ЭПИЛОГ

Дрезина плавно подкатила к перрону Площади Мужества. Сегодня в ней было только два пассажира.

Первым вышел из нее светловолосый мужчина в старом, когда-то бывшим черным кожаном плаще. Он подал руку и помог сойти своему спутнику — тот явно прихрамывал на одну ногу. Машинист скинул им вслед внушительных размеров рюкзак и палку.

— Ну вот и все. Будем прощаться?

— Бывай, Кирилл Сергеевич! Не поминай лихом…

— Не помяну. Ты езжай.

— Провожу до гермы, а там, если что, и пешком обратно прогуляюсь.

— Сальников сказал, не задержит. Группа собралась, и сопровождение уже готово. Успеешь и на дрезину.

— Вот и ладно. Пошли?

Они медленно двинулись по платформе.

Тут, на Площади Мужества, как и на Гражданском проспекте, ничего не изменилось. Запахи кухни все так же смешивались с запахами оружейного масла, пороха и пота; на веревках, протянутых вдоль «квартир», все так же сушилось белье, со стороны тира слышались одиночные выстрелы, а из детского сада — гомон малышни. Словно ничего и не произошло. О событиях последних дней напоминал лишь большой, составленный из нескольких стандартных листов портрет Казачка с траурной черной полосой внизу. Да Паша Сальников, теперь — Павел Ильич, прочно обосновавшийся в кабинете Мороза. Выбор не ахти какой, и сам Ратников понимал это, но других кандидатур на должность своего зама у него просто не было. Портрет рисовал Алекс, точно такой же висит сейчас и на «Гражданке». Всем официально было объявлено, что Мороз умер от сердечного приступа. Его, как положено, отпели, а потом с почестями похоронили в отдельной могиле на Старом Муринском кладбище под прощальный оружейный салют. Как и Координатора, кстати. Все чин по чину. И Саша считал, что Ратников был в этом абсолютно прав; для чего, кому нужны разоблачения, громкие скандалы? Народ, конечно, пошепчется, посудачит «на кухнях», но уже через несколько дней все забудется, и на первый план, как и прежде, выйдут заботы о хлебе насущном, о детях, о завтрашнем дне…

У гермы было людно: сталкеры, челноки. Одни только что появились и теперь проходили «таможенный контроль», другие готовились к выходу.

Алекс помог другу натянуть химзу: фон тут был серьезный, и старый плащ, в котором Векс появился на «Гражданке», совсем не годился. Правда, и этот костюм только условно можно было назвать «костюмом химической защиты»: пошитый тут, в метро, он имел с ним только одно общее сходство: надев его, можно было не беспокоиться, что за шиворот или в обувку завалится снег. Но на безрыбье и рак — рыба.

— Миллион лет не поднимался по эскалатору…

— Не тяжело будет? Проводить может, до верха?

— Нет, вдруг дозу схватишь. Дойду. Грош мне цена, если уже тут сломаюсь.

Да, а впереди еще и город. Что там ждет? Ничего, он доберется!

Они помолчали, думая каждый о своем.

— Мужики, прощайтесь. Пора.

Герма задрожала, приоткрываясь.

— Ну вот теперь и все. Прощай, Сашок!

Они обнялись.

— Ты мне так толком про запасной путь и не рассказал.

— А что там рассказывать? Все говорено уже. Теперь только найти и на месте разобраться.

— Веришь?

— А как же. Что же еще остается? Вера, Надежда, Любовь. Этим, ведь, и живы до сих пор. Или не так? Прощай!

Векс последним шагнул на эскалатор.

Саша, неожиданно для себя, шагнул за ним.

— Куда, идиот?!

— Я только до верха!

За пятнадцать минут ничего с ним не случится!

Подъем показался бесконечным. Там, в разрушенном вестибюле станции, караван задержался: людям необходимо было перевести дух.

Векс стащил противогаз — говорить в нем было невозможно.

— Привет тебе передать, если встречу? Ну, Гриневу, в смысле?

— Не надо, — Алекс улыбнулся. — Не надо! Пусть у него будет… как будет. Как получится! Или нет. Скажи, пусть на Машку не обижается. И постарается вернуть. Он поймет. Должен понять…

Отряд ушел. Саша еще какое-то время смотрел ему вслед. Он вдруг почувствовал: ему будет не хватать Векса. А еще потянуло туда, в неизвестность. Но нет… Запасной путь, он у каждого свой. У него, у Алекса, он оказался на «Гражданке». Там, где Крис… Она пока так и не приходила в сознание, и неизвестно, что дальше с ней будет. Но есть Вера и Надежда. И еще Любовь. Этим и живы до сих пор. И иначе нельзя…

На улице мело. Иногда ветер менял направление, белая муть на мгновение рассеивалась, и тогда становилось видно, как среди развалин пробираются люди. Вот один из них, прихрамывающий на одну ногу, повернулся и помахал рукой.

— Бывай, Кирилл Сергеич, и — удачи. Удачи всем нам…