Расставаться с матушкой было тяжело, но еще труднее — покидать сад. Утром, открыв глаза, я почувствовала невыносимую боль в груди, словно у меня вырвали сердце. Отодвинув сёдзи, я вышла в сад. Еще не было шести, но небо уже окрасилось зарей, и его прозрачная голубизна предсказывала чудесную погоду. Скоро снег засверкает на солнце, словно бриллиантовая россыпь или вспыхивающие искры фейерверка. Но солнце еще не взошло, и снег выглядел самим собой — сонный и неподвижный, он приник к земле голубоватым покрывалом. Деревья и камни прорвали в нем дырки, сквозь которые сочился холод ночи.

По нетронутому снегу я босиком подошла к краю воды. Заснеженный мох, мягкий и упругий, щекотал мои ступни, как живое существо. Чуть слышно журчала вода — и это был единственный звук, нарушавший тишину. Но даже он казался каким-то сонным и приглушенным. Как же я буду жить в Токио без этого сада, который внес покой в мою сбившуюся с пути душу? Я спросила об этом у ручья и в ответ услышала странный гулкий стук. Звук был мне не знаком, но инстинктивная догадка заставила меня взглянуть на деревья.

И точно. Прямо над моей головой, футах в трех, на ветке клена, который я так усердно обрезала, готовя к зиме, сидела птица. У нее были черная с белыми пятнышками спинка, ярко-красный низ, и пестрая, черно-бело-красная головка. Я в первый раз видела настоящую птицу так близко, и она меня поразила. Конечно, в городе полно голубей и ворон, но эта птица была совсем другая. Она — часть природы и просто делила со мной жизненное пространство, не испытывая ко мне ни любви, ни ненависти. А какие у нее перышки! Никакому модельеру не под силу создать такое совершенное платье. Птица повернулась, и я увидела ее грудку нежнейшего серо-бежевого оттенка. Такого цвета мне встречать еще не приходилось — в нем были теплая мягкость и уют. В самом низу горело ярко-красное пятно, подчеркивающее изысканную бледность грудки. Потом птица повернулась снова, словно давая возможность оценить ее силу и ловкость, когда она принялась стучать по дереву клювом, добывая себе пропитание. Белый снег служил отличным фоном для ее энергичных движений, и я вдруг подумала, что раз маленькая птичка способна пережить бескормицу и не погибнуть суровой зимой, значит, и я смогу выжить в Токио.

Меня вдруг пронзило какое-то непонятное ощущение. Оно началось в пальцах ног, пробежало по подошвам и стало подниматься по ногам. Я стояла неподвижно, но внутри меня что-то зажглось и пришло в движение. Никогда прежде я не чувствовала такого биения жизни, даже после самых удачных покупок. Наконец птица улетела. Ноги у меня окоченели, но зато появилась какая-то неведомая раньше связь с землей. Я стала пятиться назад, стараясь ступать в свои следы на снегу. Мне хотелось сохранить их нетронутыми. Надеюсь, этот сад будет помнить меня даже после того, как растает снег.

Потом все завертелось, как в кино. Когда я вернулась в комнату, там меня уже ждал Рю. Мы распрощались со священником и его женой, которые благословили нас на дорогу, а что было потом, я уже не помню. Пришла в себя я только в аэропорту Ханеда. Мне показалось, что во время моего отсутствия с городом, который я так любила, что-то произошло. Здания стали гораздо выше, дороги шире, словно теперь здесь жили не люди, а какие-то великаны.

Но никаких великанов я не увидела. Вокруг по-прежнему сновали люди, маленькие и словно потерявшиеся среди воздвигнутых ими строений. Однако все женщины выглядели элегантно благодаря высоким каблукам и модным пальто, да и мужчины были прекрасно одеты. Дорогая одежда придавала горожанам солидность и значительность, словно это какая-то высшая раса. Но на лицах читалась потерянность, словно их души покинули тело и обретаются где-то далеко.

Второе потрясение ждало меня в метро, когда мы сели на Северную линию.

— Куда мы едем? — неуверенно спросила я Рю.

— Домой, — спокойно ответил он, хотя его лицо выдавало волнение.

— Что значит домой? Мы же живем на юге. Ты шутишь? — громко воскликнула я.

Рю смущенно оглянулся, но на нас никто не обращал внимания.

