Первое, что Джей почувствовал, — как затекла от напряжения шея. Да и мышцы руки, сжимавшей Харрисову ладонь, судорожно свело. Потом увидел прямо перед собой лицо подозреваемого — глаза остекленели, рот приоткрыт, оттуда тянется к подбородку тонкая нитка слюны. Все равно, что смотреться в зеркало: у него ведь и самого от добытых сведений челюсть отвисла!

«Тут уже попахивает чем-то большим, чем банальный местечковый заговор. Сидящий передо мной седоватый красавчик — не только укрыватель и диверсант, но еще и бандит! Это раз. Болотная Бабка, она же Найрэ, — отравительница, незаконно практикующая погодную магию, если не нечто большее. Это два. И наконец самое главное! Чарская аномалия, о которой пишут все современные учебники по проклятиям, образовалась примерно восемь лет назад. Тогда создавший ее выброс проверяли, но источника так и не нашли. Интересно, а кто проверял-то? Это ж Магуры район. Что, если предположить, что считанные с памяти Харриса события как-то связаны с аномалией? Что, если они могут пролить свет на ее возникновение и, возможно, укажут путь ее нейтрализации? Это же будет эпохальное событие! Мага, совершившего такое, не только занесут в анналы истории и сделают почетным академиком. Его наверняка пригласят в Секретный Совет!»

От головокружительной перспективы у Джея захватило дух. Он нашарил на столе кружку, плеснул туда квасу из кувшина и залпом осушил ее. «Нет, погодите-погодите. В одиночку этого мне не поднять. Инструкция говорит ясно: при таких подозрениях сексот должен немедленно связаться с куратором». Джей на мгновение представил расходящиеся в ядовитой усмешке губы Летиции Бэдвайзер, торжествующий взгляд глаз, таких же скользких и холодных, как жабы на дне колодца. «Нет, эта акула, если возьмется за дело, загребет под себя все, а имени моего даже в сносках к докладной мелким шрифтом не будет. И чего я тогда тут пупок рву? К тому же, что, если мои подозрения насчет аномалии беспочвенны? Я ведь даже не успел выяснить, есть ли у спасенного Харрисом ребенка какие-то задатки волшебника, — а за этим я и в голову к подозреваемому полез».

Поколебавшись, Джей решил раздобыть у ленлорда еще информации. Или это прольет свет на загадку чарского феномена, или он ошибся, и тогда с чистой совестью можно вызывать Летицию: «Пусть вед… то есть великая волшебница сама расхлебывает эту кашу — заговор, междоусобицы, подпольные чародеи…»

Чарская кухня была набита напуганной челядью. Харриса встретили расширенные от ужаса глаза, бледные, у кого-то синяками заплывшие лица, тихие всхлипывания, бормочущие беззвучные молитвы губы. Кто-то из женщин сдавленно взвизгнул, когда скрипнула отворяющаяся дверь. При виде одинокого воина с укутанным в синий плащ ребенком люди несколько расслабились.

— Поесть дайте и воды, — бросил Харрис, устало опускаясь на лавку. Сидевшие на другом ее конце слуги торопливо вскочили, встали к остальным, переминаясь с ноги на ногу.

— Чего желает господин? — услужливо поклонился длинный сутуловатый мужчина с помятым лицом. «Наверное, повар или пекарь», — определил Харрис по запорошенному мукой фартуку. — Солдатики-то ваши самое лучшее уже покра… покушали, — нервно поправился длинный. — Но кое-что еще осталось, — он улыбнулся дрожащими губами.

— Это не мне, — хмуро буркнул Харрис. — Вот ему, — ткнул во все еще стоявшего пугалом посреди кухни мальчишку. — Мне только воды.

— Щас. Щас сделаем, — засуетился длинный, подталкивая в спину двух пухлых кухарок. Женщины с глазами Люка Харрис среди них не заметил. «Значит, Шейн ее раньше нашел. Хорошо».

— В отдельную комнату лохань с горячей водой, побольше. Мыло. Простыней чистых. Ножницы. От блох-вшей, что у вас есть. Одежду и обувь теплую, на дорогу.

— Господин ванну принять изволят? — оторопел длинный. Такая тяга забрызганного кровью воина к чистоплотности, видно, никак не укладывалась у него в голове.

— Не я, он, — дернул подбородком в сторону своего молчаливого спутника Харрис. Мальчишка послал ему в ответ убийственный взгляд, верхняя губа чуть шевельнулась, но он не издал ни звука. Понял, что ли? И что делать, если у пацана водобоязнь? Ладно, это позже. — Скажете солдатам, ленлорд Харрис послал. Если, когда вот он доест, все не будет готово…

Сочинять страшную кару ему не понадобилось, пекарь додумал все сам.

