10.2.
Радист пришёл в Свято-Ефросиньевский монастырь. Монастырь был назван в честь древней белорусской святой – Ефросиньи Полоцкой. Юная прекрасная княгиня, у которой было всё: власть, богатство, красота, отказалась от всех мирских радостей и стала монахиней, посвятив свою жизнь Богу и людям. «Совсем, как Светлана» – думал Радист.
Монастырь был оборудован в коллекторе Немиги, древней загадочной реки, некогда протекавшей по Минску, а потом заключённой в трубу под землёй. Отец Тихон прямо в коллекторе организовал свою келью. К нему начали приходили паломники, многие из них оставались. Они расширили коллектор, раздолбав бетон трубы, и терпеливо вынося мешками на поверхность грунт. Установили сваи, чтобы потолок не обвалился. Поставили палатки. Людей становилось всё больше. Здесь были церковь, мужской и женский монастырь, школа и больница.
Монастырь не охранялся. По поверью его на входе и выходе из коллектора охраняли Ангелы. Может это было и неправдой, но на монастырь никогда никто не нападал.
Радист нашёл отца Тихона в его келье. Это был маленький, лысый, с жиденькой бородкой дедок, в старых штанах и рубашке. С виду он производил впечатления простоватого крестьянина, а не великого святого. Отец Тихон «отдыхал», вернее чинил мотыгу для обработки картофеля, тщательно прилаживая металлическую насадку к деревянному черенку. Он быстро поднял глаза на Радиста и без особого интереса спросил:
– Чего пришёл?
– За советом, отец Тихон.
– За каким?
– Как спасти Муос?
– Хм-м.. Спасти Муос… Похвальное рвение.. А с чего ты взял, что я знаю ответ? Иль думаешь, тебя первого осенил такой вопрос? И вот я сейчас достану приборчик, дам его тебе, ты нажмёшь на кнопочку и Муос спасён?
– Да, ну…
– Я вижу тебя. Тебе выпала нелёгкая доля, но такая же доля у всех жителей Муоса. Погибла твоя любимая, но тут постоянно гибнут чьи-то любимые. Ты сделал радио, но были и другие изобретатели. Ты не есть особенный – ты понимаешь это?
– Да, но…
– Иди в прислужники к сестре Марфе. Ты пока не готов найти ответ на свой вопрос. Придёшь через пять дней.
Отец Тихон перекрестился, демонстративно развернулся и принялся дальше строгать свою мотыгу.
Радисту ничего не оставалось, как выйти из кельи отца Тихона. Он расспросил, как найти сестру Марфу. Какой-то инок указал ему на её палатку, стоявшую отдельно от других, в вырытой в земле нише. Он участливо посмотрел на Радиста.
Сестра Марфа – низенькая женщина лет тридцати пяти – стирала грязное тряпьё. Радист взглянул на тазик – вода там была мутно-красная. Сестра Марфа быстро взглянула на Радиста и спросила:
– Хоть день выдержишь?
Радист промолчал. Он не знал, о чём речь.
Сестра Марфа взяла его за руку и повела в палатку. При приближении к палатке Радист уже чувствовал знакомую вонь, только ещё более сильную, – такая вонь была в Верхнем Лагере Тракторного – вонь разлагающихся человеческих тел.
Палатка сестры Марфы – это палата безнадёжно больных. В основном здесь были раковые больные и больные лучевой болезнью. Это те, кто схватил крайнюю дозу радиации при сельхозработах на поверхности. Христианская мораль не позволяла их умерщвлять или облегчать их страдания наркотиками, как у партизан. Больные медленно умирали, мучаясь сами и мучая тех, кто был с ними.
Радист, войдя в палатку, подумал, что попал в дом ужаса. Больных было пятнадцать. Они лежали на неком подобие постелей, на двухярусных нарах.
Какая-то женщина, лежа на боку и согнувшись, дико кричала, сдавливаемая спазмами боли. Она просила умертвить её.
Со второго яруса высунулась голова. Мужчина это или женщина – определить было не возможно. Вся голова превратилась в сплошную опухоль синюшно-розового цвета. Только узенькие щёлочки глаз, отверстие рта и бугорок носа, а также редкие седые волосы, пробивавшиеся сквозь опухоль на макушке, указывали, что это – человек.
