Рассказ пятый. Анни

Школа – это место, в котором мучают детей.

В конце девятнадцатого века, во время перехода с угольной индустрии на нефтяную, зажиточная часть просвещенного человечества задалась задачей облагодетельствовать население поголовной грамотностью. Считалось, что у человека, умеющего писать, читать, и считать больше возможностей для духовного и материального роста, чем у человека, не умеющего все это делать, а расти, и духовно и материально, нужно. В этой связи организовались в цивилизованных странах так называемые начальные школы – сперва на частные пожертвования, а затем и на государственные – в которые родителям, сперва в добровольном порядке, а затем и в принудительном, вменялось отправлять своих детей на дневное время – то есть, именно тогда, когда детям хочется резвиться и радоваться солнышку.

Дети, конечно же, противились бесцеремонному нарушению их прав на беззаботное детство, но их никто не спрашивал.

Таким образом у матерей появилось много свободного времени. Это время мировое сообщество решило использовать для утверждения равноправия полов, и было решено женщин трудоустроить. Когда спохватились, было уже поздно – женщины составляли значительную часть работающих, вписались в систему, и откат развалил бы экономику и пустил бы по миру большинство человечества. Многим семьям на одни мужнины доходы было просто не прожить.

Правда, женщины из обеспеченного сословия могли себе позволить ни во что не вписываться и остаться хутенехозяйками. Тем не менее, их дети тоже ходили в школу, потому что закон для всех. Обычно этих детей отводили в школу и приводили из школы их няньки. Некоторые матери, впрочем, считали отвод и привод детей материнским своим долгом, тем более что большого труда это не составляло.

Ашли Миллер запарковала просторный свой вуатюр в одном квартале от входа в школу для привилегированных детей, тщательно прикрыла дверцу, пригладила платье на животе, поправила ридикюль на плече, и направилась к дверям. Дети – близнецы, мальчик и девочка, Тимоти и Натали (Тим и Нат, в быту) – вскоре вышли, по отдельности, развязными походками, и приблизились к матери, не глядя друг на друга. У рыжеватого Тима был такой насупленный вид как будто весь мир только что не пожелал отдать ему старый долг, а губы толстощекой веснушчатой Нат кривились презрительно. Семь лет им было, близнецам.

– Кто хочет мороженного? – ханжеским слащавым тоном спросила Ашли.

Тим подозрительно на нее посмотрел, а Нат нахмурилась и сказала неуверенно:

– До обеда?

– Дура, заткнись, – сказал Тим.

Подумал, понял, что поздно – слова Нат уже наверняка навели мать на неправильные мысли – разозлился, помедлил, и в конце концов въехал ранцем сестре по затылку.

– Мам, он меня ударил! – объявила Нат.

– Тим, перестань сейчас же! – велела Ашли начальственным тоном, не менее ханжеским, чем слащавый. – Разве хорошие мальчики себя так ведут?

Тим ненавидел хороших мальчиков, и ему было все равно, как они себя ведут, он их всех убил бы, если бы представилась возможность.

– Что ты жуешь?

– Резинку, – зло сказал Тим.

– Он сегодня весь день жевал резинку, – сообщила Нат. – Ему учительница говорила не жевать резинку, а он жевал.

– Тебя там не было, откуда тебе знать, что ты пиздишь, блядь! – сказал Тим – и слегка испугался. При матери такие слова говорить было нельзя. Мать всегда очень сердилась в таких случаях.

– Сейчас же замолчи! – отчеканила Ашли, на этот раз вполне искренне. – Будешь сегодня наказан!

– Вот так, будешь наказан! – подтвердила Нат.

– Я тебя ночью задушу, – пообещал Тим.

– Мама, он грозится.

– Как ты смеешь говорить такие…

В этот момент Ашли почувствовала боль в плече. Еще не успев ничего понять, она инстинктивно попыталась схватиться за ридикюль. У нее ничего не вышло. Небольшого роста черный парень уже бежал прочь, расталкивая прохожих.

– Вор! Он у меня сумку украл! – крикнула Ашли, не зная толком, что делать – бежать за вором, оставив детей? Кричать еще? А не опасно ли это – бежать за вором?

Она растерялась, и только смотрела вору в спину. Неожиданно вор упал, и какая-то белая женщина в кремовом брючном костюме склонилась над ним резко, схватилась за ремешок ридикюля и со второй попытки вырвала его из руки вора. Вор вскочил, оглянулся дико, посмотрел в упор на брючнокостюмную, и побежал дальше. За ним побежали несколько человек. Вор скрылся за углом.

Женщина в брючном костюме подошла к Ашли, протягивая ей спасенный ридикюль.

– Совсем распустились, – сокрушенно сказала она. – Проходу нет. И у кого сумочку отобрать придумал – у матери! Вот же скотина.

Ашли машинально взяла ридикюль, глядя растерянно на женщину. Женщина выглядела очень молодо – двадцать с небольшим. Короткие блондинистые локоны, выщипанные брови, большие голубые глаза, небольшой рост, плотная. Нос странного вида – похоже, его косметически исправляли совсем недавно.

– Не испугались? – спросила женщина у Тима и Нат. – Не бойтесь. Маму все любят, все готовы ей помочь. Ну, мне пора. Вуатюр мой вон там, – она показала рукой.

– А … спасибо вам большое, – сказала Ашли. – Не знаю даже, как вас отблагодарить, что вам сказать … У меня тоже вуатюр, в той стороне…

– А, ну пойдемте вместе. Как вас зовут?

– Ашли. Ашли Миллер. А вас?

– Анни Манчини. Можно просто Анни.

– Можно просто Ашли.

Женщины улыбнулись, понравившись друг другу. Возникло между ними некое понимание. Так выбирают подруг – только познакомилась, но уже знаешь, что вот это – подруга твоя, которой ты будешь поверять маленькие свои тайны, с которой будешь говорить по связи каждый день, и ходить на бранч и в магазины готовой одежды.

– А вас как величать? – спросила Анни, оборачиваясь к детям.

Тим, хоть и хмурый, впечатлился поведением брючнокостюмной и промолчал, задумавшись.

– Нат, – сказала Нат. – Я всегда только высшие баллы получаю. Я всегда слушаюсь взрослых.

Тим искоса глянул на нее и решил, что просто задушить ее ночью – мало. Нужно придумать что-нибудь более изощренное.

Анни засмеялась. Ашли, поглядев на Нат, а затем и на Тима, тоже засмеялась.

– Такие вот у меня детки. А у вас есть дети?

– Нет, – ответила Анни. – Но обязательно заведу, мне такое нравится. Забавные.

– Да, как же, забавные, – притворно заворчала Ашли.

У вуатюра оказалось спущено переднее колесо. Ашли бы, наверное, не заметила сперва (она достала ключи и сунулась было открывать заднюю дверь), но Анни кивнула и сказала:

– Смотрите-ка.

– Что? – не поняла Ашли.

Тиму стало стыдно, что мать его такая дура, а Нат официальным тоном объявила:

– Колесо спущено. Теперь ехать нельзя. Наверное это тот же грувель спустил, который сумку у тебя вырывал, мама. Какое несчастье!

– Не болтай глупости! – сердито сказала Ашли. – Черт, надо позвонить, наверное … Я не умею менять колеса. Даже не знаю, где лежит запасное. И лежит ли. А вы умеете? – обратилась она к Анни.

Анни сморщила нос, пожала плечом, и сказала:

– Пачкаться не люблю. Надо вызвать ремонтника. Они, правда, приезжают не сразу, а только через час. Ну так пойдем, кофе выпьем, я составлю вам компанию. Мой вуатюр – вот он, – она показала рукой на новенький серебрянный «Хаски». – А вы где живете?

– На Гамма Бич, у кромки Клифтона, – сказала Ашли.

– Гамма Бич? Это рядом со мной. Я в Делта Бич. Давайте-ка связывайтесь, пусть приезжают и делают, что хотят, а я вас пока что подвезу.

– Да, – сказала неопределенно Ашли. – Но нельзя же оставлять…

– А муж ваш где работает?

Ашли задумалась.

– В городе?

– Да.

– У него запасные ключи есть?

– Э … да.

– Вот пусть и подберет ваш вуатюр. Поехали, поехали, чего уж там. Дети скоро проголодаются, буйствовать начнут, – заключила Анни.

– Это да, – подтвердила Ашли.

Спортивный «Хаски» очень понравился детям, несмотря на то, что им пришлось втиснуться на заднее, узкое сидение, и восхитил Ашли. Расположившись уютно в пассажирском кресле, вытянув длинные красивые ноги, она потрогала кожаную обшивку двери, вдохнула, кивнула, и сказала:

– Красивый какой у вас вуатюр.

– И в управлении удобный, – сообщила Анни. – На взлет!

Она оглянулась на детей и подмигнула им.

Ашли в глубине души любила приключения и острые ощущения. Поэтому когда Анни, круто развернув свой вуатюр, лихо обойдя троллейбус, скользнув в переулок, пройдя под светофором, только что засветившимся красным, вырулила на пандус и по нему взлетела на скоростное шоссе, Ашли перевела дыхание и поглядела на новую подругу восхищенно.

– Здорово водишь, – сказала она.

– Вуатюры – они как мужчины, – сказала Анни, делая серьезное лицо. – Считают себя мощными, суровыми существами, но очень любят ласковое обращение.

Она погладила руль. Ашли поняла, что это, вроде, юмор, и хихикнула. И тут же примолкла, когда Анни, резко добавив скорости, обогнала нашответ, пройдя в миллиметрах от него, и, метнувшись на две линии вправо, обошла грузовик.

Дети притихли. Нат взвизгнула было, но Тим зажал ей рот и сделал очень страшные глаза.

– А кто мороженного хотел? – поинтересовалась Анни.

– Я! – сказал Тим.

– Я хотела мороженного, – с достоинством произнесла Нат.

– Сейчас позвоню в парлор, – сказала Анни, вынимая мобильник. – Как раз по дороге.

– Что вы … – начала было Ашли.

– Я с Митчем знакома, он не откажет, – Анни вытащила связь и набрала номер. – Митч? Здравствуй! Я заеду минут через пятнадцать, со мной двое детей, одна взрослая, очень серьезно выглядящая, и в то же время симпатичная девушка, и я сама. Но мы в пути и очень спешим, поэтому вынеси нам прямо на улицу, я подъеду … – она обернулась к детям. – Кто что будет есть?

– Бику с блестками! – сказал сообразительный Тим.

– Я буду есть бику с черникой, – сказала Нат.

– Бику с блестками, бику с черникой … А взрослые любят мороженное?

– Да нет, спасибо … – сказала Ашли.

– А я вот сладкоежка, – призналась Анни. – Мне конус с малиновым сиропом, – сказала она в трубку. – И еще один с чайным. До скорого. – Митч – хороший парень, – сообщила она. – Простой такой, без затей. Ужасно любит всем угождать. Поэтому и держит парлор. Митч сам делает чайный сироп. Сейчас вы попробуете…

– Нет, зачем же…

– Ну, что вам стоит – попробуете, если не понравится, выбросите … Конус вафельный, там пополам-на-пополам ванильное мороженое и мерзлый йогурт из овечьего молока.