— Сделаем, херре, все сделаем! — затряс руками Помятый. — Сей минут.

Несколько челядских унеслись с поручениями в кладовую, кто-то вылетел с шайкой за дверь. На столе мгновенно возникли кувшин, две керамических кружки, свежей выпечкой пахнущий хлеб, шмат масла, сало, что-то овощное, дымящееся в вынутом из печи горшочке.

— Ну чего встал-то? Садись, лопай, пока дают, — Харрис пояснил свои слова, многозначительно указав сначала на еду, потом на лавку рядом с собой. Мальчишка сел, хоть и как можно дальше от воина, только чтоб до снеди дотянуться. Есть начал жадно, торопясь, масло в рот запихивал ложкой. Может, и правда боялся, что отнимут. Харрис отвел взгляд, выпил воды. — Ты поосторожнее, а то живот прихватит. — Хотя чего он тут распинается, малый все равно не поймет.

Оставшиеся челядские стояли молча, скучившись, как стадо овец, чем-то так же похожие друг на друга своей добротной шерстяной одеждой. Переводили глаза с Харриса на пацана и обратно, соображали, какая между ними связь. Мальчишка вцепился мертвой хваткой в деревянную ложку, отчаянный взгляд обещал быструю смерть любому, подошедшему в пределы досягаемости. «Как звереныш, — подумал Харрис. — Волчонок, посаженный в будку вместо щенка. Только вот волки не живут в неволе».

Он поднялся из-за стола, отошел к дальнему окну. Поманил согнутым пальцем то ли пекаря, то ли повара. Тот посерел, но подошел. Глянул в окно. Сразу понял, что зря. Отвернулся, на горле дернулся пару раз крупный кадык.

— Знаешь, кто он, откуда? — тихо спросил Харрис, не глядя на мальчишку. Пекарь удивленно моргнул рыбьими серенькими глазами, потом понял.

— Это вы о малом, херре? — прошептал он в тон Харрису. — Нет, не ведаю.

— А кто ведает?

Длинный выразительно развел руками.

— Звать-то его хоть как?

Длинный наморщил и так морщинистый лоб, старался:

— Кажись, я слышал, детки барские его звали Мтаром… Да, точно Мтаром! — Рыбьи глазки просияли. Не оттого, что длинный вспомнил. Оттого, что начал надеяться.

— Это не имя. Мтар — «полукровка» на тан. Так часто дворняг по деревням кличут. Не людей. Как его настоящееимя?

Пекарь затряс головой, за ней затряслось все его длинное тело, с фартука посыпалась мука:

— Не ведаю, херре. Никак не ведаю.

Харрис поверил.

— За что мальчишку на цепь посадили?

Казалось, это было невозможно, но пекарь стал еще серее, рыбьи глазки забегали, дернулся из воротничка кадык.

— Так за что? — Харрис сделал шажок вперед, подтолкнул незаметно длинного плечом, так чтобы тот встал лицом к окну. Там как раз привязывали на дыбу усатого толстяка в камзоле на голое тело. Усатый лягался и не хотел. Это явно веселило рыжего хладовца без шлема, лениво помахивавшего «утренней звездой».

Пекарь скис, будто стал меньше ростом:

— Вы, может, не поверите, херре, только правда это, Светом клянусь!

— А ты не клянись, — посоветовал серьезно Харрис. — Грех это. Просто рассказывай.

Длинный сглотнул, судорожно дернул шеей, отворачиваясь от окна. Харрис пустил. Знал, что пекарь не соврет.

— Малый собаку ярлову испортил. Волкодава страшного, злющего, как Желтая Хворь. Мтаром его звали, пса-то. Он мяса одного за день столько сжирал…

— Погоди-погоди! — Харрис был несколько сбит с толку. — Как это — «испортил»?!

— Да вот как. — Длинный прятал глаза и теребил концы фартука, словно девка на выданье. — Сказывают, ворожбой, — последнее слово пекарь почти выдохнул собеседнику в ухо. Рыбьи глаза уставились в пол, так что скептического ответного взгляда они не видели.

— Ты ворожбу-то оставь, мил-человек, а расскажи по порядку, что было, — холоду Харрис в голос подпустил умеренно: все-таки жаль, если разговорчивый пекарь раньше времени с перепугу коня двинет.