— Совсем забыл тебе сказать. Мы переехали.

На мгновение я потеряла дар речи.

— Ты продал дом, даже не посоветовавшись со мной? — укоризненно спросила я.

— Угу. Подвернулся выгодный вариант, — уклончиво ответил он. — Ты же всегда говорила, что хочешь жить в Токио, а не в пригороде.

Но для меня Токио — это Омотэсандо, Роппонги и Гинза. Мы сошли с поезда на станции «Одзи», в северной части города. Мне показалось, что я попала в шестидесятые годы — так неприглядно все было вокруг. Над безликими двухэтажными домами и магазинами возвышалась бетонная эстакада высокоскоростной железной дороги. Рядом со станцией находились небольшой ночной магазин и игровые залы пачинко, их окружали старые обветшалые домишки, а те, что были поновей, казались такими же грязными и убогими, как их соседи. Им составляла контраст реклама на щитах — яркая и кричащая. От станции расходились три улицы: одна торговая, а две другие змеились среди плотной жилой застройки. Печально знакомая картина — точно в таком же рабочем квартале я жила в детстве. Я повернулась к Рю в надежде, что это розыгрыш, но он уверенно зашагал по улице, идущей влево от станции.

— Пойдем, — бросил он через плечо. — Это недалеко.

Мы шли по торговой улице, забитой старыми лавчонками, где продается все подряд — от подержанных телевизоров и посудомоечных машин до краски, электропроводов и дешевого белья. Товары были дешевыми, жалкими и предназначенными для людей, трясущихся над каждой иеной. Через несколько минут мы снова вышли на железнодорожные пути и поплелись вдоль них с полкилометра до надземного перехода. Поднявшись наверх, я впервые увидела свое новое местожительство: море двухэтажных домишек с одинаковыми крышами.

— Тебе здесь понравится, это очень безопасное место, — заметил Рю, кладя мне руку на плечо. — Вон то большое здание принадлежит Силам самообороны.

Я взглянула туда, куда указывал его палец. Там возвышалось четырехэтажное серое здание, рядом с которым была большая спортивная площадка. Только это отличало его от какой-нибудь государственной школы или больницы.

— А там что? — указала я на зеленое пятно на вершине утеса.

— Должно быть, парк «Асукаяма», — ответил Рю, слегка сощурившись на солнце. — Это настоящий японский район без всяких там иностранцев. Но здесь есть все, что нужно: только что построили школу, недалеко от нас две больницы и центр реабилитации для пожилых людей. Как видишь, все под рукой.

Я смотрела на эти жалкие домишки и представляла, как же убого там внутри. Никаких садиков и зелени, типичная рабочая окраина. У меня перехватило дыхание, словно мое горло сжала гигантская рука. Перед глазами все поплыло, и я вцепилась в перила.

— С тобой все в порядке? — с тревогой спросил Рю.

Но я его уже не видела: глаза мне застилала серая пелена.

— Да-да, не волнуйся, — пискнула я в ответ.

Рю помог мне сойти вниз. Там мы перешли улицу и свернули в узкий переулок. Я крепко держалась за мужа, опасаясь потеряться. Воспоминание из детства вдруг заставило меня остановиться. Как-то раз я увидела древнего старика, переходящего через улицу в таком же районе, как этот. Я словно вновь увидела его согбенную фигуру с палкой, пергаментную кожу и пожелтевшие белки глаз. Помню, тогда меня охватила ненависть к его старости и уродству, мне стало страшно, что я тоже когда-нибудь стану такой. Из прошлого повеяло запахом нафталина, но оказалось, что он вполне реальный и доносится из всех домов, мимо которых мы проходили. Я резко остановилась. В моем сознании нафталин всегда ассоциировался со старостью, и я старалась его избегать. Но видно, старость все же настигла меня и теперь уже вряд ли отпустит.

— Давай скорее, мы почти пришли, — нетерпеливо сказал Рю.

Я неохотно поплелась вперед, чувствуя, как из-за занавесок за нами наблюдают чужие глаза.

