Токе поймал себя на том, что у него слипались глаза: «Вот еще, не хватало задрыхнуть и свалиться с козел — то-то будет смеху!» Несмотря на то что он хорошо выспался ночью, монотонность путешествия и однообразие пейзажа нагоняли скуку, усыпляли…

Холодные Пески между Вахтенными Горами и Церруканом представляли собой плоскую, как блин, голую равнину, по которой гуляли ветра, несшие с собой легкий, как пепел, забивавшийся повсюду голубоватый песок. К востоку и западу поднимались высокие дюны, но здесь бесплодная земля пустыни была тверда, как камень, и покрыта мелкими трещинами да иногда — тонким слоем песка, на котором пустынный ветер-суховей рисовал причудливые узоры. Именно эта особенность ландшафта и открывала путь многочисленным караванам купцов, спешащих до зимних бурь догнать свои кибитки до Церрукана. Там они продавали шерсть, меха, ткани, оружие, драгоценные каменья, изделия из золота и серебра и привозили обратно тонкие специи, шелка, масла, книги, ковры, изящную утварь и такие чудные горшки, что их и горшками-то назвать было неловко…

Чтобы не заснуть. Токе принялся размышлять о чудесах, ждущих его в сказочном городе Церрукане по окончании долгого пути: одни рассказы бывалых о тамошних базарах чего стоили! Но тут внимание его привлек знакомый серебряный колокольчик: смеялась Майкен, невидимая за кибиткой Эсгера. В смех ее вплетался ненавистный бархатный баритон и нежный перебор струн. «Точно, опять этот проклятущий Аркон со своей бренчалкой! Вон как незаметно прокрался, словно лис в курятник!» — парень прислушивался до звона в ушах, но, как всегда, за звуками движения многих повозок не мог разобрать, о чем говорила парочка.

«Знаю я, о чем он треплется, — стиснув зубы, думал Токе, которого настойчивость Аркона раздражала все больше и больше. — Вот бахвал, муха назойливая, все жужжит и жужжит! Небось уже все гайены и пустынные тролли его — язык-то хорошо подвешен! И Урман небось у него в воеводах ходит только оттого, что сам годами не вышел… Тьфу, краснобай недобитый, знает, на что девицы падки! Где же Назанин, спит, что ли? Нет чтобы шугнуть незваного ухажера! А Урман? Аркону место в охранении, на периметре каравана, где он сейчас каждый кустик колючки глазами обшаривать должен. А он, змей, глазами гдешарит?!» От этой мысли Токе бросило в жар. Он уже совсем было решился предпринять что-нибудь отчаянное — и плевать, пусть над ним потом хоть весь караван смеется и пальцем указывает, — как вдруг небо словно ответило на его молитвы.

Аркону свистнули, и он с зачехленной лютней у седла мгновенно оказался на положенном ему месте, в левом крыле охранения. Там что-то происходило: воины как один глядели на восток, тихо о чем-то переговариваясь; один указывал рукой куда-то в сторону горизонта. Проследовав взглядом в том направлении, Токе с трудом различил маленькое облачко пыли, медленно, но верно приближающееся к каравану: «Неужели это — нападение?» Кое-кто из возчиков, видимо, тоже заметил темное пятнышко на горизонте. Раздались встревоженные возгласы, и караван стал замедлять ход.

По левому флангу пролетел на своем красавце-вороном Урман: «Вперед! Вперед! Не останавливаться! Без приказа не вооружаться! Вперед!» Возки возобновили движение, но над караваном нависла напряженная тишина. Признаться, сейчас Токе гораздо лучше чувствовал бы себя на козлах рядом с отцом, со своими верными ножами на поясе… и если бы Майкен была у него на виду. Кто-то попытался расспросить охранных об опасности, но те только рявкали в ответ слова Урмана: «Не останавливаться! Оружие без приказа не брать!»