Ярусом ниже лежал мужчина без ног и без рук. У него только голова, шея, туловище и маленькие обрубки-культи, оставшиеся после ампутации гниющих конечностей.
Чуть дальше лежал мутант с большой бугристой головой и длинными, почти ниже колен, руками. В монастыре не делали различий между мутантами и обычными людьми. С каждым выдохом мутант извергал стон, нечеловеческий стон. Он лежал голым и ненакрытым. Приглядевшись, Радист понят, что это – женщина. У неё были ампутированы груди, с которых началась болезнь. Но было поздно – метастазы захватили весь организм. Теперь от паха и до шеи её тело было сплошным гниющим пятном.
На каждой кровати – воплощения боли и страдания! Почти все стонали, кричали, плакали, чего-то просили. И эта чудовищная вонь! Радист выбежал из палатки, согнулся и стошнил. К нему подошла сестра Марфа и равнодушно сказала:
– Силой не держу, можешь уходить.
Радист поднялся и направился к выходу. Зачем отец Тихон так над ним издевается? Это выше сил Радиста! Неужели он мало выстрадал за свои недолгие годы, и ему надо пройти ещё и это.
Радист вышел к коллектору, там где кончается монастырь, вошёл в трубу и остановился. А что дальше? Куда ему идти и что делать? Он ведь не знает! Он не сможет достичь цели, не сможет выполнить немую клятву, данную над могилой Светланы. Только здесь у него есть шанс через пять дней получить ответ. Всего пять дней.
Радист, перебарывая себя, повернулся и снова пошёл к нише. Сестра Марфа по-прежнему стирала. Теперь Радист рассмотрел – она стирала бинты, ватин и марлю, которыми уже много раз перевязывали больных.
– Вернулся? Ладно. Даст Бог, сработаемся. Пошли со мной.
Они снова подошли к палатке. Как Радисту не хотелось туда идти! Но он вошёл. Сестра Марфа обратилась к больным:
– Братия и сестры. Отец Игорь – новый ваш санитар. Он добровольно пришёл принять сие послушание. Будьте терпеливы друг ко другу и Бог даст нам всем благодать.
Сестра Марфа объяснила, в чём заключается работа Радиста. Такого унижения ему не приходилось испытывать никогда в жизни. Он должен был убирать в палатке. Приносить и уносить утки за больными. За теми, кто не мог пользоваться утками, он должен убирать и стирать постель, а также обмывать их самих. Перевязывать и смазывать специальными растворами гноящиеся зловонные раны пациентов. Переворачивать лежачих, чтобы у них не образовались пролежни. Приносить еду и воду, кормить и поить тех, кто не мог этого сделать сам. Выполнение каждой такой обязанности требовало огромного усилия. Радисту казалось, что лучше погибнуть в бою, чем делать эту отвратительную и унизительную работу.
Некоторые больные были капризны, у некоторых явно было не в порядке с психикой. Какой-то мужик по несколько раз на час просил пить, Радист приносил ему, тот едва притронувшись губами к кружке, говорил, что больше не хочет. Через десять минут он снова просил пить. Когда Радист отказался ему нести воду, тот жалобно заплакал и плакал до тех пор, пока Радист снова ему не дал кружку.
Тяжело больная женщина средних лет, когда Радист её кормил, выплёвывала еду прямо ему. Какой-то парень норовил его постоянно ударить ногой в пах.
До вечера у Радиста совершенно не было времени. Он выдохся полностью: физически и морально. Вечером сестра Марфа зашла в палатку и сказала:
– Отдохни, я тебя подменю.
Радист вышел и обессиленный сел прямо на пол возле палатки. В палатке продолжали плакать, кричать, жаловаться. Но он уже этого не чувствовал. Послышалось какое-то пение. Он заинтересовался, поднялся и пошёл в палатку-церковь. Там шла служба. Монахи, монахини и прихожане, столпившись в палатке, пели на малопонятном старославянском языке. Службу вёл отец Тихон. Изнутри палатка освещалась несколькими лучинами – муосовским подобием церковных свечей. На стенках палатки висели иконы, в основном заключённые в рамки под стекло православные календари, каких много выпускалось в первом десятилетии 21 века.