Наконец Рю остановился перед одним из домов. Он был гораздо меньше нашего прежнего жилища и не слишком отличался от окружающих построек. Может быть, чуть поновее, а в остальном ничем не лучше. Рядом с домом оказался навес для машины, под которым стояла наша старенькая «хонда». Я так обрадовалась ей, что чуть не бросилась ее целовать. Рю открыл дверь в дом и ждал, когда я войду. Но я все не решалась. Это был чужой дом, в который мы попали по ошибке. Я никогда не смогу назвать своим домом столь жалкую постройку.

Первое, что я заметила, была новая мебель.

— Куда ты дел все наши вещи?

— Какие вещи? — нахмурился Рю. — Ты имеешь в виду мебель? Я продал ее вместе с домом. И получил хорошие деньги, потому что она приглянулась жене покупателя. Тащить ее сюда слишком дорого, она здесь лишняя, да и не стоит вызывать зависть у соседей. На вырученные деньги я купил другую мебель. Будем начинать новую жизнь.

Только вот место для новой жизни он выбрал старое, грязное и траченное молью, а мебель была подержанной. Меня вдруг как обухом ударило по голове, и я опрометью бросилась наверх. Там было три двери, и я наугад распахнула одну из них. Увидев компьютер и постеры с ниндзя, поняла, что ошиблась. С третьей попытки я наконец попала в спальню. Комнатка была крошечной, и таким же был платяной шкаф. Пока я рылась в нем, разыскивая свою одежду, в комнату вошел Рю.

— Ты свои тряпки ищешь? — тихо спросил он.

Я возмущенно обернулась.

— Где мои вещи?

— У тебя была такая пропасть одежды, что мы просто растерялись. Мать упаковала, что смогла, а остальное продала.

— Что? — взвизгнула я. — И ты дал ей продать мои вещи?

— А что было делать? Ты сама видишь, в этом доме для них просто нет места, — ответил Рю, чуть отступая назад.

Сейчас он выглядел как настоящий банковский служащий — вежливый и коварный. Лицо было непроницаемым и бесстрастным, как чистый лист бумаги. Таким я его терпеть не могла, меня так и подмывало врезать ему по физиономии. Это же были мои друзья, как он посмел их выбросить? Но что толку кричать, он все равно ничего не поймет. Взяв себя в руки, я не стала продолжать перепалку. Бросив: «Пойду попью», я устремилась к лестнице.

— Твои вещи в шкафу напротив ванной и еще в чемодане в подвале — прокричал Рю мне вслед.

Я не ответила. У меня было такое чувство, что я предала своих домашних питомцев.

— А мои туфли? Куда ты их дел?

— Они тоже в подвале.

Я задохнулась от негодования. Вот дурень деревенский! Сунуть в подвал туфли «Прада» и «Феррагамо».

Я бросилась их спасать, но в кухне меня ждал еще один сюрприз. На столе лежал белый конверт с моим именем. Увидев, что письмо из банка, я торопливо распечатала его. В нем сообщалось, что в связи с нашим переездом мой счет закрывается, а деньги с него переводятся на счет моего мужа в соответствии с его просьбой. Мне показалось, что надо мной разверзлись небеса. Я все еще тупо смотрела на письмо, когда сверху раздался голос Рю.

— Каё-сан, иди сюда, я для тебя кое-что приготовил.

Я побежала в спальню, надеясь получить объяснения.

Рю лежал на кровати совершенно голый. На одеяле рядом с ним было разложено кружевное синтетическое белье и такой же бюстгальтер. Все это было того сорта, что носят дешевые проститутки. Я с недоумением уставилась на это добро.

— Надень это, — скомандовал Рю.

Его рука под одеялом ритмично двигалась вверх и вниз.

— Давай-давай, поторапливайся.

Я застыла, отказываясь понимать, что происходит. Мне бы рассмеяться и сослаться на критические дни, но на это у меня не хватило сообразительности. Вместо этого я просто стояла столбом.

— Давай, ты же знаешь, что нужно делать, — хрипло проговорил Рю. — У тебя же богатый опыт. Ты ведь шлюха, разве не так? Или ты хочешь, чтобы я заплатил вперед?

И тут я все поняла. Кто же ему сказал? Да тут и раздумывать не нужно. Конечно, его мамаша. Она всегда меня ненавидела.

Словно во сне, я медленно начала раздеваться. Когда на мне ничего не осталось, я попыталась юркнуть под одеяло, но Рю ударил меня в живот.

— Надень это. Хочу посмотреть, угадал ли я с размером.

