаде один. Минус одна живая единица, — монотонно донеслось из-под маски. Так, наверное, мог бы говорить бездушный робот.

— Напряжение сведено до минимума. Отключаем установку.

— Принял. Конец связи.

Солдат подошел к лежащему на спине апологету и, наклонившись, принялся его обыскивать. Харон не сопротивлялся, пребывая в какой-то странной апатии. Ловкие, затянутые в кожаные перчатки руки нащупали под одеждой металлический жетон Круга. Незнакомец сдвинул вверх прибор ночного видения, под которым блеснули стекла защитных окуляров. Покрутив жетон в руках, солдат бросил его обратно на грудь апологета и, развернувшись, вернулся в гостиницу.

— К чертовой матери… — прошептал Харон, на четвереньках отползая как можно дальше от черного зева парадного входа. — Проклятый долбаный город…

Гостиница «Турист» еще долгое время смотрела ему в спину. Казалось, за воротник куртки кто-то залил стакан ледяной воды.

Вдалеке по сугробам мазнул желтый луч электрического фонаря.

Навстречу шел человек.

Шел знакомой твердой походкой.

Харон нащупал холодную рукоять заткнутой за пояс «Гюрзы». Человек приветливо махнул рукой. Фишер. Снова. Чертов сыскной пес!

— Как тебе удается каждый раз безошибочно меня находить? — раздраженно спросил апологет, когда наемник подошел ближе.

— Мир тесен! Ты ведь сам недавно говорил мне об этом, — пожал плечами Фишер. — А если учитывать, что наш мир — беспорядочное нагромождение руин вокруг метро… Двое озабоченных одной и той же проблемой людей просто не способны разминуться.

— Это не ответ!

— Другого от меня не жди. Принимай это как некую… данность. Можно допустить, что у меня есть некое мистическое чутье на твою небезынтересную персону.

— Чушь!

— Зато очень изобретательная чушь…

— Спешу сообщить тебе, что мальчишка, возможно, погиб, — предупредил Харон, нервно лаская под курткой рукоять подаренного Шмелевым пистолета.

— С чего ты вдруг так решил? — удивился Фишер.

— Среди рабов, проданных на станцию Маршала Жукова, действительно находились дети. Но проверить нельзя… уже нельзя… Станция мертва…

— Знаю! — важно кивнул наемник.

— Но как? — апологет не верил ушам. — Как ты успел узнать об этом? Ведь катастрофа произошла только…

— Сутки назад!

— ЧТО?!!

— Станция опустела позавчера. Там уже побывали бойцы «Лимба». Полковник Шмелев полагает, что против обитателей Маршала Жукова использовался некий галлюциногенный газ неизвестного типа или что-то в этом роде. Судя по оставленным следам, люди ушли на поверхность к гостиничному комплексу «Турист». Что-то звало их туда. Сталкеры нашли рядом с гостиницей несколько растерзанных мутантами трупов.

«Сутки, — в панике размышлял Харон. — Я потерял целый день жизни. Двадцать четыре часа. Где же я находился? Не мог же я все это время проваляться без сознания в холодном сыром туннеле метро? И что со мной произошло на поверхности, когда я оказался рядом с гостиницей? Кто был тот странный человек в черной броне? Почему он не тронул меня? Спросить у Фишера? Нет, пожалуй, говорить с ним об этом не стоит. Почему? Предчувствие. Да-да предчувствие, и лучше к нему сейчас прислушаться».

— Их забрал поезд, — тихо проговорил апологет, массируя ноющие вески. — Я сам все видел. На станцию пришел пустой состав, двери открылись, и людей стало затягивать вовнутрь… А там невидимая сила разрывала тела на куски.

— Это ты ТАК видел, — пожал плечами Фишер. — Скорее всего, это не соответствовало реальности. Следов крови на станции не обнаружено, и уж наверняка лимбовцы обратили бы внимание на свежие отметины на ржавых рельсах от прошедшего недавно состава.

