1.2.

Сначала 16-летний сирота Игорь Кудрявцев, обрадовался столь ответственному назначению. Но потом он вспомнил, что все что ни случается в его жизни – бывает только к худшему. Он тяжело вздохнул и тупо уставился на жужжащий приемник.

Игоря 12 лет назад забрали с Чеховской. Он мало, что помнил со своего детства. Лицо матери он не помнил. На месте лица у него в памяти всегда вырисовывался только овальный круг. Но вот густые светло-русые волосы матери, заплетенные в две тугие косы, спускавшиеся почти до пояса, он помнил хорошо. Также хорошо он помнил черную униформу матери с коловратом на рукаве. Помнил её ласковые руки и её ласковый голос, когда она ему пела какие-то детские песенки. Образ матери у него никак не ассоциировался с тем портретом фашистов Четвертого Рейха , который рисовался по рассказам жителей Полиса. Он мог бы считать всё это не правдой, но в одном из уголков его сознания память хранила случай, который он хотел бы, но не мог, забыть.

Игорь почти всегда по вечерам встречал мать с работы. Мать выходила из двери, ведущей в какой-то коридор в дальнем конце перрона. В тот коридор станции никого никогда не пускали. Но он и другие ребята часто слышали оттуда приглушённые, леденящие кровь, почти нечеловеческие крики.

Он мать дожидался у двери. Мама выходила, ласково ему улыбалась, радостно брала на руки. Когда Игорь спрашивал, кто там кричит, мать отвечала, что это «плохие». Иногда она их называла «айзерами» или «чурками». Для четырёхлетнего мальчика этого было достаточно. Воображение дорисовало из этих «айзеров» страшных монстров.

Но однажды Игорь попал внутрь. В этот вечер дверь «маминой работы» была открыта. Два охранника в черных камуфляжах, которые обычно стояли за этой дверью, ругались с каким-то рабочим, пытавшимся протолкнуть в дверь тележку. Тележка не лезла и оба охранники благим матом орали на рабочего, потом вытолкали тележку и стали пинками прогонять бедолагу. Охранники привыкли к тому, что Игорь постоянно ошивается возле двери, и поэтому на него не обращали никакого внимания. Да и к тому же они увлеклись пинанием рабочего. В этот-то момент Игорь и вбежал в коридор.

Игорь забежал в первую попавшуюся дверь и увидел свою мать. Она была в белом халате, испачканном кровью. Мать и ещё двое мужчин в таких же халатах склонилась над головой полностью голой и удивительно смуглой девочки, привязанной к стулу. Девочка была лет шести. Ремни жёстко притягивали её к сидению, не давая возможности пошевелиться. Выше уровня глаз черепная коробка девочки была срезана. На столике в лужице крови лежал верх черепа с пышной копной чёрных волос (таких чёрных волос он ещё никогда не видел). Рядом лежала пила. В серо-красном веществе мозга девочки ковырялась каким-то предметом мать Игорька.

Девочка кричать не могла – у неё во рту торчал резиновый кляп, поверх которого шел ещё один ремень, жестко вжимавший кляп в рот, а вместе с ним и прижимавший головку ребёнка к подголовнику стула. Но девчушка явно была в сознании, возможно на грани агонии. На окровавленном лице застыли ужас и невыносимая мука. Глаза, казалось, сейчас вылезут из орбит, на окровавленных щеках – дорожки от ручьями текущих слез.

Девочка увидела Игорька и как-то встрепенулась. Тогда мать повернула голову, побледнела и зло крикнула: «Пошёл вон!». Игорь не мог пошевелиться. Мать резко вытерла окровавленные руки в перчатках о свой халат, подошла к Игорьку, схватила его за руку, вытащила из операционной и потащила по коридору. Оба охранника, видно уже прогнав рабочего, удовлетворенные возвращались к посту. Увидев мать с Игорьком, они перепугались. Мать вывела Игорька из коридора и сдержано сказала: «Жди меня дома». Игорь побежал, что было силы. Только слышал, как мама – его ласковая добрая мама, орала на охранников, употребляя такие слова, которых он от неё раньше никогда не слышал.

Мать вернулась с работы раньше обычного. Это была снова его ласковая мама. Она пробралась в угол палатки, в которой сидел и трясся Игорь, всунула в руку Игорьку несколько шоколадных конфет (которые стоили не меньше рожка пулек). Она обняла его и ласково зашептала прямо на ухо:

– Игорёк, миленький. Та девочка очень больная, она – злая. Она – чурка. Мама хочет её вылечить. Девочка выздоровеет и станет красивой доброй русской девочкой. Ведь даже твой папа погиб на войне для того, чтобы все детки были русскими…

Игорь почти поверил, а что ему ещё оставалось делать? Правда, маму он больше не ходил встречать с работы. И вообще на дверь маминой работы предпочитал не смотреть.

