Тимофей Корниенко
Последняя история Достоевской

Очередной день начался. Скучный, унылый, серый день. Такой же, как и все предыдущие. За шестнадцать лет мало что поменялось, разве только теперь нужно отрабатывать свой скудный пай, вкалывая на общественных работах. Ведь я уже взрослый и не имею права состоять на попечении станции.

И чем же вы думаете мне приходиться заниматься? Полагаете, хожу в рейды на поверхность? Нет, конечно же нет… Всего-навсего подметаю полы. Встаю раньше всех, с трудом поднимая веки, отрываюсь от созерцания иных миров и убираю станцию. Но кто-то и это обязан делать. И этим «кто-то» непременно должен был оказаться именно я.

Как же глаза слипаются! Поспать бы еще чуток, а лучше никогда не просыпаться. Ведь там, в веренице несбыточных грез… там все ПО-ДРУГОМУ! А здесь… здесь абсолютно ничего не меняется, ничего не движется с места. Один лишь мертвый воздух туннелей, рутинная работа и насмешки со стороны окружающих… день ото дня. Прогнившее болото. Конечно, многие в метро мечтают о стабильной и бесхлопотной жизни, многие, но… Такое существование давно уже тяготит душу, мертвым грузом ложиться на плечи, сдавливает грудь так, что становиться трудно дышать. Однако не в моих силах это исправить, я даже рассказать об этом никому не могу, да и некому… Никто ЗДЕСЬ не поймет!

«Сытый, одетый, есть место для сна и ничего тебе не угрожает. Зачем что-то менять? С жиру юнец беситься. Подрастет – узнает, в чем радости этого мира. Глупый еще, совсем ребенок…» – каждый на Достоевской считает именно так.

Но когда-нибудь кто-нибудь придет, обязательно придет! И уведет меня, заберет из этого Богом забытого места. Куда-нибудь… Просто – отсюда…

Наконец метла уткнулась в лестницу, ведущую из основного зала к эскалаторам – что ж, пора заканчивать. Я оторвал глаза от пола и в очередной раз встретил хмурый задумчивый взгляд. Он беспрестанно наблюдает за всем, что происходит у нас, навеки застывший мраморный лик; в его честь и станцию назвали, по крайней мере, мне так рассказывали.

«Пора бы сходить получить свою порцию грибов». Но перед этим я немного задержался, с тоской взглянув на два силуэта: мужчину в черном и белую девушку-ангела. Бездвижные, обреченные оставаться на месте долгие годы… В детстве я придумал для себя легенду, будто бы настанет время и они очнуться ото сна, вступят на мраморный пол, вот тогда-то все и измениться…

– Что-то, Игнат, ты сегодня быстро. Точно все вымел? – встретил меня угрюмый как всегда взгляд серых глаз Петра Михайловича, моего опекуна. – Смотри тут! Если что, крысу свою на ужин не получишь.

– Михалыч, что же все одно и тоже-то?!

– Цыц! Не дорос еще меня так называть, поуважительнее к старшим надо бы быть! Не морщись, не морщись, чего харчи-то перебираешь. Знаешь же, другого ничего не будет. Вот придет караван от Ганзы, тогда, могет, получше тебе сготовлю, а с этим…

– КА-РА-ВАН, – передразнил, я дядьку, – почтительно-то как! – Контрабандисты они! По недостроенному туннелю, кто еще ходить будет?

– Контрабандисты или нет, то не твоего ума дело! Мы живем только благодаря их поставкам. Кому еще наши светящиеся поганки нужны?

– Других что ли в метро нет?

– От красных или, тем паче, от фашистов мало чего дождешься, – наставлял опекун, добавив с сожалением: – Вот ударила бы Катастрофа на пару годков попозжее, переход на Кольцо бы успели доделать, Суворовскую бы открыли, а уж под их юрисдикцией…

– Эх, Петр Михайлович, размечтался ты что-то больно… Еще б сказал: «Если бы войны вообще не было!»

Передо мной грохнула тарелка.

– Жуй молча и на плантации грибов иди. Начальство тебя сегодня туда поставило.

– Опять?! Хоть бы раз в патруль к Трубной отправили… – больше для порядка возмутился я.

– Ты не ной, а делай, давай, что говорят. Не дорос еще приказы руководства обсуждать.

Насилу проглотив склизкую массу, я поплелся в один из заваленных туннелей, ведущих к Марьиной Роще, на станционные поля.

В очередной раз шел я через темноту туннеля, сквозь вязкую мглу, с которой, отгоняя мрак своим слабым светом, из последних сил сражался одинокий луч фонаря. Такой же одинокий, как и я, ведь друзей мне найти так и не удалось. Замкнутый и стеснительный с детства, всегда молчаливый, да к тому же обладающий непростым характером, вряд ли я мог рассчитывать на понимание сверстников.

«Странный он какой-то… Зачем привязался? Этому чудаку не место среди нас! Чего ему только от меня надо?» – точно наяву звучали в сознании голоса окружающих. В лицо, конечно же, подобного не говорили, обходились вежливой, ничего не значащей ложью. Людей я сторонился, беспомощно наблюдая за остальным миром, лишь стоял в темном углу и жадно вдыхал мертвый воздух туннелей. Но я привык… ведь привыкнуть можно ко всему, верно?

Ладно, долой накатившую тоску! Тем более, уже грибница скоро, пора надевать респиратор. Придется немного повозиться – необходимо, чтобы маска как можно плотнее прилегала к лицу. После небольшого поворота…

Красиво, все-таки! А ведь не так уж много красоты осталось в подземке. Множество самых разнообразных грибов в абсолютном беспорядке разрослись, облепив пол, стены и потолок, в общем, все вокруг. Большая часть идет на изготовление лекарств (ну, или ядов, тут уж кому что потребно), кое-что в пищу. Все это многообразие подсвечено переливами слабого ровного света всевозможных оттенков.

Люминесцентные лишайники – гордость нашей станции, а сама грибница – основа существования Достоевской. Ну, крыс еще разводим, но это у всех ведь так.

Сейчас период созревания, поэтому можно видеть, как то там, то тут вырываются густые облака спор, наполняя воздух разноцветным сверкающим маревом. Замысловатые, плавные движения светящихся точек, летящих по причудливым траекториям, расслабляют и успокаивают разум. Этот завораживающий танец… Мгновение, и появляется желание сорвать так мешающий респиратор и подставить лицо чарующему сиянию, вдохнуть полной грудью зыбкий туман. Да… Такая волшебная и такая опасная красота. Один вдох этой радужной пыли, и… случаи бывали разные, и смертельные в том числе.

В очередной раз захваченный магией станционных полей, я обходил свои владения, как вдруг краем глаза заметил нечто чуждое для этого места. У одной из стен стояла сгорбленная фигура. Старуха в темной бесформенной хламиде.