— Да, ты, наверное, прав…

— Что-то вид у тебя какой-то… нездоровый?

— Беспокойся лучше о себе.

— Ладно, Харон, шутки в сторону. Мальчишка жив! Наш главный параноик снова видел все тот же сон про Южный Вокзал.

— Значит, ребенок по-прежнему у работорговцев.

— Наверняка. Наши агенты отслеживают все их перемещения и действия в недрах метро. Мы уже потеряли в этом подземном аду двадцать человек, однако цель оправдывает утраченные людские ресурсы. Члены Круга считают, что мальчуган рано или поздно окажется на невольничьем рынке. Так что план прежний: я со своими людьми ищу детей нужного возраста и пола, а ты двигаешься к Советской.

— Хорошо! Что еще?

— К коммунистам сейчас лучше не суйся. У них там какое-то патриотическое мероприятие, здание ТЭЦ-3 все в кумачовых флагах. Одним словом, очередное всеобщее сумасшествие. Могут и к стенке поставить, так сказать, от переизбытка светлых патриотических чувств. Ты ведь и сам знаешь этих параноиков. Для них любой, кто не из их форта, либо враг народа, либо шпион. Хотя как по мне, они все равно менее опасны, чем совершенно непредсказуемые неофашисты со своим элитным подразделением сталкеров СС.

— Спасибо за информацию.

— Так мы ведь общее дело делаем! — улыбнулся Фишер.

— Проводишь меня?

— Нет!

— Снова отказ.

— Здесь не так опасно, как кажется.

— Кругу будет не выгодна моя внезапная смерть.

— А почему ты вдруг решил, что погибнешь?

Харон не ответил. Повернувшись спиной к усмехающемуся наемнику, он неспешно побрел в сторону Московского Проспекта.

Харьковский метрополитен был огромен. Второй по количеству станций на Украине и четвертый по длине линий и пассажиропотоку во всем бывшем Советском Союзе после Московского, Петербуржского и Киевского. Двадцать девять станций. Общая длина линий — сорок километров. До Катастрофы метрополитен перевозил ежесуточно около 800 тысяч пассажиров. В отдельные дни этот показатель превышал один миллион.

Станция Московский Проспект, находившаяся под контролем «Красной капеллы», имела выходы в расположенное на поверхности депо. Многочисленные коллекторы и служебные переходы позволяли вольным сталкерам беспрепятственно проскальзывать к Заводу имени Малышева, не заходя на саму станцию. Коммунисты, обосновавшиеся на территории комплекса ТЭЦ-3, имели собственного апологета, пусть и отлученного от Круга, но вполне еще дееспособного.

По мере приближения к Парку культуры и отдыха имени Артема, под ногами стали попадаться занесенные снегом кости, среди которых иногда встречались человеческие. Мерзавец Фишер соврал, эта часть проспекта была не такой уж и безопасной.

Раньше Харону невероятно везло, будто невидимая сила тщательно оберегала его от всех смертельно опасных напастей. Он несколько раз ловил себя на мысли: «А что, если мой уникальный дар действует и на поверхности?» Не так, как в закрытом пространстве, а по-другому? Не защищая от чудовищ, а даруя взамен… Что? Быть может, феноменальную удачу. Но кто заплатит за нее вместо него? Ведь время платить рано или поздно настанет…

Городские руины благосклонно пропускали одинокого путника по ветвящимся венам улиц, пропитанным ядом давно прошедшей войны. Но все хорошее рано или поздно заканчивается, в том числе и везение, лимит которого у каждого человека с рождения всегда крайне ограничен.

Новый страшный мир не прощает беспечного отношения к себе, жестоко наказывая слишком самоуверенных глупцов.

Так произошло и на этот раз.

Хотя, даже если бы Харон и смог заранее почувствовать грозящую опасность, вряд ли бы успел что-либо предпринять, потому что перевес сил оказался не в его пользу.

