3.3. Дать почувствовать
В самом деле, согласно Леонардо Бруни, написавшему в 1420 г. трактат «О верном переводе», переводчик «должен полагаться также на суждение слуха, чтобы не загубить и не расстроить то, что (в тексте) выражено изящно и с чувством ритма». Чтобы сберечь ритмический уровень, переводчик может отбросить почтение к букве текста-источника.
Во время летнего семинара по переводу один мой коллега дал студентам английский перевод «Имени розы» (по чистой случайности, поскольку в том месте это была единственная книга, имевшаяся и в итальянском оригинале, и в английском переводе) и, остановив свой выбор на описании портала церкви, попросил перевести этот отрывок обратно на итальянский – разумеется, пригрозив сравнить потом несколько таких упражнений с оригиналом. Когда у меня попросили совета, я сказал студентам, что их не должна беспокоить мысль о существовании оригинала. Им нужно было рассматривать английскую страницу, лежащую у них перед глазами, как оригинал. Они должны были решить, каково намерение этого текста.
Если говорить о значении буквальном, то речь шла об описании уродливых фигур, вызвавших у юного Адсона чувство головокружения. Я сказал студентам следующее: если английский текст гласит, что взору предстает a voluptuous woman, gnawed by foul toads, sucked by serpents…*, то проблема не в том, чтобы найти самое подходящее слово для английского gnawed («которую глодают»), и не в том, могут ли змеи сосать. Вместо этого я попросил их прочесть эту страницу вслух, чтобы выявить ритм, который переводчик (коего следовало считать оригинальным автором) в нее вложил. Важно соблюдать этот ритм, и, если даже змéи будут кусать, а не сосать, эффект будет столь же впечатляющим. Итак, вот случай, когда принцип обратимости колеблется или же его нужно понимать в смысле более широком в сравнении с тем, что происходит, когда говорят об обратимости сугубо лингвистической. Здесь мне показалось уместным нарушить всякий принцип лексического соответствия (а также узнаваемости событий и предметов), чтобы достичь обратимости ритма описания как уровня в данном случае первостепенного.
* * *
Рассмотрим теперь отрывок из второй главы «Сильвии», где описывается танец на лугу возле старинного замка и встреча с женским образом, который на протяжении всего повествования будет неотступно терзать ум и сердце главного героя. Текст Нерваля гласит:
J’étais le seul garçon dans cette ronde, où j’avais amené ma compagne toute jeune encore, Sylvie, une petite fille du hameau voisin, si vive et si fraîche, avec ses yeux noirs, son profil régulier et sa peau légèrement h́âlée!.. Je n’aimais qu’elle, je ne voyais qu’elle, – jusque-là! A peine avais-je remarqué, dans la ronde où nous dansions, une blonde, grande et belle, qu’on appelait Adrienne. Tout d’un coup, suivant les règles de la danse, Adrienne se trouva placée seule avec moi au milieu du cercle. Nos tailles étaient pareilles. On nous dit de nous embrasser, et la danse et le chœur tournaient plus vivement que jamais. En lui donnant ce baiser, je ne pus m’empêcher de lui presser la main. Les longs anneaux roulés de ses cheveux d’or effleuraient mes joues. De ce moment, un trouble inconnu s’empara de moi.