Может, надышался ненароком? Руки сами собой потянулись к респиратору, проверить, все ли нормально, плотно ли прилегает. При моем приближении бабка подняла голову. Лишь от одного взгляда в ее глаза мурашки пробежали по спине, будто резко повеяло холодом. Что-то нечеловеческое читалось в них, потусторонний огонек чистого безумия, отстраненность от мира… Рот застыл в безобразной усмешке, обнажающей гнилые зубы… Я вздрогнул, когда губы зашевелились, изрыгая слова, выплевывая хриплые прерывающиеся фразы:

– Пришла… дорогой теней… Как похож ты на призрак средь них!.. Серое царство рухнет… померкнет, окунется во мглу… Темень. Один лишь костер несмело горит… В пламени вижу твой образ… уйдет тот огонь. Затухнет. Погаснет…

Замутненный, ничего не видящий взгляд куда-то в сторону. Затем непродолжительное молчание вновь сменилось на скрипучий голос. Казалось, звуки застревают где-то по дороге и уже порядком обессиленными вырываются из уст бабки. Словно бы мы находимся не в метре друг от друга, а на большом расстоянии или же преградой какой разделены… Черт, с того света она вещает, что ли?

– Тени пляшут… Пляшут бесы… Кружат, ускоряясь – все быстрей и быстрей… Смерть в хоровод к себе призывая, они людей завлекают в свой страшный танец… Всех к себе они заберут… Уже идут за тобою, дитя… убегай!

Кашель и кровь изо рта. Зловещая старуха дергается в предсмертных конвульсиях, как будто решила пуститься в пляс вместе с демонами, которых зазывала… Дальше не знаю, ноги сами унесли меня прочь, в спасительную темноту туннеля, к суете станции, поближе к людям, которые еще пару минут назад вызывали у меня только отвращение и тоску. Откуда только взялась эта бабка? И почему ее бред так напугал меня? Надо доложить, пусть кто-нибудь еще сходит, найдет труп, в конце концов, как-то еще подтвердит, что это не галлюцинации… Я ведь не сошел с ума, правда?

Позже, уже залезая на платформу, я сразу почувствовал всеобщее оживление, так нехарактерное для Достоевской. Да и как можно было этого не заметить? Многие жители столпились в основном зале и что-то обсуждали, поглядывая с любопытством и опаской на группу незнакомцев в военной экипировке.

К Михалычу надо, он-то наверняка должен знать, кто это такие, да и о произошедшем лучше рассказать именно ему…

– Эй, Игнат, ты чего чумной такой? Лица на тебе нет. Призрака увидал, что ли? Прибежал, как ошпаренный. Крысы грибницу попортили? Говори уже, не томи душу!

После моего рассказа, дядька помрачнел, осунулся, скрутил папироску и закурил.

– Чертовщина какая-то… Да не, глюки, наверное, словил. А все же надо бы кого отправить, проверить, что за дела такие. Нет, пошлешь – потом опять над тобой смеяться будут… Да и видал еще чего на станции твориться: вместе с очередными поставщиками сталкеры к нам пожаловали, вон бегают терь все вокруг, любопытствуют. Ох, не к добру ихняя братия к нам пожаловала, ох, и не к добру. Ничем хорошим это не кончится, запомни мои слова… Ладно, тебе ведь тоже интересно поглядеть на бравых вояк? Иди уж, а я покамест сам до плантаций добреду, гляну, как там твоя старуха-покойница поживает…

Пока я пробирался сквозь людскую массу, протискиваясь все ближе к вновь прибывшим, меня посетила неожиданная, доселе, казалось бы, невозможная мысль: «Не многовато ли событий для одного дня?» Слова дядьки: «Ох, и не к добру» очень слабо тогда вязались с глуповатой и нехарактерной вообще-то для меня улыбкой, посетившей мое лицо. В то же мгновение толпа внезапно расступилась, и я по инерции вывалился из первого ряда.

Сталкеры выглядели внушительно: высокие и подтянутые, облаченные в полевую военную форму, разгрузочные жилеты с торчащими обоймами и ножами, на ногах тяжелые армейские «берцы», автоматы за спиной. Конечно, подобные предметы были и у отряда внутренней безопасности станции, однако у пришедших оружие выглядело… солиднее, что ли? Правильнее… да, наверное, так: сталкеры имели право носить его, в их руках оно вызывало уважение, а не страх. Но поразило меня другое: явственно чувствовалась какая-то незримая сила, бурлящая энергия жизни. Эти парни так разительно отличались от всех тех, кто проживал на Достоевской…

А дальше, дальше я поймал взгляд одного из вояк, молодого, не старше двадцати лет, белобрысого, курносого паренька, на котором, в отличие от остальных, вместо разгруза был черный бронежилет, да и одежда темно-серая. А еще глаза… голубые и добрые… очень добрые. Удивительно: увидев меня, он не нахмурился и не отвернулся, а просто… просто улыбнулся в ответ. И это было так неожиданно, какое-то новое светлое чувство возникло в душе, согревая меня изнутри, и на сердце стало чуточку легче, и настроение немножко улучшилось…

Удар локтем в бок.

– Игнат, чего лыбишься, как идиот? Чего вообще ты тут забыл? Иди на полях паши, вроде ж тебя туда распорядились назначить. Так, а остальным тоже делать нечего, что ли?! Хотя стой-ка, гостей проводишь, раз уж здесь. Грибы-то никуда не убегут.

– Эмм, я… ну вы же знаете… – но никто уже меня и не слушал – начальник станции с ротой безопасности начали разгонять зевак. Народ потихоньку рассасывался, оставляя меня наедине с пришельцами. Вскоре кроме нас никого и не осталось.

– Парень, ты чего столбом встал? – чуть насмешливо, но как-то совсем беззлобно, окликнул меня тот самый сталкер, все с той же, простой и радушной, ухмылкой. – Тебя звать-то как?

– Игнатом…

– Вот, а меня Владом, кликуха – Светлый, будем знакомы. Смотрю, ты парень не разговорчивый. Общаться много не привык? Эт не беда, растормошим тебя потихоньку. Ребята мы неплохие, не обидим, ты, главное, не робей. Что, покажешь станцию бравым солдатам? Мы внакладе не останемся.

Его добродушное лицо так меня поразило… Но как же, ведь всем на меня наплевать, абсолютно точно! Или все-таки… одна-единственная улыбка…

– Да, да… конечно, пойдемте. А что бы вы хотели увидеть? У нас вроде ничего примечательного и нет, – несмело промямлил я, выдвигаясь в путь.

– Ты не парься, показывай все, рассказывай, как живется. Да вон, хотя бы, как вы того хмыря, что со стенки зыркает, терпите и не замазали до сих пор?

Видимо «хмырь» никого не оставил равнодушным, в этом мнение сталкеров совпадало:

– Нехороший у него взгляд, ей-богу, тяжелый какой-то, мрачный.

