Глава двадцать первая. Кому герой, а кому…
– Что это такое? – спросил редактор, брезгливо указывая на экран, где были статья и фото, присланные ему Роджером Вудзом.
По его тону Роджер заключил, что начальник не рад результатам работы Роджера.
– Это – тот самый репортаж, о котором я вам говорил, – сказал Роджер.
– Репортаж! – с горечью повторил редактор. – Репортаж! Ну и ну. – Он развязал галстук.
– А что не так? – осторожно поинтересовался Роджер.
– Что не так? – редактор покачал головой. – Слушай, Вудз, у папы твоего друзья высокопоставленные, и только поэтому я тебе сейчас кое-что объясню. Сядь. Будь на твоем месте другой, я бы не стал стараться. Речь идет о таких вещах, в которых каждый репортер, если он чего-то стоит, должен разбираться сам. Ты да я, Вудз, работаем в одном из самых респектабельных ежедневных изданий мира. Это не просто ежедневная газета. Это – нью-йоркская ежедневная газета. Знаешь, сколько экземпляров мы продаем каждый день? Нет, не знаешь. И я не знаю. Но все равно – несметное количество экземпляров. Как ты думаешь, это важно?
– Да, сэр, – сказал Роджер.
– А почему это важно, Вудз? Вот объясни мне.
Роджер пораздумывал, пытаясь угадать, что именно хочет услышать от него редактор, какой ответ.
– Это делает нас влиятельными? – осторожно предположил он.
– Нет. То есть, конечно, делает. Но это не главное. Думаешь, мы получаем прибыли от продажи номера?
– Да, сэр.
– Нет. Посмотри на здание. Посмотри на персонал. Посмотри на эту старую блядь, ответственную за колонку сплетен, расхаживающую в миллионнодолларовых колье перед всеми. Если бы мы зависели от читателей, нам бы следовало поднять цену за экземпляр до … не знаю … до девяти долларов, чтобы только не работать в убыток! Да средний житель Нью-Йорка скорее переедет в Польшу, чем купит газету за деньги, на которые он может купить в баре рюмку коньяка, или в магазине целую бутылку джина! То, что у нас большой тираж, означает только одно – рекламодателям нравится наша газета. Они платят за все. Вот возьми в руки экземпляр. Посмотри на всю эту рекламу. Читатели не смотрят, но рекламодатели-то об этом не знают! А кто это, как ты думаешь – наши рекламодатели? Или, вернее, кто убеждает их печатать их дурацкую рекламу в нашей газете? Наша газета – алтарь, Вудз, храм постиндустриального капитализма! Нет больше конкуренции, нет свободного предпринимательства, нет недоверия друг к другу. Мы наконец-то оградились от всего этого, мы в безопасности, и чтобы не растерять достижения, алтарь должен действовать, жертвы должны приноситься каждый день. Кто приносит эти жертвы? Владельцы корпораций. Они знают об этом. Мы тоже знаем. Они нам платят за наши услуги, и мы печатаем их рекламу – это расписка. Чтобы, когда к ним явятся вдруг боги постиндустриальной эры, и спросят, совершаются ли жертвоприношения, они могли бы показать рекламу, которую мы печатаем. Расписку. Они вполне благонамеренны, эти корпорационные прихожане, и мы делаем все, чтобы их удовлетворить. Но когда алтарь вдруг оскорбили, когда кураторы храма, включая главного жреца, которому я служу в качестве ассистента, вдруг забывают о своих непосредственных обязанностях дабы удовлетворить пошлые журналистские амбиции ничтожества по имени Роджер Вудз, рекламодатели могут и обидеться! Могут пойти еще куда-нибудь со своими дотациями! Со своими жертвами! Найти другой храм, или построить новый! Конечно же некоторые наши прихожане ссорятся иногда между собой. Они тоже люди. И что же, неужели они заслужили, чтобы весь мир вдруг об этом узнал? Это что, наша святая обязанность – выставлять их на посмешище? Ты в церкви на Пасху слышал ли когда нибудь, Роджер, чтобы священник называл своих прихожан подлыми грешниками? Нет. Вместо этого он говорит им, что Бог их любит. И помимо этого ничего больше не говорит. Потому что жалование его зависит от них. Они дают деньги. Мы говорим нашим прихожанам, что то, что они делают – прекрасно и полезно. Ты знаешь, кто владеет этой нашей гордой газетой? Ты видел этот список? Посмотри на досуге. Я облегчу тебе задачу. Возьми список и посмотри на фамилии под буквой Си. И, уверяю тебя, ты найдешь там фамилию Кокс сразу под фамилиями Клайн, Кловер к Клатсман.
– Сэр…
– Нет, нет, юноша, не спорь со мной.
– Клатсман начинается на букву Кей, сэр.
– Не умничай, Вудз. Для тебя он начинается и на Си и на Кей, настолько он важен. Научись журнализму. Забудь, чему тебя учили в школе. Знаешь, где настоящая школа? Скажи.
– Э … Здесь? – осторожно предположил Роджер.
– И да, и нет. Если бы тебя звали не Вудз, знаешь, что бы я сделал?
– Э … Нет, сэр.
– Я бы тебя уволил прямо сейчас. И что бы случилось после этого?
– Э … что, сэр?