[Я, единственный мальчик в хороводе, кружился со своей подружкой Сильвией, девочкой из соседней деревни, – черноглазая, с правильным, тронутым загаром личиком, она была олицетворением жизнерадостности и свежести!.. Я любил, я видел ее одну – до этого дня! На высокую красивую блондинку по имени Адриенна, плясавшую вместе с нами, я внимания не обратил. И вдруг, следуя фигурам танца, мы с Адриенной оказались посредине круга, вдвоем, лицом к лицу. Мы были одного с ней роста. Нам велели поцеловаться, темп песни и танца стал быстрее. Целуя Адриенну, я непроизвольно пожал ей руку. Длинные кольца ее золотистых локонов коснулись моих щек. И в то же мгновение я почувствовал какой-то неизведанный трепет…*]
[† Ср. другой русский перевод:
Я былъ единственнымъ мальчикомъ въ этомъ кругу, куда я привелъ мою совсѣмъ еще молодую подругу, Сильвiю, маленькую дѣвочку изъ сосѣдней деревушки, такую живую и свѣжую, съ черными глазами, съ правильнымъ профилемъ и слегка загорѣлой кожей!.. Я любилъ только ее и видѣлъ только ее, – до того времени! До того времени, пока я не замѣтилъ въ кругу, гдѣ мы танцовали, высокую и красивую бѣлокурую дѣвочку, которую называли Адрiанной. Внезапно, по правиламъ танца, Aдрiaннa очутилась одна со мной посреди круга. Мы были одинакаваго роста. Намъ велѣли поцѣловаться, и, казалось, все кругомъ, – и танецъ и пѣсни, – было оживленнѣе, чѣмъ всегда. Поцѣловавъ ее, я не могъ удержаться, чтобы не пожать ей руку. Длинныя, завитыя кольца ея золотыхъ волосъ задѣли мои щеки. Съ этой минуты незнакомое волненiе охватило меня… (Уренiусъ)]
Посмотрим теперь, как это звучит в четырех итальянских переводах, самых известных и распространенных, а также в моем собственном:
Ιο еrо l’unico ragazzo nel girotondo. Vi avevo condotto la mia compagna ancora bambina, Sylvie, una fanciullina del casale accanto, così vivace e così fresca, con i suoi occhi neri, il profilo regolare e la pelle lievemente abbronzata!.. Non amavo che lei, non vedevo che lei, fino a quel momento! Avevo notato appena nel girotondo in cui si danzava una bionda, alta e bella, che chiamavano Adrienne. A un tratto, secondo le regole della danza, Adrienne si trovò sola con me in mezzo al cerchio. Eravamo di eguale statura. Ci dissero di baciarci, mentre il coro e la danza giravano più svelti che mai. Dandole quel bacio non potei fare a meno di stringerle la mano. I lunghi boccoli attorcigliati dei suoi capelli d‘oro mi sfioravano le gote. Da quell‘attimo un turbamento sconosciuto si impadronì di me. (Calamandrei)
[† Я был единственным мальчиком в хороводе. Туда я привел свою подружку Сильвию, еще дитя, девчушку из соседней деревушки, такую живую и свежую, черноглазую, с правильным профилем, с кожей, слегка тронутой загаром!.. Я любил лишь ее одну, я видел лишь ее одну, до этой самой минуты! В хороводе, где мы плясали, я едва заметил блондинку, высокую и красивую, которую звали Адриенной. И вдруг, согласно правилам танца, Адриенна оказалась наедине со мной посреди круга. Мы были одного с ней роста. Нам велели поцеловаться, и в это время и хор, и танец завелись еще пуще. Целуя ее, я не мог удержаться от того, чтобы сжать ее руку. Длинные вьющиеся локоны ее золотых волос слегка коснулись моих щек. С этого мгновения какая-то неизведанная тревога овладела мною. (ит., Каламандреи)]
Еrо l’unico ragazzo del girotondo, dove avevo condotto la mia compagna ancora bambina, Silvia, una fanciullina del casale accanto, vivace e fresca, con i suoi occhi neri, il profilo regolare e la pelle leggermente abbronzata… Non amavo che lei, non vedevo che lei, fino a quel momento! E avevo appena notato nel girotondo in cui danzavamo una bionda alta e bella che chiamavano Adriana. D’un tratto seguendo le regole della danza Adriana si trovò sola con me in mezzo al cerchio. La nostra statura era uguale. Ci dissero che dovevamo baciarci, mentre la danza e il coro giravano più vorticosamente che mai. Baciandola non potei fare a meno di stringerle la mano. Le lunghe anella attorcigliate dei suoi capelli d‘oro sfiorarano le mie gote. Da quell‘istante un turbamento strano si impossessò di me. (Debenedetti)