— Так меня ж там не было. Что я… Я только то говорю, что люди сказывали, — заторопился с оправданиями длинный, терзая мятый фартук.

— А люди сказывают… — поторопил воин, заметив, что пацан уже почти очистил заветный горшочек.

Пекарь снова затерзался:

— Сказывают, ярл-то волкодава своего на малого натравил. Так, забавы у них господские, — Харрис хмыкнул при слове «забавы», но длинный не заметил, его уже понесло: — А мальчонка-то как на псину глянул… Кобель — брык и сдох.

— Вот так прям и сдох? — недоверчиво протянул Харрис, косясь на ничего не подозревавшего, сыто икающего за столом «псодавца».

— Люди сказывают, — с придыханием подтвердил пекарь, скручивая фартук розочкой. — Вот ярл его на цепь-то и посадил. Малого, то есть. Чтоб там и окочурился.

— И долго он так, на цепи, сидел?

Длинный снова нахмурился, подсчитывая что-то на пальцах, даже фартук на волю выпустил:

— Так, выходит, где-то с мая.

Харрис подавил желание сплюнуть, пожалел пол. Привычка. Пекарь скосил глаза на мальчишку, жарко зашептал:

— А уж и били его, и голодом морили, и холодом. Чем жив-то? Вот верно люди говорят — ворожбой! — И праведник осенил себя знаменьем Света.

Воин все-таки стрельнул длинному под ноги густым желтоватым плевком. «Верно, нервное у меня это. Возраст». Шагнул от окна прочь. Цепкие пальцы ухватили за рукав. Взгляд Харриса ожег рыбьи глаза, рукав освободился. Пекарь залепетал:

— А еще сказывают, херре, глаз у него не только на зверя дурной. Вот он и у Теи дочку испортил. Заворожил, заставил себе еду с кухни таскать. Поймали ее да, не разобравшись-то, и прибили.

Ленлорд оцепенел. По спине пробежали острые, холодные коготки.

— А у Теи, случайно, сына еще нет?

— Есть, херре, — ошарашенно воззрились на него рыбьи глаза.

Харрис вдруг понял, отчего они производили такое неприятное впечатление: ресницы у пекаря были очень короткие, светлые, почти не заметные на сером, измученном страхом лице.

— Люком зовут? — Вопрос прозвучал скорее как утверждение.

— А откуда вы…

Харрис уже не слушал. Шагнул на середину кухни. Что-то, наверное, было в его лице, потому что люди от него попятились.

— Все готово?

Одна из двух пухленьких кухарок, русоволосая, открыла рот, но подбородок так дрожал, что она только беспомощно махнула в сторону боковой двери: там, мол. Харрис глянул на паренька. Тот все так же молча вылез из-за стола. Только, проходя мимо русоволосой, глаза которой набухли слезами, коротко поклонился, прижав руку к груди. «За еду благодарил», — понял с удивлением воин.

Харрис усадил пацана на табурет повыше. Взял ножницы. Показал.

— Я тебя стричь буду. А то блох, небось, развел.

Мальчишка смотрел на острые лезвия ножниц, не отрываясь. Видно, решал, воткнет чужак ему в горло их сразу или оставит на потом. «Ну и что тут делать?»

Харрис осторожно зашел клиенту за спину. Тот сидел пока смирно, острые лопатки топорщились под чужим плащом, того гляди новые дырки проткнут. По спине — космы: грязнущие, колтун на колтуне. Харрис сморщил нос. И от косм, и от самого их обладателя пахло вовсе не сиренями. Он дотронулся до волос — осторожно, чтоб не напугать. Пацан дернулся, но сидел. Харрис начал кромсать, кляня себя за то, что одну из кухонных баб к этому делу не приставил. Но каким-то шестым чувством он угадывал: никому, кроме него, паренек притронуться к себе не позволит. И он начинал понимать, почему.

За ухом, разогнав вшей, он обнаружил уродливый шрам от глубокой раны. Она, видно, долго гноилась, прежде чем края наконец срослись. Хуже обстояло дело с длинными хохлами на шее. Они присохли к открытой язве, натертой железным ошейником, снять который стоило немалых трудов самому Харрису, Шейну и местному кузнецу, коего гор-над-четец в последнюю минуту вытащил из-под носа у разъяренных хладовцев. Хохлы новоявленный парикмахер художественно выстригал по одному, пока мальчишка сдавленно рычал в закушенный кулак.

