Несколько мотоциклов с громовым рёвом кружили вокруг дома, сперва проезжая по узкой улочке нашего тихого квартала, потом мимо рисового поля с вечно квакающими лягушками, затем выезжали на дорогу пошире, которая вела к речке и недавно выстроенному мосту, и опять к нашему дому, снова и снова. Было часов десять вечера, дети едва заснули, притом двухлетняя дочка только успела оправиться после простуды. Жена хотела было вызвать полицию, но передумала: во-первых, потому что знала моё отвращение к любым стражам порядка, даже японским, а во-вторых, потому что полицейские всё равно приехали бы слишком поздно, когда шпана уже успеет разбудить всю округу и уехать. Вместо этого она заявила, чтобы я и не думал выходить на улицу, и принялась мыть оставшуюся от ужина посуду, гремя тарелками и бурча что-то себе под нос.

Я сидел за кухонным столом, нервно затягиваясь сигаретой и представляя себе весь букет, ожидающий меня на улице: я робко стою в середине грозного круга шпаны, перепалка, потом подбитые глаза, может быть, переломанные кости и — уж точно — позор поражения. Потом подумал, что не выйти будет ещё позорнее. Парни на улице начали подвывать переделанными глушителями ещё музыкальнее, тарелки загремели громче, жена в который раз взглянула на меня с беспомощной яростью в глазах — и я, не выдержав, выбежал на улицу.

Мотоциклы как раз миновали поле, гуськом выехали на широкую дорогу. Я спрятался за выступом забора, тщетно пытаясь унять дрожь в ногах, и, когда первый парень подъехал, выскочил из засады и схватил покачнувшийся мотоцикл за руль, вывернув ручку газа назад. От неожиданности парень потерял равновесие и вместе с мотоциклом медленно повалился на землю.

Остальные подъехали, остановились, слезли с мотоциклов и грозно встали кругом — совсем так, как я себе и представлял эту сцену. Их было человек десять. Подъехавший последним низкорослый парень лет двадцати пяти с квадратными скулами и важным видом — судя по всему, предводитель группы — подошёл к упавшему, помог ему выкарабкаться из-под мотоцикла и спросил: «Не поранился?» «Нет», — ответил тот. Двое одновременно посмотрели на лежащий на земле мотоцикл, маленькую «Хонду». Лидер приподнял мотоцикл, неспешно осмотрел его. «Поцарапан», — веско проговорил он. Затем перевёл взгляд на меня. Я внутренне напрягся, готовясь к битве. А тот, спокойно доставая мобильник, ещё более веско добавил: «Зовём полицию».

Я не успел отреагировать — хотя и сейчас не очень представляю себе, что мог бы на это сказать, — как вдруг из дома вылетела жена, яростно размахивая самокатом нашего четырёхлетнего сына. Остановилась на мгновение, пытаясь понять, что происходит. Потом, отыскав главаря, решительно подошла к нему и обрушила на него самое страшное ругательство японского языка, которое значит что-то вроде: «Ты что же это делаешь, а?» Несколько секунд все молчали. Лидер, казалось, искал нужные слова. Остальные выжидающе смотрели на него. Наконец он раскрыл рот и робко проговорил: «А что, так громко было? Мы, это… не хотели конкретно вам помешать».

Я вдруг вспомнил одного своего приятеля-латыша из маленькой деревни недалеко от эстонской границы, человека неглупого, отзывчивого и в высшей степени достойного. Как-то раз мы разговаривали за бутылкой о России, её вечных проблемах и сложной истории, и он вдруг заявил:

— Знаешь, вот настоящий, стопроцентный русский — это мужик нормальный. А вот когда у человека намешано всего — еврейского там, польского, не знаю, так, что хрен разберёшь, — тогда вот точно туши свет. От этих полукровок все ваши проблемы.

— Слушай, — сказал я, — но я ж как раз такой полукровка и есть. Отец у меня еврей, у матери тоже всё непросто, а дети так и совсем японцы. Что, значит, от меня все проблемы, что ли?

Приятель отпрянул на мгновение, потом развёл руками, показывая, что такой реакции от меня совершенно не ожидал, и сказал:

— Ну ты чего, совсем, что ли… Я ж не про тебя!

С лидером мотоциклистов мы поговорили ещё минут десять, договорились, что они не будут больше ездить вокруг нашего дома и что когда-нибудь мы все вместе сходим и выпьем, чтоб ни у кого не оставалось дурных чувств. Они действительно больше ни разу не появились. Хотя, к сожалению, пить меня тоже не позвали.

За эти десять минут я так и не понял, что было у этого парня в голове. И почему человек, казалось бы, бросающий вызов обществу, был готов призвать на помощь своего главного врага — стража порядка. Но главный вопрос, который мучает меня до сих пор, — это почему люди, которые готовы запросто мешать всем, при этом вовсе не имеют в виду мешать конкретно мне. Почему все полукровки — сволочи, а вот тебе, брат, последнюю рубашку отдам. Наверное, я просто не могу понять, где грань между категорией и индивидуумом.

Понять бы…