До Гамма Бич, минуя Клифтон, доехали за двадцать минут. Свернув с шоссе, Анни подогнала вуатюр ко входу стоящего на отшибе парлора, стилизованного под сказочный замок. Из дверей вышел толстый парень с довольным лицом и протянул прямо в открытое окно «вуатюра» бумажный поднос с четырьмя порциями мороженого разных видов.

– Ну, как? – спросила Анни, косясь на Ашли.

– Действительно очень необычно, – призналась Ашли.

– А вам, бандитам, нравится? – спросила Анни, оборачиваясь.

– Это что-то совершенно фантастическое, – сказала Нат серьезным голосом.

Тим передразнил ее писклявым голосом с преувеличенно лживой интонацией:

– Это что-то совершенно фантастическое!

Анни засмеялась, а Ашли сказала, стесняясь:

– Тим, веди себя прилично. Анни, третий поворот налево.

Анни вырулила к хутеню Ашли и лихо завела вуатюр на полукруг перед входом.

– Не зайдете? Кофе выпьем, – предложила Ашли.

– Отчего ж, зайду! У меня еще полчаса есть, как минимум. Жених приходит к семи.

– Жених?

– Сожитель. Всем говорю, что жених, а то как-то неудобно. – Анни чуть подумала. – Он-то очень хочет жениться, а мне как-то боязно. Я уже была один раз замужем. Ничего хорошего у меня из этого не вышло, и боюсь не выйдет. Не подхожу я на роль жены, я очень взбалмошная, своевольная, и не люблю компромиссы.

– Ну, брак – он не из одних только компромиссов состоит, – заметила Ашли, кивая няньке коротко и направляясь в гостиную.

– Легко вам говорить – вы женщина видная. Рослым женщинам замужество всегда легко дается.

– С чего это вы взяли? – Ашли улыбнулась.

– По наблюдениям. Рослые выносливее. Ну и еще, конечно же, красивая рослая женщина внушает мужу больше уважения, чем миниатюрная и не очень красивая.

– Почему ж, вы очень даже … – сказала Ашли, слегка краснея.

Анни махнула рукой.

– Да ладно! Где ж кофе-то?

– Сейчас, – сказала Ашли. – А может, мартини выпьем? Я сама делаю, вон, видите, мой мини-бар?

– Я не против.

Ашли по-хозяйски и очень ловко зачерпнула лед алюминевой встряхивалкой, на глаз налила в нее водку и вермут, встряхнула, и разлила по бокалам арт-деко, не пользуясь ситом, что говорило о большом опыте. Маслины возникли в бокалах сами собой.

Разговорились. Ашли поведала, что она вышла замуж девять лет назад за человека из ее круга. Его звали Зак, и был он серьезный, обстоятельный адвокат. До этого у нее было много предложений от разных мужчин, но она искала именно обстоятельного. До замужества она окончила не очень престижное заведение и некоторое время пыталась стать модельершей, но все фотографы настаивали, чтобы она похудела, а она, Ашли, предпочитала (и предпочитает) естественность. Анни, оглядев длинноногую, с красивой талией и очень женственной грудью Ашли, кивнула одобрительно. Действительно, совершенно не нужно худеть. Прекрасная фигура. Правильные черты лица. Красивые густые волосы. Чувственные губы.

– Ну уж и чувственные, – засмущалась Ашли.

– Вполне чувственные.

– А ты? Почему развелась с мужем?

Анни поведала. Познакомились в университете. Два года приглядывались друг к другу. Было хорошо. Поженились, и он сразу стал отчужденный какой-то. Некоторое время мнил себя художником, потом ударился в буддизм, потом решил почему-то заняться проектировкой яхт, потом уехал в Тибет и пробыл там почти год. В общем, надоел чудачествами. А сегодняшний ее сожитель – парень неплохой, неглупый, но она еще не решила, выходить ли за него. Во-первых, он намного старше. Во-вторых, у него денег – только зарплата, а биологам нынче платят не очень много, вот и думает Анни – а не из-за денег ли он хочет на мне жениться?

– Да, это серьезный вопрос, – подтвердила Ашли, изображая задумчивость.

Потом выпили еще мартини, и Ашли пригласила Анни остаться на обед – скоро вернется муж, она их познакомит, и пусть свяжется со своим женихом, пусть он тоже приедет. Анни отклонила просьбу, но предложила встретиться завтра вечером, в городе, без детей, вчетвером, и пойти в какое-нибудь заведение. Ашли согласилась.

Прием доброй пищи вызывает у людей, как вида, положительные эмоции. Совместные трапезы способствуют сближению. Этим пользуются рестораторы и правительство – первые, обстраивая дело так, чтобы идущим на сближение не нужно было ничего готовить самим и взимая за это с них порой значительную мзду, и вторые – взимая мзду с рестораторов на содержание дорог в хорошем состоянии. Также иногда с рестораторов мзду взимает организованная преступность. Всем выгода.

Вечер выдался волшебный. Сперва съехались к Миллерам.

Муж Ашли, Зак, ростом был чуть выше среднего, волосы имел темные, на дюйм длиннее, чем было принято в тот год, носил приталенные темного цвета деловые костюмы, прекрасно сочетавшиеся с его спортивной фигурой, и вообще произвел на Анни благоприятное впечатление. Говорил он чуть громче, чем требовала обстановка, из чего можно было заключить, что до небожителей от юстиции вроде Троллмана или Пицетти, ему, Заку, очень далеко.

Небожители всегда уверены в себе. Небожители не женятся на первой попавшейся долговязой особе, боясь, что ее у них перехватят под самым носом. Небожители не обитают перманентно в летних резиденциях на окраине, не рассуждают всерьез о политике и футболе едва познакомившись с человеком, не ведут разговоры на отвлеченные темы серьезным тоном, не путают напускное презрение с естественной снисходительностью, и не участвуют на добровольных началах в кампаниях по искоренению мелких пороков вроде курения.

Ашли еще раз поведала мужу в романтических тонах о давешенем приключении с ридикюлем и пришедшей на выручку Анни. При этом Анни не очень слушала, не смущалась, а по большей части болтала с детьми о всяких глупостях.

Вскоре прибыл жених Анни, именем Тео – в элегантном костюме, благоухающий, толстый, радушный увалень. Улыбался он искренне, говорил мало, глаза не прятал, в кресле сидел прямо. Вызвали такси и, оставив детей на попечение няньки, отправились в ресторан у прибоя.

***

Учтивые официанты предлагали тунисские блюда и вино. Увидев, что Зак мнется (платил он, как муж пострадавшей, дающий обед в честь спасительницы), Анни не стала досаждать ему просьбами заказать пойло получше (Тео молчал), и пила дешевое очень кислое мерло не кривясь. Тео пил пиво, а Ашли, отпив половину бокала мерло, отказалась от дальнейшего потребления алкоголя.

Анни попросила официанта принести пепельницу и, поскольку сидели они на открытой веранде, а «порочная инспекция» сегодня уже приходила, пепельница была доставлена. Зак тут же начал рассуждать о вреде курения, и Ашли пришлось пнуть его под столом ногой, и он отреагировал так:

– Нет, я ведь просто говорю…

Заговорили о политике и о предполагаемой национализации компании Пейлоуд. Тео выразил подозрения, с которыми вот уж год носились все богатые либералы Кейптауна, что президента Таффо убили именно потому, что он настаивал на этой самой национализации. Зак возразил, что конспирологические теории – чушь несусветная, и стал пересказывать мнение центристских средств массовой информации по этому поводу, что косвенно подтверджало сказанное некогда известным законником, а именно – есть в Республике законники, имеющие отношение к национализации Пейлоуда, и есть законники, не имеющие к ней отношения, и вторых всерьез принимать не обязательно.

Видя, что Ашли начинает скучать, Анни перевела разговор на любовницу убитого президента. Последняя по слухам была шлюха страшнейшая, но парня своего очень любила. Приверженец тривиальных суждений на эту тему, Зак осведомился, как эти две вещи можно совмещать. Анни заметила, что у нее самой нет соответствующего опыта, но, насколько ей известно, ничего особенно несовместимого тут нет. Тео вмешался, сказав, что во всем виноваты остатки абсурдных традиций, таких, как, к примеру, понятие брака. Анни заметила ему холодным тоном, что он, вроде бы, хочет на ней жениться? А может она что-то не так поняла? Все так, спокойно ответил Тео. В сегодняшних условиях он не видит лучшего способа ее приручить и посадить на цепь. Ашли подумала, что Анни сейчас рассердится и даст жениху по роже, но Анни рассмеялась.

– Любовные ссоры, – приложил штампом Зак.

– Мы, бывает, даже деремся, – сообщила Анни.

Снова прибыв в миллеров хутень «на последнюю рюмку», Анни и Ашли, оставив Зака на попечение Тео, уединились на веранде.

– Я хотела предложить тебе окунуться голышом, там пляж совсем рядом, – сказала Анни. – Но Зак, конечно же, был бы против.

– Почему ж? – спросила Ашли, краснея. Она знала, что Анни права. Зак скучный. Интересные люди с ним дела не имеют. Печально, но правда. Ну, хорошо хоть он не вызвал у живой, жизнерадостной Анни полного отвращения.

– Тео твой очень симпатичный, – тактично сказала она.

– Знаешь, да, – подтвердила Анни. – Добрый, щедрый, и в постели очень хорош, несмотря на габариты. Но вот – не лежит у меня к нему душа. Не знаю, в чем тут дело. Хотя скорее всего выйду за него. Всем хочется большего, и все боятся в погоне за большим потерять то, что имеют.

– Все? – переспросила Ашли.

– В разной степени.

– Может, ты и права, – тактично поддержала ее Ашли. И добавила, – С Заком мне комфортно, в общем-то. Должен же быть хотя бы один скучный человек в семье … И если бы он к тому же он не был такой ревнивый…

– А он ревнивый?

– Страшное дело.

***

Сдружились Ашли и Анни быстро и крепко, болтали по связи каждый день. Вместе подбирали из школы Тима и Нат. Иногда даже, когда Ашли задерживали какие-то дела – в салоне или в парфюмрерном бутике – Анни вызывалась подбирать детей сама. Ашли сперва стеснялась и чувствовала себя виноватой, но видя, как дети радуются (Анни их баловала, возила в кино, кормила, дарила подарки), Ашли привыкла и еще больше привязалась к подруге. Несколько раз Ашли ночевала у Анни вместе с детьми, и тогда Анни вещала и изображала в лицах сказки, которые знала, как оказалось, в большом количестве – про доверчивых принцесс, отважных принцев с длинными волосами, злых колдунов в балахонах, добрых толстых фей, и бедных солдат с острыми саблями. Сказки нравились не только детям, но и самой Ашли, и она, сидя рядом с ними на диване, комментировала и объясняла детям непонятное, а Анни ей подыгрывала. И даже втягивала саму Ашли в повествование, и Ашли изображала к восторгу детей королев, волшебниц, драконов, надменных хозяек придорожных трактиров, и говорящих птиц с солидным размахом крыльев. Иногда, к еще пущему восторгу детей, Анни и Ашли менялись ролями, пародируя друг друга. Дети смеялись, и подруги тоже смеялись, иногда до слез.