– И вся станция такая. Да что там, чуть ли не вся линия. Правильно говорю, парни?

– Не зря коммуняки в свое время прозвали переход от Сретенской через Трубную и до вас Дорогой теней, – выдал еще один из этой странной компании.

Как в холодную воду опустили, я аж поежился.

– Правда, было это еще до твоего рождения, да и Влад вон, тогда пешком еще под стол ходил… Силуэты эти на стенах… Серая у вас ветка какая-то, темная. Понятно оно конечно, – продолжил сталкер свою мысль, – станции бедные, освещение аварийное, да и то еле-еле горит, небось, и факелы с кострами зажигаете… Эй, ты чего белый как мел? Я что-то не то ляпнул?

– Да тебя любой испугается. В зеркало-то на себя давно глядел? Понимаю, давненько, зеркала нынче редкость, и никто на твою рожу их переводить не станет, любое ведь вмиг треснет, – поддел своего напарника Светлый.

Я уж думал, сейчас ему по морде двинут, но тот лишь расхохотался.

– Горыныч это. Мужик грубый, но порядочный: слабых не обижает, друзей в беде не бросает. Ты не смотри, что в шрамах весь, да в ожогах. Тяжко ему на поверхности приходится.

Наружность этого человека и вправду была весьма… эм… непривычной. Мало того, что на лице живого места нет, так еще и вымахал с целую гору. Метра под два ростом, к тому же весьма широкий в плечах, сталкер, казалось, мог одной рукой свернуть мне шею. Как на такого одежку только сыскали, ума не приложу, да и прокормить его дело не легкое…

– Да я и не боюсь вовсе. А тот, кого вы хмырем обозвали, между прочим, сам Достоевский! Станцию нашу в честь него назвали! Великим писателем был до Катаклизма, гордостью нашего народа! – И я смущенно добавил: – По крайней мере, мне так дядька рассказывал.

Дойдя до конца основного зала, я вновь посмотрел на девушку-ангела и отчего-то с благодарностью чуть дольше задержал свой взгляд на путнике в черном.

– Правильно, парень, не давай своих в обиду! – засмеялся Влад, а потом и все остальные, в том числе и я.

Затем прошлись до эскалаторов и поднялись в вестибюль станции. Жители удивленно наблюдали за нами. Мы разговаривали обо всем подряд. Я рассказывал им об устройстве нашего закутка, с удивлением слушая о жизни в остальном метро. Так и шли, пока не уткнулись в гермоворота и блокпост перед ними.

– Вот, вроде, и все, – выдохнул я с толикой сожаления. – Всю станцию вам показал, кроме грибницы. Но туда сейчас нельзя, только с разрешения начальства, а оно боится утечки. Не хватало еще, чтобы споры по всему метро разнесли. Некоторые виды грибов только у нас ведь есть, тем и живем.

– А что за гермодверьми? Это бы нам тоже знать не помешало, – спросил один из вояк.

– Да что там может быть? Переход подземный в коридор. Раз в неделю отправляют туда отряд на сбор дров. Особо не углубляются, собирают рядом с воротами. Не знаю, как раньше было, но после Катастрофы деревья пустили корни прямо в проход – их и рубят. На телегах сюда завозят, складывают в поленницу и подсушивают пару дней. Неплохо горят. Поначалу, вроде бы, были несчастные случаи и нападения мутантов, но я этого не застал. Теперь вот научились: выходят только в определенное время, когда ночь на поверхности. Все твари, обосновавшиеся в переходе или пережидающие там палящее солнце, сваливают на охоту.

– Ясно. Эх, узнать бы побольше!

Мне не хотелось прощаться с этими людьми, хотя бы еще немного побыть среди них, погреться в тепле их дружбы…

– А пойдемте к моему опекуну! Он как раз владеет местным баром, если вы меня слушали, конечно… Вы же собирались отдохнуть после дороги? Заодно и спросите, чего хотите, дядька-то, он много всего знает, – ухватился я за спасительную соломинку.

– А парень дело говорит! – громыхнул Горыныч. – Айда, выпьем!

– Да, наш человек! – весело добавил Влад и похлопал меня по плечу.

«Наш человек». Эти слова, отразившись миллиарды раз в голове, разлились удивительным чувством по всему телу, разжигая в душе веселый огонек еще не вошедшей в силу, несмело пробивающейся из глубин существа надежды, которая, однако, уже заставляла сердце биться чаще…

– Я смотрю, ты гостей привел. Это хорошо… это правильно! Клиентов у меня нынче не много, а патроны, их ведь надо откуда-то брать. Неужто коммерческая жилка в тебе проснулась? – довольно встретил нас Михалыч. – Ну, проходите, дорогие, рассаживайтесь, сейчас быстренько накормим, напоим да и спать уложим. Вас кстати ко мне прикомандировали, так что жить покамест вместе будем. Дополнительные палатки руководство выделило уже… А вы здесь надолго ль, хлопцы?

– Ох, отец, и сами не знаем еще толком, – задумчиво произнес Влад. – Вот вы нам за обедом и расскажите. Держите, тут овощи всякие, небось, у торгашей-то накупить еще не успели? – уже задорно добавил он.

– Щедрые ребята, это славно, это верно. Недурственный пай, – снова заладил свое Михалыч. – Оставайтесь подольше, погостите, глядите, какой мой малец довольный? Я его сроду таким счастливым не видывал.

Всегда опекун так: как только гости, вся мрачность куда-то испаряется. Только захаживают к нам не часто. А может, действительно, его моя улыбка так обрадовала?

– Дядька, прекрати! Чего перед людьми меня позоришь?! – обиженно пробубнил я.

– Кстати, нет на полях ничего… зато в респираторе твоем дыра есть, небольшая совсем, но все же за вещами следить тщательне́е надобно… – уже серьезней прибавил Петр Михайлович. – Эй ты, здоровый! Пошли, с готовкой мне поможешь, за троих, небось, ешь-то? – обратился он к Горынычу. Даже схватил того за руку и потянул, пытаясь сдвинуть с места. Это так забавно смотрелось, что все дружно расхохотались.

Когда они удалились, о чем-то по-свойски болтая, Светлый тут же поинтересовался:

– А чего там у вас на плантациях произошло, о чем отец твой проболтался?

– Ничего особенного, – буркнул я. – Может, потом расскажу.

Утренний случай теперь казался простым страшным сном, да и вся жизнь до этого дня – всего лишь затянувшимся кошмаром, из которого я только сейчас смог вырваться…

Уже позже, после совсем недурного обеда, мы сидели за чаркой грибной настойки и разговаривали о делах, которые привели ребят в наше захолустье. Даже мне налили, сказав, что за встречу не грех и выпить.