Невысокий человек в противогазе, возникший из-за лежащей на боку бетономешалки, грубо вторгся в маленький уютный мир обманчивых иллюзий.

С апологета сорвали рюкзак.

В поясницу уткнулся твердый ствол.

— Тихо, не рыпайся! — вкрадчиво донеслось из-за спины.

Светло-серые камуфлированные бушлаты. Нашитые на рукавах красные звезды. Армейские противогазы скрывают лица. На патруль не похоже, скорее уж группа захвата.

— Что вам нужно? — Харон медленно поднял руки.

— Ты!

Лаконично, но это сразу многое объясняло.

— У вас ведь есть свой апологет.

— Будет два!

— Зачем? Вам ведь вполне хватает и одного.

— А кто сказал, что мы собираемся оставить тебя у нас? Давай, пошел-пошел…

Шесть человек. О том, чтобы сбежать, не стоит даже думать. Где же майор Жданов со своей незримой группой поддержки? Схлестнулся с мутантами? Погиб? Отозван Шмелевым? Последнее наиболее вероятно, особенно после того, что произошло на станции Маршала Жукова. Полковнику нужны опытные бойцы, чтобы выяснить, какая новая опасность угрожает людям. Но стоит ли ради этого рисковать потерей апологета?

Бойцы «Красной капеллы» молчали весь путь до форта. Теперь в том, что они наткнулись на апологета не случайно, не было никаких сомнений. Коммунисты знали о том, что он придет, заранее подготовив засаду.

Понять бы только, зачем им это?

Что ж, скоро все выяснится…

Харона провели вдоль длинного серого здания с забавным изображением на фасаде: могучий оранжевый человечек поднимал над головой желтый ящик с черной надписью «гигант техники». Небольшой отряд пересек проспект в том месте, где из заснеженной земли торчала серебряная лопасть турбины, вдоль боков которой шла красная надпись на желтом фоне «ТУРБОАТОМ». На перекрестке лежала перекошенная тумба, раскрашенная в цвета национального флага, обозначающая территорию Фрунзенского района. За тумбой виднелся синий деревянный щит, сообщающий всем желающим, что «ОАО „Турбоатом“ — флагман энергетического машиностроения Украины». Рядом располагался вход в метро, где находилась отлично укрепленная подземная крепость коммунистов. До боли знакомый район. До Катастрофы апологет часто бывал здесь.

Фишер не обманул, на ТЭЦ-3 и впрямь что-то происходило. Красные стяги вывесили даже на ярко освещенном прожекторами блокпосту, устроенном рядом с одной из ржавых опор ЛЭП. Часовые облачены в парадные новенькие формы. У каждого на груди значок с изображением бессмертного вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. Где только взяли?

— И охота вам, ребята, в столь торжественный день по холоду шляться? — спросил Харон, повернувшись к мрачным бойцам.

— Разговорчики! — недружелюбно пробурчал один из них.

— Эй, кто идет? — рявкнул громкоговоритель. — Мирошниченко, ты, что ли?

Мощный прожектор окатил приближающийся к блокпосту отряд волной испепеляющего света.

— Кого с собой притащили?

— Вражеский лазутчик!

— Вот так подарочек! — обрадовались на сложенной из обмазанных дегтем бревен баррикаде.

«Лазутчик, значит? — подумал Харон. — Ну-ну, как же… Я так сразу и поверил».

Сквозь массивные металлические ворота пленник вошел во двор форта, забитый галдящим народом. Вовсю горели многочисленные прожекторы. Над головами возбужденных людей реяли красные знамена. Некоторые держали большие портреты с изображением черноусого мужчины кавказской национальности с умными проницательными глазами.

«Он жил для людей труда!» — прочел Харон подпись под ближайшим портретом.

Так вот, значит, что они отмечают! Дату смерти великого вождя.

В дальнем конце широкого двора виднелась оббитая кумачовой тканью трибуна.