Потом настала очередь ванны. Харрис, признаться, несколько робел при мысли о необходимости погрузить брыкающееся и кусающееся тело в притащенное челядью глубокое корыто. Но все прошло довольно безболезненно. Тело погрузилось в дымящуюся воду само. То ли пацан купание все-таки любил, то ли процесс мытья был ему знаком с более ранних и более счастливых времен. Харрис плеснул в лохань из кувшина с пахучим антиблошиным отваром и вручил клиенту мыло:

— Давай три. Я в банщики к тебе не нанимался.

Мальчишка нюхнул зачем-то мыло, сморщился (как будто от самого аромат был лучше), бросил на Харриса злобный взгляд, но тереть себя начал. Вода в корыте тут же почернела.

В дверь стукнули, и внутрь просунулась голова Шейна:

— Так и думал, ты тут, командир, — при виде корыта карие глаза весело блеснули. — Значит, и правда мытье затеяли! Ну ты даешь, старик!

— Чего надо-то? — буркнул Харрис.

— Так ведь ярл наш, Хлад, здравия ему недолгого, всех созывает. Чару казнить прилюдно будет.

Ленлорду стало понятно воодушевление победителей за выходившим во двор окном: свист, улюлюканье и бранные вопли уже некоторое время раздражали слух нарастающей громкостью.

— Ты иди. А я вот тут… занят.

Шейн покачал вихрастой головой:

— Хладу это не понравится.

Харрис пожал плечами:

— Я ему уже не нравлюсь, причем это взаимно.

— Так мне его светлости и передать?

Харрис подобрал с полу что ближе лежало и запустил в Шейнову ухмыляющуюся рожу. Сапог с облупленным носом, из принесенной челядью пары, бухнул в мгновенно закрывшуюся дверь. Воин перевел мрачный взгляд на пацана. Тот выловил со дна корыта утерянный при эффектном появлении Шейна обмылок и сделал вид, что всецело поглощен отскабливанием собственных коленок. Вопли за окном набирали силу: публика выдвигала предложения на тему наиболее оригинального способа предать чарского ярла мучительной смерти. Пока наибольшей популярностью у собрания пользовались «четвертовать гниду!» и «посадить на кол кровопивца!». Харрис притворился глухим. Пацан в импровизированной ванне тоже.

— Как тебя все-таки звать, а? — На ответ Харрис не очень надеялся, но разговор, пусть и с самим собой, помогал скоротать время. Да и от шума во дворе отвлекал. — Ладно, допустим, ты человеческого языка не понимаешь.

Пацан удостоил его хмурого взгляда исподлобья.

— Давай тогда по-простому. Вот я, — Харрис стукнул себя в грудь, — Харрис. А ты? — Он ткнул пальцем в сторону корыта. Чуть подождал. — Понял. Не хочешь — не надо. Я сам тебя окрещу.

Пацан повернулся к нему спиной, принялся демонстративно намыливать живот.

— Три-три, старайся. Я тебе имечко подходящее придумаю, — взгляд «крестителя» заметался по комнате в поисках вдохновения. — Вот, например, Гвоздь.

Мальчишка послал Харрису убийственный взгляд через плечо и ушел под воду. Типа мыло с головы смывать.

— Не нравится. А как насчет… — Харрис принюхался к антиблошиному средству, подождал для приличия, когда мальчишка вынырнет: — Череды?

Пацан фыркнул, будто ему вода в нос попала, стал ожесточенно надраивать спину, где мог достать. У самого глаза — синие щелки, но делает вид, что ему все равно. Делает вид! Харрис с трудом сдержался, чтобы не вскочить с табурета. Точно, малый прикидывается! Все он прекрасно понимает и на азири, и на тан. Только не говорит. Не может? Или не хочет? Ладно, мы ему подыграем. Посмотрим, что у него там с языком. Главное, не перегнуть палку.

Харрис уютно скрестил на груди руки:

— Вижу, тоже не нравится. Ты прав, звучит как-то… по-девчачьи. — Если бы глаза могли убивать, от Харриса осталась бы дымящаяся горка пепла. — Надо что-то попроще, — как ни в чем не бывало, продолжал он. — Может, Щенок? Все-таки в конуре сидел, разговаривать не умеешь.

Мальчишка отложил мытье, уставился на Харриса. В светлых глазах что-то полыхнуло так, что Харрис понял — это та грань, которую переступать нельзя. За окном мужчина орал истошным, по-бабьему тонким голосом. Кажется, все-таки победило четвертование. Харрис сплюнул тягучей горькой слюной на затоптанный пол.