[† Я был единственным мальчиком в хороводе, куда я привел свою подружку Сильвию, еще девочку, девчушку из соседней деревушки, живую и свежую, черноглазую, с правильным профилем, с кожей, чуть тронутой загаром… Я любил лишь ее одну, я видел лишь ее одну, до этой самой минуты! В хороводе, где мы плясали, я едва заметил высокую и красивую блондинку, которую звали Адрианой. Вдруг, согласно правилам танца, Адриана оказалась наедине со мной посреди круга. Роста мы были одинакового. Нам сказали, что мы должны поцеловаться, и в это время и танец, и хор завелись еще головокружительнее. Целуя ее, я не мог удержаться от того, чтобы сжать ее руку. Длинные вьющиеся кольца ее золотых волос слегка коснулись моих щек. С этого мига какая-то странная тревога овладела мною. (ит., Дебенедетти)]
Io еrо l’unico ragazzo in quel girotondo, al quale avevo condotto Silvia, la mia giovanissima compagna, una fanciulletta del vicino villagio, tanto viva e fresca, coi suoi occhi neri, il profilo regolare e la pelle leggermente abbronzata!.. Fino a quel momento non amavo che lei, non vedevo che lei! Avevo appena notato, nel girotondo che ballavamo, una ragazza bionda, alta e bella, che si chiamava Adriana. A un certo punto, seguendo le regole della danza, Adriana venne a trovarsi sola con me nel centro del circolo. Le nostre stature erano uguali. Ci fu ordinato di baciarci, e la danza e il coro giravano sempre più animatamente. Nel porgerle il bacio, non seppi trattenermi dal premerle la mano. Le lunghe anella dei suoi capelli d‘oro mi sfioravano le guance. Da quell‘istante, un ignoto turbamento s‘impadroni di me. (Macrì)
[† Я был единственным мальчиком в этом хороводе, куда привел Сильвию, свою маленькую подружку, девчушку из соседней деревни, такую живую и свежую, с черными глазами, правильным профилем и кожей, слегка тронутой загаром!.. До этой минуты я любил лишь ее одну, я видел лишь ее одну! В хороводе, где мы отплясывали, я едва заметил белокурую девушку, высокую и красивую, которую звали Адрианой. И вдруг, следуя правилам танца, Адриана очутилась одна со мною посреди круга. Роста мы с ней были одинакового. Нам велено было поцеловаться, а танец и хор кружились все живее. Целуя ее, я не сумел удержаться и стиснул ей руку. Длинные кольца ее золотых волос слегка коснулись моих щек. С этого мига неизведанная тревога овладела мною. (ит., Макри́)]
Io еrо il solo ragazzo in quel ballo al quale avevo condotto la mia compagna ancor giovinetta, Silvia, una bambina del villagio vicino, così viva e fresca, con quegli occhi neri, il profilo regolare e la pelle leggermente abbronzata!.. Non amavo che lei, non vedevo che lei, sino a quel momento! Avevo notato appena, nel giro in cui ballavamo, una bionda, alta e bella, che tutti chiamavano Adriana. A un tratto, seguendo le regole della danza, Adriana si trovò sola con me in mezzo al cerchio. Le nostre stature erano uguali. Ci fu detto di baciarci, e la danza e il coro giravano più vivamente che mai. Dandole quel bacio, non potei fare a meno di stringerle la mano. I lunghi riccioli dei suoi capelli d‘oro mi sfioravano le guance. Da questo istante, un turbamento sconosciuto s‘impadroni di me. (Giardint)
[† Я был единственным мальчиком на этой пляске, куда привел свою подружку, еще совсем юную Сильвию, девчушку из соседней деревни, такую живую и свежую, с черными глазами, правильным профилем и кожей, слегка тронутой загаром!.. Я любил лишь ее одну, я видел лишь ее одну, до этой минуты! В хороводе, где мы плясали, я едва заметил блондинку, высокую и красивую, которую все звали Адрианой. И вдруг, следуя правилам танца, Адриана очутилась одна со мною посреди круга. Мы были одинакового роста. Нам велено было поцеловаться, а танец и хор кружились все живее. Целуя ее, я не сумел удержаться и стиснул ей руку. Длинные кудри ее золотых волос слегка коснулись моих щек. С этого мига неизведанная тревога овладела мною. (ит., Джардини)]
Еrо il solo ragazzo in quella ronda, dove avevo condotto la mia compagna ancora giovinetta, Sylvie, una fanciulla della frazione vicina, così viva e fresca, con i suoi occhi neri, il suo profilo regolare e la sua carnagione leggermente abbronzata!.. Non amavo che lei, non vedevo che lei, – sino a quel punto! Avevo appena scorto, nel giro della danza, una bionda, alta e bella, che chiamavano Adrienne. A un tratto, seguendo le regole del ballo, Adrienne si trovò sola con me, proprio al centre del cerchio. Eravamo di pari statura. Ci dissero di baciarci, e la danza ed il coro volteggiavano ancor più vivaci. Nel darle quel bacio, non potei trattenermi dallo stringerle la mano. I lunghi anelli morbidi dei suoi capelli d‘oro mi sfioravan la guancia. Da quell‘istante, mi prese un turbamento ignoto. (Eco)