А еще Анни любила консервированные гороховые стрючки, и дети с ее подачи тоже полюбили.

Вообще у Анни, как оказалось, было много странных привычек. Нижнее белье она меняла три раза в день, всегда носила в сумочке пакет, а когда шла в душ, то могла стоять под горячей струей целый час.

Всякий раз, когда Зак по долгу службы шел на званый ужин или вечер коктейлей с женой, дети требовали себе Анни – и почти всегда она оказывалась не занята. Отпускали няньку. Анни ходила с детьми в кино, в мороженицы, а иногда просто смотрели вместе мультфильмы. Перед сном суровый Тим мылся сам, а Нат просила Анни «потереть ей бока и спину». Часто у Тима то на коленках, то на руках, то на локтях были ссадины, и Анни изымала из аптечки в ванной перекись водорода и пластырь. Когда она в одиночку забирала детей из школы, то делала остановку в игровой аркаде, где Тим играл в автофутбол и автобокс, а Нат становилась прекрасной принцессой, в честь которой автоматические рыцари рубили друг друга кладенцами, а потом, галантно опускаясь перед Нат на одно колено, предлагали ей сесть с ними в карету и везли в сказочный замок на крыше аркады. Тим желал ей оттуда сверзиться, а Нат говорила, что всегда пристегивается ремнями, и плакала, но не ябдала – Анни умела ограничить безудержное ханжество Нат, не вызывая к себе при этом враждебных чувств.

Какой-то надолго уехавший знакомый Анни оставил ей в пользование свою «галошу» – меньше яхты, но больше обычного катера, вполне себе перестроенное под праздные прогулки рыболовецкое судно, с каютой под палубой, с мостиком наверху, с рычащим мотором под кормой. Два раза Анни катала на нем Тима и Нат, и при этом Нат тошнило ужасно, и во второй раз она согласилась на морскую прогулку только потому, что Тим пригрозил ей, что обязательно зарежет ее ночью, если она будет выступать и строить из себя умную. Также, на этой же галоше, Анни и Ашли совершили две прогулки в открытый океан, причем один раз попали в шторм, и едва добрались до берега. Будь на месте Анни другая женщина, Ашли возненавидела бы ее надолго – за пережитый страх. А так – оклемалась, накачалась джином с тоником, и в тот же вечер смеялась вместе с Анни, вспоминая подробности, к неодобрению Зака.

– Ну а если бы вы перевернулись там? – спросил Зак.

– Если все время думать об опасностях, лучше всего жить в бункере, – объяснила Анни. – Запастись провизией и алкоголем лет на тридцать…

– А воду откуда брать? – спросила Ашли.

– Воду?

Почему-то мысль о том, откуда в бункере брать воду, подействовала на Анни неприятно. Некоторое время она сидела задумчивая, затуманенная. А потом перевела разговор на другую тему.

***

Однажды Анни явилась вечером к Ашли и Заку без звонка, попросила выпить, и призналась им, что поссорилась с Тео. Должная степень сочувствия была проявлена, на столе появились вино, виски, и кракеры с соус-дипом и селери.

Оказалось, что Тео – жестокий, холодный, циничный человек. Он никого кроме себя не любит и не умеет ценить хорошего к себе отношения. Он занят всякий раз, когда намечен поход к друзьям, в кино, на пляж. Анни просила его взять билеты на представление гастролирующей нью-йоркской оперы, он пообещал, но обещанное не выполнил, потому что он не любит оперу, а также потому, что в вечер представления по телевизору показывают важный матч. Он сказал, что ее, Анни, тело не соответсвует эстетическим стандартам – болтается все, трясется везде, и она, Анни, ничего не предпринимает, дабы исправить положение – не занимается спортом, не ходит в гимназиум.

– А сам-то он что же? – фальшиво-сочувственным тоном вставил Зак. – Кто бы говорил.

Ашли поняла, что он сейчас вставит расхожую поговорку и хотела уже толкнуть его в плечо, но он отодвинулся и вставил:

– Сковородка обвиняет чугунок в том, что он черный.

К облегчению Ашли Анни никак не отреагировала на бестактность, а только лишь попросилась переночевать.

– Да, конечно, – отозвался Зак.

– Конечно, – сказала Ашли. – Я постелю тебе во второй гостевой, там отдельный душ.

Утром Тим и Нат прознали, что тетушка Анни ночевала в хутене, и приготовили завтрак – кофе, щедро, до почти белого цвета разбавленный молоком, подгоревший в тостере хлеб, вишневый джем, и две ленты недожаренного бекона. Они и яичницу пытались соорудить, но она прилипла к сковородке и отодрать ее возможности не было никакой. Завтрак водрузили на серебряный поднос и доставили во вторую гостевую. Анни обрадовалась детям, а они были очень горды собой, и сели к ней на кровать, и съели пережаренный хлеб, густо намазав его джемом, сами.

***

В свои тридцать пять Зак был человеком полностью сформировавшимся. Образованному мужчине следует иметь убеждения, и он их имел. Успешному законнику положено иметь красивую жену моложе его с фигурой фотомодели – и таковая, в виде Ашли, наличествовала. Нужно также иметь свой особняк – лучше всего в центре города, но если не позволяют средстава, то и за городом сойдет – так думалось Заку и еще многим, многим законникам его уровня.

В глубине души он осознавал, что достиг вершины своих возможностей, и это его угнетало. Не говоря уж о легендах профессии – МакДаффе, Троллмане, Пицетти – даже на его, Зака, уровне, в малоизвестной фирме, были законники гораздо удачливее – адвокаты, за большие деньги защищающие в уголовном суде богатых людей, попавших в беду, сутяжники, по просьбе влиятельных людей подающие в суд на целые государства, и прочая, и прочая. Зак не мог ничего противопоставить их уверенности в себе, их барственности, их умению убедить любой набор присяжных. Эти люди чувствовали логику закона кишками и спинным мозгом, мгновенно находили точные исчерпывающие ответы на любые возражения, очаровывали, убеджали, могли быть по настроению или нужде мягки или непримиримы, остроумны или сухи, душевны или холодны. У них брали интервью, их мнениями интересовались дельцы и правители, им верили банки, предоставляя неограниченный кредит. В то время как Зак холил свой престижный (по его мнению) Пегас-200 и мог позволить себе презрительно высказываться лишь о владельцах нашответов, действительно успешные законники имели личных шоферов, а их яхты, на которых можно было вполне роскошно жить и устраивать вечеринки, покачивались в бухте, терпеливо ждущие своих хозяев. На вечеринки на воде Зака прглашали, как младшего товарища, и он покорно прибывал в бухту под руку с Ашли, купив ей предварительно новое платье и туфли (и отказавшись ради этой покупки от катания на лыжах в следующем месяце).

Семейный бюджет Зак вел в тайне от Ашли, сам оплачивал счета. Более успешные коллеги поручали скучное это дело секретарям, но услуги секретарей стоили дорого. Уединясь в кабинете на втором уровне хутеня, после получки и отчисления комиссионных, Зак сортировал почту, соединяясь через интернет с соответствующими компаниями и проверял, прошли ли платежи, не ошиблись ли счетоводы (они часто ошибались, причем почему-то всегда не в пользу Зака) – электрическая компания, телефонная компания, газоноподстригающая компания, водяная компания.

Все эти компании так или иначе зависели от всесильной корпорации Пейлоуд, иногда напрямую ей подчиняясь. Возможно, проще было бы им всем объединиться под одной крышей, но правительство боялось монополий и время от времени напоминало зарвавшимся бюрократам о существовании в стране антитрестовских законов.

Зак итожил расходы, производил вычеты, и составлял бюджет на следующий месяц. Согласно плану, он имел возможность посещать престижное кафе, где ланчевали вышестоящие и более опытные коллеги, два раза в неделю. В остальные дни Зак на такси добирался до окраинного заведения, где кормились в основном ремонтники, строительные рабочие, и портовые проститутки. Слишком яркиий свет электрогазовых ламп, сальные столы, общий буфет («шведский стол»), жирная пища. В заведении к Заку давно привыкли, и не обращали внимания на контраст, производимый его безупречной прической, идеальной выбритостью, и дорогим костюмом. Не обижались. И даже стояли в холодильной установке специально для него хранимые бутылки с немецким пивом. Местные предпочитали местное пойло.

Можно было бы обойтись без такси – немалый расход – и найти заведение поближе и чуть получше, но Зак панически боялся, что коллеги увидят, как он входит в дешевое кафе – что они подумают! Видели, как он берет такси. Спрашивали, куда это он собрался. Он отвечал уклончиво, плоско отшучиваясь, и было решено, что он посещает какой-то бордель на окраине.

Глотая пересушенную курицу с капустой и пимидорами, Зак оторвался от статьи в консервативной газете о визите в Преторию русского Президента, поднял глаза, и увидел перед собою Анни с подносом.

– Все столики заняты. Можно я к вам присоединюсь?

– Да, конечно, – сказал Зак, придвигая к себе свой поднос, будто боялся, что Анни стащит у него соус. – А как вы здесь оказались?

– Подругу детства навещала, – ответила Анни, садясь. – Вместе в школе учились. Потом она занялась живописью, ушла из семьи, и живет теперь в этом районе. А вы здесь часто бываете?

– Я заходил к клиенту, – небрежно сказал Зак. – Ужасно проголодался, смотрю – заведение. Как там Тео, не помирились с ним еще?

– Нет.

Поговорили о превратностях судьбы. Зак поведал историю из собственной жизни. Собственная жизнь постоянно производила на него огромное впечатление, и как все люди с ограниченным кругозором, предполагал он, что и другие, проследив цепочку событий его жизни, взволнуются не меньше. Анни кивала и слушала – очень внимательно. Поговорили о карьере Зака. Зак признался, что не будь у него необходимости содержать семью, он бы больше рисковал и шел бы в гору. Анни добавила к этому, что с его, Зака, очевидными способностями, особого риска в стремлении к вершинам нет. Пришла очередь Зака слушать внимательно, и только иногда он вставлял уточняющие реплики. Затем Анни как-то очень плавно перевала разговор в фазу давания советов и рекомендовала Заку переход в другую фирму, которую он только что упомянул, как перспективную. Он обещал подумать и импульсивно пригласил ее присоединиться к нему вечером в баре на Набережной.

И Анни согласилась.

Вернувшись на работу, Зак некоторое время переживал, потел, но в конце концов набрал номер жены и сказал, что наметилось экстренное совещание с последующим распитием напитков с коллегами, и что в хутень он вернется поздно. По привычке Ашли выразила неудовольствие, и Зак попросил ее суровым тоном не вмешиваться в его дела, которые, между прочим, всех кормят, поят, и одевают.