— Ладно, будешь пока ходить безымянным. — Встал, протягивая штопаную, но чистую простыню. — Вылазь давай. Чище уже не станешь.

Когда они вышли из кухонной двери, все было кончено. Победители паковали в мешки последнее, что можно было унести. Кто-то сообразительный прикатил бочку со смолой, туда макали самодельные факелы. Значит, будут жечь. Мальчишка — хоть и неумело, но коротко стриженный, одетый в великоватую одежду сына кухарки или прачки, возможно, уже мертвого, — выглядел еще меньше, чем прежде, и как-то беззащитней, что ли. Может, потому, что стал похож на обычного ребенка. Может, из-за ярко белеющей на шее повязки.

Шейна Харрис нашел греющимся на солнышке у колеса пустой повозки. В углу рта соломинка — зубов-то нет, — на шее трофейная золотая цепь. Рядом — Кент и две женщины. Маленькая, с мышиным личиком и в чепце, видно, Тея. Вторая, помоложе и понаглей, не могла быть никем другим, только Шейновой снохой. На Харрисова спутника компания воззрилась с недоумением — не узнали. Пройдоха Шейн догадался первым, поднял брови:

— Оно?

Ленлорд кивнул, но рядом не присел. Женщины переглянулись, зашептались.

— И куда ты с ним?

— А ты с этими куда? — Харрис перешел на тан, его местные не понимали. Гор-над-четец ухмыльнулся:

— Сноху в Горлице пристрою, если его светлость ленлорд позволит, — парень ткнулся лбом в согнутые колени и покрутил кистью, пародируя светскую галантность. — А у предателя нашего с супружницей в деревеньке поблизости родня есть. За славные деяния его там еще и героем сделают, бард песню сложит. А может, и слож и т. Ты вот умный, командир, скажи, как правильно.

Харрис не ответил. Слушал остряка краем уха. «Действительно, куда я с ним? Ну покажу я мальчишку чарским ополченцам, ребятам из других ленов. Только вот надежда на то, что кто-то пацана признает, не слишком велика. Если парнишка действительно тан владеет, он не из местных, и скорей всего, не из простых. Хотя это только подозрение. Чутье.

Ведь я как думал? Снимем с пацана цепь, накормлю, отмою его, перевяжу рану. И все. Все! А теперь вот он, стоит рядом, на расстоянии „вроде с дядей, а вроде — сам по себе“, маленький, меньше моего собственного сына и, наверное, младше. Только детство паренька уже прошло. Прошло в тот миг, когда на него надели ошейник и цепь».

Неожиданно для себя Харрис сказал:

— Я его в Горлицу возьму. Если, конечно, родителей не найдем. Там есть бездетные семьи. Да и по хуторам работники нужны.

Шейн выронил травинку изо рта, присвистнул:

— Да кто ж найденыша возьмет, командир? То ли чарский он, то ли вообще чужак. Да еще и хлипкий, соплей перешибешь. И немой.

— Никто не возьмет — я возьму. В доме места хватит.

— А что леди Женевьева на это скажет?

Этого-то Харрис и боялся. После последней беременности, завершившейся смертью маленького Брендена и лихорадкой, чуть не унесшей жену в могилу, думать о ребенке старая Найрэ строго-настрого запретила. Но ведь Жене так хотелось, чтобы у Айдена была сестренка или братик. Братик… Харрис посмотрел на найденыша. Макушка, выстриженная неровными вихрами, гуляющая в широком вороте цыплячья шея, хрупкие плечи. С высоты взрослого роста озерные глаза не видны. Может, еще можно такого приручить?

— Ух ты! Мтар! Погоди! Еще не все… — Смутно знакомый Харрису мальчишка лет двенадцати вырывался из рук тащивших его мимо воинов. Женщина и девочка помладше шли сами в окружении конвоиров, но так же пожирали найденыша глазами. — Вот люди отца нас освободят, и тогда тебя… Я сам тебя… — Кто-то смазал разошедшегося малолетку по губам. Тот залился злыми слезами. Что-то еще кричал, но слов разобрать было уже нельзя.

«Семья Чары», — вспомнил ленлорд сцену в склепе. Девочка с тощими косичками все оглядывалась, некрасивое лицо кривилось, но не от плача. Кент и женщины повскакали на ноги. Встали так, чтоб между ними и найденышем были оглобли телеги. Узнали. Безымянный сирота молча смотрел пленникам вслед. Потом отвернулся и глянул вверх, на Харриса. Светлые глаза стали цвета пепла. В воздухе потянуло гарью — победители поджигали борг.