7.9.

Вскоре Радиста подняли и опять привязали к тележке. Тележку установили на специальную велодрезину с клеткой. В этой же клетке был и Рахманов на своей тележке. Четыре ленточника медленно крутили педали. Спереди и сзади шли ленточники-солдаты по полсотни с каждой стороны. Миша сидел на скамье, установленной на помосте велодрезины рядом с клеткой. Теперь Миша не отходил от Радиста – он его уже никому не доверял – слишком он был для него ценен. Он всю дорогу, не обращая внимания на огрызания и оскорбления пленника, знакомил его с особенностями жизни ленточников, секретам выживания и размножения их популяции. Видимо он делился опытом, готовя Радиста к осчастливливанию и предстоящей экспансии в Москву.

Станции ленточников, или как их называли сами хозяева – гнёзда, были все как одна: унылы, убоги и грязны. Население было доходяжным, еле двигалось, но многочисленным. Ленточникам не важно было состояние носителя, лишь бы он не протянул ноги. Им важно было их количество – в увеличении количества носителей, а значит и населявших их хозяев, они видели смысл своего существования. Радист смотрел на это с печалью. Справиться с таким количество ленточников не под силу не Партизанам не Центру не, тем более, Америке.

В каждом гнезде были «питомники». В такие питомники отбирались наиболее сильные и здоровые женщины. Их работа – вынашивать и рожать новых носителей. Осеменителей тоже отбирали среди самых здоровых и сильных мужчин. Таким примитивным путем ленточники пытались осуществить селекцию носителей на пользу хозяев. Женщины с питомников практически не выходили – они осеменялись, рожали, вскармливали младенцев, которым тут же вживляли хозяев. Пока ленточницы вскармливали одних младенцев, их снова осеменяли… Другим ленточникам было запрещены половые отношения. Да и основной инстинкт у них был практически утрачен. Поэтому это табу никогда не нарушалось.

У ленточников были школы. Однако паразитизм червей во много раз снижал возможность человеческого мозга к восприятию новых знаний. Поэтому в течении трех месяцев среди детей отбирали наиболее толковых, каковых были единицы, и обучали дальше – в гнезде Академия Наук. Остальные шли в войска, в рабочие или в питомники.

Академия Наук – своеобразный научный центр Ленточников. Здесь находилась шарашка – тюрьма, лаборатория и университет по совместительству – для нескольких десятков неосчастливленных учёных. В их число входили профессиональные учёные и обычные специалисты, оставшиеся со времен захвата Независимых Станций Востока и захваченные во время набегов на Америку, Партизан и Диггеров. Они должны были обучать ленточников и делать из них будущих специалистов. По команде Миши, тележку с Радистом закатили в учебный класс: десять юных ленточников с обычными для них придурочными выражениями лиц, погруженные в себя, рассеянно смотрели на своего учительницу. Учительница, силясь, пыталась протолкать в их затуманенные головы какие-то знания. Сама учитель во время урока находилась в клетке. Чтобы не сбежала и чтобы ученики не поддались искушения её осчастливить. Радист посмотрел на учителя – это была уже немолодая женщина. Со своей клетки будущим агрономам она рассказывала правила возделывания почв. Она тоже увидела Радиста. Истлевшее за время длительной носки платье женщины было оборвано так, что одна грудь была видна. Но ленточников ничего, кроме её шеи, не интересовало и не смущало. Определив по тележке, что Радист пока не ленточник, женщина смутилась, прикрыла грудь своей рукой и продолжила сбивчиво объяснять тему.

Миша с гордостью объяснял:

– Сейчас у нас мало учителей. Мы сделали маленькую глупость – во времена захвата Независимых Станций мы были все охвачены романтизмом и осчастливили практически всех. А потом оказалось, что нам нужны учёные и учителя, мозг которых не погружен в блаженное созерцание и может отвлечься на земные проблемы. Но ничего, скоро наш интеллектуальный капитал пополнят специалисты Америки и Партизанских Лагерей, а также учёные Центра. А ты, в свою очередь, не допускай наших ошибок в Москве, не гонись за количеством осчастливленных. Там возможности для создания таких шарашек ещё больше – не гнушайся ими. Пока они нам нужны. По крайней мере, пока мы не захватим всю Землю. А там – посмотрим.