***

Многие мужчины имеют привычку всерьез задумываться о сложностях дальнейшей жизни после первого секса с новой женщиной. Зак свернул с шоссе на обочину, выключил мотор, и откинулся на спинку сидения.

Он очень тщательно и долго мылся в душе мотеля. Предусмотрительный, он перед походом в бар купил новую рубашку, а прибыв в мотель, сразу снял пиджак. Теперь на нем была старая рубашка, а пиджак он тщательно исследовал и обнюхал дюйм за дюймом – ничем особенным не пахло, несмотря на то, что Анни курила в промежутках. Ашли не должна ничего заподозрить. А дети уже спят. Вместе с нянькой. А если нянька что-нибудь заподозрит, я ее выебу и пообещаю выебать еще раз, и она будет молчать, подумал он весело.

Что тут играло роль – новизна ли происходящего, невероятно, несмотря на множество недостатков, притягательное тело Анни, сладость запретного плода, родственность душ – он плохо понимал, но чувствовал себя суперменом. В отношении секса, во всяком случае. Такого накала страстей и такого количества актов он не помнил в своей биографии. И ему даже нравился – запах табачного дыма. Первый раз в жизни. Как-то он очень удачно сочетался с образом Анни.

А может, она притворялась? Нет. Крики на высоких нотах, вырывавшиеся у нее изо рта, вырывались слишком невпопад, чтобы быть притворными. Влага, с ног до головы покрывавшая ее тело, могла быть только влагой подлинной страсти. И, наконец, буря горячей влаги, вылившаяся из нее при оргазме на простыню и на Зака, не могла быть ненастоящей. Это он довел ее до такого! До великого! До первобытного рычания, до кусания губ, до сучения лодыжками. Молодчина Зак! Герой. Супер-мужик, сверх-любовник!

И ничего не случилось – Ашли уже спала. Зак еще раз помылся в душе, вытерся тщательно, и прилег на кровать рядом с женой. Сон ее показался ему несколько беспокойным, но не настолько, чтобы не дать ему самому заснуть.

А на следующее утро Зак проснулся в невероятно бодром настроении. Наливая себе кофе, он даже мычал какой-то забавный мотив, чего с ним никогда раньше по утрам не случалось. Он съел завтрак, выпил дополнительный стакан апельсинового соку, налил себе еще кофе, и перед походом в душ хлопнул привставшую и тянущуюся за долькой дыни Ашли по поджарому заду.

– У меня сегодня далекоидущие планы! – сообщил он.

В этот момент нянька ввела в столовую детей.

– Доброе утро, бандиты! – сказал воодушевленно Зак.

Уже у входной двери Зак повернулся и поглядел на Ашли, задумчиво разглядывавшую картинку в рамке, стилизацию под старинную гравюру, изображающую амазонку на склонному к самолюбованию коне. Картинку эту Ашли купила четыре года назад по случаю и с тех пор ни разу на нее не посмотрела.

– Тебя что-то беспокоит? – спросил Зак, стараясь, чтобы голос звучал шутливо, отчего слова застряли в горле. Прочистив горло, он повторил вопрос.

– Ебаная мутер звонила, – сказала Ашли недовольным тоном. – Она с возрастом все глупеет и глупеет. Пригласила меня на кофе сегодня. В час дня.

– Ну так что же?

– Я ведь уже виделась с ней на прошлой неделе! Что ей нужно? У меня были планы. Мы с Анни собирались на выставку цветов.

Зак обмер, овладел собой, и сказал:

– Ну так скажи ей об этом.

– Да я сказала. И даже по глупости пригласила ее пойти с нами. А она говорит – нет, хочу видеть тебя с глазу на глаз.

Зак еще раз обмер.

– Ну, мне некогда, я опаздываю, реши как-нибудь сама … проблему эту великую, – сказал он, поцеловал жену в задумчивую щеку, и вышел.

И еще раз обмер. У въезда стоял голубой нашответ. Кого это черт принес, и как это связано с вчерашним приключением?

Нет, никак не связано, все в порядке. Парочка подростков, целуются. Есть деньги на горючее, нет денег на мотель. Да и не пустят их в мотель, побоятся. Полиция нравов ожесточилась последнее время, и подросткам приходится совокупляться тайно, на чужих дворах, в подвалах, опасно и глупо.

Он сел в вуатюр, завел мотор, и вырулил на дорогу.

Мать Ашли хочет видеть дочь с глазу на глаз. Мать Ашли – бывший сотрудник департамента гепардов, помощник инспектора. Амбиции детектива. Это было очень давно, до рождения Ашли. Привели в участок пьяного представителя класса магнатов и банкиров. Помощник инспектора песочила его до утра, он протрезвел, и, очевидно, чтоб только отвязаться, предложил ей руку и сердце, в результате чего родилась Ашли. Развелись они через три года после ее рождения, но внук банкира не оставил мать и дочь на произвол судьбы, обеспечил их так, что ни один суд не придирется. Ашли посещала престижные школы, носила красивое, наведывалась во время канукул в культурные центры Европы и Америки, и до сих пор не знала толком, сколько стоит фунт гороха в овощной лавке. А тем не менее – не зря ведь люди работают в полиции? Не просто же так туда идут, а только если есть призвание и умение?

Нет, абсурд это все. Глупости. Не может же мать Ашли сегодня утром знать о том, что неожиданно случилось лишь вчера вечером?

Хотя с другой стороны мать и дочь встречались на прошлой неделе. Ашли конечно же поведала матери о новой подруге, и мать на всякий случай установила за подругой слежку.

Да нет, зачем? Паранойя это, Зак. Ты просто нервничаешь, а ведь именно сейчас нервничать никак нельзя. У тебя сегодня действительно большие планы! Отложить на завтра? Нет, не нужно, и так всю жизнь что-то откладываю, откладываю, и так ни на что большое до сих пор не решился. Сегодня, именно сегодня, и гори все огнем!

А может сама Анни, терзаемая чувством вины, позвонила подруге и во всем призналась? Вряд ли. Не то, чтобы Анни отличалась изрядным умом, но ведь не настолько же она дура. Не может же она сразу отказаться от того, что произошло вчера, расстаться с надеждой на повторение? Невозможно. То, что было вчера, бывает очень редко. Разве не так? Но все-таки предположим, что Ашли все узнала. Что дальше? Потребует развода? А дети? Потребует, чтобы я никогда больше не встречался с Анни? А дальше? Отлучит от тела. Надолго? О да. Такие женщины, как Ашли, увы, и еще раз увы, годами могут жить без мужчины, просто из принципа. Муки мужчин доставляют им больше удовольствия, чем секс.

В любом случае мне сегодня следует делать то, что я задумал.

Прибыв на работу и запершись у себя в кабинете, Зак позвонил знакомому коллеге, с которым как-то обменялся фразами на сборной вечеринке.

– Миллард? Здравствуйте. Это Зак говорит, мы встречались с вами две недели назад у Хенри Шапиро. Я тот самый высокий брюнет с недовольным лицом, помните? Ну вот. У меня к вам предложение. Я хочу работать в вашей фриме. Да, я понимаю, но я не просто законник. Я законник с квалификацией, которая очень подходит именно вашей фирме. И я хотел бы, чтобы моим начальником были именно вы. У меня есть причины.

И он получил ответ, на который еще вчера не посмел бы надеяться.

– Знаете, что? – спросил Миллард. – Что вы делаете в ланч, у вас планы?

– Да, – ответил стремительно смелеющий Зак. – Я планирую встретиться с вами в Версаль-кафе. В двенадцать тридцать.

Миллард засмеялся и согласился. Один из его подчиненных только что ушел заниматься частной практикой, а другого он уволил сам за склочность.

Сидя за столиком напротив Милларда, Зак держался непринужденно.

– Навыки и опыт есть у всех, – говорил он, а Миллард слушал, – и даже сметка – не такое уж редкое явление. Выловить нужную иголку в ненужном сене, убедить упрямых присяжных, обменяться завуалированными угрозами с прокурором или защитником истца – все это доступно многим. И конечно же я все это тоже умею, по крайней мере не хуже других. Но в отличие от других я очень хорошо представляю себе, в чем именно состоит моя главная обязанность. А состоит она в спокойствии моего начальника. Если мой начальник беспокоен, значит я что-то не так делаю. Мой начальник должен быть уверен, что если я присутствую, все будет хорошо. Все под контролем. Все безупречно. И если для спокойствия моего начальника мне нужно помыть пол в его кабинете, или в кабинете соседа, или забрать из школы детей начальника или клиента, или сварить кофе начальнику, или сидеть за конторкой у входа и запоминать лица входящих в течении пяти дней, или починить унитаз в квартире тещи клиента, я не стану говорить, что это не мой профиль. Я просто сделаю то, что нужно, и мой начальник, зная, что я это сделаю, всегда спокоен. И как правило мой начальник быстро начинает это понимать, и у меня появляется возможность доверять ему так же, как он доверяет мне, поскольку лояльность – улица с двусторонним движением.

Зак еще некоторое время развивал мысль о начальниках и подчиненных, а затем, внезапно оборвав монолог, спросил:

– Кстати, Миллард, как поживает ваш племянник, получилось у него что-то с диссертацией или нет?

Этой репликой он окончательно завоевал сердце Милларда. Оказывается, Зак помнил о проблемах племянника! (На самом деле Зак обзвонил знакомых, знающих Милларда, и собрал все сплетни, которые мог собрать. И Миллард, опытный законник, должен был, казалось бы, учесть такую возможность, но вместо этого решил, что про племянника поведал Заку он сам, две недели назад, и Зак запомнил. Будто Заку делать больше нечего было, как запоминать всякие глупости о чьих-то ебаных племянниках).

И Миллард тут же позвонил секретарше, и она спустилась в кафе с готовым контрактом, в котором оговаривалось, что Зак начнет работать под началом Милларда через две недели.

После ланча Зак зашел в кабинет своего начальства и положил на стол заявление об уходе. Начальство подняло брови.

– Ну как знаешь, – сказало.

– Да уж знаю, – нахально отвеетил Зак. – Наверное в жизни каждого человека настает момент, когда перемены связаны с меньшим риском, чем стабильность. А сегодня я беру выходной, мне нужно развеяться.

Он позвонил Анни, и они договорились встретиться в курортном городке Пейдж, в часе езды. Каждый на своем вуатюре.

***

– Ну что ты мелешь, мутер! – сурово и горячо сказала Ашли. – С чего это вдруг Анни – опасная женщина? Где опасность? Какая опасность? Зачем?

– Как вы познакомились? – спросила мать.

– Я не вижу никакой опасности, ты просто из ума выжила, вот и всё!

– Вспомни, как вы познакомились.

– Вечно ты что-то придумаешь! Тебе не нравится, что я живу интереснее, чем ты.

– Как именно вы познакомились?

Ашли помолчала.

– Я тебе вещала, – сказала она. – Кретин выхватил у меня ридикюль…

– А она его сбила с ног, отобрала ридикюль, и вернула тебе.

– Ну да.

– А он был высокого роста?

– Кто?