– Ты бы попытался устроиться в другой ежедневник. А потом ты бы начал стучаться в двери еженедельников. Журналов, выходящих раз в месяц. Раз в квартал. И все бы тебе отказали. Один взгляд на твое резюме, один звонок сюда, и ты снова готов занять место в очереди получающих пособие по безработице. Потом кто-нибудь посоветовал бы тебе попытать счастья в одной из тысяч региональных газетенок. Не в Филадельфии, Бостоне или Чикаго, сам понимаешь, но где-нибудь у черта на рогах, в каком-нибудь месте, откуда индейцев не нужно было выселять – они сами ушли, так там противно. И к твоему удивлению, ты бы получил там место. Там платять чуть больше, чем в интернетных изданиях. Доллара на два в день больше. Следующие десять лет ты бы писал репортажи о пропавших шелудивых пуделях и марьяжных проблемах Джо Хика, у которого осталось во рту три зуба и который планирует на будущий год пойти на курсы, чтобы научиться читать хотя бы крупный шрифт. И это, Вудз, была бы твоя школа. Десять лет такой школы – и ты бы приполз на четвереньках обратно в Нью-Йорк и умолял бы кого-нибудь, чтобы тебе дали еще один шанс. И они бы подумали и, может быть, дали бы его тебе, второй шанс. И тогда бы ты понял, что хороший журнализм – это не стиль, и не фривольное толкование социальных вопросов. Хороший журналист не занимается собственно сенсациями. Главная функция журналиста – его умение взять какой-нибудь совершенно безопасный, утомительный, скучный факт и представить его, как сенсацию. Очень мало людей умеют это делать. Не у всякого издания найдется два таких сотрудника. Любая школьница, жующая резинку, может написать статью о чем-то сенсационном. Это несложно. Даже грамматику толком знать не обязательно. Любой может. Это не делает любого журналистом. Касательно же сенсационных фотографий – спроси парней в ФБР или ЦРУ, сколько добра у них там накопилось. Заодно можешь спросить их, пересекаются ли когда-либо их пути с путями папарацци, которые зарабатывают себе на жизнь фотографиями кинозвезд и королевских отпрысков, то есть, иными словами, людей, ни на кого не могущих повлиять и совершенно не важных. Так. Теперь сотри эту гадость, которую ты называешь репортажем, и из почты ее убери, и покажи мне наконец, что ты в состоянии написать статью о семнадцатилетней поп-звезде так хорошо и интересно, чтобы ее можно было поместить в непосредственной близости от первой страницы. Все. Иди.
Напиться – или пройтись пешком – вот и весь выбор. Роджер выбрал прогулку и, проследовав через СоХо и Вилледж, направился на север по Седьмой Авеню. Он только что пережил важную веху в своей жизни и карьере, и он об этом знал. Ему было жаль себя и своих усилий. Репортаж был хорош, содержал точно выверенное число деталей, юмор в нужных местах, и элегантную фразеологию – выделялся бы в любом случае, а ведь он, репортаж, был к тому же сенсационным. Один магнат пытается преподать другому урок, вмешивается чемпион мира по боксу, два телохранителя выведены из строя. А фотографии!
Повинуясь импульсу, он купил в киоске сегодняшний «Крониклер», а заодно «Поуст» и «Дейли Ньюз». Сжимая зубы, он также купил «Таймз». Киоск находился в районе с высоким культурным уровнем. Роджер вздохнул и купил «Дейли Телеграф», «Ле Фигаро» и «Дейли Мейл».
Главные страницы.
«Поуст»: Ретивая Строптивая. Редакция до сих пор под впечатлением внезапного развода популярной двадцатилетней певицы.
«Крониклер»: Смекалистый Друг. Умная собака спасает хозяина, у которого случился удар, набирая номер скорой помощи.
«Нью-Йорк Таймз»: Президент дает пустые обещания. Демократия возрождается в далекой стране. Медикейд испытывает трудности. Посадка на Марсе – возможны неудачи.
Британцы оказались еще менее интересны, а лягушатники еще хуже.
Роджер возвратился к киоску и купил два радикальных еженедельника – «Прогресс» и «Сплоченность».
«Прогресс»: Президент Дает Пустые Обещания.
«Сплоченность»: Меньшинства: Все Еще Угнетаемы.
Роджер попытался представить себе кого-нибудь на территории Республики, для кого это оказалось бы новостью – и не смог.
Некоторое время он пораздумывал – не открыть ли свою собственную газету, и не попросить ли отца, чтобы он ее на первых порах финансировал? Неплохая идея. Никакой рекламы. Только хорошие репортажи и интересные статьи. Сенсации. Добрый старый журнализм.
Девять долларов за экземпляр.
Выбор читателя – развод популярной восемнадцатилетней певицы за доллар или два магната и боксер за девять долларов. Понятно, что они выберут. Два магната, боксер, плюс броская, едкая статья главного редактора про богов постиндустриальной эры за семь долларов? Может быть. Но из Роджера хороший редактор не получится. И он об этом знал.
Он обнаружил, что находится напротив Пенн Стейшн, только потому, что глаза его вдруг разглядели в толпе две знакомые фигуры – не просто знакомые – это были главные герои репортажа, который должен был сделать его, Роджера, знаменитым за один день. Мысли все еще были заняты невеселыми делами мира, но ноги уже несли его через улицу, и боковое зрение автоматически удерживало от попадания под разогнавшееся такси или грузовик. Роджер был прирожденный репортер, живущий в эпоху, когда прирожденные репортеры стали вдруг никому не нужны.
Боксер и богач спустились по ступеням, ведущим в главный проход вокзала. Роджер последовал за ними. Они изучили сперва карту, затем расписание, купили билеты, и присоединились к толпе, стоящей под табло, указывающим, с какой платформы отправляется тот или иной поезд. Встав позади них, невидимый и неслышимый, как и полагается репортеру, Роджер уловил, что поезд их … подадут на … семнадцатый путь.
В проходе, ведущем к платформе имелись эскалатор и лестница, заполнившиеся толпой нью-джерзийцев сразу по объявлении поезда. Одним взглядом Роджер оценил вульгарные (по манхаттанским понятиям) наряды, длинные искусственные ногти и высокие прически женщин, синтетические пиджаки, уродливые галстуки и громоздкие ботинки мужчин. Хорошо натренированное ухо уловило гнусаво-распевные интонации, типичные для некоторых графств штата. Открылись двери, и толпа влилась в вагоны, занимая лучшие места.