С точки зрения семантической все эти переводы корректны. Можно было бы сказать, что все они «верно» передают то, что происходит на лугу, и успешно навевают ту атмоферу, которую хотел воссоздать Нерваль. Читатели могли бы со словарем в руках перевести их обратно на французский, и получилось бы нечто достаточно похожее на текст Нерваля – и последний в любом случае было бы легко опознать «анаграфически». И все-таки, пусть даже другие критики это замечали, призна́юсь, что, многократно перечитав этот текст, я лишь при его переводе осознал один стилистический прием, которым Нерваль пользуется часто, хотя читатель и не отдает себе в этом отчета (если только не прочтет этот текст вслух – как должен делать переводчик, если он хочет выявить именно ритм текста). В сценах высокого сновидческого напряжения, как эта, появляются стихи: то полные александрийские, то полустишия, то одиннадцатисложники. В цитированном отрывке появляются по меньшей мере семь стихов: одиннадцатисложник (J’étais le seul garçon dans cette ronde, «Лишь я был парнем в этом хороводе»), броские александрийские (как une blonde, grande et belle, qu’on appelait Adrienne, «красотка Адриенн, стройна и белокура», и je ne pus m’empêcher de lui presser la main, «сдержаться я не мог и руку ей пожал») и несколько полустиший (Sylvie, une petite fille, «Девчушка Сильвия»; Nos tailles étaient pareilles, «Мы были ровня ростом»; Les longs anneaux roulés, «И нежно-золотые, свисающие кудри»). Кроме того, здесь присутствуют внутренние рифмы (placée, embrasser, baiser, m’empêcher, presser — все это в пределах трех строк).
Известно, что в прозаическом тексте рифма или метр зачастую нежелательны. Но только не у Нерваля: повторяю, у него эти черты появляются лишь в определенных сценах, где автор, по всей видимости, хотел (или не хотел осознанно, но дискурс его протекал так, чтобы наиболее адекватно передать его чувство), чтобы воздействие на читателя оказывалось почти подсознательно.
В этом случае переводчик не может отказаться от задачи произвести на своего читателя такое же воздействие, и мне кажется, что в четырех переводах, цитированных выше, попытки добиться такого воздействия сделано не было, если не считать кое-каких результатов, которые я назвал бы случайными, поскольку они возникают в силу буквального перевода (как поп amavo che lei / non vedevo che lei, «я лишь ее любил, / я видел лишь ее» или una bionda alta e bella, «высокую блондинку», – и лишь в первом переводе есть одиннадцатисложник eravamo di eguale statura, «мы были одинакового роста»). Для меня же речь шла о том, чтобы воспроизвести прежде всего именно это воздействие, даже ценою обязанности переводить буквально. И не только это: если по причинам лингвистическим я не мог состязаться с решением Нерваля, приведенным строчкой выше, я должен был тем или иным образом возместить эту потерю строчкой ниже.
Теперь еще раз предложу свой перевод, выделив курсивом стихи, которые мне удалось воспроизвести:
Еrо il solo ragazzo in quella ronda, dove avevo condotto la mia compagna ancora giovinetta, Sylvie, una fanciulla della frazione vicina, così viva e fresca, con i suoi occhi neri, il suo profilo, regolare e la sua carnagione leggermente abbronzata!.. Non amavo che lei, non vedevo che lei, – sino a quel punto! Avevo appena scorto, nel giro della danza, una bionda, alta e bella, che chiamavano Adrienne. A un tratto, seguendo le regole del ballo, Adrienne si trovò sola con me, proprio al centro del cerchio. Eravamo di pari statura. Ci dissero di baciarci, e la danza ed il coro volteggiavano ancor più vivaci. Nel darle quel bacio, non potei trattenermi dallo stringerle la mano. I lunghi anelli morbidi dei suoi capelli d’oro mi sfioravan la guancia. Da quell’istante, mi prese un turbamento ignoto.
[Я был одним парнишкой в этой ронде, куда привел свою подружку, чуть ли не ребенка, Сильвию, девушку из ближайшей округи, такую живую и свежую, с черными глазами, правильным профилем и слегка загорелой кожей!.. Я лишь ее любил, я видел лишь ее, – до той минуты! В круженье хоровода я лишь едва приметил высокую блондинку, красотку, которую звали Адриенной. И вдруг, следуя правилам пляски, Адриенна очутилась одна передо мной, прямо в центре круга. Оказалось, что ростом мы – ровня. Нам велели поцеловаться, и пляска и песня закружились живее прежнего. Целуя ее, я не сумел удержаться и пожал ей руку, и нежно-золотые, свисающие кудри щеки моей коснулись. С этого момента мною овладела неведомая тревога.]