– Кретин.

– Среднего. Не помню. Быстро все было.

– А она, ты говоришь, миниатюрная. Это по-твоему не подозрительно?

– Чем же это подозрительно?

– Либо она очень сильная и отважная, либо кретину заплатили. После чего у твоего танка оказывается проколотой шина. А танк этой твоей Анни оказывается запаркованным тут же рядом.

– Зачем ей ему платить?

– Вы едете к вам в хутень, и она сразу очаровывается детьми, а дети ею.

Ашли чуть подумала, а потом сострила:

– Детям она тоже заплатила?

– Иногда она сидит с детьми, иногда забирает их из школы и балует.

– Ну и что?

– Любовника своего она бросила.

– Это он…

– Не перебивай. Ашли, а тебе не кажется, что в твоем положении опасно позволять детям привязываться к посторонней женщине?

– Не кажется.

– А мне вот кажется. По известной нам всем причине.

– Кому это «нам всем»? Мутер, кому ты еще разболтала…

– Нам всем – мне, твоему отцу, твоему мужу, его родителям, и тебе.

***

На пляж они не пошли, а пошли сразу в прибрежный мотель. Заку ужасно не терпелось поделиться карьерными новостями с Анни, дабы показать ей, какой он решительный, и пусть ей будет лестно, что идея по поводу смены работодателя подсказана была именно ею.

И было повторение вчерашнего, только нежнее, утонченнее, ленивее. Никто никуда не спешил, и на четвертом часу пребывания в постели любовники даже задремали, обнявшись.

И Заку грезились разные интересные планы, и в голову приходили интересные вопросы, и часть этих вопросов он озвучил.

– Дети тебя очень любят, – сказал он. – А они тебе нравятся?

– Смешные они у тебя, – ответила Анни лениво. – Если тебя это утешит, что ж, скажу, что мне очень нравится проводить с ними время.

Она смотрела ему прямо в глаза и улыбалась.

– А хочешь, я открою тебе одну тайну? – спросил он.

– Нет, не сейчас. Позже, – сказала Анни. – Торопиться некуда.

Разведусь с Ашли, женюсь на Анни, подумал Зак. Ашли, правда, будет забирать детей на будние дни, или на выходные. Если, конечно, не доказать суду, что как мать она полное говно. Доказать это вполне можно. Не очень красиво это, не очень благородно, но достижимо. Вполне … достижимо … неуемная … Анни.

***

И прошли две недели как в тумане. И тем не менее Зак не забывал о супружеском долге, и обнаружил с удивлением, что жена его Ашли начала нравится ему в постели. Все женщины хорошеют лицом во время оргазма, но Ашли дополнительно хорошела всем телом, принимая очень естественные, очень женственные позы, которых ей так не хватало в обиходе – изогнутая спина, смущенная грудь, тянется носок, западает живот, и ягодицы теряют поджарость, становятся мягкими. И умиляют даже костлявые плечи и торчащие ключицы – не отталкивают, а притягивают, возбуждают не жалость, а нежность. Она была другая, не как Анни, спокойнее, медленнее, и парадоксальным образом податливее. Там, где Анни умоляла его повернуть ее то так, то эдак, как ей нравилось, сделать то, чего она хочет, и выгибалась призивыно, и таяла под его весом, Ашли подчинялась только его желаниям, подчинялась охотно.

Как бы их поменять местами, думал Зак, расслабленный, лежа рядом с обнаженной женой, тыльной стороной руки касаясь ее груди. Именно Анни подходит на роль жены, и именно Ашли – классическая долговременная любовница. Как бы? Без скандала не получится. А так бы было хорошо, причем всем. Ашли к ведению хозяйства не способна, она барственная, красивый цветок в красивой фаянсовой вазе с бледными узорами. Анни с ее неостановимой энергией просто рождена для хутеня и поддержки мужа. За какие-то три месяца Анни приручила детей, без всяких усилий – Ашли пытается найти с ними общий язык с самого начала, безуспешно, и говорит фальшиво, неестественно, усилия прилагает. С Анни не страшно потерять всё, начать с нуля – если нужно, она пойдет на любую работу на любой срок и будет с ним жить в дешевой меблирашке, в тараканьем подвале, в шалаше. Ашли в той же ситуации поплачет-поплачет и переедет «временно» к матери, и пусть муженек любезный в лепешку разбивается, создавая ей привычные условия существования – и пока этих условий нет, она к нему не вернется. Угловатая, неловкая, вечно что-то роняющаяя, спотыкающаяся, нуждающаяся в опеке и заботе Ашли. Бабочка с голубыми крыльями, год назад, после восьми лет замужества, неожиданно открывшая для себя, что муж ее, оказывается, не еврей.

– Я думала, что ты еврей, – сказала она тогда.

– С чего это?

– Ну, фамилия, работа, да и похож ты.

Почему-то Заку стало обидно именно за род занятий.

– Сожалею, что разочаровал тебя. А что же, только евреи работают в юстиции, по-твоему? – недовольно спросил он.

– В основном да, – сказала она.

– С чего ты взяла! Ну, не знаю, может где-нибудь еще, в России там, или в Америке. А в Кейптауне-то евреев человек сто всего.

– Да? – неопределенно спросила она. – Так это ничего, что я раз в месяц в церковь хожу? С мамой? Она очень набожная.

Он пожал плечами. Она еще немного подумала и выдала следующую мысль:

– А ты какой деноминации?

– Агностик я, – ответил он, кривясь. – Нормальный человек. Просвещенный.

Она еще немного подумала.

– Просвещенный? – переспросила.

– Да.

– А в Бога ты веришь?

– Агностик!

– А, да. А родители твои?

– Что?

– Какой деноминации?

– Отец лютеранин, мать пресветарианка.

– Ага. А я думала, что ты еврей.

– Ну и думала бы дальше, – зло сказал он, зная, что ее не прошибешь.

– А как ты относишься к католикам? – спросила она.

– Я их обожаю.

– Моя мать католичка.

– Ну да? Вот незадача. А я-то думал, что она футболистка.

Она еще подумала, хмурясь.

– Ты знал?

– Что именно? Что она католичка? Да.

– Откуда?

– Я что, по-твоему, идиот вроде тебя? Я знаю твою мать восемь лет. Иногда, знаешь ли, такие вещи всплывают в разговоре.

– Я помню, ты был против крещения детей.

– Я и сейчас против.

– Но ведь ты не еврей.

– А по-твоему только евреи имеют право на мнение?

– Нет.

– Благодарю.

– Просто я хотела детей крестить, а ты…

– А я хочу, чтобы они были просвещенные. И если они захотят креститься сами, во взрослом возрасте, то я их отговаривать, разумеется, не буду. Но надеюсь, что они вырастут достаточно здравомыслящими и уверенными в себе, чтобы обойтись без поддержки религии. Религия нужна слабым и зашоренным, а также несчастным. Ну и людям с менталитетом рабов.

Вот такая Ашли. И ведь не скажешь, что ничем, кроме себя она не интересуется. Вот Анни вытаскивает ее – на прогулки, на купание в экзотических местах, на театральные представления, и Ашли все это нравится.

***

– Шарк-дайвинг? – удивилась Ашли. – Что мы, туристы какие-то, что ли? С акулами прогуливаться в обнимку?

– В том-то все и дело! – объяснила Анни. – Туристы идут к инструктору. Инструкторы этих акул прикармливают и чуть ли не дрессируют. И клетки – как плавучие крепости. А люди умные и независимые делают это в другом месте.

– В каком это?

– В двух милях от Акульей Аллеи. Там течение в южную сорону. Клетка привязыватся к корме, спускается на воду до верха. Ты спускаешься в клетку и закрываешь люк. Дышишь через дыхательный шланг.

– Без акваланга?

– Только маска, шланг, грузила, и камера. Акула плывет к тебе, и ты ее снимаешь одним кадром.

– На какой глубине?

– Пять метров.

Ашли задумалась. Анни приготовилась ее уговаривать, но совершенно неожиданно Ашли согласилась тут же. Договорились встретиться в одиннадцать утра.

Вечером Миллеров посетила «на минутку» мать Ашли, и очень тщательно и настойчиво говорила с дочерью на кухне, пока дочь собирала салат с итальянским соусом.

– Если ты не опомнишься, я скажу Заку! – пригрозила она.

– Не вздумай этого делать! – возмутилась Ашли. – Если он узнает, что по тебе клиника плачет, он подумает, что и я такая же. Ты бы еще в детективное агенство обратилась.

– А я обратилась.

– Мутер! Ты не смеешь…

– И многое узнала. И не вынуждай меня…

– Мутер, я запрещаю тебе ковыряться … когтями … в моей личной жизни! Понимаешь? Запрещаю!

– Как ты думаешь, твоего мужа и твою подругу связывают какие-то деловые отношения?

– Не смей мне больше говорить об этом!

– Дела у них есть общие?

– Какое тебе до этого дело?

– Они друг с другом говорят по связи каждый день.

Ашли осеклась.

– Каждый день?

– Представь себе. Позволь здать тебе вопрос. Как фамилия этой твоей Анни?

– Они каждый день … разговаривают? По связи?

– Наверное им нужно. Так как все-таки ее фамилия?

– Чья?

– Анни.

– Анни?

– Да. Анни.

– Э … – Ашли нахмурилась, соображая. – Не помню.

– Это не важно. В любом случае это не настоящая ее фамилия.

– Ты опять за свое! – снова рассердилась Ашли, но с меньшим пылом, чем раньше.

***

Запарковав вуатюр у пристани, Ашли чуть помедлила – не вернуться ли? – и решительно зашагала к галоше. Нет, мать все придумывает. Все тоскует по работе в полиции. Не может Зак изменить ей с Анни. Зачем ему именно Анни? Она некрасивая. Зачем Анни скучный обыденный Зак – мать объяснила. Ладно. Посмотрим!

Она вытащила из ридикюля связь.

– Ну, где ты там? – спросила Анни. – Половина двенадцатого уже!

– Ты уже на галоше?

– Конечно.

– Иду, иду. Я на пристани.

Сняв туфли, Ашли прошла по мини-трапу на миниатюрную палубу.

– Смотри, чего у меня есть! – весело закричала Анни, вылезая из-под палубы с круглой жестянкой в руках. – Знакомый морячок приволок из России!

В жестянке обнаружилась черная икра.

– Временно запрещено, – объяснила Анни. – Ждут, пока запасы белуги пополнятся. Так что это – от браконьеров. Внизу кракеры и вареные яйца. И пивом я запаслась.

Веселый тон до некоторой степени рассредоточил мысли Ашли, навеянные стоящей на палубе клеткой. Нельзя быть настолько хорошей актрисой, невозможно это! Дура мать, развлекается, и людей пугает … конспирологией … Вот сейчас выпьем пива и я спрошу, действитльно ли Анни говорит с Заком по связи. Вот и выяснится всё.

– Отмотай швартовы, – велела Анни и пошла заводить мотор.