Затем Миша зашел, а Радиста завезли на тележке в лабораторию. Здесь было три учёных: один неосчастливленный старик-биолог и две тётки-ленточницы, скорее выполнявшие роль надсмотрщиц, нежели учёных. Старик на шее носил странный воротник – из металлической толстой жести, застёгивавшийся спереди на навесной замок. Радист понял, что это были меры предосторожности по отношению к научным сотрудницам его же лаборатории. В лаборатории стояли клетки с собаками, котами, поросятами, некоторыми мутировавшими животными. Здесь проводились опыты по осчастливливанию животных. Вот и сейчас биолог ковырялся в шее поросёнка, лежащего со связанными ногами, дёргавшегося, но удерживаемого «ассистентками». Миша продолжал:

– Если мы научимся осчастливливать животных, это будет огромный скачёк в расширении популяции. Представь, когда-то мы сможем осчастливить не только мелких животных, но и змеев. А осчастливленные змеи в целях роста популяции смогут делать ходы в другие убежища. Это займёт много времени, но мы умеем терпеть. Пока же мы ещё в начале исследований. Бедные хозяева в большинстве случаев погибают. Видишь, как этому бездарю достаётся от своих ассистенток за его неудачные опыты (Действительно, лицо учёного было всё в кровоподтеках: свежих и давних). Некоторые хозяева приживаются, начинают жить, но нам не удаётся наладить контакт с животным-носителем, содержащим в себе хозяина. И такое животное не способно само осчастливливать другших животных или людей. … Ничего. Этого дебила, которого мы терпим только за неимением лучшего, мы осчастливим, как только на нас начнут работать лаборатории Центра. А ты в Москве, возможно, сможешь эту проблему решить ещё быстрее и поделишься с ленточниками Муоса своими научными открытиями.

Учёный поднял голову, виновато посмотрел на Радиста и опустил глаза. Одна из ассистентш тут же ударила его кулаков в лицо: мол, не отвлекайся. Учёный угодливо наклонился над телом свиньи.

На следующих станциях не останавливались. Эти гнёзда ничем не отличались от предыдущих – та же убогость, грязь, вонь. И ленточники, которые подбегают к краю платформы и хищно смотрят на проезжающую велодрезину с неосчастливленными пленниками внутри клетки.

Наконец они вкатились на станцию Восток – столичное гнездо владений ленточников. Здесь было больше ленточников, а значит больше грязи и вони. Как только дрезина вкатилась на станцию, ленточники начали тиснуться к платформе, крича: «Несчастных привезли! Несчастных привезли!».

Радиста вытащили из клетки и посунули прямо на тележке в центр гнезда. Когда-то здесь была резиденция Независимой Станции. Теперь тут обитал носитель Первого Прародителя.

Они вошли в помещение, такое же грязное, как и вся станция, но довольно просторное. Носитель Первого Прародителя – здоровенный мужик лет сорока пяти с бородой и спускающимися ниже плеч грязными слипшимися волосами. Носитель Первого Прародителя, или как его ещё называли Первый, в отличии от своих сородичей питался очень хорошо. Нет, здесь не было ничего личного и лишнего, никакого пристрастия к пище. Просто он пришел к выводу, что носитель Первого Прародителя должен быть сильным, ради безопасности носимого им хозяина. Кроме того, Первый занимался неким подобием спорта, по нескольку раз в день подымая тяжелые бетонные глыбы, которые лежали у него в жилище. От чрезмерного потребления пищи Первый был просто огромен, а постоянные упражнения сделали его очень сильным. Одежда Первого состояла из грязной бельевой верёвки, завязанной на могучей пояснице, с которой спускались лоскутья, имитирующие набедренную повязку. Но одежда Первому и несильно была нужна – он был чудовищно волосат и напоминал громадную гориллу, которую Радист когда-то видел в каком-то школьном учебнике.