Не всегда замещение получается удачным. Столкнувшись с полустишием Nos tailles étaient pareilles («Мы были ровня ростом»), я не сумел отыскать столь же благозвучный семисложник и остановился на десятисложнике, который, взятый сам по себе, звучал бы скорее воинственно (Eravamo di pari statura, «Оказалось, что ростом мы – ровня»). Но даже в данном случае мне кажется, что в потоке речи эта ритмизованная фраза подчеркивает симметрию двух персонажей, оказавшихся лицом к лицу друг с другом.
Следует отметить, что ради удовлетворительного стиха я вынужден был позволить себе лексическую вольность, то есть воспользоваться галлицизмом. Я имею в виду фразу Еrо il solo ragazzo in quella ronda («Я был одним парнишкой в этой ронде»). Французское ronde («хоровод») – слово очень красивое и «певучее», и Нерваль чередует его словами danse («танец») и cercle («круг»). И все же, поскольку весь этот абзац построен на повторяющемся круговом движении, слово ronde используется в нем дважды, a danse — трижды. Так вот, слово ronda в итальянском не означает danza («танец»), хотя в этом смысле его употреблял Д’Аннунцио. Но я уже единожды использовал слово hallo («пляска») и трижды – danza («танец»). Если бы у меня не было ничего другого, чтобы построить одиннадцатисложник, мне пришлось бы покориться и опять использовать danza, но я с крайней неохотой написал бы Em il solo ragazzo in quella danza («Я был одним парнишкой в этом танце»), поскольку двойной звук z в слове ragazzo («мальчик», «парень») неприятно перекликался бы с тем же звуком в слове danza. Поэтому я счел себя обязанным (к великому своему удовольствию) использовать слово ronda (как это делается в одном переводе Мэри Молино Бонфантини) и заручился прекрасным поводом простить самому себе этот галлицизм.
В других случаях, как водится, приходится возмещать утраты. Когда мы читаем:
J’étais le seul garçon dans cette ronde, où j’avais amené ma compagne toute jeune encore, Sylvie, une petite fille,
[Лишь я был парнем в этом хороводе, куда я привел свою совсем еще юную подружку, девчушку Сильвию,] —
то Сильвия является на сцену на волне семисложника, словно балерина в пачке. В итальянском переводе мне не удалось наградить ее столь эффектным выходом, хоть я и сохранил начальный одиннадцатисложник; пришлось удовольствоваться тем, что я предварил появление Сильвии стихом la mia compagna ancora giovinetta («свою подружку, чуть ли не ребенка»)… Иногда я терял александрийские стихи и вводил одиннадцатисложники (non vedevo che lei, – sino a quell punto, «я видел лишь ее – до той минуты»). Мне не удалось передать александрийский стих Je ne pus m’empêcher de lui presser la main («Сдержаться я не мог и руку ей пожал»), но сразу вслед за этим вместо Les longs anneaux roulés («И нежно-золотые, свисающие кудри») я выстраиваю три полустишия, то есть полтора александрийских стиха. Короче говоря, в цитированном абзаце и в тех, что идут за ним, из шестнадцати стихов Нерваля я сохранил шестнадцать (хоть и не всегда в том же месте, где они были в оригинале) и, как мне кажется, исполнил свой долг переводчика – по крайней мере, в том случае, если они не воспринимаются с ходу, как не воспринимаются они с ходу и в оригинале.
Разумеется, я был не единственным переводчиком, попытавшимся передать скрытые в «Сильвии» стихи, и мне кажется, любопытно будет продолжить этот эксперимент на других отрывках, рассмотрев три английских перевода. В нижеследующих примерах разделительные косые черты проставлены, конечно, мною, чтобы при необходимости выявить метрические цезуры.
Третья глава «Сильвии», воспоминание об Адриенне (в полусне):
Fantôme rose et blond / glissant sur l’herbe verte à demi baignée de blanches vapeurs.
[Розово-белый призрак, / скользящий по зеленой траве, едва увлажненной белыми испарениями.]