Парни все больше расспрашивали Михалыча об обстановке на поверхности, и тут уж дядька позволял себе хмуриться, а иногда даже отпускал крепкие и понятные всем выражения по поводу того, что он об этом думает:

– Да какого черта вы решили туда сунуться? Исследователи хреновы… Вы чего ж, не понимаете: бывали смельчаки и до вас, да вот только не вернулся никто. Думаете, не знаю, куда вы залезть собрались? Но вот скажите, на хрена оно вам надо?! Ёперный театр, это же ТЕАТР! Ну, вы же в Кремль не суетесь, в самом деле, Библиотеку, небось, и ту не посещаете лишний раз, так чего вас туда-то понесло?

Сталкеры переглянулись, а я, уже порядком захмелев, обиженно поинтересовался:

– Дядька, а дядька, а чего я об этом первый раз слышу?

– Не лезь в дела старших, сейчас вот и расскажу… Так вот, переход, о котором малой вам говорил…

– Михалыч! Я уже не маленький!

– Так не перебивай, не дорос еще! Эдакий горлопан вымахал… Так о чем это я? А, конечно же! Часть подземного перехода после Великой Войны-то обвалилась, остался один выход всего на площадь Суворова. Пространство открытое, любой на ней будет как на ладони. Как думаете, удастся вам ее пересечь, если «птички» нынешние на крыше этого сооружения гнездо себе свили? Вот на той площади и стоит Театр Российской Армии. Справа от него не так уж и далеко Екатерининский парк расположен, мало ли каких «зверюшек» среди деревьев нынче там обитает? Я бы лично с ними встречаться не советовал! И сам Театр – место дурное, гиблое, боятся его все, потому и не принято о нем говорить. Зданьице-то непростое, со своими выкрутасами. Спроектировали его в виде пентаграммы, вот и творится там теперь всякая чертовщина. Ходил туда ваш брат, да хоть бы один вернулся живехоньким. С тех пор и нету на Достоевской сталкеров.

– Брехня все это, ей-богу, брехня! Неподготовленными ваши наверх ходили, тогда еще и не знали ничего толком. Не располагали информацией о том, кого и в какое время суток на поверхности можно встретить, не думали, что в полнолуние лучше не выходить, да и вооружены были плохо. А если правда, так чего же, нам обратно ворочаться? Мы, признаюсь, тоже многого не ведаем, но одно знаем точно: нужно нам в Театр. Позарез нужно. Задание от Братства. Вы говорите пентаграмма? Да, действительно, он в виде звезды. Но что гораздо важнее – у нас есть данные, что собирали его с тем расчетом, чтобы на сцену мог въехать танк. Самый настоящий танк! И полученные из Полиса сведения указывают на то, что эта машина там так до сих пор и стоит. Знаете, как ценятся самые захудалые грузовики? Лишь бы ездили. А тут такое! Да мы просто обязаны его достать, и никакие суеверия нам не помешают!

– Ох, беда будет, сердцем чувствую! – запричитал Петр Михайлович, прикуривая папиросу.

– А вы лихо не кличьте, может, и обойдется, – посоветовал ему Влад и обезоруживающе улыбнулся.

На оставшийся вечер о делах забыли. Разговаривали обо всем подряд, травили байки, кто какие знал. Совсем по-свойски беззлобно подкалывая друг друга, разожгли костер, вокруг которого и уселись.

Я сидел и смотрел в пляшущие желто-красные языки пламени, на такие яркие, веселые искорки, улетающие куда-то вверх. Смотрел и думал, что это самый чудесный день в моей жизни. Меня переполняла радость, даже эйфория, мысли немного путались от выпитого… Что еще можно желать?

Напротив, по ту сторону костра, сидел Влад и что-то оживленно рассказывал, жестикулируя и строя смешные рожи. Хороший это парень, светлый, правильный. Первый, кто принял меня… Друг. Я покатал на языке непривычное слово. Теперь от него веяло небывалым спокойствием и защищенностью, и от этого душа медленно поднималась под самый потолок. Так и заснул, сам не заметив как.

На следующее утро я встал раньше всех – надо же было убрать станцию. Работа не тяготила. Первый раз за многие годы пробуждение далось легко, впервые я был доволен своей жизнью. День обещал быть на редкость удачным, мысли посещали лишь самые позитивные. Просто мел полы, что-то насвистывая себе под нос. Метла плясала в моих руках, резво перемещаясь из стороны в сторону. Словно под музыку я продвигался вперед, стремясь поскорее закончить привычное занятие, для того чтобы встретиться с Владом прежде, чем тот уйдет с ребятами договариваться со станционным руководством и составлять планы вылазок. Быстро все сделав, по обыкновению остановился у лестницы и, озорства ради, подмигнул образу на стене:

– Чего так мрачно смотришь, все же отлично! – Разумеется, не оставил без внимания и мою любимую парочку. – Вон, смотри, какие у тебя дети довольные, так и парят над полом, а ты что же?

И тут я заметил Светлого. С торчащими во все стороны непослушными волосами, скрестив руки на груди, он наблюдал за мной с напускной серьезностью. Выглядел Влад при этом весьма комично.

– Ты чего на станцию в трусах выпер? – буркнул я. – Никак, девушек завлекаешь? Дык подожди еще с два часика, пока народ проснется, и выходи – красуйся.

Мне было неудобно, что он застал меня за уборкой. Разве такие общаются с простыми уборщиками? Я покраснел, а оттого еще больше расстроился.

– Игнат, чего ты злой, как собака? – засмеялся Влад. – Зарделся еще весь, зарумянился, прям как девица на выданье. Считаешь, раз уборщик, так и видеть тебя больше не захочу? Ну, знаешь ли! Думал, ты обо мне лучшего мнения, – высказал сталкер, скорчив наигранно обиженную рожу, но первым же не выдержал и расхохотался таким заразительным смехом, что вскоре я невольно к нему присоединился. Затем Светлый подошел и взъерошил мне волосы, создавая прическу на манер своей.

– Эй, а полы-то зачем пачкать? Ходют тут всякие! – не смог удержаться я от ехидного замечания, при этом отвесив другу шуточный подзатыльник.

– Пойдем уж, Петр Михайлович завтрак приготовил, за тобой послал. Сейчас поедим да на планерку на целый день… наплодили бюрократов. А вечерком снова к вам заглянем.

Завидев Михалыча за импровизированной барной стойкой, я помахал рукой и произнес простое:

– Доброе утро, дядька!

Шло время, я все больше сближался с Владом. Мы стали закадычными друзьями. Уже неделю сталкеры основательно готовились к походу в Театр, совершая пробные вылазки на поверхность для изучения местности и боевой обстановки, составляли подробные планы и согласовывали действия в случае вынужденного отступления. Но каждый вечер Светлый находил время для общения со мной. Рассказывая о наземном мире, всегда заявлял, что мне просто необходимо это увидеть собственными глазами, и что когда-нибудь он обязательно сводит меня наверх, добавляя неизменное: «Только Михалычу не говори!» Дядька, напротив, меня не радовал – за последние пару дней он начал сильно кашлять, но все отшучивался: «Пройдет скоро, зараза к заразе не пристает». На это я ему всегда отвечал, что бросал бы курить всякую гадость, здоровее б был.