Хотя люд в караване подобрался в основном купеческий, мечом владели все. Без этого было нельзя: при серьезном нападении одна охрана не справилась бы, тут уже каждый хватался за все, что мог. По велению Урмана оружие путешественников сложили в возках, так, чтоб на поясе не болталось, но было под рукой. Опытный вожак караванов, он знал, как легко одуревшие от жары, жажды и тяжелого однообразного пути люди завязывают ссоры, как легко выскакивает из ножен аршак или кинжал… Особенно когда среди путешественников — женщины. Брать их с собой вообще считалось дурной приметой. Но Урман не был суеверен, да и отказать нуждающейся пожилой вдове с дочерью язык у него не повернулся. Сейчас, наверное, кое-кто в караване уже косо посматривал на возок кузнеца Танжрина.

Тут Токе, у которого резало глаза от яркого солнца, наконец разглядел, что пылевое облачко скрывало не крылатый корабль гайенов, а всего лишь двух сизых от пыли всадников на таких же сизых, вспененных лошадях. «Откуда люди здесь, посреди пустыни? — размышлял Токе, сгорая от любопытства. — Может, все-таки гайены? Но почему тогда только двое?» При виде всего двух конных по каравану пронесся вздох облегчения. Теперь все возчики тянули шеи, чтобы получше разглядеть нежданных гостей, и обменивались разноречивыми предположениями:

— Говорю тебе, гайены это, собаки пустынные!

— Да не, какие гайены! Те безбородые, а у этого, что повыше, глянь, какая метла под носом!

— А второй-то, второй? Там бороды не видать.

— Ага, зато меч заплечный! Ты такой у гайена видал?

— Ежели бы видал, то мы бы с тобой, родной, сейчас не разговаривали.

— А может, они от каравана отбились? Здесь заставский должен был пройти до нас…

— Как отбились? На привале их что ли, спящих позабыли, за кусты колючки приняли?

— Да подохли бы они в песках без каравана-то! За едину ночь в ящик сыграли!

— А глянь, глянь, кони-то как хороши!

— Говорю, гайены!

Кони под неизвестными всадниками были и правда хороши. Теперь, когда они подскакали ближе, Токе узнал благородных айранов, которых церруканцы не зря называли «ветер в дюнах». Во всем караване только у воеводы Урмана был жеребец-айран, злой, выносливый и быстрый, как ветер. Эти рожденные для скачки в пустыне кони стоили целое состояние…

Теперь Урман в сопровождении еще двоих охранных выехал вперед, навстречу чужакам. Токе мало что мог рассмотреть под толстым слоем покрывавшей их пыли. Он приметил только, что высокий был, кажется, безоружен, но держался уверенно, как господин. Голову его покрывала намотанная слоями черная ткань, оттого многие и приняли его за гайена. Второй всадник, пониже и поуже в плечах, был и вовсе скрыт под когда-то, видимо, черным, а теперь сизым плащом. Только нижняя, безбородая часть смуглого лица виднелась из-под капюшона да торчала из-за правого плеча мечная гарда. Еще Токе обратил внимание на привязанный у седла длинный лук, но тут подъехавшие охранные заслонили чужаков, и он, как ни тянул шею, ничего интересного больше разглядеть не мог. Вскоре вереница кибиток и вовсе скрыла от Токе происходящее: приказ о движении никто не отменял.

Если бы Эсгеров сын мог каким-то чудом слышать шедший в сотне шагов от каравана разговор, глаза его наверняка бы округлились, и он бы опять подвергся риску свалиться с козел — на сей раз от возбуждения.

— Кто такие? Откуда? — сразу перешел к делу Урман, осаживая скалящего зубы вороного перед чужаками и преграждая им путь.

— Да будет прохладна вода в колодцах на вашем пути! — вежливо поприветствовал охранных высокий и бородатый. Его жеребец потянулся укусить нового родственника, но был призван к порядку твердой, затянутой в перчатку рукой. — Ар из Заставы, золотых дел мастер. А это — мой слуга. Наша кибитка шла с заставским караваном. Два дня назад он был захвачен и разграблен гайенами. Нам удалось бежать. Мы шли по солнцу и звездам на юго-запад, надеясь встретить купцов из Лука, и вот наконец встретили…

Урман смерил заставцев подозрительным взглядом:

— Что-то на твоем слуге, ювелир, больно много железа навешано. Открой лицо! — обратился Урман прямо ко второму всаднику, который прятался в тени капюшона. Тот не шелохнулся. Гарцевавший рядом с ним Карым протянул руку — капюшон сдернуть — да не тут-то было! Прежде неподвижный и тихий, меченосец вдруг взорвался движением, и кисть воина оказалась в стальном захвате смуглых пальцев в дюйме от капюшона. Охранные схватились за оружие, но тут назвавшийся Аром бородатый легко кивнул. Его спутник выпустил руку Карыма и открыл лицо.