Роджер вошел в тот же вагон, что и те двое, за которыми он следил.
До того, как он успел выяснить, откуда именно ему будет лучше видно наблюдаемых, все двуместные сидения у правого борта были заняты. Левобортные сидения были трехместные. Занимались они в соответствии с проверенным временем ритуалом. Сперва в меру целеустремленные дамы и господа занимали места у прохода, надеясь, что мало кто наберется наглости попросить попутчика подвинуться, не говоря уже о притискивании к окну между коленями пассажира и спинкой впередистоящего сидения. В переполненных вагонах, тем не менее, именно это всегда и случалось. Присутствие толпы добавляло просящим и протискивающимся мужества. Таким образом, вторая фаза занятия сидений заканчивалась оккупированием двух мест – у прохода и у окна – каждого трехместного сидения. Свободное место между ними оставалось свободным до тех пор, пока люди, переходящие из вагона в вагон в поисках свободных мест у прохода или у окна наконец отчаивались, и наиболее отчаянные из их числа начинали требовать, чтобы сидящие у прохода либо подвинулись, либо убрали с дороги ноги. Средние места трехместных сидений, занятых со стороны прохода очень жирными, или очень неряшливыми, или очень злобными на вид пассажирами, заполнялись в последнюю очередь.
Роджер Вудз, наблюдая за всем этим, забавлялся до того момента, когда обнаружил, что все места заняты и сесть ему некуда. Пришлось остаться возле дверей. Пространство отделялось от остального вагона стеклопластиковым щитом с рекламным плакатом, изображающим радостно улыбающихся женщин, чьи глаза и зубы закрашены были черным фломастером. Хозяин фломастера также снабдил женщин усами. Очевидно, некоторые из пассажиров Нью-Джерзийского Транзита весьма легкомысленно относились к постиндустриальным жертвоприношениям.
Некоторые из пассажиров уже начали звонить по мобильникам, зачем-то ставя в известность домашних, что они в поезде.
Внезапно Роджер Вудз вспомнил о реалиях и сообразил, что все это бессмысленно. Здесь не было материала для репортажа – по крайней мере для репортажа, который могла бы напечатать уважаемая газета. Некоторое время он раздумывал – не сойти ли с поезда и не выпить ли чего-нибудь в одном из трех баров Пенн Стейшн. Логично, не так ли. Но, не наделенный высоким уровнем интеллекта, Роджер позволил своим журналистским инстинктам победить логику. Кондуктор включил интерком и перечислил все станции, на которых данный поезд скорее всего остановится. Затем он объявил станции, на которых пассажиры могли пересесть на поезда, следующие по другим веткам, и станции, до которых они после этого могли бы добраться. Затем он перечислил все это с самого начала. Двери поезда закрылись.
Роджер Вудз поправил ремень своего журналистского рюкзака, содержащего фотокамеру, ноутбук, блокнот, несколько ручек и ключей, и удостоверение личности, и начал пробираться сквозь толпу к двуместному сидению, занятому Джоном и Винсом.
– Эй, Винс, твой биограф пришел, – сказал Джон тихо.
Винс глянул.
– Ага, – сказал он. – Мистер Вудз, собственной персоной.
– Как поживаете, ребята? – любезно спросил Роджер.
– Поживаем хорошо, – откликнулся Джон, забавляясь. – Ты в Нью-Джерзи живешь, Роджер?
– А … Нет, сэр.
– Ты, стало быть, за нами следил?
– Хмм … Да, сэр.
– Ты знаешь – это невежливо, следить за людьми, – пожурил его Джон. – А раз уж следишь, вдвойне невежливо в этом признаваться.
– Сожалею, сэр.
– Что ты рассчитываешь узнать в этот раз?
– Понятия не имею, – признался Роджер. – Я видел, как вы заходите в вокзал. Я понял, что что-то происходит, необычное, поскольку вы не выглядите, ни один, ни другой, как люди, часто пользующиеся Нью-Джерзийским Транзитом.
– Любопытное предприятие, не так ли – эта железнодорожная компания? – спросил Джон. – Я был бы тебе очень благодарен, Роджер, если бы ты сейчас никого не упоминал по имени.
Роджер сообразил наконец, что, вроде бы, никто в вагоне не узнавал Винса. Камуфляж прост и эффективен – бейсбольная кепка и большие черные очки.
– Никаких проблем, – сказал Роджер.
– Как статья продвигается? – спросил Джон.
– Я ее закончил.
– Она в сегодняшней газете?
– Нет.
– Не хватило места?
– Не в этом дело.
Джон издал смешок, и Роджер растерялся еще больше.
– А в чем же? – тихо спросил Винс, не поворачивая головы.
– Ну … вообще-то…
– Винс, не насилуй человека. Он в газетных делах все еще новичок.
Джон ласково посмотрел на Роджера. Этот взгляд был Роджеру знаком. Аристократические друзья его отца одаривали его такими взглядами все детство и отрочество – щедрые люди, позволяющие обделенным окунуться на какое-то время в лучи врожденного превосходства.
– Так куда же вы все-таки едете? – спросил Роджер, купаясь в лучах.
– Мой зять – единственный, кто это знает, – сказал Джон, излучая аристократическое тепло.
Слово «зять» вызвало у Винса противоречивые чувства. Он не помнил, чтобы кто-нибудь из членов клана Форрестеров когда-либо признал родство с ним, Винсом, вслух.
– Мы случайно давеча встретились, на улице, – объяснил Джон. – Зять мой предложил поехать вместе с ним, подобрать моих внуков и привезти их в город. Я в данный момент не занят, и поэтому охотно согласился.