Отчалили и сразу пошли на север, момо туристских мест, и все более отдаляясь от берега. Море было очень спокойное, солнце светило ясно, палуба нагрелась до неприличия. Анни уже скинула хлопковую куртку и стояла у штурвала в купальном лифчике и шортах, босая. Ашли, чуть подумав, переоделась в купальник.

Столовая Гора стала совсем небольшой, к тому ж ее покрыло облако, «скатерть», и нужно было вглядываться, чтоб различить. Четыре мили от берега. Анни выключила мотор и спустилась с мостика.

– Перекур.

Отхлебнув пива, Ашли взялась за ломоть, щедро намазанный русской икрой, и снова посмотрела на клетку. Неужто Анни собралась скормить ее, душевную подругу, акулам? Если да, то каким образом?

Подпиленные прутья клетки. Акула лупит в них мордой, и они ломаются. Акула просовывает морду в клетку. Глупости. Подпиленные прутья – явная улика. Анни не большого ума девушка, но не станет себя подставлять так глупо, если действительно задумала то, что приписывает ей мать Ашли.

Ашли откусила и стала жевать. Очень вкусно. На некоторое время она совершенно отвлеклась от мрачных мыслей.

– Потрясающе, – сказала она.

– Да, – согласилась Анни. – Особенно с пивом хорошо, а?

– Русские ее тоже с пивом едят?

– Нет, с водкой. И не на хлебе.

– А на чем?

Анни подняла одну бровь и оценивающе посмотрела на Ашли.

– Они начиняют икрой зажаренных целиком молодых медвежат, – объяснила она с видом опытного экскурсовода.

Ашли поняла, что это юмор, и хихикнула.

Шланг, собранный в кольца, лежал на крыше клетки. Дыхательный шланг, сообразила Ашли.

– Интересно, – сказала она, – дураки эти на Ганимеде … когда выходят из станции на поверхность … тоже такими шлангами пользуются?

Анни странно на нее посмотрела. А Ашли ничего особенного не имела в виду. Просто поддерживала разговор.

– Нет, там слишком холодно, – сказала Анни. – В скафандрах выходят.

– Ты уверена?

– Да, – сказала Анни, и в этом «да» прозвучала какая-то странная нота, холодная, злая.

Так вернувшийся с войны солдат говорит гражданскому, что влажная одежда от напалма не спасает. Но Ашли не уловила необычной интонации.

Шланг. Ашли уперлась глазами в шланг. Допустим, она спускается в клетку с этим шлангом, шланг во рту. Затем Анни травит тросы, клетка опускается вниз на пять метров. После чего шланг либо выдергивается, либо конец его, прикрепленный к утке, неожиданно отделяется и падает в воду. Хлебнешь воды – и не сообразишь, что нужно открывать люк и плыть к поверхности. Или сообразишь? Нет, как-то глупо. Не в шланге дело.

А может, Анни рассчитывает только на собственные силы?

Ей вдруг стало страшно. Переведя дыхание, Ашли поставила бутылку с пивом на палубу, рядом с ридикюлем.

– Ридикюль ты бы убрала вниз, а то еще соскользнет в воду, или замочим ненароком, – заметила Анни.

И Ашли стало еще страшнее. Но страх этот, вместо того, чтобы парализовать, только подстегнул ее. Была не была – нужно проверить.

– А что это за переговоры по связи с моим мужем? – спросила она, глядя в лицо подруге.

Анни мигнула и нахмурилась.

– Какие переговоры?

У Ашли пересохло во рту.

– Это мои дети, – сказала она. – Я их воспитываю, я их мать. Я их люблю, а они меня. И ни у кого, кроме меня и Зака, на них нет никаких прав.

Анни зажмурилась, покачала головой, и снова посмотрела на Ашли.

– Тебе что, девушка, пиво в голову ударило?

Нет, мать все придумала, решила Ашли. Чего это я набросилась на бедную Анни, она сидит вон, глазами хлопает, ничего не понимает.

Все-таки по инерции она сказала:

– И мне все равно, что об этом думают всякие … Ридси…

Анни пожала плечами.

– Какие Ридси, что ты болтаешь?

Ашли почувствовала неимоверное облегчение.

– Нет, это я так, – сказала она, встала, и подошла, держась за поручень, к корме.

Какая же сволочь моя мать. Все врет, и развлекается. Пугает людей. Зачем? Шла бы работать в полицию, если ей так нравится. А я сдуру Анни обидела. Она решит, что я сумасшедшая, и перестанет со мной дружить. Опять к старым подругам? Опять первый дринк – в полдень, а за ним следующий, и так весь день, и скука неимоверная. Так ведь действительно чокнуться можно. А океан красивый. Надо придумать, как превратить все это в шутку, и постараться не выронить ненароком из ридикюля пистолет с полной обоймой. И, кстати, я не помню – предохранитель в каком положении? Вперед, назад? И какое положение правильное – тоже не помню. Что еще? Было что-то еще. А, да, разговоры Анни по телефону. С Заком. Не могла же мать это придумать, ведь действительно наняла кого-то, и счета проверили, и … Нет, придумала, дура старая, все придумала. Зачем? Может, она ревнует меня к Анни? С нее станется. А вот я сама с Заком поговорю! Выведу его на чистую воду.

Ее толкнули в спину, и она, качнувшись, скользнула вперед. Попыталась ухватиться за бортовой поручень, не сумела, неловко взмахнула руками, и рухнула в воду. Не успев опомниться, она почувствовала, как ее схватили сзади за волосы. Чьи-то бедра сдавили талию. Она поняла, что ее топят – вниз, вниз.

Свободной рукой Анни ухватилась за скобу над винтом. Если не хватит дыхания, можно будет приподняться, не выпуская жертву, глотнуть воздуха, и снова вниз, вглубь. Жертва барахталась, изгибалась, но Анни еще крепче сжимала бедра. Ашли схватила ее одной рукой за щиколотку и попыталась отодвинуть ногу, ослабить хватку Анни. Если будет царапаться, подумала Анни, нужно будет что-то предпринять … царапины – улика. Главное – чтобы голова этой дуры все время оставалась под поверхностью, чтобы не глотнула воздуху. Воды она, скорее всего, уже хлебнула – неловкая, угловатая, тюлень. Две минуты, три минуты. Вокруг никого.

Жертва рванулась в неожиданном направлении – вниз. Этого Анни не ожидала. Рука соскользнула со скобы. Вниз, вниз! Мощными, точными движениями Ашли шла вглубь.

Если бы Анни догадалась вовремя поинтересоваться школьным периодом биографии Ашли, то нашла бы она там – первые места по плаванию на школьных соревнованиях, а позднее, в университетские годы – курсы, экзамены, и сертификат инструктора по плаванию с аквалангом. Неловкая, неуклюжая, легко теряющаяя равновесие на суше, в воде Ашли чувствовала себя уверенно и свободно. Вода была ее стихией. Пять совместных походов на пляж этого не выявили – увы, купальный сезон начался только позавчера.

Анни поняла, что если не отпустит жертву, ей не хватит дыхания вернуться на поверхность. Она ослабила хватку, и даже хотела оттолкнуться от жертвы ногой, но жертва слишком быстро отделилась от нее, продолжая стремительно уходить на глубину. Анни посмотрела вверх, в свет, в солнце, заработала ступнями и руками, и вдруг почувствовала, что ее схватили за ногу. Она метнулась в сторону, и снова вверх. Паника охватила ее. Ногу не выпускали. Она согнулась и стала отдирать руку Ашли от своей ноги, царапаясь, потом попыталась вогнать ногти в лицо Ашли, но Ашли увернулась, продолжая работать ногами и рукой, не давая Анни подняться – к поверхности, к солнцу, к жизни. Анни замычала в ужасе, пузыри воздуха выскочили из ее рта и ноздрей, грудь сдавило. Она стала беспорядочно месить воду руками и свободной ногой, все еще стараясь освободиться. На какое-то мгновение ей почудилось, что обе они поднимаются к поверхности, вот еще метра два, или один метр, вот. Чувство переросло в уверенность, и Анни запрограммировала себя на вдох, как только рот окажется над водой. И вдохнула. И выдохнула.

Перед глазами появился белый туман.

Ашли рывком прошла поверхность, выскочив по пояс из воды. Галошу отнесло слабым течением – недалеко. Некоторое время Ашли стояла столбиком в воде, успокаивая дыхание, затем одним движением приняла горизонтальное положение и профессиональным кролем устремилась за галошей. Минут через пять она ее догнала, нырнула неглубоко, сжалась, подведя колени под подбородок, и батерфляйным рывком поднялась над поверхностью, хватая корму обеими руками. Переместилась к боковому поручню. Выбралась на палубу.

Кругом – ни души, вода и вода. Вдалеке виднеется берег, Столовая Гора, со «скатертью». Ашли посидела некоторое время на палубе, обняв колени, ни о чем не думая. Встала. Осмотрелась.

Почему-то ей показалось важным в первую очередь сунуться в ридикюль. Пистолет полетел за борт. Затем ей пришла в голову мысль, что правда и закон – на ее стороне. Что ее пытались убить, и она действовала строго в рамках самозащиты. Следовательно, ей ничего не грозит, если она сейчас вызовет по рации береговую охрану.

Она поднялась на мостик. Рация на мостике не обнаружилась. Она спустилась под палубу и нашла там пульт, явно предназначенный для переговоров на море, с микрофоном, циферблатами какими-то, кнопками, рычажками – но Ашли сообразила, что никогда такими устройствами не пользовалась и не знает, как к ним подойти. Наконец она вспомнила, что, вообще-то, в ридикюле лежит связь.

Четыре мили до берега. Антенны в океане не поставили пока что. Сигнал получился слабый, и связь никак не связывалась. А может просто батарейка села! Ашли не хотела, боялась об этом думать – нет времени!

Она снова поднялась на мостик. Ключ зажигания. Штурвал. Рычаг. И еще какой-то рычаг. Она повернула ключ зажигания. Это ни к чему не привело. Не отозвался рычанием мотор. Почему – Ашли не знала.

В этот момент она услышала ровное гудение где-то справа. Обернувшись, она увидела маленький синий катер с красно-белой мигалкой. Снова запаниковав, Ашли схватила первое, что попалось под руку – белую куртку Анни – и стала ею размахивать, крича:

– На помощь! На помощь!

И с некоторым облегчением увидела, что катер поменял направление и приближается к галоше.

***

Некторое время ее допрашивали в участке, обращаясь вежливо. Затем послали в океан поисковую бригаду и двух дайверов. Через час тело Анни обнаружили и доставили на берег. Записав, проверив, и перепроверив данные Ашли, допрашивающий ее лейтенант кивнул, заставил расписаться несколько раз на каких-то бумагах, и сказал ей, что она свободна.

***

Сиделка ушла, и Капитану Доуверу стало, как всегда, неимоверно тоскливо. Предупреждая приступ, он подкатился к сейфу, набрал шифр, и извлек бутылку со скотчем. И приложился из горлышка. Сразу ударило в голову, и некоторое время капитан сидел в инвалидном кресле недвижно, тупо глядя в окно. Закатное солнце освещало квартиру. Кондиционер выключен, слышен шум города, совершенно чужого, равнодушного. Одиночество. Тоска. Грусть. В сейфе рядом с бутылками лежит автоматический пистолет. Капитан ухаживает за ним, как за домашним псом – чистит, гладит.