— Товарищи! — донеслось из украшенных разноцветными лентами репродукторов. — Слово предоставляется председателю совета народных комиссаров Максиму Владленовичу Андрееву!

На трибуне возник белокурый парень лет двадцати пяти. Защитный респиратор отстегнут, болтается на левом плече. Харон был поражен его молодостью: совсем еще сопляк, а уже лидер крупнейшего форта. Мужественное волевое лицо. Черный кожаный пиджак с надетой поверх портупеей. Призраки прошлого. Или все-таки будущего? А вдруг будущее за ними?

Конвоиры остановились послушать, что скажет лидер. Андреев обвел взглядом разом притихшую толпу.

— Сегодня для всех нас очень важная дата, товарищи. Пятое марта! — произнес председатель в установленный на трибуне маленький микрофон. — Именно в этот день в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году не стало великого вождя советского народа Иосифа Виссарионовича Сталина. Еще перед Великой Отечественной войной, в далеком тридцать седьмом году, Сталин в беседе с товарищем Коллонтай однажды пророчески сказал: «И мое имя тоже будет оболгано, оклеветано. Мне припишут множество злодеяний. Мировой сионизм всеми силами будет стремиться уничтожить наш Союз, чтобы Россия больше никогда не смогла подняться с колен. Острие борьбы будет направлено против дружбы народов СССР, на отрыв окраин от России». И я вас спрашиваю, разве именно это, в конце концов, не произошло? Разве не видим мы вокруг нас то, что однажды предсказал великий провидец Иосиф Виссарионович? Все то зло, что существовало до Катастрофы, человечество бережно сохранило в своих черных душах. Мне горько говорить об этом, товарищи, но я не могу молчать. Не имею на это морального права. Прав гениальный Шота Руставели, однажды сказавший: «Сотня тысячу осилит, если мудр вождя совет!» Единственный путь нашего форта — это путь к утверждению общества, в котором править должны люди труда и потреблять в зависимости от его результатов. Иного пути нам просто не дано!

«Красивые слова, — грустно думал Харон. — Очень красивые и правильные слова, но, к сожалению, всего лишь только слова, потому что за ними на самом деле ничего нет».

Построить идеальное общество невозможно в принципе, потому что всегда найдется сволочь, которая страстно захочет чужую вещь, женщину, жизнь…

Замкнутый порочный круг.

Неискоренимое, крепко сидящее внутри каждого человека зло никогда не пустит в новый благополучный мир, населенный умными, добрыми людьми, всегда готовыми прийти на помощь ближнему.

Утопия.

Мечта.

Заранее потерянный рай.

— Величие товарища Сталина состоит в том, — продолжал распинаться на трибуне лидер коммунистов, — что он был не разрушителем, а великим созидателем русского народа. Как всем нам хорошо известно, вскоре после победоносной войны над гитлеризмом Советский Союз изготовил атомную бомбу. Не сбылась грязная мечта денежных мировых мешков диктовать свою волю Советскому Союзу в непростой послевоенный период. Иосиф Виссарионович и тут вместе со своим народом вышел победителем в схватке добра и справедливости с империалистическими силами зла. О подлых и нечеловеческих приемах этой борьбы империалистов незачем лишний раз распространяться. Просто загляните, товарищи, в так называемые «протоколы сионских мудрецов», и вам сразу же все станет ясно.

Не удержавшись, Харон присвистнул, за что получил чувствительный тычок прикладом между лопаток.

— Так давайте же начнем наш праздник благодарной песней, посвященной товарищу Сталину и комиссару госбезопасности Ежову, написанной известным поэтом Лебедевым-Кумачом!

Выразив одобрение громким кличем «ура», толпа дружно грянула хором:

Харон ошарашенно разглядывал окружающих его людей. У многих на глазах блестели слезы. Может, им в фильтры респираторов подмешивают какую-нибудь хитрую химию? Или просто когнитивное искажение? Постоянно повторяющаяся ошибка в восприятии окружающей реальности, когда мнение большинства считается единственно верным. Апологет не знал, рыдают ли от умиления суровые бойцы за его спиной, и, обернувшись, вежливо спросил:

— А что означает это странное слово «наркомвнудел»?