Мне удалось перевести это так:
Fantasma rosa et biondo / lambente l’herba verde, / appena bagnata di bianchi vapori (Eco), —
[† Розово-белый призрак, / скользящий по зеленой / траве, едва омытой / молочными дымами. (ит., Эко)]
и, как видно, после двух семисложников я вставил двойной шестисложник. Из английских переводчиков Галеви теряет почти весь ритм:
A rosy and blond phantom gliding over the green grass that lay buried in white vapour. (Halévy)
[† Розовый и белый призрак, скользящий по зеленой траве, погруженной в белый туман. (англ., Галеви)]
Олдингтон теряет начальный стих, но затем возмещает его:
A rose and gold phantom gliding over the green grass, / half bathed in white mists. (Aldington)
[† Розово-золотой призрак, скользящий по зеленой траве в туманах белых. (англ., Олдингтон)]
Сибурт, как и я, прибавляет один стих, чтобы возместить некую предшествующую или последующую потерю:
A phantom fair and rosy / gliding over the green grass, / half bathed in white mist. (Sieburth)
[† Розово-светлый призрак, / скользящий по зеленой / траве в тумане белом. (англ., Сибурт)]
Немного ниже читаем:
Aimer une religieuse / sous la forme d’une actrice!.. et si c’était la même? – Il y a de quoi devenir fou! c’est un entraînement fatal où l’inconnu vous attire comme le feu follet – fuyant sur les joncs d’une eau morte… <или: comme le feu follet – fuyant sur les joncs d’une eau morte>
[Монашенку любить / в обличии актрисы!.. / А вдруг это она? – Есть от чего сойти с ума! Это роковое притяжение, когда неведомое влечет вас блуждающим огнем, / бегущим по рогозу / стоячего пруда…]
Здесь есть самый настоящий александрийский стих и три полустишия. Галеви воспроизвел некоторые ритмы, как мне кажется, по чистой случайности, потому только, что буквальный перевод порождал их почти самопроизвольно:
То love a nun in the form of an actress! – and suppose it was one and the same! It was enough to drive one mad! It is a fatal attraction when the Unknown leads you on, like the will-o’ – the wisp that hovers over the rushes of a standing pool. (Ηαlévy)
[† Любить монашку в обличии актрисы!.. / А если она и та – одно? – Достаточно, чтобы свести с ума! Вот роковая тяга, когда Неведомое ведет вас за собой блуждающим огнем, что парит по камышам застоявшегося пруда… (англ., Галеви)]
Олдингтон не прилагает к этому никаких усилий, и единственное его полустишие возникает лишь из-за того, что (как случилось и с другими переводчиками) невозможно перевести французское feu follet («блуждающий огонь») на английский иначе, как will-o’ – the wisp:
To love a nun in the shape of an actress… – and suppose it was the same woman? It is maddening! It is a fatal fascination where the unknown attracts you like the will-o’ – the wisp moving over the reeds of still water. (Aldington)
[† Любить монашку в обличии актрисы!.. – а что, если это одна и та же женщина? С ума сойти! Вот роковое очарование, когда неведомое влечет вас блуждающим огнем, что парит по зарослям тростника в стоячей воде… (англ., Олдингтон)]
Сибурт точно выстраивает два александрийских стиха и два полустишия:
То be in love with a nun / in the guise of an actress! – and what if they were one and the same! It is enough to drive one mad – the fatal lure of the unknown drawing one ever onward / like a will o’the wisp / flitting over the rushes of a stagnant pool. (Sieburth)
[† Монашенку любить / в обличии актрисы!.. А что, если они – одно и то же? Сойти с ума недолго — роковой соблазн неведомого, влекущий за собой / блуждающим огнем, / бегущим по рогозу / застоявшегося пруда. (англ., Сибурт)]
Я потерял начальный александрийский стих, но, в возмещение других утрат, ввел три других стиха:
Amare una religiosa sotto le spoglie d’una attrice!.. e se fosse la stessa?! / C’è da perderne il senno! / è un vortice fatale / a cui vi trae l‘ignoto, / fuoco fatuo che fugge / su giunchi d‘acqua monta… (Eco)
[† Любить монахиню под обликом актрисы!.. А вдруг это она же?! / Есть от чего свихнуться! / Вот смертный вихрь, куда / неведомое манит / блуждающим огнем, / бегущим по рогозу / заглохшего пруда. (ит., Эко)]
Возможно, я переусердствовал, но меня соблазнил «певучий» тон этого периода. Я исходил из следующего принципа: если скрытые ритмы должны расцвечивать текстовую ткань, то мне нужно полагаться не столько на подсчеты прихода и расхода, сколько на гений языка, следовать естественному потоку речи и воплощать в слова все ритмы, пришедшие ко мне самопроизвольно. Но Сибурт отыгрался в главе 14, где мы обнаруживаем блестящие начальные строки:
Telles sont les chimères / qui charment et égarent / au matin de la vie. / J’ai essayé de les fixer sans beaucoup d’ordre, mais bien des cœurs me comprendront. Les illusions tombent l’une après l’autre, / comme les écorces d’un fruit, et le fruit, c’est l’expérience. Sa saveur est amère: elle a pourtant quelque chose d’́âcre qui fortifie.