Лет через десять Игорь случайно услышал рассказ одного из ветеранов войны с фашистами. Тот сообщил, что на Чеховской медиками Четвёртого Рейха проводились секретные эксперименты над детьми. Они создавали управляемых, сильных зомби – идеальных солдат будущей армии. В качестве сырья использовались дети восточных национальностей. При осуществлении операций фашистские медики не тратились на наркоз. В заключение рассказа ветеран сказал, что возглавляла медслужбу Рейха женщина. От себя рассказчик добавил:

– Видел я её мёртвой, когда её в расход пустили. Красивая была баба. Такая маленькая, хрупкая, с двумя косами ходила. Ну никогда бы не поверил, что такая может сознательно детей калечить! А сколько умерло при этих операциях? Кстати, говорят, что не всех сволочей фашистских поубивали тогда. Они ж многие тогда через Тверскую на Кузнецкий Мост пошли, а куда оттуда – неизвестно. И детей, эксперименты с которыми удались, с собой увели. Счас-то эти детки повырастали. Что с ними стало?

Через месяц на Чеховскую напали. Мать уже вернулась с работы и была в палатке, когда началась стрельба. Она схватила пистолет и, как была, в домашнем комбинезоне, хотела выбежать из палатки и принять участие в бое. Но уже на выходе вскрикнула и ввалилась спиной обратно в палатку. Продолжая держать одной рукой пистолет, второй она зажимала рану в животе. Она подняла глаза на Игорька и тихо сказала:

– Игорь, прости меня за всё. Пожалуйста, не становись фашистом..

В это время в палатку вошёл незнакомый военный с автоматом. Увидев пистолет в руке раненной женщины, он спокойно поднял ствол и выстрелил ей в голову. Игорь от наполнившего его ужаса просто отключился.

Пришёл в себя, когда какой-то бородатый мужик тащил его за шиворот в сторону туннеля. Впереди такой же бородатый с перевязанной рукой и автоматом на груди преградил дорогу.

– Куда ты его?

– А что ты прикажешь со щенком фашистским делать? На фарш его! Мать его знаешь кем была?

– Значит и ты – такой же! Оставь детёнка, говорю, – раненный боец потянулся к автомату.

– Да хрен с тобой. – Игорь покатился под ноги раненного от сильного толчка в затылок.

Игоря Кудрявцева переправили в Полис. Он жил в приюте для детей. Здесь ему было несладко. Сверстники прознали, кем он был и чей он сын. «Фашистский ублюдок», «нацистская сука» – это то, что часто приходилось слышать от детей. Его часто жестоко избивали. Особенно свирепствовали те, чьи родители погибли от рук фашистов. Учителя пытались защитить его, хотя и сами испытывали к нему неприязнь за его прошлое, как будто он его выбрал для себя сам. У него не было друзей. Не смотря на то, что он был хоть и худым, но приятным на вид юношей, девушки также его сторонились Видимо боялись, что их могут назвать «фашистскими подстилками». В 14-летнем возрасте Игорь после очередного избиения сверстниками думал уже покончить с собой, взял нож, чтобы перерезать себе вены, но сделать это не хватило духу. Он ненавидел себя, ненавидел свою покойную мать, ненавидел проклятую жизнь, сделавшего его изгоем.

Способные дети из приюта обычно поступали в университет. У Игорька не то, что бы не было особых способностей к учёбе. Он просто не видел стимула заниматься этим: зачем изучать литературу, историю, биологию, географию несуществующего уже мира. Для того, чтобы оградить от сверстников, да и просто избавиться от Игоря, воспитатели приюта отдали его в двенадцать лет в ученики единственному радиомеханику Полиса.

Так получилось, что радиомеханики оказались редкостью. Главной задачей радиомеханика была починка раций и телефонной связи. Работы у него было не в проворот, но он был стар и в последнее время сильно болел. Ему нужен был помощник, а заодно и кто-то, кто мог бы пойти по его стопам.

Игорь перешёл жить в палатку радиомеханика, которая была одновременно мастерской и домом. Угрюмый радиомеханик разговаривал очень редко и никогда не улыбался. За десятки лет жизни в метро он так и не освоился с этой жизнью. Он всё ещё жил тем днём, когда в ядерном пекле погибли его жена и двое детей. Иногда он доставал замусоленные фотокарточки, раскладывал их на полу, закрывал глаза и начинал качаться из стороны в сторону. В таком состоянии он мог находиться часами.

Только один раз Игорь заместил на лице наставника подобие оживления: когда сталкеры принесли ему целую стопку справочников по радиоделу. После этого случая радиомеханик изредка начинал говорить, что-то показывать Игорьку в справочниках, пытался что-то обрывками объяснить.

Близкими людьми Игорь и радиомеханик не стали, но Игорь был благодарен за то, что радиомеханика абсолютно не смущало происхождение его ученика. Правда, для других людей он по-прежнему был изгоем. И если не считать пары фраз в день, которыми они перебрасывались с радиомехаником, Игорю случалось сутками не разговаривать вообще.

За пять лет Игорь худо-бедно научился радиоделу, мог даже сам кое-что спаять.