Пару раз ребята возвращались не с пустыми руками, а прихватив с собой книги, предметы утвари, – в общем, все, что могло понадобиться для сносной жизни под землей. Светлый говорил тогда, что их мутанты загнали в дома, расположенные рядом. Вот они и прихватили, чего добру зря пропадать?

– Игнат! Подойди-ка сюда! – окликнул меня Влад, как всегда после рейда, распивая с Петром Михайловичем грибную настоечку. – Сюрприз у меня для тебя есть.

– Что там у тебя срочного такого, доесть спокойно не даешь, – с некоторым недовольством, но все же заинтересованно промычал я, уплетая настоящую вяленую свинину! Все-таки продукты, которые привезли с собой парни, были на порядок вкуснее.

– Да не убежит от тебя этот бекон! Не, ну когда-то он, конечно, бегал, но те беззаботные дни давно миновали. Пойдем скорее. Поздно уж, а мне завтра вставать рано! На Кольцо надо, товар сбыть, который у вас здесь натаскали, да пополнить некоторые запасы.

– А ты не говорил мне раньше, что уходить собрался! – обиженно бросил я. – Надолго?

Мне отчего-то сразу стало так грустно. А я ведь раньше как-то и не задумывался, что будет, когда парни закончат свое дело.

– Чего мина такая кислая? Дня через три вернусь. Обижаешься, что с собой не беру? Должен понимать, одному сподручнее: быстрее, на заставах со сталкерским жетоном меня задерживать не будут. В другой раз обязательно вместе пойдем, если дядька отпустит. Правильно говорю, Петр Михайлович?

– Конечно, конечно, – прерываясь на кашель, но неизменно скручивая сигаретку, выдавил опекун. – Набегаешься еще, успеешь. Посиди пока дома со стариком своим.

– Ну что, пойдешь подарок смотреть?

– Подарок? А ты про подарок не говорил ничего! Побежали быстрей!

– Ох, все-таки совсем еще дети… – задумчиво смотря нам вслед, кинул Михалыч и, закашлявшись, схватился за грудь.

Внутри меня ожидала аккуратно свернутая черная спецформа, самая настоящая! И «берцы»! Я попробовал их на вес – раньше мне казалось, что они тяжелее…

– Это облегченки. А такую форму до Катастрофы охранники носили, – разъяснил мне Влад. – Ну, чего стоишь столбом? Примеряй обновку. В одном офисном здании нашел, в железном шкафчике. Давно уже. Сразу не вручил, отдал на предварительную очистку. Так, на всякий случай.

– Да ты чего? Это ж дорогущая вещь! Я не могу взять! – пробормотал я, завистливо осматривая одежду.

– Вот тока давай без этого! Надевай скорее, мне костюмчик все равно маловат, а тебе в самый раз будет.

– Что, правда, можно? – засиял я.

– Давай живее!

Немного провозившись, я все же достаточно быстро влез в новую одежку.

– Как я тебе?

– Класс, вылитый сталкер! Думаю, парни не будут возражать, если я тебя в команду возьму. В этом наряде среди теней ты свой, никто тебя не увидит.

Тени… Вспомнив случившееся, я поежился.

– Ты чего? Не понравилось, что ли?

– Да нет, нормально все, просто холодно что-то.

– А ну-ка, дуй в кровать тогда. Не хватало еще, чтоб ты заболел! – приказал Светлый. – Не сразу, конечно, дядьке сначала похвастайся, – добавил он, улыбаясь.

На следующий день Влад ушел.

Еще через день скончался… отец… Врач сказал, болезнь стала последней каплей для измученного выпивкой и сигаретами сердца. В итоге инфаркт. Правда такой диагноз, он ставил почти всем старикам… Кто ж его разберет, может, он ничего другого и не знал…

Я рыдал. Рыдал взахлеб, валяясь в своей палатке сутки напролет. Мне не было дела до остального мира. Отец… А ведь этого-то как раз и не сказал… Начал называть его так только после смерти… Что мне теперь делать? Еще так много осталось недосказанным… Внутри зарождался крик, он раздирал меня на части, но выпустить я его не мог, как не мог отпустить образ Михалыча, такого родного, такого близкого мне человека… Нет, он не умер, я не верю… Только слезы, стекающие по щекам, горькие слезы служили доказательством его смерти… Нет! Этого не может быть…

Горыныч топтался вокруг, заглядывал пару раз, что-то грубовато-ласково бурчал, но в спешке удалялся, не зная, чем можно помочь.

Я сомкнул веки до рези, до боли, чтобы яркие разноцветные всполохи отогнали тьму, вклинились в удушливый мрак, но они лишь усиливали безнадежную черноту. Пустота поглощала меня, пожирала изнутри, скоро совсем ничего не останется… зачем вообще чему-то быть?

Когда я открыл глаза, рядом уже сидел Влад, сжимая мою руку. Он ничего не говорил. Он просто был рядом. Был со мной. Два ручейка вновь предательски хлынули вниз… Светлый смотрел на меня, в его глазах была та же боль, та же скорбь. Мы разделили ее на двоих. Вместе. Стало чуточку легче, и смог вздохнуть свободнее. А еще Влад был полон решимости.

– Вставай. Собирайся.

– Куда?

– Наверх… Хоронить твоего отца по-человечески. Парни уже все приготовили. Или ты предпочитаешь, чтобы его здесь пустили на перегной для поганок?! – друг обнял за плечи, а потом хорошенько встряхнул. – Пошли… попрощаемся.

И я поднялся. Прострация, мысли где-то далеко – не здесь. Все это происходит не со мной. Ноги ватные, но все-таки иду. Надо, должен… Все пройдет…

Вот они эскалаторы. Вверх, ступенька за ступенькой. Шаг стал тверже. Рядом есть тот, кто поддержит. Застава у гермодверей. Далее облачение в ОЗК-Ф и противогаз… хороший, качественный…

– ГП-9 – гражданский противогаз. С панорамной маской обзор лучше, – поясняет Влад, заметив в моем отсутствующем взгляде слабый отблеск удивления.

Руки трясутся… На помощь приходит Светлый. Заботливыми уверенными движениями он проверяет экипировку. Молча вкладывает в мою ладонь тяжелый, сверкающий хищным блеском пистолет. Все. Вперед. Разъезжаются створки ворот. Сплетения корней. Протискиваюсь сквозь заросли вслед за сталкером. Вслепую, фонари почему-то не включаем. А вот и выход слабым светом выделяется на фоне темноты туннеля.