[Вот каковы химеры: / чаруют и сбивают / с пути на зорьке жизни. / Решил их записать я / почти что без порядка, но немало сердец меня поймет. Иллюзии все время опадают, / как кожура плода, а плод – это опыт. Хоть горек он на вкус, но есть в нем и что-то терпкое, подкрепляющее.]
Как видим, перед нами два александрийских стиха, два полустишия и одиннадцатисложник. И опять мне кажется, что два стиха, которые только и остались у Галеви, стали самопроизвольным результатом буквального перевода:
Such are the charms that fascinate and beguile us / in the morning of life. / I have tried to depict them without much order, but many hearts will understand me. Illusions fall, like leaves, one after another, and the kernel that is left when they are stripped off is experience. The taste is bitter, but it has an acid flavor that act as a tonic (Halévy)
[† Таковы эти чары, что пленяют и сбивают / с пути на зорьке жизни. / Решил их записать я / без особого порядка, но немало сердец меня поймет. Иллюзии, как листья, / все время опадают, а ядро, что остается, когда они слетают, – это опыт. На вкус он горек, но есть в нем терпкий, бодрящий привкус. (англ., Галеви)]
Чуть лучше справляется с задачей Олдингтон (три александрийских стиха и одно полустишие):
Such are the delusions which charm and lead us astray in the morning of life. / I have tried to set them down in no particular order, but there are many hearts / which will understand me. Illusions fall one by one, like the husks of a fruit, / and the fruit is experience. Its taste is bitter, yet there is something sharp about it which is tonic. (Aldington) .
[† Вот каковы обманы, что очаровывают и сбивают нас с пути на зорьке жизни. / Решил я записать их без особого порядка, но много есть сердец, / меня понять способных. Иллюзии опадают одна за другой, как плода кожура, / а этот плод есть опыт. На вкус он горек, но есть в нем нечто терпкое, что бодрость придает. (англ., Олдингтон)]
Я старался вести себя похвально:
Tali son le chimere / che ammaliano e sconvolgono / all‘alba della vita. Ho cercato di fissarle senza badare all’ordine, ma molti cuori mi comprenderanno. Le illusioni cadono l’una dopo l’altra, come scorze d’un frutto, / e il frutto è l’esperienza. / Il suo sapore è amaro; e tuttavia esso ha qualcosa di aspro che tonifica. (Eco) .
[† Химеры таковы: / чаруют, будоражат / на зорьке нашей жизни. / Я попытался записать их, не заботясь о порядке, но многие сердца меня поймут. Иллюзии опадают одна за другой, / как плода кожура, а опыт есть тот плод. Хоть горек он на вкус, но есть в нем что-то терпкое, бодрящее. (ит., Эко)]
Но Сибурт справился лучше: ему удалось почти всегда вставлять стихи точно там, где они стоят у Нерваля:
Such are the chimeras / that beguile and misguide us / in the morning of life. / I have tried to set them down without much order, but many hearts will understand me. Illusions fall away one after another like the husks of a fruit, / and that fruit is experience. It is bitter to the taste, / but there is fortitude to be found in gall… (Sieburth)
[† Химеры таковы: / нас манят и сбивают / с пути на зорьке жизни. / Решил я записать их без особого порядка, но много сердец меня поймет. Иллюзии слетают одна за другой, / как плода кожура, а этот плод есть опыт. Хоть горек он на вкус, / но в горечи есть крепость… (англ., Сибурт)]
В следующем абзаце читаем:
Que те font maintenant / tes ombrages et tes lacs, / et même ton désert?
[И что же мне теперь / твои озера, кроны, / сама твоя пустыня?]