***
Станция у которой они сошли с поезда действительно находилась «посреди ничего». Так сказал Роджер Вудз, и Джон благосклонно согласился. Винсу это не понравилось, к тому же он начал нервничать. Он не был уверен, что это и есть та самая станция. Может он перепутал названия. Наличествовали несколько дорожек, стоянка, готовая принять сто машин (стояли только две), и какой-то лес по обеим сторонам железнодорожного полотна. Винс помнил дорожки и лес. Он не помнил стоянку. Еще он не помнил, какая из дорожек им нужна. Единственная асфальтовая дорога, пересекающая рельсы, исчезала в лесу. Винс направился к ней и посмотрел в обе стороны. Дорога выглядела совершенно одинаково в обоих направлениях.
Когда он здесь был последний раз, были сумерки. С какой стороны железной дороги небо было светлее? Он решил, что скорее всего с их теперешней стороны, поскольку они прибыли из Нью-Йорка, а здесь Нью-Джерзи, и значит, они ехали на юго-запад. Солнце как правило садится на западе. Так. Означало ли это, что они сошли на нужной им станции? Нет.
– Наверное там, – сказал Роджер, указывая рукой направление.
– Откуда ты знаешь? – спросил Винс.
– Это Андрюзтаун, так? В этом направлении есть несколько домов. А там, – он кивнул, указывая таким образом противоположное направление, – ничего нет на многие мили. Пустынно более или менее до самого Делавера.
– Ты здесь бывал раньше? – спросил любезно Джон.
– Два месяца назад. Писал репортаж о … не важно.
– Пойдем? – преложил Джон.
Они пошли по дороге. Не было ни обочины ни тротуара. Навстречу им ехал грузовик. Проехал мимо. Вскоре после этого другой грузовик проехал в противоположном направлении. Возможно, это был тот же самый грузовик. Не считая полной луны, освещения не было. Деревья по обеим сторонам дороги было не различить. Винсу было бы удобнее, если бы он был один. С ошибками в планах легче мириться, когда никто на тебя не смотрит.
Слабое сияние показалось справа по ходу и некоторое время спустя Роджер, самый чувствительный, сказал:
– Дым.
Винс ускорил шаги.
– Дым? – переспросил Джон.
– Наверное пожар, – подтвердил Роджер, по-журналистски равнодушный к эффекту, которые произвели его слова на отца и деда.
После примерно десяти секунд следования быстрым шагом, Винс побежал. Роджер рванулся за ним. Джон ускорил шаги и прибыл к месту назначения так быстро, как только мог.
– Где Винс? – спросил он.
– Внутри, – сказал Роджер. – Я не могу туда соваться. У меня аллергия на дым. Нет смысла. Если сунусь, то просто упаду без сознания, какой же от меня тогда прок.
– Это и есть тот самый дом? – спросил Джон.
– Что?
– Дом. Это и есть нужный дом, черт тебя возьми?!
– А. Да. Очевидно, да.
Весь первый этаж охвачен был огнем. Второй этаж и странный дормер на крыше – нет. Еще нет.
– Залезай на дерево, – сказал Джон.
И правда, некоторые из толстых веток массивного вяза, растущего посреди газона, почти касались окна дормера.
Роджер посмотрел на Джона, а затем на вяз. Да, верно.
– Подержите вот это, – сказал он, передавая Джону свой рюкзак. Не было смысла рисковать электроникой и блокнотом.
Он разбежался и прыгнул, хватаясь за нижнюю толстую ветку. С неожиданной для горожанина ловкостью он пробрался сквозь ветки наверх. Он достиг ближайшей к дормеру ветки, когда окно вдруг распахнулось и в нем появилось лицо Винса.
– Эй, – сказал хрипло Винс. – Передвинься ближе. Сейчас же.
Роджер приблизился к дормеру. Винс держал на руках пятилетнюю девочку. Он попытался передать ее Роджеру с рук на руки, вытягивая руки как можно дальше. Роджер тянулся, но вскоре понял, что не сможет ее взять, не отпустив полностью ветку.
– Ладно, – сказал Винс. – Сядь верхом. Поставь ногу вон на ту ветку, – он указал на параллельную ветку. – Теперь захвати ветку, на которой сидишь, ногой, как на турнике. Нет, не так. Представь, что тебе надо повиснуть вниз головой. Так. Теперь покажи мне руки. Обе руки. Давай же. Не бойся. Вот, правильно. Я сейчас тебе ее брошу.
Девочка закашлялась.
– Эй, мужик, не надо, – сказал Роджер.
– Времени нет, – сказал Винс. – Открывай объятия. Заткнись и делай, что велят. Вот, правильно. Держись теперь. Раз … два … три!
Тоненькое маленькое тело ударило Роджера в грудь. Девочка оказалась легче, чем он ожидал, и он удержал равновесие.
– Поймал! – сказал Роджер обоим.
– Не могу нигде найти Люка, – сказал Винс.
Он исчез в доме. Роджер начал дюйм за дюймом передвигаться назад к стволу доброго вяза. Снизу, Джон крикнул —
– Эй, там, наверху! Где Винс? Я нашел Люка!
– Он его ищет внутри! – сказал Роджер.
– Черт! … – сказал Джон. – Зови его. Кричи же, Роджер! Ори во всю глотку!
– Винс! – закричал Роджер. – Винс! Мы нашли Люка!
– Винс! – кричал Джон снизу.
Винс появился в окне дормера, кашляя и прижимая рубашку ко рту.
– Люк нашелся! – крикнул Роджер, все еще продвигаясь задом к стволу и сжимая в объятиях маленькую Кимберли.
– Хорошо, – сказал Винс, кашляя.
Он вылез в окно, скользнул вниз по наклонной крыше, схватился за карниз, и перемахнул через него. Повисев, держась руками за карниз, он ослабил хватку и упал вниз, и затем, неуклюже, на бок, вскрикнув.
На полпути вниз по стволу, Роджер управился передать Кимберли Джону, после чего спрыгнул вниз и побежал к Винсу.
– С тобой все в порядке? – спросил он.