Такой большой… Даже голова закружилась от невиданного доселе простора. Воздух какой-то другой: живой, подвижный. Ветер? Нет, наверное, чудится, я же в ОЗК. Что же люди наделали… Утратили такое… А затем… затем я поднял голову вверх и… потерял равновесие. Ноги подкосились… Влад подхватил менял, не дал упасть. Покров из густых клубящихся облаков то тут, то там был разорван, и в просветах виднелось небо с яркими точечками звезд. Так вот оно какое, бездонное, бесконечное небо. Глубокое сине-черное марево. Далекие светила манили к себе, обещали безмятежность и вечный, нерушимый покой. Что им людская суета, человечески склоки и дрязги?..

– Насмотришься еще. Давай скорее, нужно спешить.

Шепот друга несколько отрезвил. Мы стали продвигаться на полусогнутых, перебежками, постоянно виляя. Зачем? Не знаю, я просто верю Светлому, и все. Нашей целью был памятник по центру площади. Сквозь волны тьмы уже виднелась группа сталкеров. Кто сидя, кто лежа, парни разместились там, вокруг наваленной кучи дров, и, наведя автоматы, напряженно вглядывались вдаль, пытаясь уловить малейшее движение.

– Добрались-таки. – С этими словами громила сгреб нас в охапку.

– Горыныч, так ведь и ребра сломать можно! – возмутился Влад. – Все в порядке?

– Пока что. Ненормальное какое-то затишье. Выйдет нам эта затея боком… Ты уверен? Мужик он, конечно, был хороший, но это форменное безрассудство. На открытом пространстве…

– Все же уже решили? Чего ты опять начинаешь?

– Ладно… Игнат, ты как? Держишься? Вот, возьми. Подожжешь и бросишь на ветки. Предадим Петра Михайловича огню.

Только сейчас заметил. На самом верху, завернутое в относительно белую простыню, лежало тело отца. Комок подступил к горлу. Я не смог ничего ответить, лишь кивнул.

– Близко только не подходи. Ну, с Богом.

Влад подставил свою зажигалку. Приняв факел из рук Горыныча, я мгновение помедлил, а затем поднес навершие к желтому язычку. Он осторожно лизнул тряпку и вспыхнул, принимая предложенное в дар. Размахнувшись, изо всех сил бросил факел на сложенные ветки. Огненный вихрь тут же взметнулся вверх. Рев пламени и треск дров нарушили тишину. Жар прокатилась по телу, заставляя отступить на пару шагов. Погребальный костер полыхнул, принимая отца в свои объятия. Такой теплый свет! Я смотрел, как огонь тянется к небосводу, как взлетают к звездам яркие искры. Я плакал, и все же очистительное пламя прижигало кровоточащие раны души. Этот столб огня стал мостом в поднебесье, в тот рай, которого человечество лишилось еще до того, как изуродовало землю. Ввысь… улететь бы туда, высоко-высоко…

Черная тень заслонила небо и скрылась. Одна, другая – они то здесь, то там проглядывались сквозь дымку облаков. Сверху раздался возмущенный клекот.

– Ну вот, а так все хорошо начиналось… – пробормотал кто-то. – Парни, отступаем к Театру.

– Все планы насмарку! И зачем их только составляют?.. – съязвил Светлый.

Раздалась очередь. Разрывая воздух, оружие без жалости выплевывало раскаленную сталь. Сострадание – удел людей, и то в нашем мире оно присуще далеко не всем.

Влад схватил меня за руку и потащил за собой. Отходили организованно, слаженно работали автоматчики, прикрывая основную группу, никто не замешкался ни на минуту. Вот отряд уже под прикрытием колонн, а вот и двери. Добрались бегом на одном дыхании, без проблем и потерь, захлопнув за собой массивные створки.

– Эй, пацаны? А возвращаться как будем? Да зажгите уже кто-нибудь свет! Дышать темно!

– Известно, как, – проворчал Горыныч. – На танке.

Ребята не унывали, для них это было обычное дело. Послышался шорох, ругательства по поводу того, что не видно ни зги, хоть глаза коли. Наконец защелкали фонари, достали дозиметры. Фон, вроде, был более-менее нормальный. Хотели отдышаться, сняв противогазы, но в нос ударил такой тошнотворный приторно-сладкий запах вперемешку с гнилью, что кого-то вырвало. Маски поспешно натянули обратно.

– Это что за вонь?

– Не боись, я думаю, скоро все разъяснится вне зависимости от того, хотим мы или нет.

Стоя на относительно чистой площадке у входа, парни, пытаясь понять, что может ждать впереди, согласованно, как один, обшаривая яркими лучами пространство вокруг. Пол, стены, потолок – все подвергалось тщательному осмотру. Чем же больно это здание? Отчего оно умерло для людей? Белая сетчатая шаль укрывала то, до чего мог дотянуться взор, подобно снежным сугробам по обе стороны от дороги, она прижималась к углам и тянулась к своду, оставляя посередине чистую полосу.

– Паутина? – послышалось сбоку. Сталкер пытался сдержать свое волнение, но голос все равно предательски подрагивал. – Неужто логово арахнидов? Плохи тогда наши дела…

– Не дрейфь раньше времени. Вроде не похоже, – пробормотал другой, продвинувшись дальше вглубь и присев у странного покрова. – Смотрите, оно ведь совсем тонкое. Да и плетение какое-то хаотичное, сетка не такая, как у пауков, более плотная, непрозрачная, через нее и не видно почти ничего. Какая добыча в такое сунется? Вообще это больше похоже на пух. Подозрительное образование, – поднося нож и намереваясь разрезать нити, рассуждал еще один. – Помните, кто постарше, плесень такая раньше была… ну, тогда, в другой жизни… – нож легко разрезал необычную ткань. Одно движение, и белоснежная материя расползлась на метр в стороны.

– Эй! Да под ней шевелится что-то! – резко выкрикнул он же мгновением позже. Неловко сел, опрокинувшись назад, и попытался отползти подальше на руках, помогая судорожными движениями ног.

– Чего ты там испугался? Дайка я взгляну…

Осторожно, с направленным на дыру автоматом, боец подходил все ближе, готовый нажать на спусковой крючок в любой момент. Я и еще пара сталкеров попытались подсветить разрез фонарями, не решаясь при этом сойти с места.

– Мерзость какая! – отвернув голову в сторону, выдавил вояка.

– Черви?

Предыдущий исследователь уже пришел в себя:

– Да нет, не совсем, хотя и похожи.

Там копошились склизкие существа с белесой кожей, через которую просвечивали жилки артерий. Небольшие, с ладонь, они пожирали протухший труп одного из наземных обитателей – определить, какого именно, было непросто. И все же червяками это назвать было нельзя, у некоторых уже образовалось множество коротких ножек…

– Собаку, скорее всего, едят, гастарбайтеры хреновы! Помните, с одной стаей таких «лучших друзей человека» мы уже встречались, когда пришлось в окрестных домах отсиживаться? – пробормотал, наклонившись чуть ближе сталкер.