Поначалу я перевел так: «Что скажут мне теперь твои тенистые купы и твои озера, сама твоя пустынная местность?» – чтобы передать двойной смысл слова ombrages (это кроны деревьев, и они дают тень). Затем, чтобы сохранить александрийский стих, я отказался от тени и сделал такой выбор:
Che mi dicono ormai / le tue fronde e i tuoi laghi, / e il tuo stesso deserto? (Eco)
[† Что скажут мне теперь / твои озера, купы, / сама твоя пустыня? (ит., Эко)]
Я потерял «тень», надеясь на то, что ее образ будет навеваться и предполагаться словом «купы» (fronde), но сохранил метрику.
В некоторых случаях оказываешься перед привычной дилеммой: если хочешь что-то сохранить, теряешь что-то другое. Вот, например, конец второй главы, когда говорится, что в песне Адриенны на лугу
la mélodie se terminait à chaque stance par ces trilles chevrotants / que font valoir si bien les voix jeunes, quand elles imitent par un frisson modulé la voix tremblante des aïeules.
[каждый куплет завершался такой дрожащей трелью, / которая столь красит юные голоса, когда они этим трепещущим переливом подражают неверному голосу бабушек.]
[† Ср. другие русские переводы:
«Каждый куплет кончался дрожащей трелью, которая придает особую прелесть молодым голосам, когда они этими трепещущими переливами стараются передать неверные голоса своих бабок». (Э.Л. Линецкая)
«Мелодiя кончалась на каждой строфѣ тѣми дрожащими трелями, которыя выходятъ такъ особенно хорошо у молодыхъ голосовъ, когда, переходя изъ тона въ тонъ, они подражаютъ дрожащему голосу предковъ». (Е. Уренiусъ)]
Здесь, несомненно, есть стих, подкрепляемый далее рифмой (трели chevrotants, «дрожащие», а старческий голос tremblante, «неверный»), и есть игра аллитераций, навевающая представление о старушечьих голосах. Многие итальянские переводчики утрачивают и стих, и рифму; что же касается аллитерации, то обычно они используют слово tremuli («подрагивающие») для chevrotants и tremolante («дрожащий») для tremblante (допуская тавтологию, которая мне не нравится). Я сделал ставку на аллитерацию, введя целых четыре семисложника:
La melodia terminava a ogni stanza / con quei tremuli trilli / a cui san dar rilievo / le voci adolescenti, quando imitano con un fremito modulato la voce trepida delle loro antenate. (Eco)
[† Мелодия лилась в конце куплета / такой дрожащей трелью, / которую выводят / проказницы девицы, когда, мелодично подрагивая голосом, они подражают неверному голосу своих бабушек. (ит., Эко)]
Наконец, многократно в ходе перевода этих отрывков я отказывался от лексической и синтаксической обратимости, поскольку считал, что действительно важным уровнем является метрический, и на нем-то я и играл. Таким образом, я заботился не столько о буквальной обратимости, сколько о том, чтобы оказать то же самое воздействие, которое, согласно моей интерпретации, текст стремился произвести на читателя.
* * *
Si licet*, я хотел бы процитировать одну страницу из Террачини (Terracini 1951) о переводе «Сентиментального путешествия» Лоренса Стерна, выполненном Фо́сколо. Развивая одно из наблюдений Фубини, Террачини рассматривает краткий отрывок стерновского оригинала:
Hail, ye small sweet courtesies of life, for smooth do ye make the road of it.
[Привет вам, мелкие и прелестные любезности жизни, ибо выравниваете вы путь ее.]
Фо́сколо переводит это так:
Siate pur benedette, о lievissime cortesie! Voi spianate il sentiero alla vita. (Foscolo)
[† Так будьте же благословенны, мельчайшие любезности! Вы расчищаете путь для жизни. (ит., Фо́сколо)]
И Фубини, и Террачини отмечали, что здесь перед нами решительный отход от буквы оригинала, и восприимчивость Фо́сколо заменяет собою восприимчивость Стерна. Вместе с тем у Фо́сколо проявляется «наивысшая верность тексту, в одно и то же время содержательная и формальная», и она «обнаруживается в ритме, который свободно, но притом верно отзывается в такой пропорции отрезков текста, благодаря которой экспрессивная волна стягивается и распростирается так, как это желательно оригиналу и как он сам подсказывает» (Terracini 1951, изд. 1983: 82–83).
