Интрасистемная интерпретация происходит в пределах одной и той же семиотической системы, и это те случаи, когда Якобсон обобщенно говорил о переформулировке. Есть любопытные случаи интрасистемной, или же интрасемиотической, интерпретации в несловесных системах.

Прибегнув к некоторой метафорической вольности, мы могли бы говорить о переформулировке, когда какое-либо музыкальное сочинение переводится в другой лад, из мажора в минор или (в древности) из дорийского лада во фригийский. Или же в том случае, когда копируется рисунок, когда уменьшается в масштабе или упрощается (либо, напротив, становится подробнее) географическая карта. В этих случаях тот факт, что одно и то же содержание выражается разными знаками, также заставляет думать, что здесь проявилось желание точнее ограничить форму содержания (например, благодаря упрощению карты, более четкой обрисовке контуров той или иной страны или области), но при этом мы всегда остаемся в пределах одной и той же формы и одного и того же континуума, или материи, содержания (звукового, зрительного и так далее). Всякий раз, когда уменьшается масштаб, меняется субстанция выражения, но меняется она и в тех случаях, когда одна и та же фраза произносится двумя разными людьми, криком или шепотом, и это изменение принимается как несущественное благодаря желанию истолковать смысл высказывания.

Предположим, в архитектурном институте выставляется модель Колизея в уменьшенном масштабе. Если нужно, чтобы эта модель сохраняла в неизменности соотношения между различными элементами Колизея, то уменьшение масштаба будет несущественным. Если нужно, чтобы расцветка поверхностей воспроизводила расцветку реального памятника, можно считать несущественным то, из какого материала изготовлена модель: из дерева, гипса или бронзы (или, если имеются умелые ремесленники, – из шоколада). Но тот, кто использует эту модель, должен знать, что он использует именно модель, нечто вроде «пересказа», или «парафразы», Колизея, и ему не следует думать, будто он восхищается каким-нибудь удивительным произведением римского ювелирного искусства, как восхищаются, например, солонками Челлини.

Во флорентийских магазинах продаются уменьшенные копии «Давида» Микеланджело. Если цель их – служить объектом воспоминаний или научных штудий, то при условии, что пропорции соблюдены верно, материал утратит важность, и налицо будет приемлемый случай интрасистемной интерпретации. Но любой искусствовед скажет, что если копия статуи Давида будет в двадцать сантиметров высотой, то будет утрачена некая часть эстетического наслаждения, ибо для того, чтобы в полной мере наслаждаться произведением искусства, существенны и его действительные размеры; и есть некая разница между тем, как именно рассматривать Сикстинскую капеллу – воочию или по репродукции, пусть даже почти совершенной, на страницах книги или на слайде.

Метафорически мы можем говорить о «переводе» в скульптуре, когда статуя воспроизводится посредством слепка с соблюдением всех размеров и свойств, которые материя оригинала предоставляет взгляду и осязанию, так что туристы могут получить вполне удовлетворительное эстетическое переживание от Давида, воспроизведенного перед Палаццо Веккьо во Флоренции, хотя они и знают, что оригинал находится в другом месте. Но если Давида воспроизвести в позолоченной бронзе, в олове или в пластике, несмотря на то, что он останется в пределах того же самого континуума трехмерных материалов, так или иначе подверженных воздействию, – изменение субстанции устранит большую часть эстетического воздействия оригинала. А это говорит нам о том, что даже в нелингвистических семиотических системах, когда хотят получить эстетический эффект, изменение субстанции становится существенным.