На спину солдату взметнулась черная тварь, покрытая иглами по всей длине. Быстро перебирая многочисленными лапами, она обвилась спиралью вокруг несчастного. Вспарывая своими шипами ткань химзащиты, рассекая кожу и плоть, создание стремительно добралось до лица и попыталось пробить противогаз. Стоявший рядом судорожно схватился за автомат. С нашей стороны также послышались одиночные выстрелы.

– Не стрелять, дурни, в своих попадете! – резко громыхнул Горыныч.

Существо обернулось на звук – глаз у него не было. Разъяренно щелкнув несколько раз жвалами, оно проворно отскочило на стену и скрылось во мгле. Лучи света, метнувшиеся следом, уже ничего не застали.

– Вашу мать! Что это была за сколопендрия?! – выкрикнул Влад, подбегая к пострадавшему.

Тот, с распоротым животом, лежал на пыльном полу и истекал кровью. Мало того, рана очень быстро темнела, заметно отдавая синевой.

– Еще и ядовитый, гад… – выругался Светлый.

– Мамка тех, под «плесенью», небось… зубища у нее какие! – выдавил из себя сталкер, пытаясь улыбнуться друзьям. Не сумел. Зашелся в предсмертных судорогах и замер. Кровь стекала из его рта ручейками и вливалась в уже образовавшуюся на полу лужу. Так много крови… Сдерживая тошноту, я отвернулся, но это не помогло… Меня трясло.

Твердая, уверенная рука легла на плечо:

– Все будет хорошо, Игнат. Все будет хорошо… Нужно идти вперед.

Сил хватило только на покорный кивок.

Отряд выдвинулся дальше, обшаривая своим общим взором все вокруг. Как бы с потолка не прыгнула еще какая сороконожка. Двигались осторожно, но решительно. Не блуждали в коридорах: планы Театра были изучены заранее и зазубрены наизусть. Цель – большой зал, там танк и путь к спасению. Туннель под сценой выведет нас наружу.

Проходя мимо гардероба, наткнулись на свисающие с потолка на уже знакомых белых нитях коконы, но эти на вид были более крепкими – поддерживающие, так вообще шириной с канат. Проверять их содержимое никому не хотелось, у всех перед глазами стояла картина недавней трагедии, но оставлять в тылу непонятно что – тоже не дело. Горыныч покопался в сумке, забрал у меня из рук пистолет, накрутил на него глушитель и трижды выстрелил. Нити распались сами собой, явив миру очередное уродливое создание. Величиной с ребенка, с желтовато-бежевой кожей, покрытой редкими коричневатыми волосками, оно корчилось в агонии. Осуждающе махая тонкими когтистыми руками, тварь каталась по паркету, пытаясь встать на несформировавшиеся еще ноги. При этом гаденыш издавал непонятный щелкающий звук и взирал на нас большущими немигающими мелкофасеточными глазами.

– Местная актерская труппа… играет хорошо. Прям как пришелец из какого-то древнего фильма, – сочувственно взглянув на это в последний раз, один из бойцов пустил ему пулю в лоб, обрывая страдания. – Интересно, что из такого должно было получиться?

– Мне кажется, мы сейчас это и узнаем. Ложись! – скомандовал Влад и тут же сам рухнул на пол.

Краем глаза я заметил быстро приближающийся золотистый отблеск. Крылья и тело, покрытое чешуей. Крюки лап, пронесшиеся в сантиметре от спины. Напор воздуха, прижавший меня к полу.

– Да что это за дракон-недомерок такой?! – выкрикнул наш здоровяк, вновь распластавшись. И в самом деле «птичка» была небольшая, чуть меньше самого Горыныча.

– А ты бы хотел, чтобы эта рептилия бесхвостая побольше вымахала? – раздалось где-то совсем рядом, а затем послышался стон.

Я оторвал голову от паркета. Всего лишь в паре метров от меня, тяжело дыша, лежал Влад. На его спине были отчетливо видны рваные раны, красное пятно расползалось с ужасающей скоростью.

На помощь быстро пришел Горыныч, подхватив друга одной рукой. В другой он держал автомат и, не жалея патронов, поливал огнем проклятого монстра. Видимого урона пули не наносили, но не позволяли дракону приблизиться.

– Ребята, скорее отступаем в зал! Уже близко! – оглушил зычный голос громилы.

Створки дверей были распахнуты в коридор, мы влетели в проем, поскорее затворяя их. Удар, еще удар, но дерево оказалось крепким.

– Не стучись, все равно не откроем! – прошипел один из парней, и грохот почему-то прекратился, как будто мутант понял, что ему только что сказали.

Фонари шарили по залу. В сердце что-то екнуло. Я вновь затрясся. Нет, не потому, что машины не было. Танк горделиво стоял на положенном ему месте. Но зал наполняло тихое гудение от сотен, нет, тысяч пар крыльев. Куда ни посмотришь, всюду виднелось подрагивающее покрывало ржаво-желтых, бурых цветов.

– Всем замереть и не шевелиться! – скомандовал Горыныч, и слабый шепот Светлого донесся из-за его широкой спины:

– Знаете, братцы… А я, кажется, понял, кто это… Мать в детстве рассказывала, что еще до Катастрофы… был у человечества страшный враг… этакие бабочки… Молью назывались!..

Мириады глаз пристально следили за каждым нашим движением.

Первобытный, звериный инстинкт шевельнулся в глубинах моей души. Пришел страх. Какой-то животный ужас взял надо мной верх. Трясло так, что все органы, казалось, вот-вот покинут свои привычные места. Я сглотнул, пытаясь избавиться от кома в горле. Голос в голове настаивал: «Бежать, надо спешить. Еще есть шанс!.. Несись отсюда со всех ног, и, может быть, тебе удастся спастись! Тебе здесь не место, это не твоя жизнь. Тебе с ними не по пути, пусть они стоят и ждут смерти, а ты должен выжить!» И я послушался, развернулся и помчался прочь, ударом плеча открывая себе путь к спасению.

– Нет, Игнат, стой! Куда… – последнее, что я услышал позади.

Не оборачиваясь ни на секунду, я летел, сломя голову, по уже знакомой дороге. За спиной нарастал кошмарный гул крыльев и скрежет трущихся друг о друга в предвкушении поживы лап. Может, мне везло, а может, просто подобное сопровождение всех распугало, но на улицу я выскочил, так никого и не встретив. И, как загнанный зверь, метнулся ко входу в метро.

Клекот «птиц» прозвучал сверху призраком неминуемой гибели. Я продолжал бежать вперед, но в тот же миг из Театра вырвалось полчище бабочек, и доселе единственные хозяева неба переключились на более многочисленную добычу. Раздались пронзительные, такие жалобные крики и хрипы, от каждого из которых сжималось сердце. Затем все слилось в безумную какофонию звуков, она нещадно била по ушам, заставляя валиться с ног. Падение, разбитые в кровь колени. «Поднимайся! Беги!». И снова стремительный, выматывающий рывок к спасению.