– Подвернул ногу, – сказал Винс. – Помогите же встать, кто-нибудь.
Джон и Роджер наклонились над ним и взяли его под мышки. Сделав усилие, Винс встал на ноги.
– Где ты был? – спросил он у Люка.
Люк начал плакать.
– Что с Кимберли? – спросил Винс.
Она сидела на траве и больше ничего не боялась. Дети отходчивы.
– Она не в себе, – сказал Роджер.
– Да, – сказал Винс.
– Пожарные машины, – сказал Роджер.
– Что?
Секунд через пять раздался вой сирены.
– Хороший у тебя слух, – заметил Джон.
– Я их не слышал, – сказал Роджер. – Да они и не гудели. Только сейчас начали гудеть.
– А как ты узнал?
– Да так … – сказал Роджер неопределенно.
Три пожарные машины подъехали к горящему дому. Пожарники тут же занялись делом. Частная машина, приехавшая вместе с ними, остановилась неподалеку. Вышел водитель, неся в руках фотокамеру и диктофон.
– Привет! – сказал коллега Роджера. – Я из прессы. Что происходит? Подождите-ка … О … – он нарушил Третью Заповедь. – Винс? Это действительно ты? А это твои дети?
– Ты кто такой? – спросил Винс враждебно.
– Я? Я Рики Гулд. Местный репортер. Но это – нет, не для местной газеты. Винс, всего несколько вопросов.. – он завозился с диктофоном.
– Роджер Вудз, «Крониклер», – представился Роджер ироническим тоном. – Зря тратишь время, Рики.
– О! Ты, стало быть, уже собрал материал. Ну и что. Есть и другие ежедневные газеты.
– Никто это не напечатает, – сказал Роджер.
– Почему же?
Роджер пожал плечами.
– Ты понятия не имеешь о таких вещах, а? Ладно, так и быть, скажу я тебе кое-что, парень. Видишь ли, есть некий алтарь, с помощью которого осуществляются корпорационные жертвоприношения.
***
– А где эта сука? – спросил Винс.
– Я не знаю, – сказал Люк, и стал плакать сильнее, давая всем понять, что сука виновата во всем, что произошло. Его восприятие, усиленное событиями и возможностью быть обвиненным и наказанным, помогло ему тут же понять, что «сука» – это Сильвия. При обычных обстоятельствах он не понял бы этого так быстро.
– Что значит – не знаю? Она внутри? – спросил Винс.
– Она уехала, – сказала Кимберли, сидя на траве.
– Когда?
Кимберли и Люк молчали.
– Когда она уехала? – спросил Винс.
Молчание.
– Когда уехала сука?
– Она давно уехала, – укоризненным тоном сказала Кимберли.
– Час назад? Три часа назад?
– Ну что ты такое говоришь, Винс, – сказал Джон. – Ну откуда им знать про часы?
– Они достаточно умные, – огрызнулся Винс.
– Конечно, – сказал Джон. – А только в их жизни нет пока что никаких «часов». Люк, Кимберли, – сказал он. – Когда дама уехала, было уже темно?
Молчание.
– Светло? Звезды на небе были, когда она уехала?
– Нет, – сказала Кимберли.
Люк подтвердил,
– Нет.
– Светило солнце?
– Нет.
– Не-а.
– Звезд не было, солнца тоже не было…
– Вчера было облачно весь день, – сказал Роджер Вудз.
– Ни хуя себе! – сказал Винс. – Когда вы пошли спать вчера вечером, ее здесь уже не было?
– Она сказала, что вернется, – протянул Люк и снова заплакал.
– Хорошо, хорошо. И что же случилось потом?
– Ничего.
– Что вы делали сегодня весь день?
– Смотрели телевизор.
– Почему горит дом?
– Люк его поджег, – сказала Кимберли.
– Неправда, – возразил Люк.
– Правда.
– Нет, неправда.
– Правда.
– Я просто играл.
– Да, и поджег дом.
– Я не хотел, – заревел Люк.
– Люк, заткнись, – сказал Винс. – Я говорил тебе, что со спичками играть нельзя.
– Я не играл со спичками.
– Он играл с пистолетом, – справедливо заметила Кимберли. Она очень любила справедливость.
– С каким еще пистолетом?
– В кухне. Ты стреляешь, и загорается огонь.
– Сигаретная зажигалка, – предположил Роджер Вудз.
– Зажигалка для духовки, – сказал Джон. – Точно.
– Я ему говорила не играть с пистолетом, – объяснила Кимберли.
– Я не играл. Она врет.
– Я не вру, – сказала она. – Я никогда не вру. Я хорошая. Я всегда хорошая.
– Ты всегда врешь, – сказал Люк. – Пошла на хуй.
– Эй, – сказал Винс.
– Он играл с пистолетом, – настаивала Кимберли.
– Я не играл. Я только один раз его включил. Я хотел посмотреть, как он работает.
– В кухне? – спросил Винс.
– Что?
– Ты включил зажигалку в кухне?
– Нет.
– Где ты ее включил?
– В комнате, где большой стол.
– Он весь день играл с пистолетом, – сказала Кимберли, богиня справедливости.
– Я не знал, – сказал Люк.
– Книжная полка, – предположил Винс.
Люк не понял.
– Занавеска, – сказал Джон.
– Это я нечаянно, – сказал Люк. – Я не хотел.
– Ну хорошо, – сказал Винс. – Мне все равно, где эта сука. Как здесь ловят такси?
– Я могу вам вызвать такси, – сказал Рики с энтузиазмом. – Хотите?
– Конечно. Спасибо.
Рики вытащил мобильник и набрал номер.
– Ну хорошо, – сказал он, когда Винс, Джон, Роджер и дети залезли в машину. – Счастливого пути. Роджер, спасибо, мужик. Ищи статью в завтрашних газетах.
– Удачи, – скептически сказал Роджер.