Метик и его товарищ отшатнулись, чураясь и хватаясь за амулеты, но воевода только прищурился:

— Если бы не та штука, что он проделал с Карымом, я подумал бы, что малый слепой… Что у твоего слуги с глазами, почтенный Ар?

— Он таким родился. Но, как ты сам изволил видеть, благородный воевода, видит он не хуже твоих воинов. А железо, как ты изволил выразиться… Жизнь у меня одна, а товар таков, что привлекает многие алчные сердца. Сам я не воин, но привык не отправляться в странствие без пары надежных, с мечом сроднившихся рук…

— Ага, а этот, значит, сроднился? Меч-то для тебя не тяжеловат, парень?

За спиной Урмана прыснули. Спутники воеводы разглядели, что напугавшее их поначалу лицо принадлежало парнишке на вид не старше шестнадцати-семнадцати лет, и теперь старались загладить промах. Тот смотрел на них спокойно, даже безмятежно, и таким же был его голос:

— Сроднился или не сроднился, но от гайенов мы ушли, а вас, весельчаков, порезать — не много надо…

Смех мгновенно смолк, и охранные опять потянулись к мечам, но Урман остановил их одним движением и оттер назад:

— Значит, он у тебя, почтеннейший, все-таки даром речи владеет.

— И язык у него небось раздвоенный, как у пустынного гада… — донеслось тихо откуда-то из-за спины воеводы.

— Карым! — прикрикнул Урман. А затем обратился прямо к бородатому: — Так где, ты говоришь, мастер, напали на вас гайены?

Токе не поверил своим глазам, когда, оглянувшись на цокот копыт, увидел двоих чужаков, направляющихся вслед за Метиком прямехонько к возкам Эсгера. Он не успел еще ничего сообразить, как охранный, зло осадив коня, рявкнул:

— Вот, почтенный Эсгер, принимай гостей! Урман решил, что они будут при твоих кибитках. Ты не серчай, только вы с сыном вдвоем едете, место у вас есть… Дай им воды да чего-нибудь пожрать: их караван гайены разграбили, так они двое суток почитай ящерицами пробавлялись. Да, вот оружие прими! — И Метик стал сгружать меч, лук, колчан со стрелами и целую коллекцию разнокалиберных ножей на передок отцовского возка.

— Да тут целый арсенал! — вырвалось невольно у Эсгера.

— Что пропадет — ты в ответе, — буркнул охранный и, развернув лошадь, исчез в столбе пыли.

— Что ж, ваш путь — наш путь, наша вода — ваша вода, — чинно поприветствовал отец вновь прибывших, а те повторили священную формулу пустыни за ним. — Я — Эсгер-горец. А там вон мой сын, Токе. Из Малых Подхватов мы. Едем шерсть и руно торговать. А вы какие будете?

— Ар из Заставы, ювелирных дел мастер, — ответил чернобородый и кивнул на спутника, закутанного, несмотря на жару, в темный плащ с поднятым капюшоном. — Слуга мой. Благодарим за гостеприимство.

— Не стоит благодарности. Парня-то как звать?

— Каем.

— Ну, вот мы как, пожалуй, сделаем. Ты, почтенный мастер, полезай-ка ко мне на передок. Ноги-то небось затекли — столько верхами скакать. А у меня тут и питье, и снедь какая-никакая. А парень твой — Кай? — пусть к моему подсаживается. Так и лошадкам вашим полегче будет, а уж на отдыхе мы о них позаботимся…