Корабль вернулся в порт. Корабль не утонул. Капитан сошел с корабля. Забота об экипаже не входит более в перечень обязанностей капитана.

Экипаж бунтует и приговаривает капитана к заключению в каюте. Экипаж добирается до порта. И не прояви в последний момент один из членов экипажа душевных качеств, которых таким людям, как они, иметь не полагается – другие члены экипажа прикончили бы капитана, и его тело, переработанное в канистре, отфильтрованное, отдавшее влагу и энергию, распылилось бы триллионами частиц где-то между Землей и каспом. Но – чувства были проявлены. Один из членов экипажа заработал себе билет в Царствие Божие, а капитана обрек на три месяца абсурдных отчетов, а затем – на инвалидное кресло, отнявшиеся ноги, сиделку, и ненужность. На полу-жизнь в одиночестве. Невыносимо.

Капитан подкатился к сейфу и вытащил из сейфа пистолет. Проверил клип, дослал патрон, отхлебнул из бутылки, и приставил дуло к виску. И ни о чем не думая надавил на курок. Пистолет дал осечку.

И в этот самым момент мягко заиграла связь.

Капитан положил пистолет в сейф, поставил туда же открытую бутылку, перекатился к столу и взял связь в руку. Подумал и включил. Востребован.

– Доувер слушает.

– Капитан Доувер?

– Да. Что вам от меня нужно?

– Детектив Дэн Ткачук, восьмой участок. Вы нам нужны в морге.

Последовала пауза, а затем Доувер в первый раз за долгое время засмеялся.

– Ага, – сказал он. – Ну, хорошо, вы завладели моим вниманием. В каком качестве я вам там нужен? Говорите, я слушаю.

– Нам нужно, чтобы вы опознали тело.

– Чье тело?

– Юридиси Камбанеллис.

Пауза.

Ничего уточнять Доувер не стал.

– Буду через час, – сказал он.

– Мы могли бы выслать за вами вуатюр.

– Я буду через час, – повторил Доувер и отключил связь.

На остановке троллейбуса его встретили неприветливыми взглядами. Люди всегда спешат по совершенно неотложным делам и не любят, когда их задерживают – а прибытие на остановку человека в инвалидном кресле – несомненная задержка. Также люди не любят, когда им навязывают чувство вины, а вид человека в инвалидном кресле – немой укор всем, кто способен ходить.

Подошел троллейбус. Водитель, завидев инвалидное кресло, слез с сидения и долго, не торопясь, спускал подъемник. Доувер заехал на подъемник. Водитель поднял его до уровня салона, согнал с первых четырех сидений пассажиров, сложил сидения, и пригласил Доувера в образовавшееся у стенки пространство, после чего он неторопливо пристегнул кресло ремнями к полу. И только после этого позволил остальным пассажирам зайти внутрь. Процедура повторилась в обратном порядке по прибытии на нужную Доуверу остановку. И снова омрачились лица пассажиров, по милости Доувера теряющих драгоценные минуты.

Доувер оглядел мрачно городскую ратушу, построенную в Бель-Эпок, развернул кресло, и направил его в переулок.

Детектив Дэн Ткачук встретил Доувера в вестибюле. Мулат с украинской фамилией и мулат с английской фамилией посмотрели друг другу в глаза. Ткачук потупился.

– Простите, капитан … Я не знал, что вы … э … инкапаситированы…

– Давайте закончим это дело, – перебил его Доувер. – Меня в хутене ждет не дождется заветная бутылка со скотчем, с моим именем на этикетке.

Лежак пришлось опустить до полуметра от пола, чтобы Доуверу было видно с кресла. Служащий в белом халате откинул простыню.

Некоторое время Доувер всматривался в лицо трупа.

– Это что же, шутка такая? Вы решили меня разыграть? – обратился он к Ткачуку.

– Почему же, капитан … Ах, да … Возможна пластическая хирургия.

– Хирургия возможна, это вы невозможны совершенно! Кретин!

– В чем дело, капитан?

Хирургия, хирургия … Капитан посмотрел на служащего, и Ткачук тоже.

– Откиньте подальше покрывало, – сказал Доувер. – Подальше, подальше.

Обнажились грудь утопленницы, живот, и наконец запястья и ладони. Доувер посмотрел на пальцы, а затем на Ткачука.

– Это … не?…

– Это не Ридси, – сказал Доувер.

– Но, капитан, пластическая хирургия…

– Ридси жгучая брюнетка.

– А … но волосы можно … покрасить. Сегодняшние технологии…

– Волосы покрасить, кожу выбелить, нос укоротить…

– Именно, капитан.

– … все это можно. Можно также вставить голубые линзы.

Ткачук некоторое время молчал, а затем открыл покойнице глаз.

– Можно увеличиь грудь, – продолжил Доувер. – Можно уменьшить жопу. Укоротить и утончить пальцы. Западающий пупок превратить в выступающий … утолщить шею … – Он прищурился. – Добавить два или три дюйма роста … убрать с плечей характерную пухлость … козлы безмозглые…

– Но … кто же это? – спросил растерявшийся детектив.

– А я откуда знаю? – Доувер пожал плечами и зло посмотрел на Ткачука. – Я не всеведущ. Например, я даже не знаю, за что вам, детектив Ткачук, деньги платят. Зачем вы меня вызвали? У Ридси есть родители.

– Да, но…

– Что?…

– Они живут в Сан-Франциско.

– Ага, стало быть это вы знаете. Ну, дело за малым – выясните, что это за дама. А меня не тревожьте больше. Все гражданские долги мною уплачены, вместо квитанции я получил вот это кресло на колесах.

***

Многие люди ошибочно думают, что в словах «Вы арестованы!» заключена некая магическая сила. На самом деле никакой магии в этом словосочетании нет, а есть вселенский смысл.

«Вы арестованы!» означает, что все ваши планы подлежат немедленному пересмотру, все иллюзии по поводу вашего места в цивилизации отменены, возможно навсегда, и все ваши представления о мироустройстве подвергнуты будут в ближайшее время безжалостной корректировке. Жизнь в том виде, в каком вы ее знаете, кончилась, начинается другая, незнакомая, полная неприятных неожиданностей. Законники многих стран любят рассуждать о правах арестованных, ссылаясь на конституции и прецеденты. На самом деле никаких прав, охраняемых государством, у арестованных нет, а есть только сожаление о прошлом, страх перед будущим, и сбой психологической защиты, отмеченный щелчком замыкающихся на запястьях наручников.

Люди, которые вас видят в первый раз, будут обращаться с вами фамильярно вне зависимости от вашего возраста, пола, и вчерашнего социального статуса. Звать вас будут в основном по имени, а если по фамилии, то всегда с оттенком презрительного снисхождения.

Вас доставят «куда следует» и поместят в странные, иногда зловещие, условия, где ваши первобытные качества – отвага, коварство, сила – подвергнутся проверке на прочность. Если вы склонны были к размышлениям о том, как улучшить общество, размышления эти покажутся вам теперь в высшей степени наивными. И если вы умный, наблюдательный, и в то же время не чуждый состраданию человек, вы пожалеете – о том, что в размышлениях ваших вы всегда, всю жизнь обходили этот аспект существования цивилизации стороной – в мыслях и в разговорах. Вы считали, что подавляющее большинство арестованных арестовываются заслуженно, и что те, кто нарушает Закон, должны же как-то за нарушение платить, не так ли.

Может, вы думали в благородном порыве, что если вы в чем-то провинитесь перед Правосудием, то и будете держать ответ – перед Правосудием, глядя ему, Правосудию, в глаза. Может, Вы были любопытны настолько, чтобы на досуге просмотреть поглавно конституцию вашего государства, и найти в ней презумпцию невиновности. Вы твердо уверены, что пока присяжные не высказались, Вы невиновны в глазах Закона.

Все так, но до встречи с Правосудием нужно еще дожить, и ни за ваше человеческое достоинство, ни за вашу личную безопасность Правосудие никакой ответственности не несет. Да и в будущем не очень собирается нести.

Прозвучали слова «Вы арестованы!» – и вы обнаруживаете, что ваши друзья и знакомые не считают вас более полноправным членом общества. Вам не повезло, вы выпали из жизни – с кем не бывает! Аварии на дорогах, кораблекрушения, инфаркты, случайные выстрелы – люди иногда умирают неожиданно. Тот, кем вы были до ареста – умер. Вы – другой. У вас похожие черты лица, похожий голос, но для ваших знакомых вы – призрак. А с призраками общаться не шибко приятно.

У арестованного нет прав, что бы не болтали по этому поводу демократические конституции. У арестованного могут быть только привилегии или их отсутствие. Привилегии арестованный может купить – если он очень, баснословно, богат, а также добыть с боем, если ему посчастливилось иметь могучее телосложениее или он умеет давать в морду первым, получать сдачи, и снова давать в морду, не устрашась видом своих выбитых зубов на полу.

Бытует мнение, что женщинам за решеткой лучше, чем мужчинам, потому что насилие, в том числе и сексуальное, женщины переносят легче, чем мужчины, и физически, и психологически. Это правда лишь отчасти. Это смотря чью пизду и каким способом вас заставят лизать. И смотря куда вам засунут сперва два пальца, потом четыре, а потом кулак, и в какой позе.

Редкие сердобольные знаменитости с возможностью влияния на общественное мнение вступаются за арестованных, и порицают условия, в которых их, арестованных, содержат. Обычно таких знаменитостей самих арестовывали.

К словам «Вы арестованы!» подготовиться практически невозможно. Даже если знаешь, что они будут произнесены.

Зак был на работе. Дети в школе. Нянька дремала в гостевой. Хутень притих. Мелодично заиграл дверной звонок. Ашли оправила футболку, подтянула шорты, и прошла к входной двери. На пороге стояли двое равнодушного вида мулатов, один толстый, другой спортивного вида, в обычных летних костюмах. Толстый вынул из кармана бумажник и открыл его перед Ашли. Сверкнула бляха.

– Ашли Миллер? – равнодушно спросил он.

– Да.

– Вы арестованы.

***

К чести Зака следует сказать, что только узнав об аресте жены, он не растерялся, а, холодный, суровый, без эмоций, прибыл в регистрационный центр, добился встречи с прокурором и судьей, и предложил залог. Ему отказали. И только после этого он вернулся в хутень, выпил залпом несколько стаканов скотча, и провалился в вязкую дрему, перемежающуюся с кошмарными видениями. К середине ночи он заставил себя подняться, скинул одежду, и простоял под душем полчаса. После этого он принял снотворное и уснул, как убитый.

Проснувшись в семь утра, Зак оценил положение, прикинул варианты, и некоторое время провел в поисках нужных в данном случае законов и поправок в интернете.