Таксист резко взял с места и сделав несколько лихих поворотов, проследовал под стрелку, указывающую на въезд Тёрнпайка. Въезд оказался перекрыт – его чинили. Таксист выругался и дал задний ход.
– Помедленнее, – сказал Винс таксисту. – Я серьезно. У тебя в машине дети. Думай, что делаешь.
– Эй, Винс, – тихо сказал Джон. – Нельзя при детях унижать представителей сектора услуг. Дурной тон.
– Дети спят, – сказал Винс. – И вообще – дурацкая была затея их здесь прятать. Никто за ними не гнался, и за мной тоже.
– Ты уверен?
– Конечно уверен. Я перепугался, что-то вроде паранойи, а Гвен подыграла. Думаю, что ей просто нравятся приключения.
Отец Гвен знал то, чего не знал Винс. Документы были готовы, детей можно было отобрать у Винса в любой момент. В документах Винс классифицировался как человек, не заслуживающий доверия. Время от времени Джон нанимал специалистов, дабы избавиться от микрофонов, которые Гвен непрерывно сеяла по всему особняку. Ничего не помогало. Гвен знала о деле прав на детей и, очевидно, приняла собственные меры, возможно для того, чтобы угодить Винсу, в коего была влюблена. Джон решил не поднимать эту тему, даже ради того, чтобы защитить дочь. Вместо этого он повернулся к Роджеру.
– Как дела? – спросил он.
– Счастлив рапортовать, что все идет отлично, – сказал Роджер. – Всё и все в полном порядке. Прошу меня извинить, ребята, мне нужно некоторое время погрустить молча. Оставьте меня в покое.
И Джон и Винс удивились этой внезапной вспышке – спокойный, мягкий характер Роджера с ней не вязался.
Помолчав, Винс сказал:
– Слушай, Роджер, у меня к тебе есть дело.
– Ага, – сказал Роджер равнодушно. – Надеюсь, что оно доброе.
– Я написал статью…
– О, вы написали статью, сэр? – саркастически переспросил Роджер.
– Проблема только одна…
– О, со статьей проблема, а?
Джон рассмеялся.
– Прекратите вы, оба! – потребовал Винс.
Люк проснулся, сказал «Умри, грязный зеленый инопланетянин», и снова уснул.
– Мне нужно, чтобы кто-нибудь ее проверил, с карандашом, – объяснил Винс. – Хорошо бы, если бы ты. Если не возражаешь. Я заплачу тебе столько, сколько ты сочтешь нужным.
После примерно десяти секунд саркастического молчания, Роджер сказал, —
– Согласен. О чем статья?
– Позже обсудим.
«Летняя резиденция» Винса находилась на западном берегу Гудзона, в трех милях от Найака, и представляла собой большой, просторный дом, напоминающий особняки Золотого Берега. Особняк куплен был после того как Винс и Илэйн появились в одном из ресторанов Золотого Берега и нашли, что принимают их слишком холодно.
Дрова весело трещали в камине в главной гостиной. Едва одетая экономка – солидная, рассудительная женщина лет сорока и друг ее, чуть моложе, с козлиной бородкой, прервали прелюдию к соитию и быстро поднялись с ковра, делая виноватые жесты.
– Простите, – сказал Винс. – Я понимаю, что это неожиданно очень. Наверное, нужно было оповестить звонком…
Говоря это, он почувствовал себя глупо. В конце концов это его дом. Следует воспринимать как должное что в отсутствие хозяина прислуга будет развлекаться, но с другой стороны риск быть прерванными – естественный, его следует принимать в расчет, когда используешь хозяйский дом в собственных любовных целях.
Винс удалился. Мужчина с козлиной бородкой быстро оделся и через три минуты исчез, не сказав никому ни слова.
Винс и Джон перенесли детей в детскую и уложили в кровати. Джон сказал, что отдохнет, и ушел в гостевую спальню. Экономка вышла к Винсу в кухню. Роджер закрыл холодильник, оперся о раковину, и стал смотреть и слушать.
– Я понимаю, вы меня сейчас уволите, – сказала она.
– Нет. Почему? – удивился Винс.
– После того, что случилось…
– Ничего не случилось, – сказал он. – Кофе хотите?
– Сэр…
– Вот вам кофе. Послушайте, окажите мне услугу. Мне нужно быть в городе завтра, и послезавтра тоже, и, возможно, на третий день тоже. Не присмотрите за детьми? Я вам заплачу. Двести долларов, сверх вашей обычной платы, в день. Как вам?
– Я не уверена, что…
– Если не можете, не порекомендовали бы кого-нибудь из ваших знакомых?
– Я могу.
– Очень хорошо. Мы сейчас пойдем в библиотечную комнату, Роджер и я. Мне очень жаль, что так получилось давеча. Если я чем-то могу помочь, скажите. Как насчет отпуска? Поезжайте куда-нибудь. Я заплачу за билеты и отель, и любые расходы. И возьмите своего бойфренда с собой.
– Почему бы вам не купить ей хоккейный клуб? – спросил Роджер, отпивая кофе. – Айлендерз уже лет пять ищут покупателя. Рынок плохой, можете купить со скидкой. Согласятся на сто миллионов, если поторгуетесь слегка.
– Заткнись, Роджер, – сказал Винс. – Ну так что же? – он снова повернулся к экономке. – Я за все плачу. Трехнедельное путешествие для двоих.
– Э … сэр, это не очень хорошая идея…
– Он художник? Вы хотите сказать, что он горд и наверняка откажется?
– Он входит в десятку самых богатых людей в стране, – сообщила она, закатывая глаза. – Скупердяй страшнейший. Большая часть земли в этом регионе принадлежит ему. И он скорее всего согласился бы на ваше предложение, и именно поэтому я отказываюсь. Мне и так перед вами неудобно. За детьми я послежу, не волнуйтесь. Я думала, вы рассердитесь на меня.