Почему-то Радисту стало спокойно. Здесь было хорошо и уютно. Люди молились все вместе и были едины, как нигде в Муосе.
После службы отец Тихон пошел в палатку тяжелобольных. Радист тоже пошёл за ним. Больные, даже самые буйные, присмирели, слушая проповедь священника, призывающего к терпению и надежде на скорую встречу с Создателем. Какое-то подобие покоя посетило душу Радиста.
Он спросил у сестры Марфы, где ему спать. Она его снова завела в палатку к больным и указала на свободную койку. Увидев удивление и протест в глазах Радиста, она резко сказала:
– А что ты думал? А если кому-то из них ночью нужна будет помощь, кто им поможет?
Сестра Марфа фыркнула и вышла из палатки.
Радист почти не спал ночью. Больные уже не различали дня и ночи и их просьбы и капризы ночью только усилились.
Под утро умерла женщина-мутант. Её тело вынесли. Все обитатели монастыря сошлись на панихиду. Люди плакали, как будто для каждого из них она была сестрой. Радист ни в Муосе ни в Москве не видел такого отношения к усопшим.
Умершую отпевал отец Тихон. Радист пристально смотрел на него, даже специально подошел поближе, надеясь, что священник досрочно снимет с него это невыносимое послушание. Ведь он добросовестно отбыл целые сутки.
Когда закончилась панихида и люди расходились, Радист специально не уходил, чтобы отец Тихон заметил его. Тот, собирая в ящичек кадило, церковные книги и прочие принадлежности, не подымая глаз, произнёс слова, по смыслу которых Радист понял, что он обращается к нему:
– Что, хорошим себя считаешь? Думаешь кучу добра сделал за сутки? Думаешь теперь тебе эти несчастные должны? Нет, сын мой, это ты им должен!
Радист, не сдерживая обиды, воскликнул:
– Я ничего не должен им!
– Должен, ещё как должен. Ты должник перед ними только за то, что ты не такой как они. Ты молод, здоров, силён. Вот и отдавай им долги сполна. Когда на этом поприще станешь таким же – вот тогда можешь залазить в ту же палатку на нары и тебе будут должны другие. Таков закон любви. Тебе его ещё долго постигать.
Отец Тихон развернулся и пошёл к церковной палатке.
Радисту хотелось спать, он очень устал. Обида на отца Тихона за его слова, и обида на себя, за то, что он чувствовал эти слова правильными, душили Радиста. Он снова хотел уйти, только надо было найти для этого оправдание.
Он сидел возле палатки, уже не реагируя на крики и призывы о помощи больных. К нему подошла миловидная молодая женщина в платке. Она по-доброму улыбнулась и спросила:
– А ты – новенький санитар? Здравствуй, рада тебя видеть.
Она протянула Радисту руку и тот, вставая с пола, поздоровался:
– Здрасьте.
– Сестра Марфа говорила про тебя. У неё на тебя большие надежды, говорит: «Этот не на один день пришёл! Этот – наш будет!». Она ни про кого так никогда не говорила, поверь мне… А я – Анастасия Галинская, можешь просто – Настя. Я – врач, на обход пришла… Ну, пошли, как там наши лапушки, посмотрим.
Увидев врачиху, «лапушки» начали в один голос кричать и жаловаться на боли, просили обезболивающего, просили вылечить, просили умертвить, а некоторые даже просили «отрезать то, что болит».
Настя, как-будто не слышала их. Она к каждому подходила, улыбалась всё той же неподдельно доброй улыбкой, ласково говорила:
– Потерпи, миленький, потерпи ещё немножко…
– О-о-о. Я ж тебе, солнышко, говорила, что заживёт! Видишь, заживает.
– Так-так-так. С тобой, зайчик, надо что-то делать. Мы тут ручку отрежем, чтоб гангрена не разошлась. Ну, ничего-ничего, без руки жить можно. Вон, на Михалыча посмотри: без рук без ног, а какой бодрячок!
Радист вспомнил Мясника с Нейтральной. Он не знал, кто более квалифицированный врач: Настя или Мясник. Но он видел, что после обхода Анастасии настроение у больных повышалось, часа два его почти не беспокоили. Даже Михалыч и тот начинал улыбаться и пытался шутить, рассказывая какие-то несмешные истории.