Он не стал звонить знакомым, а набрал номер, найденный в справочнике, и нанял в частном порядке защитника, до того работавшего на государственную зарплату (из тех, кто предоставляется подсудимым, если у подсудимых нет средств оплатить защиту). Зак пригласил его к себе в хутень, выписал ему чек, превышающий в несколько раз месячную зарплату государственного законника, и посвятил три часа дрессировке. По мысли Зака защитник на суде должен был говорить только то, что предусмотрено самим Заком, не нести отсебятину, не пытаться вставить какие-то свои мысли, улыбаться присяжным. Зак отвез защитника в центр, и там они прошлись по магазинам и зашли в парикмахерскую. Государственный защитник выглядел после парикмахерской весьма достойно. Зак и так и эдак его разглядывал, просил пройтись перед ним, обернуться, сделать жест. Режиссировал.

К вечеру Зак вернулся в регистрационный центр. Оказалось, что жену его уже перевезли в предвариловку. Он поехал туда и добился встречи. Ашли была неимоверно напугана, смотрела на Зака круглыми глазами, и шмыгала носом. Как всегда на суше она чувствовала себя неуверенно.

И событие за событием Зак вытянул у жены все, что она помнила, с первого дня знакомства с Анни, а затем выложил ей свою версию событий, предусмотрительно вставив, что зафиксированные компанией связи разговоры его и Анни были сфальсифицированны. В данный момент Ашли было все равно, но впоследствии это сыграло положительную роль в их дальнейшей семейной жизни.

Затем последовал визит к прокурору и обмен документами, положенный по закону.

И только после этого в дело вмешалась компания Пейлоуд. К прокурору явился лично господин Пицетти и изложил ему свои соображения по делу Ашли Миллер.

– Поскольку вы установили личность той, которая появилась в Кейптауне под именем Анни Манчини, сразу перейдем к ее биографии, хорошо? – сказал он. – Анни Лейн, дочь богатых родителей, связалась с дурной компанией и ушла из родительского хутеня семнадцати лет отроду. В двадцать лет она была арестована по обвинению в грабеже, родители наняли хорошего законника, выпущена на поруки. В двадцать три отсидела шесть месяцев за соучастие в каком-то наркотическом скандале. Именно в этот момент она знакомится с Юридиси Камбанеллис, уже легендарной в то время. Юридиси много ей вещает – не все, конечно. Выйдя на свободу, Анни пополняет свои сведения газетными статьями и вещаниями бывалых уголовников. И Юридиси, она же Ридси, становится ее кумиром. По выходе Юридиси из тюрьмы они встречаются…

– Юридиси не … связана ли … не была ли она на Ганимеде? – спросил прокурор, молодой, перспективный, любопытный.

– Никаким образом. Таких, как Ридси, Пейлоуд отсеивает сразу, даже если они каким-то чудом попадают в лотерею. Так вот, Юридиси говорит Анни, что авантюрный ее план по возвращению себе своих детей – пережитки юности, а теперь она умнее. И что дети давно привязались к приемной матери и приемному отцу, и уголовница им, детям, не нужна. Рушатся идеалы. Анни заболевает психическим расстройством – раздвоением личности. И день ото дня верит, что она и есть Ридси. Сумасшедшие бывают очень коварны. Анни возвращается в родительский хутень, и родители ее принимают, и открывают ей счет в банке, обрадовавшись, что дочь взялась за ум.

– А как же…

– Нет уж, дайте мне досказать, – сурово велел Пицетти. – Анни снимает хутень на окраине Кейптауна. Берёт напрокат, уплатив за год вперед, модифицированное рыболовное судно. Нанимает нескольких актеров – безработных актеров всегда много в больших городах – и щедро оплачивает их эпизодические роли. Так появляется мелкий воришка, срывающий ридикюли с честных замужних дам среди бела дня, а также некий Тео, бездельник, собирающийся жениться на Анни. Анни не жалеет средств, очаровывая детей, которых считает своими. После чего она скорее всего соблазняет мужа Ашли, Зака Миллера. Дальнейший ее план прост – убрав Ашли, Анни выходит замуж за Зака и усыновляет близнецов, рожденных Ридси, взятых у Ридси, и адоптированных бездетными Миллерами. Просчитано все было, надо признать, филигранно, и лишь одного Анни не учла. Сама Анни хорошо плавает. Очень хорошо. Но Ашли плавает профессионально. Это все, друг мой, что вам следует знать. Закрывайте дело, и я с чистой совестью сообщу начальству, что волноваться больше не о чем.

– А почему Пейлоуд так заинтересован во всем этом? Раз Ридси никогда не была на Ганимеде, то…

– Друг мой, излишнее любопытство приводит многих, в том числе молодых прокуроров, к нежелательным, часто комическим, последствиям. Почему … ВАС … так интересуют Ганимед и Пейлоуд? Если желаете я, пользуясь своим влиянием, мог бы организовать специально для вас экскурсию. Говорят, огромный колоритный неподвижный Юпитер над горизонтом – это потрясающее, ни с чем не сравнимое зрелище.

– Нет, спасибо.

– Вот, и я тоже так думаю. Именно – «нет, спасибо».

***

Высунув кончик языка и растопырив ноздри, Нат старательно дописала последнее предложение домашнего задания, закрыла тетрадь, и открыла детский учебник, в котором в упорщенном виде излагалась Теория Эволюции. Учительница давеча сказала, что чтение первых двух глав – дополнителное, необязательное задание, для тех, кто сам хочет. Нат сама хотела. И принялась за чтение.

Текст в учебнике перемежался с красивыми иллюстрациями, изображающими обезьян, питекантропов, кроманьинцев, динозавров, и Чарльза Дарвина, англичанина, который, согласно тексту, «усомнился в том, что Бог создал Адама и Еву».

Тим в это время лежал на своей кровати, положив ноги на спинку, и развлекался электронной игровой версией похода римлян на Египет, в которой главный римский воин Агриппа, мочивший полутораметровым кладенцом всех подряд, не замедлялся и не слабел даже от шестикратного прямого попадания шипастой египетской палицей по роже.

Родители обещали Тиму новое игровое устройство Галакт-15 к весенним каникулам, и не выполнили обещания, сославшись, как всегда, на всякие глупости вроде «плохого поведения», «неуспеваемости» и «нарушения обязательств». Они постоянно навязывали Тиму какие-то совершенно абсурдные «обязательства», выполнить которые было невозможно в виду их бессмысленности, а потом уверяли его, что это он сам, по доброй воле, взял эти обязательства на себя. Меж тем половина класса уже месяц баловалась Галактом-15, и Тиму было обидно.

Наконец Нат, запутавшись в обезьянах и Дарвинах, уснула, склонив голову на детский письменный стол. Тим осторожно поднялся, сунул руку под кровать, и вытащил твердый моток строительной клейкой ленты, широкой и надежной. Подойдя к сестре, он ловко и осторожно, стараясь не задеть ее голову, разобрал длинные ее «как у мамы» волосы на несколько отдельных прядей, и расположил их по столу веером. После чего, аккуратно отрезая ножницами нужной длины полоски клейкой ленты, он прочно прилепил волосы Нат к столу, и залил сверху мгновенно схватывающимся клеем.

Открыв шкаф Нат, он сдернул с крючка шелковый мешок, в который она складывала день за днем свои сбережения, сунул его под куртку, и вышел из детской.

Родители смотрели какой-то фильм в гостиной. Пробравшись в кухню, Тим вызвал по домашней связи такси. Дождавшись, когда в фильме наступит шумный момент, он выскользнул из квартиры. Дверь не скрипнула – три часа назад он собственноручно, к удивлению родителей, смазал петли маслом. Родители обрадовались. Они вообще теперь часто радовались по мелочам – с тех пор, как в связи с какими-то трудностями у отца на работе (с нового места его уволили, на старое не взяли, и он перебивался временными подработками), семья переехала в многоквартирный хутень на отшибе.

Тим спустился вниз и незаметно встал возле парадной двери. Когда такси прибыло, Тим объяснил шоферу, что ему нужно смотаться в универмаг и обратно, и что он заплатит двойную таксу, и что у него сегодня день рождения. Шофер улыбнулся понимающей эфиопской улыбкой. Когда подъехали к универмагу, Тим попросил шофера «ублажить белого пацана», запарковать вуатюр, и зайти с ним в универмаг. Шофер засомневался, но Тим напомнил о двойной плате.

Уже в универмаге Тим объяснил шоферу, что игровое устройство, которое он намеревается купить, ему продадут только с позволения сопровождающего взрослого родственника.

– Ты мой дядя, – сказал Тим.

– Я твой дядя? – удивился шофер.

– Ты женат на моей тете.

– Ага. А она симпатичная?

– Кто?

– Твоя тетя.

Тим не ответил. Он не любил, когда взрослые иронизируют.

В отделе детской электроники Тим ткнул пальцем, и толстая юная продавщица с ярким прыщом на щеке и отдельным миниатюрным узором на каждом ногде, сняла с полки устройство. Тим вытащил шелковый мешок Нат и вытряхнул на прилавок купюры и мелочь. Две двадцатки он сразу отделил от общей кучи и сунул в карман. Продавщица сосчитала оставшеся, вернула Тиму десятку, пятерку, и несколько монет мелочью, выбила чек, сунула покупку в пластиковый мешок, и заставила шофера подмахнуть какую-то желтую с красными полосками разной ширины форму, и предъявить удостоверение личности.

По возвращении Тим попросил шофера остановиться за квартал от хутеня и сунул ему две двадцатки и десятку.

– С днем рождения, – сказал шофер, улыбаясь.

– Пока, – сказал Тим.

Подождав, пока такси уедет, он залез на знакомое дерево и сунул устройство в пластиковом пакете в дупло.

Дома паниковали на всю катушку, но он был к этому готов, и на вопрос Ашли «Где ты был, подлец?» ответил сходу:

– В библиотеке.

– Ты у меня год из хутеня не выйдешь! – закичала Ашли при молчаливом одобрении стоящего рядом Зака.

Прибежала зареванная Нат с отрезанными волосами – отодрать их от стола у родителей не получилось. Тим с грохотом закрыл и запер дверь в ванную и не выходил оттуда в течении часа. За этот час в квартире вспыхнул еще один скандал – обнаружилась пропажа копилки Нат, исчезли деньи, которые она копила себе на платье «как у принцессы Катрин». Заподозрили Тима. Зак грохнул несколько раз кулаком в дверь.

– Признавайся! – сказал он, когда Тим вышел из ванной. – Ты украл у сестры деньги?

– Нет, – сказал Тим, честно глядя в глаза отцу.

– Она себе платье купить хотела! – сказал Зак грозно. – Как у принцессы Катрин! Как ты посмел!

– Зачем ей платье, она и в своих штанах вонючих страшная, – возразил Тим.

Странная улыбка играла на его лице. Зак смотрел на эту улыбку и не знал, что же ему, собственно, предпринимать – кричать, давать затрещину, отбирать все игрушки – психология сына оставалась для него загадкой. Будь он знаком с Ридси, улыбка Тима помогла бы ему многое понять.