Она хотела добавить, что покойная жена Винса чуть не уволила ее как-то раз за похожее нарушение этикета. Но не добавила из чувства такта. Как многие другие граждане Республики, она считала, что Винс нанял кого-то, чтобы убить надменную снобистскую шлюху, и, по ее мнению, шлюха это вполне заслужила. Если бы она, экономка, была бы мужем шлюхи, она тоже наняла кого-нибудь, чтобы шлюху убить.
Роджер пожал плечами. Вот он опять – в нужном месте в нужное время. Опять происходит сенсационное. Опять репортаж писать не о чем.
Винс и Роджер удалились в библиотеку с массивными дубовыми столами и стульями и антикварными книжными полками. Винс открыл спортивную сумку и вытащил черновик. Роджер вытащил портативный компьютер.
– Надеюсь, ты сможешь разобрать мой почерк, – сказал Винс.
– Я любой почерк разбираю, – сообщил Роджер обыденным тоном. – Меня этому учили.
Некоторое время он читал черновик, а Винс ерзал в кресле, нервно поглядывая на чтеца.
– Ладно, – сказал Роджер. – Главная проблема не в грамматике, которая, кстати сказать, лучше, чем я предполагал, и не в структуре, которую можно подправить. Проблема в ключевых словах, или, если желаете, в расхожих словах. Они все стоят не там, где должны стоять, и служат не тому, чему должны служить.
– Объясни.
– На мой взгляд, вам не следует использовать расовый козырь.
– Э … Не знаю. А что, не поможет?
– Нет. Хуже сделает. Детям будет хуже.
– Почему?
Роджер закурил. Винс дал ему пепельницу.
– Представьте себе, – сказал Роджер. – Ваша дочь идет учиться в университет. Там встречает парня, который ей нравится. Парень смотрит на нее и думает – а, это же та самая девушка, чей отец ушел от обвинений в убийстве потому, что он черный и знаменитый. Вам бы не хотелось, чтобы такое произошло?
– Нет, – сказал Винс, чувствуя, как ему становится дурно.
– Хорошо, – сказал Роджер. – Никаких расовых инсинуаций. Расхожие, или сигнальные, если хотите, слова, такие как – «предубеждение», «нечувствительные», «враждебно настроенные», и так далее – от них нужно избавиться. От всех. В чисто логическом смысле вы используете их правильно, но логика с политикой не связана. Как только люди слышат слово «предубеждение», они тут же думают – «расовое» – не так ли.
Винс подумал.
– Да, – сказал он. – Ты прав.
– Прекрасно, – сказал Роджер. – Теперь, когда мы избавились от этих слов, то что осталось – сплошное нытье. Вам нельзя сейчас ныть, Винс. В конце концов вы же чемпион мира в тяжелом весе. Так что вместо «мои бедные ребятишки» следует писать «мои дети», а вместо «журналист никогда не сожалеет о сделанном» – хмм … ага – «будь у этих журналистов хоть немного здравого смысла, они бы осознали, что есть разница между правдой, на которую указывают все свидетельства, и ложью, которую они сами придумали только для того, чтобы позлорадствовать за счет человека, попавшего в беду»
– Не слишком ли напыщенно? – спросил Винс.
– Может быть, но все равно лучше чем «сфабрикованные» и «сраженный горем вдовец», – парировал Роджер.
– Хорошо. Так что нам сейчас делать?
– Вы сидите рядом со мной и смотрите, как я печатаю. А потом разберем вместе каждое предложение. Идет?
– Согласен.
***
До Верхнего Вест Сайда Роджер доехал на такси. Время было – далеко за полночь. Выйдя из машины, он остановился около круглосуточно работающего киоска, чтобы посмотреть на предутренние выпуски. Главная страница «Поуста» крикнула ему – «Чемпион Спасает Детей!». Он схватил газету. Он не верил своим глазам. На фотографии были Винс и его дети – и, да, он сам, Роджер, позади них, зернистый, но вполне узнаваемый. Роджер поставил свой репортерский мешок возле ног и перевернул страницу. Любимые слова Рики Гулда были «героический», «бескорыстный», «мужественный» и «чудовищный». Роджера классифицировали как «доброго самаритянина», что, конечно же, было неверно во всех смыслах, но льстило самолюбию. Рики благородно отметил, что Роджер, а не он, Рики, должен был быть автором этого репортажа, но он, Роджер, был занят, помогая спасти детей и морально всех поддерживая.
Роджер поднялся на свой этаж. Возясь с ключами, он одним глазом смотрел в газету. Теперь он не уснет. Первая утренняя программа новостей – через час.
Он уронил газету и ключи, нагнулся, чтобы поднять, вынул мобильник и обнаружил, что в нем полно срочных сообщений. Раздосадованный, он вспомнил, что выключил мобильнику звук, когда работал над статьей Винса.
Он вошел и включил свет. Квартира сияла чистотой.
– Так, – сказал Роджер.
– Тебе всю ночь звонят, – сказала Русая Загадка, уперев локоть в письменный стол.
– Ага. Ты как попала в квартиру?
– Ты мне дал ключи. Помнишь?
Он не помнил. Он даже имени ее не знал, и это было неудобно.
– Мой герой, – сказала она, приближаясь и целуя его страстно в губы. – Я тут прибрала немного. Надеюсь, ты не в обиде. Я просто не могла не прибрать. – После этого она сказала ему, что она похожа на Мими из «Официанток» (какая-то телекомедия, и она думает, что похожа на одну из героинь, предположил Роджер). – Ну, как дела? Телевизионщики тебя не интервьюировали еще?
– Слушай, э … – сказал Роджер. – У меня тут на столе лежала куча бумаг.
– Я их все рассортировала. Ничего не выбросила. Некоторые из твоих заметок просто потрясающие. Мне особенно понравилась статья о теории эволюции. Ужасно смешная. И популистский подход – это то, что нужно. Может, тебе следует написать книгу.