Безликие вязаные маски.

Суровые угрожающие взгляды.

Нет, эти ребята не будут рыдать, даже если в их присутствии начнут резать ребенка.

— Народный комиссариат внутренних дел, — басовито ответил один из бойцов. — Давай, мутантское отродье, ступай вперед! Представление окончено!

А Харон так надеялся с ними подружиться…

Наивный человек!

— Ну, вот мы с тобой и встретились, Глеб, — торжествующе произнес стоящий напротив тюремной клетки Сыч.

Апологет коммунистов был немолод, как и Харон. Смуглое лицо испещрено морщинами, застарелый, грубо зарубцевавшийся шрам на виске, коротко подстриженные седые волосы и совершенно мертвые серые глаза.

— Здравствуй, Антон, — спокойно кивнул Харон. — Жаль, что у меня отобрали нож. Я бы зарезал тебя, как свинью, даже сквозь прутья решетки.

— Да, ты можешь, — кивнул Сыч.

— Зачем ты пришел? Позлорадствовать?

— Не только. Ты, наверное, хочешь знать, почему тебя арестовали?

— Неплохо бы.

— Это я попросил Андреева выслать за тобой спецназ. Да, меня вышвырнули из Круга, как собаку, но прежние связи остались. А еще — много старых друзей, которые, в отличие от тебя, не отвернулись в трудную минуту. Я все знаю о твоей миссии и хорошо осведомлен о твоем маршруте. Ты идешь к Советской. Было легко предугадать, что рано или поздно ты окажешься в пределах досягаемости форта красных. Остальное — дело техники.

— А товарищ Андреев и прочие твои новые друзья знают, за что тебя изгнали из Круга?

— Можешь рассказать им, — пожал плечами Сыч. — Они все равно тебе не поверят…

— Ты насиловал и убивал несовершеннолетних детей. Ты всего лишь выглядишь, как человек. Обычного человека за все эти преступления казнили бы на месте, но исключительный статус спас твою вонючую шкуру.

— Я давно поборол эту порочную наклонность, — скривился Сыч. — Зверь во мне насытился и спит. Теперь я добропорядочный семейный человек. Представляешь, здесь, в поселении, даже нашлась женщина, которая захотела разделить со мной свою судьбу.

— Просто она плохо тебя знает.

— Да, это так! Но прежний я давно мертв.

— А жажда мести все-таки осталась?

— О да, месть… самое сладкое чувство из всех человеческих страстей. Настоящий наркотик, ты не находишь? Впрочем, можешь не отвечать. Твой голос тогда, пять лет назад, стал решающим. Именно ты настоял на моем пожизненном изгнании из Круга. Я лишился всех привилегий, я безвозвратно утратил прежнюю жизнь, оказавшись среди сумасшедших фанатиков, и виноват в этом ты. Ведь многие колебались… многие, но у тебя хватило наглости утопить в дерьме друга.

— Извини, я не знал что ты долбаный полоумный маньяк, — проговорил Харон. — Иначе никогда бы не назвал тебя другом.

— Слова пустоты, — рассмеялся Сыч. — Я разговариваю с пустым местом.

— Меня расстреляют?

— Нет, хуже!

— Что может быть хуже расстрела?

— Тебя сошлют в ближайшую «аномальную зону»!

— Что?

— Ты не ослышался, Глеб. Тебе все-таки дали последний шанс.

— Значит, последний шанс?

— Ты все слышал! — Сыч резко развернулся, канув в полутемном коридоре, выкрашенном уродливой светло-синей краской.

— Сука! — тихо проговорил ему вслед Харон, уткнувшись разгоряченным лбом в холодные медные прутья. — Хитрая злопамятная тварь…

Лимит феноменального везения был окончательно и бесповоротно исчерпан.