— Рю-сан, здесь же холодно, перестань. Ну, прости меня, клянусь, я больше не буду. Я же была больна, а теперь выздоровела.

— Может, и выздоровела, но тебя еще надо наказать, — спокойно сказал он.

Я поняла, что Рю не шутит и надо срочно спасаться.

Но, заметив, что я пячусь к двери, муж вскочил и, толкнув меня на кровать, перевернул на живот. Потом уселся сверху и запихнул мне в рот мои трусы. Соорудив кляп из моей майки, он чулками привязал мои руки к кровати. А потом силой раздвинул мне ноги. Грубо сунув в меня руку, он стал намеренно причинять мне боль.

— Вот так они тебя пользовали, все эти мужики? А тебе нравилось, да?

Я дергалась и брыкалась, стараясь его сбросить, но у меня ничего не получалось. Кляп душил меня. Он был пропитан запахами моего тела, и это особенно бесило меня.

А потом наступил самый страшный момент в моей жизни. Я почувствовала, как Рю раздвигает мне ягодицы и словно всаживает в меня кол, пронзающий все мое существо. Кол двигался внутри меня все быстрее и резче, причиняя мне мучительную боль. И вдруг мне на спину закапало что-то горячее и, постепенно остывая, потекло вниз, сливаясь в лужицу на пояснице. Я не сразу поняла, что это плакал Рю. Мы оба плакали тогда.

Когда все кончилось, Рю взял полотенце и вытер вытекавшую из меня кровь. Потом развязал меня и вышел из комнаты. Хлопнула дверь в ванную, и послышался шум воды. Я забилась под одеяло, мечтая лишь об одном — как можно скорее умереть. К жизни меня вернули детские голоса.

— Мама, мама! Она вернулась?

— Да, но сейчас она в ванной. Придется подождать, — послышался снизу голос Рю.

Я, спотыкаясь, побрела в ванную. Рю не выключил душ, и я с благодарностью встала под теплые струи. Еще он зачем-то налил ванну, и после душа я легла отмокать в горячей воде. Через несколько минут боль прошла, но я по-прежнему чувствовала себя оскверненной. Что-то во мне сломалось, я сразу это ощутила. И еще терзала обида, которая тяжким камнем осела где-то внутри.

— Мама, мама! Ну, давай же быстрей. У нас для тебя сюрприз, — услышала я голос Харуки за дверью ванной.

Я неохотно вылезла из воды и надела банный халат.

Едва я вышла из ванной, как дети бросились ко мне в объятия, осыпая поцелуями. Я крепко обняла их, и слезы, которые я так долго таила в себе, неудержимым потоком хлынули из глаз. Камень у меня внутри немного сдвинулся с места, но, когда в коридоре показался Рю с бутылкой пива в руках, он снова занял свое место.

Все время до ужина Акира с Харукой не отходили от меня ни на шаг, болтая и задавая вопросы. Акира жаловался, что папа ужасно готовит, а бабушка ничего не смыслит в домашнем хозяйстве. Харука рассказывала про школу и свои спортивные достижения. Я просто упивалась звуками их звонких голосов, так не похожих на те, что говорили со мной на Кюсю. В темной и тесной кухне нового дома, где запахи нафталина и канализации сливались в некий специфический аромат, я стала готовить ужин, с сожалением вспоминая о большой старой кухне на Кюсю, где на стенах сохли завернутые в солому тофу и дайкон, а скрипучий голос матушки рассказывал мне истории из другого мира. Когда я резала огурец, мне вдруг пришла в голову мысль, заставившая меня оторваться от этого занятия. Мой сад — это моя семья, самое дорогое, что есть у меня в этой жизни. И, несмотря на боль и унижение, я смогла превратить наш ужин в целое событие. Все превозносили мои кулинарные способности, мы весело болтали и смеялись, забыв про наше прежнее отчуждение. Даже Рю вдруг разговорился, рассмешив нас историей о местном мяснике и его пяти старых воняющих псиной собаках. Я с удивлением смотрела на мужа. Передо мной был прежний Рю, добрый и деликатный. Кто бы мог подумать, что он способен на такую жестокость. А потом Акира стал рассказывать, как девушки из женского музыкального шоу «Такарадзука» приглашали его к ним в ансамбль, и мы снова от души смеялись.