– Эволюционной…
Тут он вспомнил, что написал как-то двадцатистраничную рецензию на очередной шедевр Ричарда Докинса. Он даже не посылал ее никуда. Ни один редактор не взялся бы такое напечатать. В прессе эволюцию имели право обсуждать только жившие мыслью, что предками их были обезьяны, что, в представлении редакторов и публики, делало их экспертами.
– Да, – сказала она. – Не возражаешь, если я пихну ее в воскресный выпуск?
– Какой воскресный выпуск? – спросил Роджер.
– Тот, который я редактирую, – сказала она недовольно.
– Ты – редактор? – удивился Роджер.
– Очень смешно, – сказала она с еще большим неудовольствием. – Тебе что, слава ударила в голову? Я вдруг – никто для тебя, да? Тебе все равно, чем я занимаюсь?
– Конечно не все равно, – сказал он. – Только дай мне опомниться, пожалуйста.
– Нет, – сказала она, расстегивая ему рубашку. – Не знаю, где ты шлялся всю ночь, и мне плевать. В себя придешь потом. Расслабься и получай удовольствие.
– Комак, – сказал он. – Мне нужно быть в Комаке, в Лонг Айленде.
– Что ты несешь? Комак? – сказала она, расстегивая ему ремень.
– Что-то происходит в Комаке, – объяснил он.
– Сейчас четыре утра, – сказала она.
– Я знаю.
– Что такое может происходить в Комаке, – спросила она, ведя его к постели, – что более важно, чем секс с редактором?
– Не знаю, – объяснил он. – Понятия не имею, что там делается, в Комаке. Просто чувствую.
– Да, – сказала она, укладывая его на спину и снимая с него ботинки, носки и брюки.
– Бывает, на меня находит, – продолжил он объяснение. – Это что-то вроде инстинкта. Я знаю, где мне нужно быть … где происходит что-то сенсационное. Это как антенна такая у меня.
– Очень хорошо, – сказала она, скидывая туфли и становясь на колени возле него. Мысли Роджера плавали в тумане. Он обнаружил, что всерьез возбужден. Может, это любовь. Он подумал – а есть ли закон, согласно которому жених обязан знать имя невесты? Она все еще была полностью одета, минус туфли, а он полностью голый, и это тоже возбуждало. Она быстро скинула жакет, рубашку и юбку, расстегнула лифчик, и несколькими спиралевидными движениями выскользнула из трусиков. Она оседлала его очень нежно, но очень, очень уверенно. В принципе, он был против того, чтобы нейлоновые чулки терлись об его бока, но в случае Русой Загадки все было новым и волнующим. Он вспомнил с удивлением, как думал некогда, что у ее кожи неприятных запах. Наоборот. Притягательный. Из горла у нее вылетела мелодичная высокая нота. Он провел рукой ей по животу и тронул сосок, все еще прикрытый расстегнутым лифчиком. Груди у нее были маленькие, едва заметные. Это не имело значения. Ничего не имело значения. Секс с редактором был в данный момент самым важным делом в мире, не потому, что с этим сопряжены были какие-то непосредственные выгоды для данного журналиста, но, скорее, потому, что был он, секс с редактором, самым…
Самым важным…
Самым важным делом…
Самым важным делом … во всем …неблагодарном … но радостном …огромном … бесконечном … сволочном … стонущем … великолепном … мире!
Возможно.
То, что происходило в Комаке – продолжало происходить. Почему бы не забыть о том, что там, в Комаке, что-то происходит?
Русая Загадка лежала, разнеженная, на нем. Волосы ее щекотали ему щеку. Он отодвинул волосы.
Герой. Он – герой.
Герой уснул.
Он проснулся несколько часов спустя и обнаружил, что Русая Загадка не оделась и не ушла домой. Вместо этого она готовила в кухне завтрак.
Он сонно выполз из постели, прошествовал к письменному столу и упал на стул.
– Доброе утро, – сказала она. – Тебя сегодня непрерывно в новостях показывают. Как ты любишь яйца? Глазунью? Болтушку? Бекон?
Он закрыл глаза. Снова их открыв, он включил компьютер, качнулся, пришел в сознание, и стал просматривать новости. О статье Рики Гулда говорили все.
Он повертел головой, ища сигареты.
– Нельзя курить до завтрака, – сказала ему Русая Загадка, ставя дымящуюся тарелку перед ним. Она ускакала обратно в кухню и вернулась с апельсиновым соком и кофе. Сев напротив него, она принялась отковыривать куски от дыни и шумно и мокро их жевать.
– Я взяла на себя смелость забрать одно из твоих эссе для моего журнала, – сказала она.
– Каких эссе? – спросил он. Соображал он с трудом.
– Про эволюцию. Пойдет в набор, успею к следующему выпуску.
– Успеешь?
– Да. Не бойся, они пришлют тебе чек. Ставка очень хорошая.
– Ладно.
Нужно было о чем-то ее спросить.. Было бы неплохо узнать название журнала, в котором она работает, и заодно – как ее зовут. Может, он сумеет заглянуть ей в сумку, пока она моется в душе. Должно же у нее быть удостоверение. А готовить она не умеет совершенно.
Он залпом выпил сок и попробовал кофе. Существует только один способ испортить и без того невкусный растворимый кофе, и способу этому нельзя научить – с этим рождаются. Русая Загадка с этим родилась.
– Мне нужно в офис, – сказал он.
– Я так и подумала, – сказала она, рассудительно кивая. – Ты бы мог попросить их о повышении зарплаты.
– Сколько людей должны одобрить эссе, прежде чем его пошлют в набор?
– Я среди них главное лицо.
– Ты главный редактор?
– В моем разделе – да.
– Ну, хорошо, – сказал Роджер. – Денег мне не одолжишь?
– Конечно. Сколько тебе нужно?
– Шучу.