К обеду в палатку прибежали двое детей Анастасии – двойнята Александра и Сергей. Больные этих детей ждали также как отца Тихона и Анастасию. Дети приходили каждый день. Они абсолютно не гнушались составом и состоянием больных в этой палате. Часа два или три они пели песни, рассказывали выученные наизусть недетские стихи, вслух читали книги, в основном церковные, как могли, помогали Радисту. Некоторые больные, правда, в присутствии детей по-прежнему кричали. Но остальные не обращали на крикунов никакого внимания, как и сами дети.
Радисту всё также сильно хотелось уйти. Но после встречи с Настей и её детьми, он не мог уже найти этому оправдания. Тем более, что шли вторые сутки его послушания. Осталось трое суток.
Так день за днём Радист прожил пять суток в этом бессонном кошмаре, разбавляемым общением с Настей, приходами Сашки и Серёжки, и вечерними службами в церковной палатке. Наступал долгожданный срок получения ответов от отца Тихона на интересующие Радиста вопросы.
Умываясь утром, Радист случайно увидел себя в зеркале. Он и раньше не был упитанным, но теперь у него впали щёки; вокруг глаз – чёрные круги, на лбу – проступают морщины. Он выглядел явно старше восемнадцати лет. Если он побудет здесь ещё немного, то станет стариком.
После службы он зашёл в келью священника. Тот опять что-то мастерил.
– Здравствуйте, отец Тихон!
– Здравствуй, брат Игорь.
Радист думал, что отец Тихон сам начнёт разговор, но тот по-прежнему что-то строгал. Радист подумал, что отец Тихон забыл о нём и о наложенном на него послушании и начал сам:
– Отец Тихон. Прошло пять дней. Я пришёл за ответом.
– За каким?
Радист подумал, что отец Тихон издевается над ним, и резко произнёс:
– На который вы мне обещали ответить через пять дней, если я выдержу послушание.
– Нет, сын мой. Я не сказал тебе, что через пять дней отвечу на твой вопрос. Я сказал, что ты можешь придти через пять дней.
– И что дальше мне делать?
– Иди к сестре Марфе ещё на пять дней, потом придёшь.
Радист вскипел:
– Отец Тихон! Муос гибнет, вы что не знаете? Если вы не знаете ответа – так мне и скажите, я пойду его искать в другом месте. Гибнут люди! Гибнут каждый день! А вы меня заставляете таскать горшки тех, кто завтра и так умрёт. Время не ждёт!
– Ты юн. И да простит тебе Бог твою юную дерзость. Юношам характерно мнить себя вершителями судеб мира. А многие, вырастая, такими и становятся. Они наполнили мир несчастьем. И каждый из них считал, что идёт по правильной дороге… А за Муос не волнуйся, если Богу угодно – он сам всё устроит…
– Угодно Богу? А почему ваш Бог допускает столько страданий? Зачем он погубил мир и загнал нас в подвалы?
– Бог ли погубил мир? Бог создал мир! Мир был прекрасен и совершенен. Тебе это тяжело понять. Я вырос в маленьком Полесском городке, посреди которого протекала речка. В пяти минутах ходьбы от моего дома начинался лес. По утрам я ходил на рыбалку. Отец мой был атеистом и говорил, что Бога нет, и я ему верил. Но когда я смотрел на зелёные заросли над водой, освещаемые восходом солнца, слышал щебет птиц, шуршание травы, плесканье рыб, я не понимал, как такая совершенная красота может появиться сама собой. Ты даже представить себе не можешь, как был прекрасен созданный Богом мир! А вот погубили его люди. Священники всех религий и вероисповеданий, гуманисты, философы и просто здравомыслящие люди взывали к миру. Но, кто их слушал? Каждый правитель шёл по своему единственно правильному пути. Каждый хотел, чтобы только по его пути шёл весь остальной мир. У людей было время одуматься. И все соглашались, что война – это зло; что когда-то гонка вооружений может закончиться плохо. Но они упрямо создавали новое оружие, чтобы загубить себе подобных. Из-за каких-то мелких споров, они выпустили созданных ими демонов и эти демоны уничтожили человечество. А теперь всё сваливают на Бога – это Бог де нас так несправедливо покарал. Бог этого не хотел – этого хотели люди!