Вот он подземный переход! Врезаюсь в заросли, разрываю ОЗК о корни, проламываюсь к гермоворотам, потом разбиваю о них руки в кровь, пытаясь достучаться до внутренней заставы.

Так неосторожно…

Меня впустили, но хитрые твари в своих норах только этого и ждали. Они хлынули в вестибюль, проникнув в святая святых людей. В их жилище.

Завязался бой. Завыла сирена. Многие тогда погибли. Впервые со времен Великой Войны закрыли вторые гермодвери, расположенные перед коридором, ведущим непосредственно в основной зал. Тогда мои глаза потухли навсегда. Не осталось никакого смысла в такой жизни…

Проходил день за днем, и, занимаясь уборкой, я наблюдал за людьми, которые все больше походили для меня на серых призраков.

Ганза вскоре прознала о произошедшем. Совет безопасности Кольца принял решение о ликвидации представляющего потенциальную угрозу туннеля, служащего переходом на Достоевскую. Прежде чем он был завален, проживающим на данной станции было предложено получить ганзейское гражданство и переселиться по предписанию на одну из указанных руководством платформ.

Недолго думая, народ с радостью согласился на невиданно щедрые условия. Уезжая, кто-то даже дергал меня за рукав. Мол: «Пошли парень. Вот там заживем!» Кто это был, я так и не запомнил – перед внутренним взором висело лишь несколько лиц…

Я по-прежнему подметаю платформу. Ведь я всего-навсего уборщик на забытой, оставленной всеми станции. Зачем я это делаю? В чем смысл? Не знаю…

Отец покинул никчемного сына, отправившись на небеса. Сталкеры погибли по моей вине!.. Последний раз, когда я его видел, Светлый был белым как мел… Ведь если бы тогда послал этот внутренний голос куда подальше, у них мог быть шанс, пусть эфемерный, но все же… А я украл его, променял на свою никому ненужную жизнь. Предал. Эта темная станция – все чего я заслуживаю.

Одинокий костер горит посреди арок. Желто-красный ад тянет свои щупальца вверх, заставляя мрак плясать вокруг. Из самых дальних углов, из ниш у потолка, куда не проникает свет от этого дьявольского огня, со всех сторон ко мне сползаются тени. Они водят вокруг свой хоровод, я один из них. Из обжигающего пламени глядит лицо той безобразной старухи. Жру свою плохо прожаренную крысу, давлюсь, но запихиваю в рот кусок за куском. Мне больно. Мне одиноко. Но так и должно быть. Слез больше нет, они давно высохли, теперь я не имею права рыдать. На мраморных плитах странные блики мечутся в своем жутком танце. Писатель прошлого осуждающе взирает на меня со стены. Его образ отражается в натертом до блеска камне. Он непреклонно смотрит из зазеркалья с той, обратной, стороны бытия. Пока могу, я выдерживаю этот взгляд, а как только мои плечи начинают сгибаться под ним, ухожу спать, закрываясь в коморке за огромным портретом, вместе со своими метлой и совком для мусора. Там он не может за мной наблюдать. Засыпая, я смею молить лишь об одном: пусть мне никогда больше не привидится во сне улыбающееся лицо Влада, любящий образ отца и всех остальных. Но они все равно приходят ко мне изо дня в день…

Костер. Но я же его не зажигал. Кто эти двое, что сидят там рядом? Не разобрать. Нужно подкрасться поближе…

Пожилой мужчина и маленькая девочка. Она сразу привлекла мое внимание: невинное круглое личико, светлые, почти белые волосы. Видимо, родилась уже здесь, в подземельях метро. Девушка-ангел. Но ты еще так мала, не в твоих силах спасти меня.

Я не выходил на свет, лишь наблюдал за пришельцами. Из обрывков разговоров узнал о том, что этот мужчина – ее родной дедушка, что они скрываются от кого-то, что-то пережидают. Он называл девочку Надей. Надежда… Какое подходящее имя… Но я не смею приблизиться к ним. Эта семья скоро уйдет, и все будет так же, как прежде…

Вот дед учит ее защищаться. Он показывает, как нужно действовать, и вкладывает в ее невинные руки пистолет. Зачем? Не делай этого! Она ангел, ей не нужно оружие.

Неосторожное движение. Шорох.

Девочка испугалась и выстрелила.

Горячая пуля разрывает мне грудь, пробивая легкое.

– Дедушка, что это было? – испуганно плачет Надя.

Старик подходит ближе. Его глаза расширяются от удивления. Я лишь грустно улыбаюсь. Больно, но ничего, я потерплю еще немного, еще чуть-чуть. Ведь, в конце концов, это тоже выход. Спасибо тебе, Надежда, что подарила мне его.

Закрываю глаза и слышу последние в своей жизни, дрожащие от волнения слова:

– Ничего, внученька. Просто крыса…

– С выпиской, Влад! – поднимая кружку, провозгласил Горыныч. – Речи говорить не умею, но мы все очень рады твоему выздоровлению. Правда, парни?

Приветственные ободряющие выкрики, звон кружек и довольные улыбки вокруг. Они действительно переживали за его здоровье, первые пару недель даже пытались взять палату штурмом, но стойкие врачи отбивали любые «атаки», не поддаваясь уговорам и не пуская к тяжелораненому никого.

– Да-да, ребята, не представляете, как я вам благодарен! Шутка ли, буквально с того света вытащили.

Сейчас, сидя в баре на Новослободской, отдыхая телом и душой, никто и не думал, что все могло кончиться как-то по-другому. Выпивка, красивые девушки, сигарета в зубах – что еще нужно для счастья?

– Сегодня, дебоширим по полной, а завтра в путь. Игната нужно найти.

Соскучившись, каждый, перебивая друг друга, пытаясь восполнить время разлуки, выкрикивал:

– По моим сведениям он должен быть где-то на Кольце, – поведал Горыныч.

– Небось, и не знает, что мы спаслись только благодаря его выходке, – хохотнул кто-то.

– Говорю же, глаза бабочек лучше различают движущуюся цель, вот моль за пареньком и ломанулась! – донеслась сквозь захватившие меня воспоминания чья-то здравая мысль.

Влад сам не заметил, как гул стих. Остались только обеспокоенные взгляды парней.

– Чего нахмурился? Да все в порядке с твоим другом!

– Струхнул малец, с кем не бывает?

Подытожил как всегда рассудительный и несуетной Горыныч:

– Да узнавал я, до станции он добрался. А значит, все обязательно будет хорошо.

Влад улыбнулся в ответ, вновь окунаясь в веселый гам, звон кружек и подтрунивание друзей…