Первый имел небольшие проявления мутации или наследственного психического заболевания: огромная нижняя челюсть, выступающие вперёд надбровные дуги, маленькие, постоянно бегающие, впалые глаза. Вид у него был свиреп. Увидев вошедшего Радиста, он бросил бетонную глыбу, от чего по его квартире раздался глухой рокот и поднялась пыль, и в три шага подошел к Радисту. Две мощные волосатые лапы схватили куртку Радиста в охапку и оторвали его от земли. Он не очень силясь, приподнял Радиста вместе с тележкой и подтащил его к себе. К досаде и боли, причиняемой этим унижающим жестом, добавились омерзительный запах от потного тела и особенно изо рта Первого. Первый медленно пророкотал:

– Я тебя ждал, сучёнок.

Неожиданно Первый высунул здоровенный язык и стал им лизать оторопевшего Радиста, пытаясь прикоснуться к губам. Радист, не зная как ещё можно избавиться от этой блевотины, находясь в подвешенном состоянии, харкнул Первому прямо в лицо. В ту же секунду он отлетел вместе с тележкой в угол квартиры Первого, больно ударившись затылком о стену и плечом о пол. Первый, не вытирая стекающий по его бороде огромный плевок, сказал, обращаясь с Мише:

– Он мне нравится, Третий! Мой хозяин хочет к нему…

Миша жалобно запричитал:

– Ты же обещал… ты же обещал мне… пожалуйста…

– Ха-ха-ха… Не сцы.. А может Вторая его хочет…

Тут Радист обратил внимание, что в дальнем углу квартиры Первого, в груде тряпья, служившей ему постелью, сидела голая женщина лет пятидесяти. Услышав Первого, она резво вскочила и с надеждой заискивающе стала просить:

– Первый, дай мне его, пожалуйста.. Второй Прародитель хочет делиться… пожалуйста, дай..

Она подбежала к Радисту, села голым задом на пол рядом с ним, схватила его за волосы, положила его голову к себе на ноги, уткнув лицом в своё бедро, и стала больно щупать ему затылок, приговоривая:

– Мой мальчик, мой сладенький…

Раздался жалобно-истеричный голос Миши:

– Третий, ты ж обещал…

В мгновение Первый оказался возле Второй, схватил её за волосы, и отшвырнул её в угол с тряпьём:

– Пошла отсюда. Он принадлежит Третьему. А Второго Прародителя в его сучку пересадим, когда словим. Этот щенок сам после пересадки её найдёт и приведёт тебе. Поняла?

– Да, Первый.

– Ты её научишь всему, всё объяснишь.. И полетят ваши Прародители на Москву. А я с Первым Прародителем здесь останусь. Дел здесь много… Так, этого пока в клетку… И ещё.. Сегодня нашим носителям праздник надо устроить, давно ждали. Кто в очереди записан, пусть готовятся. Команду этого сученка им отдадим для пересадок.

Вечером был «праздник». На рельсы была опущена клетка.

Все ленточники от мала до велика собрались на свободной от хижин части платформы, на специальных помостах над рельсами и прямо на полотне самого туннельного прохода. Они толпились, буквально заползая друг на друга, чтобы увидеть зрелище – любимое зрелище всех ленточников. Подойти к клетке их не пускали ленточники-солдаты, сомкнувшиеся в плотную цепь. Радиста и Рахманова на их тележках выкатили на специально очищенную от ленточников площадку на краю платформы. Предварительно, во избежание недоразумений, им обоим надели на шеи жестяные воротники, замкнутые спереди на навесные замки.

Радисту было плохо. Он по-прежнему голодал, надеясь умертвить себя таким способом, и поэтому во рту была невыносимая сухость, желудок сводили спазмы, голова кружилась. От постоянного сидения на тележке в полусогнутом положении спину ломило, а ноги затекли. Грубый металл кандалов натер лодыжки и запястья, и теперь они сильно саднили. Тяжелый металлический воротник ломил шею, клонил голову вниз, усиливая и без того невыносимую боль в спине. Радист не смотрел на окружавших его ленточников, но чувствовал на своём затылке их алчные взгляды, жаждущие всадить ему в шею личинок своих червей. Гомон ленточников, постоянно усиливаясь, давил на виски Радиста. Радист себя чувствовал подвешенным в противной паутине сотканной из боли, моральных страданий и этого гула.