– Вы говорите о тех, кто жил давно. А причём здесь мы, зачем нас мучает ваш Бог?
– А что изменилось после Последней Мировой? Люди одумались, стали жить мирно? Обустраивать этот тесный, неуютный, но всё же пригодный для проживания подвальный мир? Нет, они по-прежнему воюют, по-прежнему с бычьим упрямством что-то доказывают себе и друг-другу! Ничего не изменилось! Люди по-прежнему губят даже то немногое, что у них осталось. И ты хочешь того же, по крайней мере пока… Ладно, при многословии не избежать греха… Приходи через пять дней…
Радист развернулся, резко откинул занавесь на дверном проёме кельи отца Тихона, и вышел. Священник может его так мучить до бесконечности! Где гарантия, что когда он придёт через пять дней, он снова не продлит срок послушания. Радист опять направился к выходу из монастыря. Но потом снова резко развернулся и, перебарывая себя, пошёл к палатке тяжело больных.
Когда он подходил, обратил внимание, что в палате относительно тихо. Он даже встревожился. Войдя туда, он увидел обращённые к нему взгляды тех, кто ещё мог целенаправленно смотреть. Женщина с раковой опухолью на голове робко спросила:
– Брат Игорь, а вы не уходите от нас?
Оказывается, эти несчастные знали, что у него заканчивается срок послушания. Оказывается, они сильно привязались к угрюмому послушнику. Радист ответил:
– Нет.. пока нет.
Вздох облегчения прошёлся по палате. Даже Михалыч заулыбался так, как он улыбался только тогда, когда приходила Настя.о больные его мучить стали меньше.
Через день на место умершей женщины-мутанта принесли девочку. Её принесли в монастырь родители и брат из какого-то далёкого неметрошного поселения. Аннушка пошла на запах мутировавшего гриба-пенецила; и, думая, что нашла много еды, схватила пудинговую грибную массу. Стрекала грибницы впрыснули в её руку парализующий яд, она упала лицом прямо в плесень. Её успели вытащить и организм чудом справился с ядом. Местный фельдшер кое-как очистил её лицо и руки от грибницы. Но гриб успел переварить значительную часть плоти. Несчастные родители и брат девушки, рискуя собой, принесли сюда. Анастасия сделала ей операцию, вырезая повреждённые ткани, но было уже поздно. Кровь была подвергнута вторичному заражению продуктами гниения тканей. Девушка медленно умирала, она была безнадёжна, и её принесли сюда.
Ей было лет тринадцать, не больше. Скорее всего, она была когда-то красива. Но сейчас на её исковерканное грибом и последующими операциями лицо было страшно смотреть. Только глаза – большие красивые голубые глаза, беспомощно смотрели на Радиста.
Ей было больно, но она не плакала, не жаловалась и ничего не просила. Когда Радист смазывал рубцы на её лице обезболивающей мазью, она не сводила с него глаз. Однажды она произнесла:
– Ты похож на моего брата. Ты такой же красивый, сильный и добрый.
В следующий раз она попросила его рассказать про себя. Радист начал говорить, что ему некогда, но другие больные тоже хотели побольше узнать про загадочного послушника. Они настаивали и Радист был вынужден согласиться. Тем более, что ему тяжело было всё накопившееся носить внутри себя.
Радист стал рассказывать. Он ничего не скрывал и не приукрашивал. Не стесняясь, рассказывал и про свою трусость в битве со змеями и диггерами и про пленение ленточниками. Рассказал, кто такие фашисты, рассказал, что он был сыном фашистки, рассказал, чем занималась его мать. Рассказал про Москву. Свободного времени было мало, поэтому рассказ затянулся на несколько дней.
Больные, кто был в сознании, замирали, слушая его рассказ. Их боль, страдание, шаги приближающейся смерти, затихали при повествовании о великих подвигах, совершенных москвичами и муосовцами, очевидцем которых явился Радист. Они чувствовали себя не только слушателями, а причастниками этой великой битвы добра со злом.