Так, не успел Токе и глазом моргнуть, а пропыленный Аров спутник уже гарцевал рядом с его возком: «Твой путь — мой путь. Моя вода — твоя вода». Вот уж чего-чего, а воды в бурдюке у седла айрана давно уже не было. Токе заметил, как потрескались и запеклись губы в тени капюшона. Его разбирало любопытство, и в другое время, ну вот еще год назад, он бы закидал вновь прибывшего градом вопросов. Но теперь Токе был взрослым мужчиной, да еще караванщиком, а караванщику не подобало утомлять расспросами и так усталого и измученного жаждой путника. Парень молча подвинулся на козлах, и Аров слуга на удивление легко вскочил на передок и уселся рядом с ним. Токе нашарил флягу с водой и хлеб и предложил новенькому. Тот принял все с благодарностью и начал медленно, понемногу пить, изредка отламывая кусочек хлеба.

— Да ты пей, ешь, не стесняйся! — расщедрился Эсгеров сын. — У нас еще есть.

— Нельзя. Вырвет, — хрипло произнес новичок. — Мы не пили давно.

— Аа, — теперь Токе сам чувствовал себя зеленым новичком, не знающим пустынных законов.

Он не мог больше найти, что сказать, и, стараясь не пялиться на соседа, попробовал сосредоточиться на своих мулах, мирно трусивших впереди. Это не очень-то получалось, и Токе наконец не выдержал:

— Это правда, про ящериц?

— Про каких ящериц? — перестал жевать парень.

— Ну, про то, что вы их ели? — Токе уже начинал чувствовать себя глупо, но на запыленном лице, точнее, на его видимой нижней части вдруг блеснула улыбка:

— Живот подведет, еще не то слопаешь!

— Значит, правда! А какие они на вкус?

— Поймай да попробуй.

— Да ладно, мы пока тут сытые.

Новый попутчик явно начинал Токе нравиться. Он подумал, что достаточно выдержал паузу, и теперь пристойно будет завязать непринужденную беседу.

— Так тебя, я слышал, Каем зовут?

— Правильно слышал.

— А я — Токе, сын Эсгера из Малых Подхватов.

— Будь здоров, Токе из Подхватов.

— И ты будь… Слушай, а твой хозяин, почтенный Ар, он, верно, великий воин?

— С чего ты взял? — покосился на соседа капюшон.

— Ну а как же вы от гайенов отбились?

— А кто сказал, что мы от них отбились? — Кай вручил Токе полегчавшую флягу и едва тронутый хлеб.

— Так Метик сказал, что на ваш караван пустынные псы напали!

— Ну, положим, напали. А айраны на что? — Хозяин похлопал шагающего рядом коня по крутой запыленной шее с темными потеками пота.

— Вы что, караван бросили и… драпанули? — недоверчиво протянул Токе.

— Драпанули, — повторил Кай медленно, будто пробуя новое слово на вкус. — Ну да, можно и так сказать.

Токе не мог поверить своим ушам:

— Как же… Как же вы могли?! Там же… ваши товарищи остались, женщины, может, дети! Да… — Токе замялся, подыскивая аргументы, — ваше же собственное добро!

— Ну, товарищей, положим, у нас никаких там не было, а уж женщин и детей подавно — одни здоровенные мужики. А добро — это дело наживное, — усмехнулся Кай. — Они вот тоже за свое добро держались, а теперь — кто мертвый лежит, а кого в рабство угнали. А мы вот здесь, и заметь — живые!

— Да… как же это можно! — Симпатия к соседу испарилась у Токе так же быстро, как и возникла. — У вас же было оружие, не одному воину бы хватило, я видел. Да и хозяин твой вроде не робкого десятка. Что же, — прищурился Токе, — если на наш караван нападут, вы тоже так, — он гневно махнул вожжами, — драпанете?

Мулы от неожиданности дернули вперед и встали, а сзади послышался рев меховщика Маждара:

— Типун тебе на язык, обалдуй! Смотри лучше, куда правишь!

Токе дрожащими руками выправил повозку и дальше ехал молча, глядя прямо перед собой. Спутник его тоже молчал. Парень ощущал на себе его тяжелый, будто ищущий что-то взгляд, но головы не поворачивал.

— Мы с вами путь разделили. Я с тобой разделил, — наконец тихо донеслось из-под капюшона.

— А с теми вы что, не делили? — горько отозвался Токе.

Кай не ответил.