В какой-то момент ленточники закричали: «Везут! Везут!». Пара солдат, одетых в латы, бесцеремонно нанося удары дубинками, разгоняли толпу, проделывая в ней коридор. Они катили тележку, с прикованным к ней уновцем. В отличии от Рахманова, Радиста и Лекаря, которых ленточники считали наиболее важными кандидатами в носители, к остальным пленникам относились жестоко. Лицо у уновца превратились в один большой окровавленный кусок распухшего мяса. Радист с трудом узнал в нём ганзейского спецназовца. Спецназовца ввезли в клетку, расковали кандалы на тележке, от чего его тело безвольно упало на пол. Его всё-равно заковали в кандалы на полу клетки, но на сей раз лицом вниз. Возбуждение толпы нарастало.

Через несколько минут через этот же коридор в толпе прошли Первый, Вторая и Третий. По приставленной лестнице, они забрались наверх клетки, в которой лежал ганзеец. Наибольшим интеллектом до обращения обладал Миша и поэтому по части словопрений он являлся здесь главным оратором. Миша, выглядывая из-за могучей спины Первого, не смея ступить перед ним, обратился к оторопевшей толпе:

– О, благородные! Да блаженствуют ваши хозяева. Мы дарим Вам это великое зрелище переселения хозяина в этого несчастного. Вглядитесь в него – это человек из другого мира, из другого муоса, называемого Москвой. Он пришёл сюда со сворой несчастных, чтобы обидеть наших хозяев. Но он не знал могущества нашей цивилизации. Он не знал, что мы сильны. И мы сильны не только числом, оружием, крепостью мышц и умением драться. Главная наша сила – это наше единство, которое является воплощением нашей любви к хозяевам. Наша цель благородна и прекрасна – выплеснуть нашу любовь на весь Муос, на другие муосы и на всю эту планету, которая когда-то была загублена несчастными. Этот несчастный и его дружки думал нас сломить. И что с этого получилось: он валяется сломленный и ничтожный и ждёт своей участи. А какой участи он достоин? – он достоин участи быть мучительно казнённым. Но наша согреваемая хозяевами любовь безбрежна и мы можем прощать обиды. Мы осчастливим этого несчастного, переселив в него хозяина от одного из наших братьев. Он, став благородным, в числе других вернётся в свою Москву и внесёт благородное семя в тот несчастный мир. Скоро у каждого из вас будут новые носители. Нет у каждого – десятки, а может сотни новых носителей, в которых вы пересадите своих хозяев и их детёнышей! Во имя хозяев! Да будет так!

Впавшая в экстаз толпа орала: «Во имя хозяев! Да будет так!»

Ганзейский спецназовец очнулся и слышал последние слова Миши. Он приподнял голову и безумно оглядывался, ища защиты. Но видел только алчные лица впавших в безумство людей.

В клетку вошел ленточник-врач. Он был в халате, который десятилетия назад был белым. Теперь это был грязный окровавленный обносок. В руке врач держал коробку, которую он поставил прямо на пол, рядом с ганзейцем, и раскрыл. Смочив грязную тряпку мутной жидкостью, он протёр шею уновцу. В это же время в клетку внесли голую старуху. Старуха была чем-то больна – её тело покрывали язвы и красные пятна. Но она умудрялась улыбаться беззубым ртом – явно радуясь происходящему. Толпа ленточников в предвыкушении их любимого зрелища ликовала.

Врач достал из коробки самодельный скальпель, присел рядом с уновцем, схватил свободной рукой его за волосы и… Радист закрыл глаза и опустил голову. Тут же стоявший сзади охранник схватил за волосы Радиста и сильно потянул его голову. Острая боль ударила по шейным позвонкам Радиста, он застонал. Он открыл глаза и увидел, что уновец дергается, с шеи из недавно сделанного разреза течёт кровь. Старуха, видя это, противно смеётся, а врач уже ковыряется в её шее. Толпа бесновалась. Охранники еле сдерживали её напор. Врач бережно достал червя из шеи бабки, после чего на её лице умильную улыбку сменила гримаса ужаса. Старуха умерла. Врач перенёс червя в надрез на шее уновца. Толпа рукоплескала и топала ногами. Радист потерял сознание.