Анна свою боль переносила терпеливо. Но когда она слушала о гибели Светланы, у неё потекли слёзы. Она сказала:
– Если бы я могла, я бы для тебя стала Светланой. Поверь мне – я сильная и тоже могу сильно любить; и тоже смогла бы умереть за тебя и за Муос. Но, к несчастью, я беспомощна и умираю вот так…
Однажды Радист, копошась возле палаты, во время вечернего прихода отца Тихона, слышал, как больные, особенно Анна, просили священника помолиться за «нашего брата Игоря».
Анне становилось хуже и хуже. Она уже еле дышала. Радист не отходил от неё. Она из последних сил протянула свою слабую руку к руке Радиста. Радист взял её ладонь. И не отпускал. Сестра Марфа, которая по вечерам приходила на несколько часов подменять Радиста, увидела его у постели Анны и ничего не сказала. Весь вечер она сама хлопотала возле больных, а Радист сидел с Анной. Ночью Анна умерла. Это была вторая женщина Муоса, которая умирала, держа Радиста за руку.
Он сам вынес Анну и положил на столешницу для отпевания усопших. После панихиды отец Тихон подошёл к Радисту.
– Чего ты не пришёл ко мне – десятый день ведь уже?
Радист молчал, ему было не до решения глобальных вопросов. Он и в правду забыл, что сегодня был последний день второго срока послушания. Отец Тихон, видя настроение Радиста, сказал:
– Ладно, освободишься – заходи. Я думаю, ты уже готов получить ответы.
Радист с грустью посмотрел на палатку тяжело больных – он не знал, как им сообщит о своём уходе. Это противоречило здравому смыслу, но он по-настоящему привязался к этим людям.
– Отец Тихон! Я понял – я никчемный, эгоистичный болван, возомнивший себя Посланным. Я хочу остаться в монастыре.
– В монастыре тебе остаться нельзя… пока нельзя. Ты ещё не сделал того, что должен сделать. И ты не выполнил свою клятву.
– Откуда вы знаете про мою клятву?
– Я знаю о тебе больше, чем ты сам о себе знаешь… Ты пойдёшь и поведешь народы Муоса на последнюю битву с ленточниками. А там будет так, как поётся в диггерской Поэме Поэм: «…и тогда посмотрит Бог: нужен ли ему Муос».
– Как я их поведу? Я не солдат. Я слаб и не умею драться. Я – посмешище, а не воин.
– В твоей слабости – твоя сила.
– Как это?
– Ты был среди своих самым слабым, но ты единственный, кто остался жив. Ты не умел драться, но дошёл до цели. И ты никого не убил, я это вижу: на тебе нет крови. И ты никого не убьёшь. Но за тебя будут проливать кровь тысячи.
Радист как-то не задумывался об этом раньше, но это действительно так: он прошёл столько кровавых боев и смертоносных испытаний, но не разу никого не убил: ни человека, ни зверя. Отец Тихон продолжал:
– Ты – чистая душа! Всё: испытания, боль, гибель друзей и близких людей закаляли твою душу, и она стала кремнем добра и справедливости. Тебе трудно это принять, но гибель Светланы была одним из самых сильных сеансов закаливания твоей души… Не спеши возражать. Я вижу, что она для тебя значила. Но подумай сам, остался б ты в Муосе, если бы Светлана не погибла за тебя? Конечно, нет. Ты бы улетел, найдя себе в оправдание, что ещё вернёшься за ней. Но тебя бы из Москвы второй раз не отпустили. Всё шло к тому, к чему должно было придти. И вот ты пришёл в монастырь за советом. Я увидел тебя и понял, что ты – Посланный, о котором слагают предсказания. У тебя для этого есть всё и не доставало только одного – любви. Ты делал всё в память единственного человека – своей девушки. Этот порыв прекрасен, но не надёжен. Я хотел, чтобы ты это делал ради людей Муоса. Поэтому я тебя кинул на самое дно – в палатку сестры Марфы, туда где страдания и боль наиболее остры, где жизнь наиболее близка к смерти, где ты должен был сломить свою гордость, где ты должен полюбить тех, на кого страшно смотреть. Ты выдержал это испытание и теперь я уверен: ты – Посланный… А то, что не умеешь драться – не беда. Найдутся и те, кто умеет драться и те, кто научит тех, кто не умеет. Ты пойдёшь к цели не с мечом, а со словом. И да поможет тебе Бог!
